Глава 2. Предпринимательская деятельность в средние века (XIV - XVII). 15 страница

Но все попытки дворян-помещиков рационализировать свое хозяйство неизменно кончались крахом. Новации требовали значительных капиталовложений и применения вольнонаем­ного труда, чего у помещиков как раз и не было.

Передовые хозяйства в конце концов все равно разорялись. Причина была в неодинаковости условий. При благоприятной рыночной конъюнктуре передовое хозяйство имело преимуще­ства перед обычным помещичьим хозяйством, получая большой урожай и более качественные продукты. Но в условиях кризиса положение передового хозяйства оказывалось хуже, чем поло­жение прочих. Помещик, ведущий рациональное хозяйство, затратив определенный капитал, не мог продавать свои продук­ты ниже себестоимости, чтобы не разориться. Для помещика же, ведущего свое хозяйство "по старинке", понятие "себе­стоимости" не существовало. Почти все, что он получал, оста­валось ему в виде прибыли, так как семена, скот и труд людей были бесплатными.

Кризис 20-х годов убил на некоторое время даже мечты о ведении "рационального хозяйства". В крепостных условиях интенсификация сельского хозяйства оказывалась невозмож­ной. Вся экономическая обстановка, возрастающие потребно­сти помещиков требовали перестройки их хозяйств, господство же крепостнической системы ставило этому непреодолимые препятствия. На почве все возрастающих внутренних противо­речий помещичье хозяйство вступает в полосу затяжного кри­зиса. Этот процесс стал хроническим в николаевской России, что и подтолкнуло в какой-то степени реформы 60-х.

В целом, в общественном и экономическом хозяйстве Рос­сии, включая торговлю и промышленность, о которых пойдет речь ниже, даже при самых благоприятных условиях реформи­рования возникает замкнутый круг, в котором все слои и груп­пы населения, несмотря на предпринимаемые каждой из них усилия, не стимулируют активность друг друга на пути преобра­зований, а как бы гасят ее. И ни одна часть населения не ока­зывается, в конечном итоге, в выигрыше. По всей видимости, так и не созревший феодализм в России к середине XIX века еще не исчерпал себя, если не поддавался реформированию, несмотря на желание довольно существенных сил. Следова­тельно, база крепостничества и абсолютизма была еще доста­точно крепка в России.

Такая точка зрения отражена в историко-философской мыс­ли России. По мнению П. Струве,1 Россия к 1861 году не была готова к реформам, а барщинно-крепостное хозяйство было ликвидировано в пору своего расцвета: "Реформа 19 февраля по своему экономическому смыслу и содержанию... не столько подвела итоги прошлого и настоящего, сколько учла будущее, будущее очень близкое, от которого нельзя было уйти ни в какую дверь. Вывод, к которому я пришел, гласит: не внутреннее развитие самого крепостного хозяйства привело его к ликвида­ции, а реформы "сверху", которые из-за неготовности за­кончилась крахом". Струве считал, что решить проблему можно реформами буржуазии и дворян, без революции, так как про­цесс капитализации уже инстинктивно пошел. Речь должна была идти именно о том, что совершенно верно было деклари­ровано в программах Александра I: не запрещать проявлять людям предприимчивость и активность, постепенно высвобож­дать энергию производителей, а при возможности и помогать им. Но заявленная свобода без свободы фактической лишь раз­дражила общество, вместо предпринимательского стал накап­ливаться совсем иной, революционный потенциал, однако его действие было задержано николаевской эпохой, когда само об­щество нуждалось в такой передышке.

