Через холмы и ещё дальше. 4 страница

Знаете эту милую традицию – высекать над каминами девиз рода? Так вот, у меня этих девизов два. Один папин - Per aspera ad astra [3], второй – мамин: Debellare Superbos[4].

Мне привили именно второй. Жгучий, мрачный и неприятный. Может быть, рассчитывали на то, что я подчинюсь ему. Но увы, я стала первым непокорным, гордыню которого подавить не смогли.

«Это не гордость, а гордыня» - одно из любимых бабушкиных высказываний. Никогда не видела разницы между этими двумя понятиями. Подросши, я попыталась выведать это у Дианы, ибо обыкновенно она объясняла мне всё неясное. Объяснение было дано, но оно меня не спасло. Любое проявление моей человеческой и княжеской гордости обзывали гордыней. И скоро я решила начхать на разницу и мнения, и стала просто самым возгордившимся человеком на многие километры вокруг. Подозреваю, что меня вообще объявили такой единственной.

Да, кстати, прозвище Князь Серебряный возникло именно после раздела имущества в мою пользу. Бабушка пыталась именовать меня Княжной, Княгиней, но я быстро смекнула, что у Княжон мало воли, а Княгиня – замужняя женщина, и стала Князем.

То, что это вообще-то для мужчины, меня нисколько не смутило. В пять лет я была полноценным Князем Серебряным. Взрослые смеялись и находили это прозвище весьма забавным. Ну, все, кроме бабушки. Она продолжает возмущаться и по сей день. И когда хочет меня побольнее уколоть, называет Княжной.

А для ровесников я стала Князем. И никто не вздумал смеяться. Ровесники – это Диана, Андрей и Адам. Потом к ним добавилась Вероника, иже Данте.

Диана стала Царём. Но это так, для юмору. Андрей и Адам были просто Андреем и Адамом, вернее, Андрей остался, а Адам испарился начисто. Временами мне казалось, что я его попросту выдумала.

Кстати, род К***, к которому принадлежали братья, был почти такой же древний, как и мой (ну, оба моих), и такой же богатый. В далёком прошлом, мы были родственниками, плюс ещё и с родом А***, к которому принадлежала Диана.

Все зовут её Дианкой, или Диной. Я её так называю в тех случаях, когда она меня раздражает, или не даёт слова сказать. Вообще у меня страсть к полным именам, поэтому Ника – Вероника, а Дина – Диана.

А я Марина. Как ни крути.

За ужином подозрительно спокойно. Я-то приготовилась к хорошей взбучке, а бабушки оказались на редкость тихи.

- Мать приедет в следующую субботу, - сообщает бабушка с кислой миной, тыкая в пирог вилкой. – Учи, пока время есть.

Я подавилась. Проходящая мимо горничная услужливо побила меня по спине. Когда кусок из горла выскочил, я, покрасневшая, уставилась на бабушку.

- Учи-учи! – повысила она тон. – К отцу улизнула, думаешь, это тебя освобождает от уроков?

- Уроки сделаны! – отсекла я.

- Я говорю об экзаменах.

- А уроки и экзамены – две разные вещи… - протянула я, подперев голову рукой и накручивая спагетти на вилку.

- Хватит! – рявкнула бабушка. – Нет, Тонь, ты посмотри, а… Это что ж за бесстыжая морда…

«Оружья нет страшнее вилки: один удар – четыре дырки!» - вспомнила я Маринину присказку в ресторане, когда мы скучали, ожидая заказ. Бабушки распалялись всё больше.

- Я хочу, чтобы она поступила, чтобы потом хорошо вышла замуж!..

«Страшней всего оружье ножик: один удар – и ты без ножек!»

- …все закончили! Только ей плевать, она, видите ли, хочет быть писателем, или кем там, скрипачом!..

«Но круче всех – оружье ложка: один удар – и ты лепёшка!»

Я со стуком положила вилку на тарелку и потянулась.

- Всё, спасибо, благодарю за приятный вечер, до свидания, мне пора.

- Куда?! – рявкнули хором обе бабушки.

