Через холмы и ещё дальше. 3 страница

Я с любопытством взяла их в руки. Видимо, это их вчера рассматривали бабушки, рассуждая вслух обо мне и… как ж её там… Харриет?..

Фото были сделаны, без сомнения, на маминой свадьбе. Я рассматривала их, и чем дольше, тем меньше они мне нравились.

Мама выглядела гораздо младше своего реального возраста, но это была не молодость, а инфантильность. Я-то думала, что она будет в длинном белом платье, в фате, с букетом, ну и все дела, в общем – а на ней было коротенькое платьишко, белое с электрическим розовым, туфли на каблуке – длина дай боже; причём она явно уже подшофе. Рядом с ней торчал мужчина, белобрысый, с сахарными глазками, ниже её (каблуки, видимо, сыграли здесь не последнюю роль), в белом костюме, склонный к полноте; в принципе, недурной наружности, но во всём облике какая-то хитринка, нет, даже не она. А вот что-то вроде нервной неуверенности и дёрганности. Неприятно. Отдаёт к всему прочему, лизожопством, как мы бы выразились.

Рядом с ним стоит парень – хотя к нему более подойдёт «мальчик». Очень на него похожий. Скорее всего, Даниэль. Тоже полноватый, только по нему это заметно больше, чем по отцу. Блондин, малого роста, на лице такое выражение, словно он постоянно видит перед собой то, что меньше всего хотел бы лицезреть. Его внешность была уже малоприятна.

Мама обнимала своего жениха. Как его? Джон… Джон Роберт?

Я порылась хорошенько в своей вообще-то восхитительной памяти, и обнаружила, что это ни кто иной, как Джордж Робертс. И он даже уже мамин муж. То есть – от этой мысли я непроизвольно скривилась – мой отчим. Псевдоотец.

Но должна быть ещё и девочка – Харриет. Я отложила снимок и взяла другой. Здесь её тоже нет. И на этом. И на следующем. Я перебрала все фотокарточки и нигде её не нашла.

Наконец я додумалась заглянуть под стол. Ну да, вон, одна фотка. Лежит, меня ждёт.

Я забралась под столешницу, подобрала под себя ноги и уселась, скрытая ото всех длинной скатертью почти до пола.

Итак, да, Харриет. Я для точности перевернула фото – обычно мама подписывает, где, кто, с кем и когда. Да, верно.

Я была удивлена. Либо бабушки слишком меня любили, чтобы утверждать, что я посимпатичней её буду, либо у них было очень туго со зрением.

Она была почти совсем блондинкой, с длинными волосами, распластавшимися на плечах, тоненькая, хрупкая, высокая. Пронзительные голубые глаза были начисто лишены сахара её отца. Не было в ней и гадкого выражения, как у брата. Фотограф запечатлел её в естественном развороте – словно её позвали, она обернулась, а её сфотографировали. Да наверное, так оно и было. На губах не было улыбки. Создавалось впечатление, что она вообще там редко появлялась. Взгляд же был будто испуганный. Словно её испугал сам оклик.

Бледная, словно подобравшаяся, она, тем не менее, была удивительно похожа на меня чертами лица. Просто удивительно. И при этом мне показалось, где-то я её уже видела…

Вдруг кое-что пришло мне в голову. Я вылезла из-под скатерти, хрястнулась башкой об столешницу, и принялась рыться в фотографиях. Да – она. Я вытянулась из кучи одну. Мама и другая женщина. Вот на кого была похожа Харриет. На обратной стороне снимка была подпись: «Я и бывшая миссис Робертс, ныне Лиза Сома».

Так это мать Харриет и Даниэля. Харриет пошла в неё, потому что была высокой, стройной и красивой. Даниэль – весь в папашу.

Я вспомнила, что сказала мама о Харриет. То, что она увлекается стрип-пластикой. Я внимательно посмотрела на фото. Никогда бы не сказала. Она, без сомнения, изящна, но вряд ли от этого.

Шаги.

Я положила фотографии на стол и высунулась в коридор.

Чёрт. Бабушки.

Пути отступления у меня отрезаны. Выйти отсюда можно только через эту дверь, а меня сразу увидят, и ещё не дай бог обвинят, что рылась в их вещах…

Развернувшись на 180 градусов, я тигриным прыжком сиганула к тяжёлым портьерам. Вернее, за них. Благо они были до пола и скрывали меня весьма обстоятельно.

