Понятие репрезентация языка

Автор материала: Светлана Алексеевна Москвичева. РУДН, Филологический факультет кафедра Общего и русского языкознания.

Проблема нормы связана с категорией репрезентации языка в сознании его носителей. Это довольно сложно определяемое явление, хорошо, однако, известное всем, кто проводил социолингвистические исследования. Данное понятие относительно новое в науке, появление которого стало возможно только после отказа от рассмотрения языка как имманентной сущности в рамках структурной лингвистики или же только как компетенции/употребления (перформации) в терминах генеративной лингвистики. Описание языковой структуры в рамках вышеупомянутых направлений на выходе давало строго определенные классы, более или менее точно соответствующие реалиям. Однако не только и не столько они определяют будущее языка. Самые прекрасные и совершенные структуры могут оказаться недооцененными или невостребованными обществом. Иррациональный фактор любви/нелюбви к языку, степени его престижа в языковом коллективе, субъективных представлений о его потенциале может оказаться решающим. Комплекс подобных явлений получил название репрезентации языка в сознании его носителей.

Идея репрезентации языка возникает, как правило, в связи с таким представлением языка, которое подразумевает возможность вариативности идиома, вариативности использования идиома, вариативности восприятия языка и его использования, что, в свою очередь, предполагает ситуацию языковых контактов (разных языков или разных стратов одного языка), т.е. ситуацию диглоссии, «неравенства» в использовании языков [Fenoglio 1996: 676]. В специальной литературе репрезентация языка в сознании носителей обсуждается через термины «метаязыковой дискурс», «субъективный дискурс носителей языка», «эпилингвистика», сознавание языка.

Сознавание языка (linguistic awareness (ang.), conscience linguistique (fr.)) понятие более широкое, по сравнению с репрезентацией языка в сознании его носителей, так как оно предполагает, что некий носитель языка просто отдает себе отчет в существовании некоего языка и его примерных границах. Это важное понятие, так как не всегда носители языка считают, что говорят на каком-то особом языке. Так, франко-провансальский язык (диалектный континуум) был «придуман» Г. Асколи, поскольку данные диалекты не подходили под формальные критерии ни языков группы oc, ни oïl. Однако сами носители данных диалектов полагали, что говорят на диалектах французского или провансальского языков, не считая их чем-то самостоятельным. Возможна и ситуация, когда неносители языка «не видят» некий язык, и он как бы «не существует». Что касается эпилингвистики, то под ней нужно понимать скорее комплекс методов и методик, помогающих «вскрыть» степень осознания языка и его репрезентацию в сознании носителей. Эпилингвистика имеет дело с анализом дискурса, с размышлениями о языке, с осознанными или бессознательными представлениями о нем, проявляющиеся в разговоре. В понимании А. Кюлиоли эпилингвстика это «неосознанная металингвистика». Говоря о категориях эпилингвистики, репрезентации языка в сознании носителей или об осознании языка, нужно иметь в виду, что речь идет об идеологических, а не концептуальных категориях, не о реальном репертуаре языка, а о его символическом, даже мифологическом бытие. Однако идеологический характер данных понятий не делает их ни научной фикцией, ни произвольными конструктами.

Поле репрезентации языка в сознании носителей определяется не собственно языковыми критериями, а представляет собой дискурсивное поле. Это то, что думают и говорят о языке. Репрезентация языка может быть определена как рабочая категория социолингвистики отражающая результаты размышления носителей языка об их языковой компетенции и практике, т.е. это своего рода осознание языка. В терминах испанской социолингвистики репрезентация языка получила название социальный образ языка, что достаточно точно отражает природу этого понятия. Однако в дальнейшем от этого термина отказались, посчитав его узким, поскольку он не включает индивидуальные образы языка, а делает акцент на коллективном сознании.

Будучи категорией металингвистической, репрезентация языка в сознании носителей, как правило, не находит непосредственного и прямого выражения в дискурсе, ее нужно вскрыть при помощи определенных методов и процедур, в частности, уметь спровоцировать дискурс определенного типа. «Лингвист имеет дело со структурами языка, которые он описывает и систематизирует. Рядовой носитель языка говорит на нем и полагает, что он знает, о чем и как он говорит. Ключевые слова в данном случае полагает, что знает» [Там же: 676]. Исследователь должен попытаться выявить субъективные представления носителя идиома о его варьировании, мнение о собственном варианте и вариантах других, оценку наиболее «эталонного» варианта. Категория репрезентации языка в сознании его носителей самым тесным образом взаимосвязана с категорией языковой идентичности и нормы.