Упс. Я вклинилась в самую гущу тирады о поступлении. Невовремя…

- Мы ещё не договорили!!

- О чём?..

Пауза.

- О чём ты думала, пока мы говорили?!

- Об… оружии, - ну а что, это правда!

- Сядь!

Я пожала плечами и села.

- Бессовестная, бабушка тут распинается, хлопочет о её будущем…

- Если вы за этим меня оставили, то я лучше пойду. Это я уже слышала, и не один раз! – поднялась я.

- Сядь!

- Что вы мне имеете сообщить?

- Сядь, говорю!

- Вы меня задерживаете!

- Куда тебе торопиться?!

- Готовить английский! – отрезала я. – У меня по расписанию в восемь подготовка к экзамену. Позвольте откланяться!

И я покинула собрание, оставив смущённых и растерянных бабушек недоумевать и смотреть на дверь.

Утро следующего дня ознаменовалось тем, что бабушка получила очередное письмо, в котором говорилось, что собираются приехать наши родичи из оттудова, отсюдова и откуда только не.

- Что, осенние миграции родственников уже начались? – поморщилась я, услышав новость сию.

Бабушка выразительно на меня посмотрела. Я поспешно засунула в рот ложку с кашей. Несмотря на то, что это овсянка.

- Это не твоего ума дело.

- Ещё бы не моего, - буркнула я. – Заявляются не абы куда, а в мой дом!

- Твой дом через три километра!

- Что?

- Но ты же понимаешь, просто с языка сорвалось…

- С языка срывается то, что на нём долго вертится! – обрубаю я и заканчиваю завтрак. – Ольга, чай!

- Сию минуту! – кланяется горничная и мелкими шажками выбегает из залы.

Бабушки сконфуженно смотрят друг на друга.

- Какие у тебя планы на сегодня? – интересуется Антонина Васильевна.

- «Не вашего ума дело». Спасибо… - передо мной ставят чашку с блюдцем. – Я не собираюсь отчитываться.

- Что за тон?!

- Ваш тон. Я в точности копирую вашу интонацию, разве не заметно?

- Прекратить!

- А мы не в армии… - тяну я, размешивая сахар. Пора начинать пить чай с одной ложкой сахара, а не с двумя. Что-то слишком сладко. Или просто сахар такой попался…

- …для неё всё, а взамен что?! А что взамен?!

Так, я что-то пропустила со своим чаепитием.

- Прошу прощения? – вежливо вклинилась. – Вы о чём?

Пауза. Ой, мама родная.

- Я О ТВОИХ ЭКЗАМЕНАХ!!!

- Ба, да они-то тут при чём? – удивляюсь я.

- Да при том!

- При чём?

- При том!!! Молчать!! И не сметь задавать мне вопросы!!

Смешок выскакивает из меня раньше, чем я успела его осознать.

Тишина.

- Ты над кем смеёшься? – угрожающе и тихо говорит бабушка.

- Над твоей фразой.

- Не смей смеяться надо мной!

- О чёрт побери! – вздыхаю я, откидываясь на спинку стула. – Да, каюсь, больше не буду задавать вам вопросы. Или давать ответы на ваши. Видимо, это абсолютно бесполезно.

- Что ты там говоришь?!

- Истину глаголю, бабуль, истину.

- Закрой рот!!

- Всё-всё, меня уже тут нет, - я встаю, задвигаю стул и слегка кланяюсь. Этикет ещё никто не отменял. – Меня люди ждут.

- Кому ты нужна?! – брызжет слюной бабушка.

Я вопросительно склоняю голову набок. Вот это тишина. Восхитительно!..

Мгновения звенящей тишины… Как капли вина, падающего на белую скатерть.

Ёлки зелёные, да я опять отвлеклась!

- В общем, всё понятно, - прерываю я спокойно дразнящую своей прелестью тишину. – До свидания.

- Химики, кажется, не слишком напрягались по поводу названий! – замечаю я безо всякого удовольствия. – Алкены, алканы, алкидиены…

- А нам это всё учить! – пробурчала Вероника, штрихуя Грелля в тетради.