Бабушки вошли. Я старалась не думать о двух вещах:

1) Здесь могут быть пауки;

2) И что со мной сделают, если найдут.

Я задержала дыхание, глубоко вдохнув, и тут же поняла, что сделала большую ошибку. Портьеры были настолько пыльные, что я чуть не задохнулась, почти закашлялась, и тут вспомнила, что меня не должны найти.

- Где Марина? – недовольный голос бабушки.

- Может, уехала?

Чёрт! Сколько сейчас времени?!

- Я ей дам, уехала… Я никуда её не отпускала! Распустилась… От рук отбилась совсем… Уж и не знаю, что с ней делать. А тут ещё Таня… Выскочила замуж бог знает, за кого… И Марина-то была права, на самом деле. Могла бы раньше сказать. Я уж молчу о том, чтобы нас пригласить. Хотя, может, Маринка бы и отказалась.

- Она обычно никогда не пренебрегает этикетом, - заметила Антонина Васильевна.

- Это-то да, но терпение и у неё когда-нибудь закончится… - бабушка тяжело встала с кресла. Шаги приблизились ко мне. Я вся сжалась в один пульсирующий комок мыслей - «Не сюда!», «Не надо!», «Уйди отсюда!».

Слава небесам, мысли материальны. Бабушка постояла-постояла, и вдруг, резко развернувшись, подхватила что-то со стола. Я это всё могла только слышать. Послышалось какое-то шуршание, треск, затем её голос спокойно сказал:

- Идём, Тонь. У нас сегодня обед у отца Георгия.

И обе вышли. Я постояла немножко. Потом выскочила.

Фотографии корёжились в огне. Весёлое мамино лицо чернело, изгибалось, платье уже было прожжено, от мистера Робертса остались только волосы.

Я подбежала к камину. Фотография с Харриет упала на угли и теперь тихонько тлела. Я вытащила её двумя пальцами, осторожно смахнула с неё золу. Уголки уже обгорели и снимок начал сворачиваться. Но лицо было нетронуто.

Не знаю, зачем я это сделала. Кто она мне? Что меня могло в ней зацепить? Странное выражение лица, полуиспуг, полупрезрение?

Она просто оказалась чертовски на меня похожей.

И это не повод, Князь.

Я выпрямилась, поднесла фотографию поближе к глазам. Ну да, похожа. И что?

И, швырнув фото в разгоревшееся пламя, вышла из комнаты. Меня будут ждать. А это невежливо с моей стороны.

- Хорошо пап. Нет, не переживай, я сама доеду.

Я вздохнула и отключила вызов. Вот так всегда с моим отцом. Обещался встретить – и не смог. Вечная история.

Надо мной стучат капли по крыше вокзала. Вздохнув ещё раз, я развернулась и отправилась к кассе.

В поезде тепло, сухо и вообще, после сегодняшней промозглой погодки самый лучший вариант передвижения. Я зашла в третий с конца вагон, прошествовала до его середины. Никого.

Поезд стоит десять минут. Подходят пассажиры. В моё окно вокзал не видно, с моей стороны – вид на море. Оно такое огромное, что дух захватывает. И тоже мёрзнет. Волн нет, всё отяжелело. Несмотря на герметичные окна, слышно, как вода плещет в большие колёса. Где-то гудит двигатель, глухо, будто его накрыли подушкой.

По стеклу сползает капля. Неровно, рваной линией она прочерчивает всё отведённое её пространство и задерживается только внизу. Наверное, это с крыши. А, нет. Начинается дождь. Я прислоняюсь лбом к стеклу и смотрю на изморось, на туман, который покрывает море впереди. Капли мечутся по стеклу с какой-то надрывной последовательностью. Ровно, спокойно падают они на окна, но, двигаясь, теряют всё спокойствие, начинают дёргаться, прорезывать дорожку, и скатываются вниз, на тёмно-зелёное железо вагона.

Боже, какую же тоску они нагоняют! Внутри всё мучительно сжимается, я прикрываю глаза, а через мгновение уже с силой их зажмуриваю. Всё, что обдумывалось на протяжении дней, недель, целых месяцев вскипает болезненной пеной. Опять, опять оно, это незнание, куда деть себя, за что взяться, к чему прибегнуть, чего ждать и желать! Одного только хочется – чтобы закончилось всё это скорее…

И нет конца этой жалости к себе, этой обиде, этой униженности. До слёз бесконечно.

