Счастье и добродетель

Хотя стремление к счастью вроде, на первый взгляд, кажется исключительно личным делом, общество не может полностью отстраниться от решения вопросов о счастье, так как ему не безразлично, какой вклад вносит в общее достояние каждая его отдельная единица, что стимулирует ее труд. Соответственно, мотив поведения, направленный на достижение счас­тья, на активную деятельность, осуществляемую ради этого, не может быть устранен из поля этического анализа. Но решение вопроса о соотношении счастья и добродетели, конечно, может быть различным.

Проводя систематизацию этих решений, следует, в первую очередь, упомянуть еще раз аристотелевс­кую концепцию. Она предполагает, что счастье следу­ет из добродетели, и хотя стремление к счастью являет­ся основным мотивом деятельности каждого, реально достичь его можно только тогда, когда жизнь строится в соответствии с добродетелью. Таким образом добро­детель здесь содержательно определяет путь к счас­тью. Он заключается в достижении совершенства при выполнении своего предназначения. При этом для счастья необходимы и все сопутствующие основной цели условия, т. е. материальные блага, здоровье и т. д.

У Сократа было предложено иное решение соот­ношения счастья и добродетели. Он утверждал, что для счастья достаточно одной добродетели. Эта позиция находит далее выражение в стоической философии, особенно — в ранней стое, в которой добродетели (бла­га) резко противопоставлялись как собственно злу, так и тому, что просто не имеет моральной ценности. Доб­родетель здесь предполагает сознательное усилие по вы­полнение своего долга в том числе — в смысле выпол­нения определенных общественных обязанностей. Но слава, почет, достигаемые при выполнении последних, не являются чем-то имеющим отношение к морали.

Третья позиция может быть связана с таким пред­ставлением о добродетели, в котором она показывает, какое состояние способно принести личности ее инди­видуальное счастье. При этом, в отличие от Аристотеля, все условия выводятся из доступного субъекту понима­ния процессов собственной жизни. Эта позиция характерна для психологического подхода к морали в таком виде, как он представлен, например, у Демокрита.

Четвертая позиция может быть связана с утили­тарной идеей (наибольшее количество счастья для наибольшего числа людей). В основание моральной теории здесь ставится счастье каждого отдельного индивида, в основном понимаемое как обладание вне­шними материальными и духовными благами.

Наконец, пятая позиция рассматривает долг в каче­стве условия объединения личной жизни с обществен­ной, допуская самореализацию, обретение счастья в служении обществу, в реализации некоторой всеобъем­лющей идеи. Эта позиция представлена в римской мифологии и морали, ориентированной на воинские доблести, в философии Дж. Бруно, Гегеля, Маркса, от­части в современном персонализме (Мунье, Рикер).

Как уже говорилось, возможен такой способ пост­роения морали, при котором личные интересы прини­маются в расчет лишь в той степени, в какой они вхо­дят или могут входить в прямое противоречие с инте­ресами других. Качество интересов, их направленность не принимаются здесь во внимание. Таковы современ­ные концепции нейтралистского либерализма. В этих теориях, конечно, допускается, что каждый человек дей­ствует во имя своего счастья, но проблема счастья, достижения личного блага не рассматривается в них как основная проблема морали. Основную же пробле­му составляет вопрос о том, как можно разрешить конфликт интересов людей, одинаково стремящихся к счастью. Вопрос об общественной природе морали и личном благе при таком подходе как бы разделяется. Исторически это последняя (шестая) оригинальная позиция разрешения вопроса о соотношении счастья и добродетели.

Я думаю, что в решении вопроса о соотношении счастья и добродетели является перспективным раз­деление этики долга и этики добродетелей. В этике долга добродетель противопоставляется личному счас­тью. Определяющим контрольным механизмом нрав­ственного поведения является здесь именно долг, ори­ентированный на интересы общества. Они, конечно, не противопоставлены полностью интересам личности, так как и сама личность заинтересована в существовании общества, в самом широком смысле — заинтересована в нормальном благополучном существовании других людей. Это отражается в автономном способе обосно­вания морали, прежде всего — в кантовском категори­ческом императиве. В этике добродетелей личное счас­тье рассматривается как возможное при осуществлении индивидуального вклада в общее благо, при совершен­ном выполнении своей общественной функции. Кроме того в этике добродетелей, связанной с развитием кон­кретных умений, неизбежно встает вопрос о принуди­тельном воздействии общества на личность в воспита­тельной практике. Я думаю, что такого воздействия исключить нельзя.

Попытаемся подтвердить данный вывод также со­циологическими и психологическими аргументами. Оценивая историческое значение капитализма с точ­ки зрения условий развития человеческой сущности, К. Маркс писал, что «в качестве безудержного стрем­ления к всеобщей форме богатства капитал гонит труд за пределы обусловленных природой потребностей ра­бочего и тем самым создает материальные элементы для развития богатой индивидуальности, которая оди­наково всестороння и в своем производстве и в своем потреблении и труд которой выступает поэтому уже не как труд, а как полное развитие самой деятельно­сти... на место обусловленной природой потребности ставится потребность, созданная исторически»*. Раз­витие социальной сущности человека, выражающее­ся в изменении характера его потребностей, связыва­ется здесь с принуждением к труду. Именно в резуль­тате данных общественных условий человек ставится перед необходимостью развития разнообразных ин­тенсивных видов деятельности.