- Нет, нам, слава богу, не учить! – возразила я, окидывая взглядом ещё и записи в тетради. – Мы не относимся к тем несчастным, кому химия понадобится в университете.

Данте смотрит на экран телефона и со вздохом оповещает всех, что осталось двадцать минут.

Мы тоскливо вздыхаем и возвращаемся к своим делам. Лично я разглядываю химические реакции на доске. Ума это явно не прибавляет, химию я зазря запустила ещё в восьмом классе. Сейчас я понимаю столько же, сколько Данте. В химии мы два пенька. Очень прозаично.

- А Царь?

- Что Царь? – не поняла я.

- Ну, он знает химию?

- Оо… - при мысли о Диане мне хочется вытянуться поудобнее и сложить руки на животе. Что я и делаю. – Он великий химик. И биолог.

- Оо, он учится на хирурга?

- На патологоанатома.

Данте дёргается и чуть не падает со стула. По рисунку разъезжается длинная линия.

- Шучу. Он педиатр.

- Князь, мать твою…

- Ну не ругайся, не ругайся. Ой, ты б его видел – к нему клопы так и липнут, так и липнут…

- ЧТО?!

- Клопы – это дети.

- Это на каком сленге?

- Педиатрическом.

- Ух. Бедный Царь.

- И ничего не бедный. Ему там нравится.

- Всё нравится? – недоверчиво косится Данте.

- Ну да. Кроме одного. Он детей терпеть не может.

- Кня-а-а-азь! Ну как так можно…

- Сиди, рисуй.

- К нам приедут не только заявленные ранее гости, но ещё и К***…

Я киваю, теперь изо всех сил скрывая радость. Боже, Андрей через неделю будет здесь! Я пританцовываю неслышно по полу ногами.

- …И мы бы хотели поговорить с тобой об Андрее…

Я громко поперхнулась чаем. Ноги останавливаются.

Бабушки взволнованно смотрят на меня. Я выпрямляюсь, вытираю губы салфеткой и смотрю на родную бабушку. Потом перевожу взгляд на другую.

Видя, что я жива и могу слушать, бабуля продолжает.

- Видишь ли, мы считаем своим долгом тебя предостеречь…

Пауза.

- По поводу чего? – интересуюсь я с угрозой.

Бабушка как-то неуверенно жует губами. Бросает взгляд на стол и лицо снова принимает серьёзное выражение. Видимо, созерцание пирожков с капустой оказывает успокоительное действие.

Тут я понимаю, что мы все трое пялимся на этот несчастный пирожок, и скорее отвожу глаза.

- Ну?

- Марин, послушай. Тебе всего пятнадцать…

- Без пяти минут шестнадцать.

- Ну хорошо, шестнадцать. А ему? Ему восемнадцать. Ты знаешь, что на уме у молодых людей в это время?

Я так и скривилась.

- О господи, да неужто вы спите и видите, как его посадят за изнасилование несовершеннолетней в моём лице?

Бабушки смущаются. Но к ним живо возвращается прежняя твёрдость духа. (Хвала пирожкам!)

- Как бы то ни было, мы запрещаем тебе находиться с ним без посторонних!

- Бабуля, спешу напомнить, что мы с ним лучшие друзья.

- Меня это не волнует.

- Не волнует? Правда? Зато меня это волнует! – я обозлилась на них вконец. – Не знаю, как вы, а я Андрею доверяю целиком и полностью. Он никогда не пойдёт на такое предательство по отношению ко мне, и никогда не позволит себе такую низость. – Я встала из-за стола, с резким скрежетом отодвинув стул. – И я не знаю, как вам, а мне будет совестно ему в глаза смотреть, зная, что вы подозреваете. Мне стыдно за вас.

Антонина Васильевна глянула на меня снизу вверх и словно пригвоздила к полу, хотя я собиралась выйти из обеденной с гордо поднятой головой и оскорблённым видом. От её взгляда мне стало противно, словно я съела что-то гнилое.

- Ах вот как, милая дама… - она смотрит на меня и морозит глазами, прямо морозит. Мне холодно. Дрянь.