Важный вклад в разработку данной проблемы внесли Каталанская социолингвистическая школа и Школа Монпелье (H. Boyer). Главной их заслугой явился отказ от трактовки ситуации диглоссии в нейтрально-статичных терминах функциональной дистрибуции в духе Фергюсона или Фишмана, а описание ее терминах конфликта. В условиях подавления одного из языков самые разные «предрассудки и фантазмы становятся частью лингвистической ситуации и питают целую гамму поведения по отношению к языку: от чувства стыда и виды, до его идеализации, от отрицания до фетишизации, от стигматизации до мифологизации» [Boyer 1990: 106]. Столь различные на первый взгляд типы поведения на самом деле представляют собой проявления одной сущности, а именно реакции на ситуацию несбалансированной диглоссии. В подобных ситуациях уменьшается роль инструментальной функции языка и возрастает роль символической функции: в частности язык становится маркером идентичности.

Работы Пьера Бурдье показали корреляцию, существующую между уровнем усвоения языка, его передачей следующему поколению и его престижем, безусловно связанным с репрезентацией языка в сознании носителей. Причем, если представление о языке не равно реальным взаимоотношениям с ним, то, тем не менее, связь между его репрезентацией в сознании и языковой практикой вполне реальна и материальна. Здесь репрезентация смыкается с понятием языковой нормы. Осознание своего диалекта (социолекта, идиолекта) как «неполноценного», не соответствующего принятой норме, приводит к коммуникативной неуверенности, что, в свою очередь, может найти выражение как в гиперкоррекции, так и в языковом нигилизме. Вообще, чем сформированнее в языковом социуме понятие нормы, тем отчетливей осознание и репрезентация языка, поскольку последняя апеллирует к норме-эталону или норме-модели. Если говорящий задумывается о языке, то, как правило, он его оценивает в аксиологических категориях: говорить «хорошо», «правильно» или, наоборот, «плохо», «неправильно», то есть язык оценивается по отношению к идеальной норме.

Развивая идеи У. Лабова (1976) о языковом сообществе как группе носителей языка, разделяющих одни языковые нормы и имеющих одинаковое в социальном плане отношение к языку, Д. Ноель модифицирует его. Он считает, что языковое сообщество имеет одни ценностные представления о языке, но разное отношение к этим ценностям. Иными словами, общество признает законность существования нормы при вариативности ее соблюдения. В принципе, любое обращение к норме, это уже есть языковая рефлексия, показатель активного, волевого чувства языка, фактор личной воли и ответственности. Осознание же языка, в любой из существующих парадигм (нормативной, социальной, идентификационной) формирует тот или иной тип его репрезентации в сознании говорящих.

В заключении нужно еще раз подчеркнуть, что репрезентация язык в сознании его носителей ни в коем случае не характеризует реальное использование и функционирование языка о обществе, но отношение общества к нему, его субъективную оценку. Данная категория очень важна при оценке витальности языка, прогнозировании его будущего, выработке принципов языковой политики и стратегий языкового планирования. Репрезентация языка в сознании носителей обязательно должна учитываться как при отборе методов исследования языковой ситуации, так и при анализе результатов исследования. Исследователь не должен принимать желаемое носителями языка за действительное.

2. Языковая лояльность [39]

Под языковой лояльностью понимается «сознательная, эксплицитная поддержка и деятельность по сохранению родного языка в ситуациях языковых контактов» [Nicelescu 1996: 715]. Термин ‘языковая лояльность’ был введен в научный оборот У. Вайнрайхом в работе 1970 года. (languague loyalty). Семантически и концептуально он близок к понятию ‘поддержание языка’ (languague maintenance), под которым У. Вайнрайх подразумевал результаты усилий, направленных на сохранение и поддержание практики использования родного языка, этнической группой, сознающей свою идентичность.

Языковая лояльность возникает как реакция сопротивления на реальную или потенциальную угрозу языку в ситуации языковых контактов. Ряд факторов способствуют появлению и росту языковой лояльности: общая историческая судьба, коллективная память (мифологизированная или нет, не имеет значения), ясно осознаваемое чувство этнической идентичности, религия. Например, в западных регионах Украины в начале ХХ века использование языка зависело от вероисповедования. Православные говорили по-украински, униаты – по-польски, евреи – на идише.