Во время правления Николая I Россия продолжает расши­рять свои пределы. На Дальнем Востоке в 50-х годах к России был присоединен Сахалин, а в 1860 г. - Приамурский край, в этом же году был основан Владивосток. Население выросло с 36 млн. человек в конце XVIII века до 73 млн. в 1860 г. в основном за счет прироста территорий. Инерционное разви­тие России сохранялось, но это не означает, что никаких пре­образований в николаевской России не происходило. Наоборот, Николай I, как истинный контрреформатор, своими преобразо­ваниями приводил Россию в состояние соответствия самой се­бе, где главную роль играли абсолютизм, государственность, централизация, военная ориентация, опора на дворянство, кре­постничество. При осуществлении внутренней политики в 20 -50 гг. Николай I вел вполне самостоятельную, а порой доволь­но тонкую политику. В отличие от Александра I, у него был единый план царствования, очень последовательно осуществ­ленный. Характер императора также накладывал свой отпечаток на развитие общественной жизни России. Для Николая I была характерна любовь к точности, симметрии, равновесию, иерар­хической стройности, но без душевной сложности, как у Алек­сандра I.1 В устроении государства по военному принципу строжайшей субординации и дисциплины, он разделял вкусы Петра III и Павла. Николай 1 считал, что служит идее истин­ного самодержавия, он понимал власть царя как власть хозяи­на. Россия - это его собственность, а "собственность священ­на". Хозяин должен заботиться о своем добре, не расточать его, копить, выбирать хороших и верных слуг. Все должны безро­потно выполнять хозяйскую волю, старшие - учить младших. Эта идея порядка (дисциплины) в противовес демократии (анархии) отражала и настроения довольно широких масс. Го­сударством должна управлять система точных правил и законов, которая каждому отводила строго определенное место, как вин­тику в отлаженном механизме. Предпринимательство, как на­рушение этого "порядка", в эту систему не укладывалось. В подчинении у власти должны быть инженеры, практики, кото­рые должны строить мосты и дороги - отвлеченную "фило­софию монархии" Николай не любил.

Для реализации своих планов император иезуитски решил воспользоваться услугами бывшего либерала М. М. Сперан­ского, которого он проверил сначала "на прочность" при веде­нии дела декабристов. Это лишний раз подчеркивает преемст­венность политики в первой половине XIX века. Сперанского, ставшего приверженцем самодержавия и бюрократии, Николай использовал как опытнейшего юриста, который должен был создать декорум законности для его правления. В результате в 1832 году вышло 47 томов полного собрания русских законов с 1649 по 1833 гг. под редакцией Сперанского; в 1833 году вышел свод действующих законов в 15 томах. За 30 лет правления Ни­колая кодификация законов и стала главным государственным делом. С Государственным Советом царь вовсе не считался -зачем нужны марионетки, если власть самодержавна? Тем бо­лее, что государь был осведомлен о взятках и воровстве адми­нистративных и судейских, поэтому не верил в честность и способности бюрократов в частности и людей вообще. Главен­ство государственных органов в управлении страной было тра­диционным и безусловным для русского царизма, имевшего разветвленное казенное хозяйство; с начала XIX века до 60-х годов характерно лишь усиление опеки и контроля со стороны правительства над всеми сторонами жизни страны: сельским хозяйством, промышленностью и торговлей, усиление роли канцелярии. Это было правлением природы самодержавной власти, стремившейся регламентировать все стороны жизни подданных, и допускавшей проявление частной, в том числе предпринимательской инициативы, только с разрешения на­чальства. Все было расписано в соответствующих томах свода законов, в многочисленных циркулярах и инструкциях, состав­ленных на все случаи жизни.

Губернатор был центральным звеном в системе местных органов власти николаевской России. У него были исполнительные и охранные функции. Но он, по общему праву, вме­шивался и в экономическую жизнь. От губернатора, например, зависел уровень цен на продовольствие. Цены вырабатывались советом городских голов, предводителей дворянства, богатых купцов. Выше и ниже установленных пределов цены не допус­кались. Представители власти "следили за свободой" торговли на рынках, за порядком, качеством продукции.