- Вот, значит, как, - повторяет она и встаёт из-за стола. Медленно и ледяно. – Вам, значит, стыдно будет в глаза посмотреть этому страстному молодому человеку? Который, без сомнения, имеет кое-какие мысли насчёт вас? Мысли, которые люди при себе держат?

Я смотрю ей в глаза и… что я делаю? Я ненавижу, ненавижу всем сердцем, я всей душой желаю ей зла. Какого чёрта она так оскорбляет меня, Андрея, нашу дружбу, которой только мы двое знаем цену и которой бесконечно дорожим?!

- В таком случае, милейшая, дабы избавить вас от подобных страданий, мы будем вынуждены просить, чтобы младший член семьи К*** в нашем доме более не появлялся.

Я едва заметно бледнею, хотя мне самой кажется, что я белее смерти.

- Полагаю, отсутствие его общества подарит вам предостаточное количество времени, которое, надеюсь, вы потратите на то, чтобы обдумать своё поведение, свои слова и свой тон. А также на подготовку к экзаменам. Вон отсюда. У меня последнее желание – наверняка эта паршивка хочет провести всё пафосно. Не так быстро!

Я встаю из-за стола и направляюсь к выходу. Затем поворачиваюсь.

- С удовольствием. Знаете, ваши экзамены – это уже анекдот.

И, эпично слямзив яблочко, удаляюсь. Антонина Васильевна громко шипит.

Ай да Князь.

Вот ведь тварь, а! Редкостная сволочь!

Я сижу в своей комнате, закрывшись на все замки, и ругаю бабушек, насколько хватает словарного запаса. Наконец, нисколько не успокоившись, соскакиваю с широченной своей кровати, подбегаю к столу и выгребаю из ящика стопку бумаг.

Это – тренировочные задания для ЕГЭ. Вот они, все сделанные. Я отшвыриваю в сторону книги на английском языке, справочники по грамматике, напоминания, пособия по письмам и эссе, рекомендации, системы оценивания заданий, пробники, диски с аудированием…

Вот другой ящик. С литературой. Я яростно кидаю на пол и кровать тесты, хрестоматии, сборники дат и стихотворений, посвящения, пробные олимпиады и тренировочные упражнения, кипы сочинений, краткие и полные ответы, всё, всё вон!

Прекрасно! Есть ещё и полка с русским языком!

Ну так долой! К чему эти тестирования, бесполезные и никому не нужные? Они отразят лишь уровень твоего спокойствия на момент экзамена. Знаний твоих они не покажут. Я ненавижу тесты. Ненавижу. За ними не видно человека.

Я опускаюсь на пол. Вокруг ворохом лежит бумага, шурша под моими ногами, руками, под моей головой. Короткие волосы накрывают русым тюлем буквы, страницы, вопросы, ответы, строки, строфы, паузы и многоточия.

Руки можно раскинуть. Вот так. И закрыть глаза. И успокоиться.

Возьмите себя в руки, Князь. Не пристало вам так истерить…

Тесты – слова. Вопросы – слова. Темы – слова. Но за словами должно быть видно человека… За теми словами вам никогда его не увидеть. Никому.

…Зачем вы так срываетесь, Князь?

Андрею отказали от дома.

…Ну и что! Мы ведь найдём способ обойти этот запрет.

Я лежу на экзаменационных заданиях, закрыв глаза, и говорю сама с собой. Сама себе задам вопросы, и сама в себе найду ответы. Поэтому я и Князь.

Да. Верно. Не пристало Князю так дёргаться.

Тем более из-за какой-то паршивой бабки. Которая мне никто.

Никто.

Люблю это слово.

Я лежу на кровати не раздетая. Постель не разобрана. Я медленно моргаю, глаза уже слипаются. На полу – ворох бумаги.

Голова раскалывается.

В дверь кто-то стучит. О боже, может, мне просто кажется…

Нет, стук повторяется.

- Да! Кто там?

- Марина Сергеевна, это я, Кристина…

- Войди.

Дверная ручка поворачивается, дёргается.

- Вы закрылись!