Поезд издаёт протяжный гудок и трогается с места. Вода под колёсами булькает, плещет, и, наконец, вагоны разгоняются, скользят по рельсам. Эх, негоже Князю ехать с красными глазами к отцу.

Боже правый, сколько же у меня семей! Хоть раздавай, да люди и даром не возьмут…

Сил нет смотреть на море. Нет сил. Я повторяю эти два слова столько раз, сколько нужно, чтобы в них закончился смысл, и выбрасываю из памяти. Надо обдумать всё хорошенько, хорошенько обдумать ещё раз.

А если успокоить себя, и начать готовиться к экзаменам? Эта мысль словно борозду прочертила в мозгу. Готовиться к тому, чего не желаешь, учить то, к чему душа не лежит! Я качаю головой. Нет, боже мой, не это.

Но если рассудить дальше? Как взрослые судят по жизни? Если поступить? Закончить? Потом…

Что потом?

Ах, ну да. Эта история повторяется из судьбы в судьбу, из жизни в жизнь, от человека к человеку. Подвернётся какой-нибудь молодой человек. Офисный товарищ. Влюблюсь. Выйду замуж. Рожу детей. Буду выращивать. Внуков ждать.

Я распахиваю глаза. Нет, господи, нет! Не хочу такой жизни. Кто я им всем? Холоп? Крепостная актриса? Чтобы играть такие безыскусные роли, и всю – всю! – жизнь играть! Себя не помнить, опять развести патриархат!

Я им не рядовая жаба. Я Князь Серебряный, княжна Вронская, если угодно, и никто другой. Я не хочу так жить – и не стану. Если не удостоверюсь, что такая жизнь меня стоит, пусть не мечтают, что я ею заживу. Уж легче с моста вниз головой.

Вот, сама себе нервы растрепала. Сижу, а внутри всё кипит. Злюсь. На кого же? На себя и всех. На всех – что равняют меня под одну гребёнку с остальными овцами, на себя – что этому поддаюсь. Пора бы, Князь, пора бы вырываться из этого бесчестия.

Хоть бы и взвыть – впору придётся.

Лазурный Причал – другая станция. От неё до папы, видимо, недалеко, раз он мне посоветовал ехать туда. Зато далеко до неё ехать.

Поезд издал прощальный гудок всем опоздавшим, и трогается. Колёса взбалтывают воду, шлёпают, шлёпают, и, наконец, погружаются в неё полностью.

Я безучастно смотрю в окно. Всё это я видела уже тысячи раз.

Что у меня за родители… Оба безответственны. Одна выскакивает замуж, поставив всех перед фактом, второй вечно куда-то торопится, в самый неподходящий момент всё забывает и… Да что уж там, вспомнить, как они поженились: отцу было двадцать два, маме – двадцать. Когда я родилась, они уже знали, что явно не друг для друга создавались. И разошлись, как в море корабли, после моего четвёртого дня рождения.

Этого уже достаточно, чтобы назвать их обоих безответственными людьми.

Я подпираю щёку рукой и пожимаю плечами. Чего это я разошлась? Они взрослые люди, вольны в своих решениях. Над ними ничто не тяготит и они ничем больше не связаны. Я бы тоже развелась с мужем, если бы поняла, что не люблю ни его, ни нашего ребёнка.

Я не прощаю ошибок, я просто закрываю на них глаза. Но всегда помню, и при случае озвучиваю.

Но есть вещи, на которые нельзя закрыть глаза.

Год назад мама приехала совсем внезапно – ей не было ни отослано приглашение, не было никакого праздника или семейного съезда. Она была необычайно весела, много разговаривала, смеялась, ела, а потом отозвала бабушку в сторонку и долго о чём-то с ней шепталась. Бабушка сначала ахала, охала, а потом вечером они все куда-то уехали.

Когда мама уехала, так же внезапно, как и приехала, я так ничего и не поняла. Только месяц спустя, гуляя по заброшенному саду с восточной стороны наших владений, наткнулась на свежую могилку. На ней была лишь плита с надписью. Там я узнала, что в Америке родилась и в Америке умерла Элизабет Вронская (боже, что за сочетание?!). Семи лет от роду.