Главной задачей губернатора была охрана интересов казны, все поставки и подряды на проведение различных видов работ и торговли утверждались губернатором, и даже в министерст­вах. Губернатор должен был защищать городскую собствен­ность, в уставе о городском хозяйстве все финансы были под его контролем, а сословные Думы по этой причине были лише­ны самостоятельности. От губернатора зависело открытие яр­марок и базаров, а иногда эти вопросы решало Министерство внутренних дел. На развитие экономики губерний смотрели с точки зрения государственных, а не местных интересов. Заве­дение фабрик и заводов также контролировалось губернатором и министерством, несанкционированные действия карались штрафом. Это приводило не к порядку, а давало простор про­изволу, процветание "личного взгляда" на вещи, а значит, взя­ток. Рабочих для заводов было мало, поэтому фабриканты брали их без паспортов, что также каралось властью. По сравнению с частными владельцами, казенные были лучше защищены от про­извола, им даже содействовали. Губернатору подчинялись стати­стические комиссии, которые должны были собирать сведения о торговле, промышленности, народе, но фактически этим занима­лась полиция. Собранный ею материал был неточен, приукра­шен, поэтому на его основе принимались сомнительные реше­ния, а ведь они были обязательны для исполнения.

В целом главными проводниками экономической политики на местах были губернатор и подчиненные ему учреждения: Приказ общественного презрения, комиссия народного продо­вольствия, строительные и дорожные комиссии, Отделение Коммерческого совета, Мануфактурный комитет, комитет о коннозаводстве, комитет земских повинностей, Статистический комитет, Особое о земских повинностях присутствие и губернаторское правление. В уездах исполнительская работа лежала на полиции.

Все зависело, в конечном итоге, от личности губернатора, но чаще были жалобы от частных лиц на стеснения. Чтобы уменьшить произвол на местах, все вопросы - и мелкие, в том числе, решено было решать в Петербурге. В результате по­лучилось то, что и должно было получиться: реальная жизнь не стала иметь ничего общего с официальными бумагами и реше­ниями. В повседневном укладе жизни по уровню доходов и культурным претензиям чиновники стремились сравниться с "благородным сословием" дворян. Получалось, что вместо бо­гатых промышленников и купцов, производящего сословия, которым не хотели давать богатеть ни "верхи", ни "низы", по­лучили состоятельный, абсолютно паразитический класс, кото­рый всем мешал и жил только для себя. К таким условиям и приспосабливалось российское предпринимательство.

После подавления декабристского восстания, в России осу­ществилась идея, носившаяся в воздухе и частично реализован­ная прежними государями. Граф А. X. Бенкендорф подал царю идею об усовершенствовании полиции - тотальной слежке, вскрытии частной корреспонденции, привлечении доносчиков (из злодеев, интриганов, неудачников и недалеких людей). Это было началом III отделения (1826 - 1880 гг.) - собственной его императорского величества канцелярии, органа политического надзора и сыска в России. Исполнительным органом был от­дельный корпус жандармов, шеф которого (первый - Бенкен­дорф) возглавлял Третье отделение. III отделение боролось с идеями о свободе "дворянчиков". "Экзальтированная молодежь мечтает о русской конституции, уничтожении рангов... о свобо­де... которую полагают в отсутствии подчинения" - это из доне­сений осведомителей. Опять подвергались гонениям средние слои населения, в этом случае, за интеллект.

Экономическая система в России при Николае сохранила все свои прежние черты, производительная ее часть не стала более эффективной. За вторую четверть XIX века было создано десять секретных комитетов по крестьянскому вопросу, которые обсуж­дали реформу государственной деревни, введение инвентарных правил, многочисленные проекты по личному освобождению крестьян. В 1837 - 41 гт. генерал-адъютант П. Д. Киселев провел административную реформу превращения государственных кре­стьян в юридически свободных самовладельцев. Реформа дала скромные результаты, так как над крестьянами усилилась ка­зенная опека. За счет крестьян теперь стали жить не только исправники, а десятки чиновников; крепостное право в целом было вообще не тронуто, за исключением ничтожных ограничений на право продавать крестьян без земли. За отказ пла­тить непосильный оброк крепостных били кнутами, батогами, розгами, ссылали в Сибирь.