- А… Да. Точно. Как я могла забыть…

Я встаю – перед глазами аж темнеет от боли – хватаюсь рукой за перила кровати (я сплю под балдахином) и подхожу к двери. Поворачиваю защёлку.

- Я пришла сказать… Ах, боже мой, Марина Сергевна!

Опс. Ага.

- Что… Что здесь было?..

- Оргия! – делюсь я. – Страшная оргия. Ты ведь знаешь, я в секте состою. Секта «На-будущий-год-выпускник».

Кристина с облегчением выдыхает.

- Ну зачем вы так пугаете, Марина Сергевна… Давайте я уберу…

- Нет, не надо! – я преграждаю ей вход в комнату. Бросаю взгляд назад, через плечо. – Спасибо. Не надо. Я сама.

- А вы…

- Конечно смогу, что за глупость. Итак, что ты хотела?

- Нила Васильевна просила передать, что завтра вместо школы вы идёте с ней в церковь.

У меня глаза распахиваются шире и даже головная боль от удивления проходит.

- Как – в церковь? В какую церковь?

- В нашу, которая вон там, на холме.

Я взъерошиваю рукой волосы, которые и без того «отлично выглядят».

- А зачем?

- Спросите у неё. Я не знаю. Мне сказали только передать вам…

Мда, покой нам только снится… Я вздыхаю и, оправившись, направляюсь вниз, в малую гостиную, откуда доносятся уже почти ненавистные мне голоса.

- Марина Сергевна! Разрешите убрать у вас…

Я вздыхаю и машу рукой.

- Убирай…

Я стучусь.

- Так… - Антонина Васильевна откидывается на подушках, чтобы получше меня рассмотреть. – И чего мы пришли?

- Не к вам, - отворачиваюсь я. Желание причинить боль этой женщине рвётся внутри, как птица в клетке. – Бабушка, почему завтра?

- Что такое? – она с улыбкой поворачивает лицо ко мне.

- Ты прекрасно знаешь! Почему я должна идти с тобой в церковь?

- Потому что завтра тебе не к первому уроку, и ты прекрасно успеешь.

- Может быть, всё отменилось, откуда тебе знать!

- А вообще-то тебе надо ходить туда каждый день, утром и вечером. Но утром у тебя школа…

Вот тут-то я и поняла истинное значение образования в моей жизни. Мне внезапно захотелось кинуться в библиотеку и вызубрить всё, что только можно, чтобы поступить в три, четыре института сразу и учиться, не просыхая, и быть занятой утром и вечером просто железно.

- Но ведь вечером я туда не… - я тут же зарыла рот, лязгнув зубами. Господи, чуть не сморозила такое …

- Ты крещёная, деточка. Ты обязана туда ходить.

Я сложила руки на груди.

- По-моему, у нас уже было что-то такое про крещение…

- Молчать! – я аж подскочила от неожиданности. И когда, чёрт возьми, они успели так напрактиковаться? Не у нашей ли математички, случаем?

- Завтра идёшь в церковь с нами и без пререканий! – загремела с дивана Антонина Васильевна.

- Я не с вами разговариваю! – огрызнулась я.

- Рот закрой! – завопила бабушка. Я возвела глаза к небу. Матерь божья, начинается. Я не могу это уже выносить. Тупая, безмозглая, идиотичная нелогичность, маразм, дебилизм, кретинизм в расцвете сил, о боже, я пойду, ладно?

- Куда ты?! – заорали мне вослед два голоса.

- Наверх, - фыркнула я. – Завтра рано вставать… Школу открывают на час раньше, знаете ли…

- У тебя нет первых трёх уроков!

- Найдутся! – заверяю я уже на лестнице.

Вопли слышатся ещё долго. Хорошо, что они уже в возрасте и не в той форме, в которой пристало бегать за хулиганьём вроде меня. А то бы мне дали, нагнали, и дали ещё.

Я немедленно строчу SMS Веронике.

Дорогой Данте, твоего Князя тащат в церковь с утра. Спасай.

Ответ приходит тут же.

Зачем тебя тащат в церковь, друг мой? О_о

Без понятия, чувак. Очистить от скверны, наверное.