Сохранение, поддержание и передача языка от поколения к поколению может быть и без ‘языковой лояльности’, которая не зависит, в том числе и от такого параметра как величина этноса. Некий народ считает нужным передавать язык следующему поколению, потому, что так «надо», так «делали всегда», не рефлексируя о феномене языка (например, ситуация с рядом кавказских зыков, по крайней мере до последнего времени). В случаях «больших» государственных, официальных, национальных языков его передача так же происходит абсолютно естественно, без осознания «лояльности» к языку (французский во Франции, русский в России, английский в Англии и др.). С румынским языком сложилась несколько иная ситуация. Там, начиная XVII - XVIII веков среди интеллигенции отметился рост лояльности к языку, достигнув максимума к концу XIX началу ХХ века. Но лояльность там была, в первую очередь, к … Римской империи, прямыми наследниками которой румыны себя считали[40]. Высока лояльность к румынскому языку на территории Греции (македоно-румынский язык) или Македонии (арумынский язык).

Языковую лояльность часто связывают с проявлениями идеологии национализма. Вне всяких сомнений национализм, этническая идентичность, языковая лояльность коррелируют друг с другом. Однако каждая ситуация специфична и требует тщательного изучения. В «больших» этических группах языковая лояльность в большей степени работает на сдерживание языковых изменений. В случаях с «малыми» этносами она позволяет сохранить идентичность, является фактором, сдерживающим языковую субституцию, повышает уровень витальности языка.

Бывает и обратная ситуация, так называемой, языковой нелояльности. Нелояльность испытывается к чужому языку при высоких показателях этнической идентичности. Речь идет, в первую очередь, о ситуациях дивергенции языка, и группах носителей, воспринимающих себя как отдельную часть некогда единого коллектива носителей языка. Нелояльность характерна по отношению к немецкому языку со стороны жителей Эльзаса, карелов по отношению к финскому языку, молдаван по отношению к румынскому языку.

Здесь на сцену выходит языковая политика, призванная скорректировать положение. Она может работать на «закрепление» данной ситуации «нелояльности», что свидетельствует об осознании данным обществом своей автономии, о его желании отделиться во имя сохранения своей идентичности и целостности. В качестве примера можно привести многие государства, возникшие после распада СССР или Югославии. Хорваты, словаки, молдаване сознательно проводили политику на изолирование этих языков от сербского, чешского и румынского соответственно. Но, разумеется, языковая политика государства может иметь целью искоренение сепаратистских тенденций в тех или иных группах общества. И тогда в центре репрессивных мер может оказаться сам язык, превратившийся из средства общения в политический фактор. В расколовшемся обществе приверженцы истории будут бороться за соблюдение языковых норм. Приверженцы современности - за их ниспровержение. И те, и другие будут лояльны по отношению к своим идеалам. Язык окажется под давлением таких факторов как школа (образование), средства массовой информации, литература, административные органы, что в свою очередь может привести к политике языкового пуризма (в случае победы приверженцев лояльности к историческому прошлому) или к стандартизации вновь образованного языка (при победе адептов современности). Язык, измененный в любом случае, очищенный от поздних «наслоений» или же получивший новый стандарт, начинает сам действовать как политическая сила. Языковой пуризм связан с осознанием языка, с развитием самосознания, с его обязательной манифестацией в интеллектуальном дискурсе, рефлексии об историческом прошлом, возврате к нему.

Очень часто языковой пуризм, равно как и стремление к отрыву от языкового массива возникает именно на границах лингвистических ареалов, в условиях языковых контактов. Здесь все зависит от силы осознания принадлежности к тому или иному этносу, от степени притяжения к языку-центру притяжения, его исторической, культурной, функциональной, инструментальной значимости, его престижу. Окраины могут говорить или думать, что горят «чище», чем столица. Здесь может возникнуть феномен «обаяния культуры», верность к которой продолжает сохраняться.

Языковая лояльность, в парадигме пуризма, стремление к «чистоте» языка опирается на культурные, традиционные ценности, на «верность своим корням», что, в конечном счете, приводит к определенной архаизации языка, в терминах А. Никулеску к revivification linguistique, marche en arrière (регенерация, «задний ход»). В России начала XIX века участники «Бесед любителей русского слова» искали языковой идеал в старославянском. В Румынии интеллектуальная элита середины-конца XIX века прикладывала титанические усилия для «романизации» румынского языка очищения от славянских элементов, и, в сущности, латинизировала язык [Niculescu 1996: 718].

Языковая лояльность может сама стать причиной разделения общества. В «высших», «культурных» слоях общества существует, как правило, лояльность к кодифицированному, литературному языку, народ же говорит на «низком» варианте, не достойном внимания, тем более защиты. Лояльность оказывается связанной с нормой, и противопоставляет «плохой» и «хороший» языки.