Расходная часть бюджета тратилась на усиление армии, со­держание царского двора и государственного аппарата. Таких непроизводительных расходов не смогло бы выдержать ни одно государство, и тем более с такой неэффективной экономикой, как Россия. Например, за XIX век численность сухопутной ар­мии возросла в 2 раза, а ее содержание в 10 раз (из-за роста цен, нового вооружения).1 К затратам на армию из бюджета добавлялась постойная повинность по домам обывателей. В 1830 г. комиссия пыталась освободить хотя бы города от по­стоя армии, но пришла к выводу, что при этом нужно уве­личить военный бюджет на 9 %, что опять бы выплачивал на­род. Когда стали строить казармы, налоговый гнет еще увеличился, при неразвитых товарно-денежных отношениях и бедности большинства жителей городов легче было отыскать свободное жилье, чем изъять у народа необходимую сумму. До 60-х годов население кормило армию за свой счет, оно давало также подводы для перевозки казенных и военных грузов. За­граничные займы также в основном шли на армию, а рас­плачивалось, ничего не получая взамен, население. Для армии делали обмундирование, оружие, железные дороги - все в пер­вую очередь. Призыв солдат на военную службу отрывал кре­стьян от производительного труда, солдат не платил налогов. Казаки (около 3 % населения) не платили налогов, да им еще приплачивали из казны во время военных действий. В 1812 г. и 1855 г. собиралось народное ополчение (200 тыс. и 500 тыс. человек), которое также содержало население.

Более 50 % войска в интересах обороны находилось в запад­ных губерниях России. Именно туда перетекали громадные средства, выплачиваемые войску в виде жалования, оголяя от денег центр. Концентрация денежной массы создавала на Запа­де условия для развития торговли, производства, кредита. В этом смысле военные части в городе приносили выгоду. По военным подрядам армию снабжали купцы, поэтому большая часть средств попадала к ним, а не к производственникам. Кроме того, армия была государством в государстве безо всяких экономических законов, это оборачивалось миллионными не­производительными расходами, основные средства тратились на жалование офицерам и провиант. Это разоряло казну, подрыва­ло финансовое благополучие населения и было слишком доро­гой платой за право быть великой державой.

До крестьянской реформы бюджет страны вообще хранился в глубокой тайне, а к 1861 году свыше 40 % бюджета шло на армию, 7 % - на нужды промышленности, 1 % - на образова­ние. В последние пореформенные годы сильно выросла задол­женность России, к 1861 году она была второй после Франции по размерам государственного долга. Для покрытия расходов правительство не стимулировало производство и торговлю, а прибегало к "позаимствованиям" из государственных кредит­ных учреждений, внешним займам, выпуску бумажных денег, что не могло надолго укрепить финансовую систему, но душило налогами население, которое не могло по этой причине актив­но производить, пополнять казну. А казна нуждалась в попол­нении и для представления России в Европе, и для приукраши­вания деспотизма и рабства. "Сверху блеск, снизу гниль" -писал об этом будущий министр Александра II П. А. Валуев.

В начале 30-х годов появилось столь необходимое в таких ус­ловиях идеологическое обоснование реакционной политики са­модержавия - теория "официальной народности", слияния инте­ресов народа и государства. Министр просвещения С. С. Уваров выразил вековые основы русской жизни: "православие, само­державие, народность... обратить... развивающиеся и пробуж­денные силы, по мере возможности, к одному знаменателю... искать этого знаменателя в тройственном понятии православия, самодержавия и народности". Конфликт власти и народа как бы был разрешен, иные суждения считались подрывом этого единства, поэтому споры и проблемы переместились из сферы политической в сферу философскую, религиозную, литератур­ную, историческую. Не имея возможности быть деятельными, лучшие умы Отечества углублялись в духовные сферы, отсюда расцвет культуры в годы николаевской реакции. Но, с другой стороны, из-за оторванности от реальной, практической жизни переход от подражания Европе к творчеству в общественной жизни так и не произошел.