Скверна? Какая скверна? Почему я в этом не участвовал?

Вот пошляк, блин, я уже знаю, на что он намекает.

Не знаю я, какая скверна. Рок, наверное. Тогда ты участвовал в этом самым непосредственным образом

Скверны! Всем скверны за счёт Князя!..

Ой, иди на фиг. Вопрос в другом – что делать-то?

Валяй к первому со мной.

И ты попрёшься?

НУАЧТО? Ради тебя хоть куда, Княжич.

Спасибо, чувак. Ты меня выручил незнамо как! До завтра. Постараюсь улепетнуть незамеченным.

Так. Полдела сделано. Я вхожу в комнату – ай да Кристина, убрала почти всё.

- Кристин, благодарю. Слушай, встретишь бабушку, скажи, что у меня изменилось расписание, я еду к первому уроку.

- Как скажете, Марина Сергевна.

Она поклонилась и вышла. Я оглядела прибранную комнату. Пора спать. Время уже недетское.

На следующий день холод начинает тянуть изо всех щелей, и вся женская прислуга с утра занимается только тем, что оклеивает окна.

Утро холодное, я успела замёрзнуть, пока собралась. Завтрак прошёл в гнетущей тишине, зловещей и прямо-таки уничтожающей. Вчера вечером бабушки, конечно, вопили долго, но не могут же они проверить расписание, в самом деле. Поэтому меня отпустили с наказом «учиться хорошо!».

Обыкновенно размашистыми шагами я спускаюсь с лестницы, как вдруг из-под меня выезжает ковровая дорожка, коей покрыты все ступеньки, и я, потеряв опору, соскальзываю, обалдевшая, вниз ступени на три. Хорошо, успеваю ухватиться правой рукой за перила.

- Чёрт! – я встала и потёрла ушибленное место. – Вот ведь, чёрт возьми!

Я оглядела лестницу и заметила, что ковёр не прихвачен металлическими креплениями. Так вот с чего он выехал из-под ног. Я недовольно поморщилась и, усевшись на перила, с княжеским достоинством съезжаю вниз. Смотрится смешно.

Ну, до поры до времени. Потому как бабушка моя, как обычно, вышла из комнат не вовремя. В этот момент мне оставалось проехать треть пути. Я лихорадочно заметалась глазами, куда бы спрыгнуть и отвести подозрения (ибо мне с самого детства запрещали кататься по перилам), но ковёр очень некстати не закреплён, и, чувствую, такой лихой прыжок стоил бы мне шеи.

Посему мне остаётся доезжать остаток пути под ошеломлённым бабушкиным взором. Если бы я умела краснеть, я бы побагровела до корней волос, но, к счастью, таковым талантом я не обладаю. Поэтому еду молча, и не знаю, смеяться мне, али плакать.

Бабуля прожгла меня взглядом.

- Позвольте поинтересоваться, княжна, у вас ноги отказали?

- Да, после того, как я загремела вниз.

- Да что вы?

- Почему ковёр не прикреплён?

- Потому что чистят. К приезду гостей всё должно быть идеально.

- Но гости будут невесть через сколько!

- Ничего, почистят ещё раз, если понадобится. Ещё раз я увижу вас на перилах – будете наказаны. Почему-то кроме вас никто не упал.

Я набираю воздуха в лёгкие, киваю и удаляюсь к выходу. Бабушка направляется к лестнице.

Через секунду, закрывая за собой дверь, я слышу глухой удар и гневный вопль:

- Кристина!! Сюда!

Я благородно сдерживаю смех и выскакиваю на крыльцо.

Данте – мой спаситель. Мы сидим на первом этаже, то повторяя уроки, то болтая. Наконец, на исходе первого часа Данте приваливается к моему плечу и начинает подозрительно посапывать. Я устраиваюсь поудобнее, его голова съезжает пониже. Вздохнув, я водворяю его на место (голова что-то невнятно бурчит), и утыкаюсь взглядом в алгебру. Формулы танцуют перед глазами, водят хоровод, и наконец испаряются из моей головы все дочиста, запуская в неё совсем другие мысли, невероятно от математики далёкие.