* Маркс К., Энгельс Ф. Соч.— 2-е изд.— Т. 46.— Ч. 1.— С. 281.

Близкие идеи звучат у Ф. Ницше: «Мы... вниматель­но и добросовестно относящиеся к вопросу,— где и как до сих пор «растение человек» наиболее мощно взра­стало в вышину,— полагаем, что это случалось всегда при обратных (неблагоприятных — А.Р.) условиях, что для этого опасность его положения сперва должна была разрастись до чудовищных размеров, сила его изобретательности и притворства (его «ум») должна была развиться под долгим гнетом и принуждением до тонкости и неустрашимости...»*.

* Ницше Ф. Соч.: В 2 т.— Т. 2.— М., 1990.— С. 275.

Определение условий развития природы человека имеет принципиальное значение для построении педа­гогической концепции. Дискуссионным в современной педагогике, в частности, является вопрос о том, может ли учебный процесс быть построен исключительно на интересе ребенка, или же для его обеспечения нужна эффективная система стимуляции, включающая элемен­ты принуждения. Некоторые педагоги считают, что при­нудительное воздействие необходимо*. Противополож­ную позицию занимают философы фрейдистской и неофрейдистской ориентации. Э. Фромм, например, решительно возражает против всякого давления на личность в педагогической практике**. Та же позиция выражена во взглядах прагматиста Дж. Дьюи***. Но мы полагаем, что более правы те педагоги, которые отмеча­ют невозможность организации учебного процесса ис­ключительно на познавательном интересе ребенка.

* См. Чхартишвили Ш.Н. Роль и место социогенных потребнос­тей в учебно-воспитательной деятельности // Некоторые вопро­сы психологии и педагогики социогенных потребностей.— Тби­лиси, 1974.— С. 27.

** См.: Фромм Э. Иметь или быть.— М., 1990.— С. 84-86

***См.: Дьюи Дж. Введение в философию воспитания.— М., 1921. – С.61.

Я полагаю, что непосредственный интерес ребен­ка к познанию может обеспечить только приобретение поверхностных знаний. Отмеченная выше общеисто­рическая закономерность развития природы человека через принуждение к труду обязательно должна про­являться и в процессе индивидуального развития лич­ности. Не имея первоначально потребностей к разви­тым видам общественной деятельности, формирующа­яся личность может включаться в них только под воздействием определенных общественных требова­ний. Конечно, некоторые социальные потребности раз­виваются на основе деятельности, совершаемой дос­таточно свободно. Таковы, например, подражательная, игровая деятельность и т. д. Тем не менее, многие виды сложной общественной деятельности (труда, учебы) связаны со значительным напряжением сил, концентрацией воли, т. е. требуют от личности известной сте­пени господства над биологической стороной своей природы. Это достигается за счет развития волевых качеств, переориентации поведения с ближайших на отдаленные результаты. Но последнее возможно толь­ко тогда, когда имеется уже достаточно развитая сис­тема социальных потребностей и связанных с ними мотиваций.

На начальных этапах развития напряженные виды деятельности не воспринимаются личностью как бла­го в силу отсутствия потребностей к процессу их осу­ществления. Решающее значение для включения ин­дивида в такие виды деятельности имеет результат, причем чаще всего внешний по отношению к непос­редственной цели, скажем, эмоциональная реакция на похвалу со стороны взрослых, удовлетворение пре­стижных потребностей и т. д. Однако в ходе осуществ­ления постоянной однонаправленной активности, ов­ладения способами и навыками, необходимыми для производства соответствующих работ, у личности раз­виваются новые потребности, отвечающие самому про­цессу деятельности, взятому в единстве с предметным результатом. Тем самым, то, что первоначально предъяв­лялось личности в виде требования, в должной форме, может затем составить основу ее личного блага.

Но и в том и в другом случае, с нашей точки зре­ния, имеет место двойная детерминация развития, сти­мулируемого и со стороны стремлений самого челове­ка и со стороны тех объективных условий, которые за­дает внешний масштаб деятельности, необходимый для обретения истинного блага. Объективно она соответ­ствует реализации принципа дополнительности. Если отбросить идею двойной детерминации и встать исклю­чительно на позицию жесткой социальной детермина­ции, получатся упрощенные концепции формирования личности вроде «программированного обучения Скиннера». При утверждении позиции самодетерминации, получаются такие определения блага, которые соответствуют идеям философской антропологии, полагающей возможным достижение подлинного самовыражения личности в игровой деятельности. Но, как уже отмечалось, в игре человек, желая избежать отрицательных эмоций, идет на снижение интенсивности творчества, снижая тем самым и силу напряжения своих положи­тельных эмоций. Так что невозможность отказа от вне­шних детерминант активности при определении бла­га подтверждается даже таким психологическим аргументом.