Власть в России старалась представить себя сильной, хотя пружинами этого механизма были казарма и канцелярия, сле­пая и лишенная здравого смысла дисциплина в сочетании с бездушным формализмом... (А. И. Герцен). И это не оставило равнодушным русское общество, которое желало величия и мощи России. Воздействие казенного патриотизма, идей о "превосходстве" царской России над Европой на русскую общественность было немалым.1 Привычное для русского обще­ственного сознания историко-культурное сопоставление России и Европы уходило в прошлое. Ему на смену пришло и глубоко укоренилось противопоставление русских и западноевропей­ских политических, социальных институтов, идея особого рус­ского пути. Постепенно мысль об особом характере русского исторического развития входила и мировоззрение тех "недо­вольных", кто не был склонен безоговорочно следовать уваров-ским восхвалениям православия, самодержавия и народности. Противопоставление России и Европы, отчетливо сформулиро­ванное и внедряемое в русское общество идеологами николаев­ского царствования Сперанским, Блудовым, Уваровым, было принято либерачьной общественностью. Но понимание осо­бенности России этой общественностью было неоднозначным. В предреформенные годы вопрос о судьбе России звучал со страниц газет и журналов, его стремились разрешить ученые и общественные деятели, он обсуждался и в правительственных кругах. Были и сторонники европейского пути: по дороге про­мышленного развития, высвобождения предпринимательской активности людей, строительства железных дорог и т. д. Но в условиях николаевской России этот путь оказался слишком туманным и недостижимым и порождал лишь пессимизм. Сто­ронники "особого пути России" из либеральных кругов были более пессимистами, чем оптимистами в оценке этого пути. Имела хождение идея об отсталости России, обреченности ее на развитие сельского хозяйства и торговли, и в этом находили даже преимущества. Это направление более способствовало осмыслению причин реального социально-экономического от­ставания России от развитых капиталистических стран Европы и поиску путей их преодоления.

Позиция П. Я. Чаадаева, высказанная им в первом "Фило­софическом письме" от 1 декабря 1829 года, об убожестве рус­ского прошлого и настоящего и величия Европы, противостоя­ла знаменитой формуле Бенкендорфа: "Прошлое России было блестяще, ее настоящее более чем великолепно, а что касается ее будущего, оно превосходит все, что может представить себе самое смелое воображение". Чаадаев, первым из русских, дал такую убийственную характеристику России и народу, который столько перенес и выстрадал: "Мы никогда не шли об руку с прочими народами, и не принадлежим ни к одному из великих семейств человеческого рода; мы не принадлежим ни к Западу, ни к Востоку, и у нас нет традиций ни того, ни другого. Стоя как бы вне времени, мы не были затронуты всемирным воспи­танием человеческого рода... Мы живем одним настоящим в самых тесных его пределах, без прошедшего и будущего, среди мертвого застоя... Наши воспоминания не идут дальше вче­рашнего; мы, так сказать, чужды самим себе...".1

Основание такого печального результата развития великого народа в том, что с самого начала по многим перечисленным уже причинам развитие России было неестественным. Над ре­альной жизнью людей, стремящихся к естественным для человека целям, постоянно совершали насилие, облекавшееся в более поздние времена в самые благородные одежды. При бо­лее свободном развитии жизни создавались бы не анар­хические, а соответствующие нормальному ходу вещей формы жизни и традиции. Основным носителем естественного уклада человеческой жизни является "средний класс", создающий не рабские, из-за своей самостоятельности, и не деспотические, из-за недостатка власти, способы человеческого общежития. Этот класс достаточно стабилен, чтобы обеспечить спокойствие общества, и в тоже время достаточно предприимчив и активен, осознавая выгоды трудолюбия и нравственных качеств. Нравст­венные качества формируются от того, что для достижения це­лей своего благополучия не нужно в принципе идти на обман, изворачиваться, приспосабливаться, впадать в утопии.

Такого естественного и на этой основе законного, с точки зрения общественного договора, развития был лишен россий­ский народ. Крепостничество много веков означало беззаконие снизу, самодержавие - беззаконие сверху, которое желало в безгласном обществе проводить реформы, не сообразующиеся с человеческими интересами. Присоединившееся революционное движение - это тоже беззаконие, но только еще более разруши­тельное. Россия мучительно искала тот путь, который давно уже был проложен человечеством, лишь в самые благоприятные моменты своего развития выходя на этот путь, а потом снова углубляясь в буераки и колдобины российской истории.