Я не знаю, верю ли я в Бога. То да, то нет. Я то не вижу смысла верить, то мне вдруг кажется, что в этом весь смысл. Обе мои бабушки до чёртиков религиозные, и меня это страшно бесит.

На память пришёл случай, что произошёл в девятом классе, прямо перед первым экзаменом – по математике.

Я в церковь хожу редко. И, если бываю, то одна. Я терпеть не могу ходить туда с бабушками. Потому что портят всё впечатление и настроение: Марина сходи туда, креститься надо не сейчас, а вот тогда-то и тогда-то, и приложись к той иконе, и руку батюшке поцелуй… Никогда не любила оказывать почёт и уважение священникам. Есть среди них, конечно, прекрасные люди, я ничего не говорю – отец Георгий как раз из таких, но он и не требует целовать ему руку! Во-первых, меня сей жест как-то унижает. Во-вторых, он кто? Сын Божий? Он слуга его на Земле, и я не вижу объективных причин ему за это руки целовать. Пожать – пожалуйста, и с большим удовольствием, что, в принципе и делаю с отцом Георгием. Но не целовать же… Что за превозношение? Мы в кого веруем, кому поклоняемся? А с иконами истории – уу… Туши свет. Можно подумать, я иду в церковь, чтобы побиться лбом в определённые стёкла, заляпанные чужими лбами и губами (я прошу прощения за резкость, но это ведь правда!), о мой бог… Я прихожу туда для того, чтобы отдохнуть душой. Чтобы подумать о своём, о сокровенном, чтобы помолиться за тех, за кого хочу, а не перечислять за бабушкой в алфавитном порядке всех родственничков! Мне делать больше нечего! То, что у нас полтора литра общей крови и ДНК шибко похожи, ещё ни о чём не говорит. Я не обязана отстаивать службы ради них, когда обо мне вспоминают точно так же – по списку. Это не молитва. Это перекличка перед Богом. Совершенно дурацкая и для Всевышнего даже оскорбительная. Я терпеть не могу бабок, которые приходят в храм и начинают указывать, куда встать, что сказать и какой рукой креститься! Я левша и правша, чёрт побери, и меня раздражают обрядовые моменты. Креститесь чем хотите, хоть ногой, можно подумать, это определяет уровень чистоты человека и силу его веры! Господи, ну как же бесит-то! Ещё веселее, когда эти пресловутые зачинаю в церкви пару скандалов – хоть бей, честное слово!

Разумеется, выхожу я из святилища Господня с твёрдым намерением больше туда не возвращаться.

Так вот, простите, как всегда, лирическое отступление. Перед экзаменом бабушка подзывает меня (это дня за два было, что ли) и наставительным тоном говорит:

- Марин, вот ты сегодня, или завтра, перед ГИА, сходи в церковь, помолись боженьке, к батюшке подойди, покайся, и помощи попроси в экзаменах.

Я чуть откровенно не вспылила. Что меня взбесило, поясняю: слово «боженька» - я не ребёнок пяти лет; покаяться – я ни перед кем, кроме Бога и самой собой, не отчитываюсь, а рассказывать о своих «прегрешениях» священнику – вот забава, да ему плевать с высокой колокольни, что там я натворила! У него таких вагоны. И, наконец, собственно, главное: я никуда идти не собираюсь. Что это, блин, за манера – год не хожу в церковь, на ночь не молюсь – а тут экзамен, так надо пойти к «боженьке», попросить подмоги. Это называется, пока гром не грянет, мужик не перекрестится. Так вот, бабуля, я не мужик, а экзамены не гром, и мне, честно, стыдно вот так приходить в церковь и к Спасителю обращаться – не бог весть какое дело, сами справимся, нечего Бога по каждой мелочи дёргать, небось, своих дел полно. И вообще, тему закрыли.

- Нет, ты меня послушай, - я чуть со стула не грянулась, ох, как я терпеть не могу этот тихий вкрадчивый голос – как же все старушки любят говорить таким, когда надо что-нибудь! – Сходи и помолись, всё лучше будет.