Развитие новых, социальных по своей природе потребностей человека происходит вместе с формированием, развитием его общественной чувственности. В основе этого процесса лежит объединение различ­ных по своей природе и силе эмоций в едином ощуще­нии, связанном с данной потребностной ситуацией (т. е. с ситуацией удовлетворения потребности или с пред­ставлением о возможности такого удовлетворения). Возможность такого объединения определяется комп­лексным характером удовлетворения потребностей человека, вытекающим, в свою очередь, из комплекс­ного характера условий детерминации и орудийного характера осуществления общественной деятельности. Одновременная реализация различных способностей субъекта определяет здесь и разнообразие эмоций, сопровождающих данную деятельность. При этом одни эмоции могут усиливать другие, придавая процессу восприятия деятельности со стороны субъекта инди­видуально неповторимый характер.

В процессе социального становления индивид на­чинает стремиться к новым эмоциям, связанным с новыми, интенсивными видами труда. Тот же процесс продолжается в течение всей его дальнейшей жизни. В литературе по социальной психологии и физиологии высшей нервной деятельности обсуждался вопрос о том, может ли эмоция быть ценностью. Многие доста­точно авторитетные ученые, например П.В. Симонов, настаивают на исключительно переключающей роли эмоций. Позитивная же направленность поведения выводится ими из инстинктов (например — инстинк­та превентивной вооруженности). Я сейчас не имею возможности подробно анализировать дискуссию по данному вопросу и подчеркну только то, что, с моей точки зрения, подобный подход закрывает возможность объяснения свободного совершения сложных, напря­женных видов деятельности и не позволяет понять, как же нравственные мотивы бытия связаны с условиями достижения счастья.

Именно понимание эмоции в качестве ценности показывает, что человек может стремится к интенсив­ным видам деятельности. Преодолевая препятствия, он испытывает более сильные эмоциональные напряже­ния и, следовательно, получает более интенсивную, разнообразную и, в конечном счете, более интересную и более счастливую жизнь. Раскрывать перед каждым отдельным человеком возможности подобного типа развития вполне гуманно. Но сделать это, как мы уже видели, нельзя чисто теоретически. Общество поэтому вправе стимулировать развитие личности, включать ее в интенсивные виды деятельности.

В то же время развитие потребностей личности, осуществляемое благодаря воздействию ценностей и других средств социальной детерминации, не означа­ет, что у человека можно сформировать любое пред­ставление о счастье в зависимости от специфического воздействия социальной среды. Поскольку сам исто­рический процесс не носит произвольного характера, не могут быть произвольны и высшие социальные потребности человека, в конечном счете определяющие его идеи о благе и счастье. Они зависят от тех истори­ческих задач, которые общество в целом и каждый отдельный человек (в большей или меньшей степени) неизбежно решают в процессе своего бытия. Они так­же определяются определенными стандартами по­требления, видами досуга, развитыми на базе имею­щихся технологий производства, средств коммуника­ции, транспорта и т. д.

Здесь следует отметить, что досуг и другие имею­щие самоценное значение виды деятельности в дей­ствительности не противостоят абсолютно тем истори­ческим задачам, которые человечество решает на дан­ном этапе своего развития. Сами формы игровой, свободной деятельности испытывают влияние тех ви­дов активности, которые осуществляются в обществен­но значимой деятельности. Эта особенность отража­ется в природе социокультурных ценностей, стиму­лирующих развитие личности. Но и, наоборот, любые необходимые для общества и исторически обусловлен­ные виды деятельности представляются в ценностном мышлении одновременно и как необходимые для самого человека. В этом представлении заключено действительное отношение. Если бы виды деятельности, аргументируемые как необходимые для блага, не не­сли в себе момент самоценности, идущей от биологи­ческой организации индивида, то никакое воздействие на человека ценностей культуры было бы невозможно.

Более того, социокультурные ценности, собственно, встроены в исторически развитую природу человека, так как новые потребности определяются зависимыми от ценностей потребностными ситуациями. В них отража­ются не только непосредственные условия материаль­но-предметной, преобразовательной деятельности, но и принятые в обществе стереотипы поведения, возника­ющие и как бы живущие своей жизнью в процессе общения людей. Социокультурные ценности выражают ту меру, в соответствии с которой человек может ста­вить задачи нравственного совершенства. Фактически это означает меру, в соответствии с которой он может переделывать свою собственную природу.

На пути такого стремления к совершенству чело­век, собственно, и обретает счастье. Он может стре­миться к счастью, то есть может иметь в виду идею счастья, соотнесенную с определенными параметра­ми жизни: быть образованным, культурно развитым, пользоваться уважением коллег, иметь нормальную семью и др. Но совершая конкретные виды деятель­ности, человек не может постоянно думать о том, что именно в данный момент он счастлив. Эта психологи­ческая закономерность, как я уже говорил, была вер­но отмечена Рубинштейном.