Самым большим обвинением николаевской и всей прежней самодержавной жизни России был тот образ жизни россиян, который возник из-за такого насилия над человеческой приро­дой, постоянного подавления стремления людей к благопо­лучию, успеху, а также - предприимчивости в достижении этих целей. Самые яркие описания этого образа жизни принадлежат иностранцам, которые, в дополнение к отвлеченным рассужде­ниям русских, например, Чаадаева, об особенностях склада жизни, добавляют ставшие привычными и естественными для россиян черты диких нравов и отношений.

Самую убийственную характеристику образа жизни, кото­рый складывался в менталитет русского народа, дал проехав­ший в 1839 году по России француз Астольф де Кюстин. ' Он пишет, что весь русский народ, от мала до велика, опьянен своим рабством до потери сознания. "Среди населения, ли­шенного радостей и собственной воли, видишь лишь тела без души и невольно содрогаешься при мысли, что столь огромное число рук и ног имеют всего лишь одну голову". Русский госу­дарственный строй - это строгая военная дисциплина вместо гражданского управления, это перманентное военное положе­ние, ставшее нормальным состоянием государства. Между по­мещиками и царем находится стена людей, заинтересованных в том, чтобы злоупотребление властью продолжалось. Полиция, столь проворная, когда нужно мучать людей, отнюдь не спе­шит, когда обращаются к ней за помощью. Де Кюстин считает, что помещики страдают от крепостного порядка не меньше, чем крестьяне, особенно те помещики, дела которых идут пло­хо. Поместья продавать очень трудно, и те дворяне, которые обременены долгами, вынуждены для покрытия их получать ссуды и закладывать свои имения в государственном банке. Отсюда следует, что царь является казначеем и кредитором всего русского дворянства.

В других странах человек тоже трудится, но он свободен, может сменить работодателя. Русский крепостной - это рента богача. Он трудится для того, чтоб доставить рабовладельцу роскошь, и эта роскошь не имеет оправданий. В государстве, в котором не существует среднего класса, всякая роскошь должна быть запрещена, так как она может быть объяснена и оправда­на лишь в благоустроенных странах, где средний класс извлека­ет выгоды и средства к жизни из тщеславия и роскоши выс­шего общества.

Если Россия станет промышленной страной, из среды сво­бодных граждан и крепостных должно образовываться сословие независимых купцов и ремесленников, которое сейчас на­мечается и пополняется главным образом за счет иностранцев. Буржуазия почти отсутствует в России, ее заменяет сословие мелких чиновников и помещиков средней руки, людей незнат­ного происхождения, не дослужившихся до дворянства. До сих пор почти все фабриканты и купцы - немцы.

Все повернуто в сторону двора. Например, князь Репнин' управлял и государством и государем, но два года назад он по­пал в немилость, и с тех пор в России не произносится его имя, бывшее до этого у всех на устах. С вершины власти он был низвергнут в глубочайшую пропасть, и никто не осмелился ни вспомнить, ни думать о его жизни. Язва замалчивания в России распространена шире, чем думают за границей.

В истории России никто, кроме государя, не выполнял того, что было его долгом, его прямым назначением. Самый нич­тожный человек, если он сумеет понравиться государю, может стать первым в государстве. Из-за нестабильности жизни - бес­пробудная лень, тревожное безделье, как результат северной ав­тократии. Страх не создает порядка, а только прикрывает хаос.

Обыкновенно первым результатом цивилизации является то, что она облегчает материальные условия жизни. Здесь же они чрезвычайно тяжелы. Нет путеводителя по Петербургу, и все скрывают нелестные стороны жизни. Те 400 - 500 тыс. человек, которые живут в Петербурге, отнюдь его не заселяя, теряются в безмерном просторе города, сердце которого сделано из гранита и металла, тело - из гипса и цемента, а конечности - из раскра­шенного дерева и гнилых досок. Колосс на глиняных ногах, этот город сказочной роскоши не похож ни на одну из столиц циви­лизованной Европы, хотя при его основании их всех копировал.