- Я в церковь редко хожу, и уж сейчас посижу, билеты поучу. Совестно перед Богом, знаешь ли, вот так вдруг.

- Так, Марина! В церковь не ходишь?

- Нет.

- Марина! – кулаком по столу в порыве бах. – Атеист!!

У меня на языке вертелось «сама ты атеист», ибо нечего гнать на меня.

- Не поняла! В церковь не хожу – не значит, что не верю!

- Нет, значит! Ты знаешь, что с такими бывает? От церкви отлучают!

- Ха! – я не удержалась. – Что-то я ни одного такого не видела! Сколько народу крещёного в церкви не показывается – и что? Много там отчислили, то есть, пардон, отлучили?

- Не знаю я, все ходят! А ты и подавно должна!

Вы только не думайте, что вот как этот диалог читается, так он и был произнесён – ох, если бы! Читать надо через строчку, ибо меня перебивали ежесекундно. На такие темы разговаривать – себя не уважать, право слово.

А ещё раздражает меня показная набожность. Как-то (давно уже, правда) бабушка заявила, что подарит мне молитвослов, карманного размера. Когда я полюбопытствовала, зачем, мне сказали, что буду ехать в метро и читать себе потихонечку.

Вот тут я уперлась рогом (это я умею, и это главная моя черта, за которую меня никак не жалуют в семье) и заявила, что никаких молитвословов! Что за показуха?! В метро, в толпе, молиться… Это что, простите, бульварный роман, чтобы в толкучке глазами пробегать? И потом, карманный размер – там такой шрифт, что я в метро мигом глаза сломаю. Видала я таких умниц – сидят в платочках, читают, с таким видом, что они одни такие святоши, а мы тут все в грехах погрязли – я, конечно, не отрицаю, но насчёт святош с их дорожным чтивом я бы призадумалась.

Вот так всё у меня с верой. Очень по-особенному. Мой способ веры не принимал никто в семье – особенно, конечно, бабушки. Я не верила в одного «боженьку», который сидит там себе на небе, ручки сложил, да ахает. Я учила Бога по всем религиям, начиная с язычества. Читывала в своё время Коран, и была христианином в немногим большей степени, чем зороастрийцем – потому что официально была крещёной. Все религии сводятся к одному. Но – нет, мои бабушки предпочитали отстаивать службы и советовать мамочкам с малышами приводить детишек в храм. Мне всегда было так жалко эти маленькие глазёнки, лапки, которые мучились на руках у мам, пап; которые ничего не понимали, которые, по сути, зря время тратили – ведь все дети считаются до семи лет безгрешными. Но нет, их заставляли причащаться, прикладывали к иконам, кресту, а они ревели от усталости, от скуки – и как я их понимала. Я такое же прошла. Ох…

Посты – их я тоже отказывалась понимать. Зачем себя изводить, это что, прибавляет тебе святости? Религия такая религия – нужно выставлять напоказ свой суровый образ жизни, поститься, читать молитвы, стоять в храме, постоянно твердить, какой ты недостойный грешник… Бабушки постоянно меня корили за то, что я живу, творю, что хочу, молитв не читаю перед едой и проч. Ну да, совесть у меня не чиста, но я что, должна всё обречённо твердить Богу, какая я дрянь? Конечно, до него мне не дотянуть, я и не пытаюсь, но себя-то зачем унижать? Всегда поражали меня святые, которые занимались самобичеванием, пытками, наслаждались веригами и остальными радостями монастырской или отшельнической жизни. Ну для чего, скажите вы мне? Зачем, зачем мне ходить в пяти килограммах железа, постоянно испытывать жестокую боль, каким образом это искупает мои грехи? От этого что, кому-то станет легче в этом мире? Нет, потому что я буду своим поведением нагнетать всеобщее настроение, и жизнь лучше точно не станет. А те, кто стремится, при всей своей непогрешимости и святости истязать себя дальше, это уже просто какая-то показуха. Чтобы люди ходили за ними толпами и целовали землю, куда ступала их пречистая нога.