Петербург - это штаб-квартира армии, а не столица государ­ства. Стоит только покинуть центр города, и вы теряетесь в едва намеченных улицах казарменного вида. Это провиантские магазины, склады фуража, обмундирования и всевозможных воинских припасов. Улицы поросли травой, так как слишком свободны для пользующегося ими населения. Великолепный город, созданный Петром Великим, украшенный Екатериной II и вытянутый по ранжиру прочими монархами на кочковатом, почти ежегодно затопляемом болоте, окружен ужасающей не­разберихой лачуг и хибарок, бесформенной гурьбой домишек неизвестного назначения, безымянными пустырями, завален­ными всевозможными отбросами, омерзительным мусором, накопившемся за сто лет жизни беспорядочного и грязного от природы населения. В столице очень мало кафе, а на бульварах немного публики, которая не гуляет, а спешит куда-то со сте­пенными лицами, мало говорящими о развлечении.

Гостиницы в Петербурге похожи на караван-сараи. Если у вас нет слуги - вы остаетесь безо всяких услуг. Вельможи, при­езжающие из внутренних губерний в столицу, привозят с собой многочисленную челядь. Она является признаком богатства, так как люди - собственность господина. Эти люди, в отсутствие своих господ, валяются на диванах и заражают их насекомыми. Дорога от Петербурга до Шлиссельбурга плоха во многих мес­тах, в которых набросаны доски или бревна над топыо. Ездить можно только в простой телеге. В России поражают громадные пространства, все голо и бедно. Разбросанные там и тут дере­вушки, становящиеся чем дальше от Петербурга, тем неряшли­вее, не оживляют ландшафта, но, наоборот, усугубляют его печаль. Избы - это груды бревен с деревянной крышей, крытой иногда соломой. В этих лачугах, вероятно, тепло, но вид у них прегрустный. Напоминают они лагерные бараки, с той лишь разницей, что последние внутри чище. Крестьянские же кле­тушки грязны, смрадны и затхлы. Кровати в них отсутствуют. Летом спят на лавках, идущих вдоль горницы, зимой - на печи или на полу вокруг печи. Отсюда следует, что русский крестья­нин всю жизнь проводит на биваке. Домашний комфорт этому народу не известен.

Что касается Москвы, то издалека она - создание фей, но вблизи - большой торговый город, хаотический, пыльный, пло­хо застроенный, слабо заселенный. Главные московские точки -это Церковь Василия Блаженного и Кремль. Но Москва более свободна, чем Петербург.

"Все говорит мне, - продолжает де Кюстин, - о природных способностях угнетенного русского народа, если бы он был свободен. Я часто повторяю себе: здесь все нужно разрушить, чтобы создать заново народ". Нравы народа являются продук­том взаимодействия между законами и обычаями. Они изме­няются не по взмаху волшебной палочки, а чрезвычайно мед­ленно и постепенно. Нравы русских, вопреки всем претензиям этого полуварварского племени, еще очень жестоки и надолго останутся жестокими. Только частная собственность делает человека существом общественным, только она одна является основой семьи.

Только крайностями деспотизма можно объяснить царст­вующую здесь нравственную анархию. Там, где нет законной свободы, всегда есть свобода беззакония. Отвергая право, вы вызываете правонарушение, а отказывая в справедливости, вы открываете двери преступлению. Недобросовестность печально отражается на всем, особенно на коммерческих делах. Посто­янные колебания ценности денег благоприятствуют всевозмож­ным проделкам. Величайшее удовольствие русских - пьянство, другими словами - забвение. Им нужно бредить, чтобы быть счастливыми.

Де Кюстин пишет, что, переправившись через Неман, он нашел в Европе "прекрасные дороги, отличные гостиницы, чистые комнаты и постели, образцовый порядок в хозяйстве, которым заведуют женщины" и т. д. Он делает вывод, что нуж­но жить в этой пустыне без покоя, в этой тюрьме без отдыха, которая именуется Россией, чтобы почувствовать всю свободу, предоставленную народам в других странах Европы, каков бы ни был принятый там образ правления.

Государство, от рождения не вкусившее свободы, государст­во, в котором все серьезные политические кризисы вызывались иностранными влияниями, такое государство не имеет буду­щего... Россия грозная, поскольку она борется с азиатскими народностями, будет сломлена в тот день, когда она сбросит маску и затеет войну с европейскими державами.