Потом от слуг я узнала, что моя мама во время своих путешествий забеременела. Мне тогда было… восемь лет, кажется. Когда мне было пятнадцать, девочка умерла.

«Что же ты не сказала мне, что у меня теперь есть сестра?» - написала я ей после этого. Я ни разу не пожалела, что я – единственный ребёнок в семье. Но чувствовала странную привязанность к этому могильному камню, под которым лежала моя сестрёнка. Я никогда её не видела, она так и не узнала о моём существовании. А она могла бы жить в нашем замке с самого рождения. Бегать по саду осенью, подбрасывая пёстрые листья. Грызть самые вкусные яблоки. Забираться ко мне на кровать с просьбами почитать. Потом бы она подросла и стала делать уроки, и прибегать ко мне за помощью. Играла бы в большой гостиной этюды Клементи, которые я тоже играла, и которые до сих пор ненавижу всей душой. Вышивала бы пейзажи крестом. Ей бы дали пони, чтобы ездить верхом, а она бы завидовала мне и выпрашивала бы Ворона или другую «настоящую» лошадь…

Я тряхнула головой. Вода клокотала у самого окна.

Элизабет никогда ничего не сделает. Она мертва, давно и точно.

Вода совсем накрыла поезд, теперь он спускался всё ниже и ниже, разгоняясь, проносясь мимо косяков рыбы, рассекая толщу воды.

Скорость была сумасшедшая, вода обхватывала вагоны, сдавливала, а я внутри вспоминала. И смотрела в окно, хотя всё знала наизусть.

А там носились водоросли, рыбы подплывали к окнам – их тут же относило в стороны потоками воды. Видно было дно – и кого там только не было. Кстати, около середины моря могли встретиться акулы. Именно от них защищались пляжи. Это были единственные рыбы, которые поспевали за поездом и пытались нападать на него. Когда такая тварь колотится к тебе в окно, чувствуешь себя, по меньшей мере, неуютно.

Поезд начал понемногу забирать вверх. Вода стала идти вниз, вот уже на середине окна, ниже, ниже, и вот уже под колёсами бурлит. Объявляют остановку – Центр.

А мне дальше. И снова вода постепенно накрывает меня, вагон, пассажиров, и поезд уносит нас по дну моря вперёд и вперёд.

Почему-то мне вспомнилось, что Вероника хотела, чтобы мы все записались в какой-нибудь профессиональный конный клуб.

Я отказалась сразу. Правда, так и не объяснила, почему.

Как-то, когда ему было одиннадцать, а мне паршивых девять лет, он ходил заниматься в конный кружок. Одну весну (в мае месяце) я гостила у К*** в Пурпурных холмах.

Я была хоть и мелкой, а сама бегала встречать Андрюху с занятий. Адам тогда уже уехал за границу учиться, а я сдружилась с его братишкой.

И однажды тёплым, мягким майским вечером мы с Андреем возвращались домой. То ли он наглости понабрался за весь день, то ли ещё что, только захотелось ему меня позлить. Он подкалывал меня всю дорогу домой, и, когда оставалось уже недолго идти, я разозлилась настолько, что захотелось ему прямо треснуть, как следует. Но я его боялась, не так чтобы очень, но опасалась, что получу в ответ по шее, и куда как больнее.

Но он так мне надоел, я уж чуть не ревела от обиды и злости, что наконец предел моему терпению настал, и я с размаху, как можно сильнее, ударила его ногой в коленку.

Я ни секунды не сомневалась, что ему было нестерпимо больно. Когда я увидела, как он стиснул зубы, как у него глаза влажно заблестели, я почти что прокляла себя. Я же не каменная, в самом деле. Андрея я любила не меньше, чем Адама. Мысль о том, что я сделала ему больно, ударила меня наотмашь.

Андрей ругался, чуть не плакал, и пообещал, что мне попадёт, как только у него хватит сил за мной бегать.

Мы пришли домой, и весь вечер мой друг оставался таким же развязным, наглым и смотрел на меня с истой ненавистью. Я боялась. Я забыла, как мне было стыдно за своё поведение, я мучилась, что он правда меня побьёт. «Хоть бы с ним что-нибудь случилось, и он бы не смог меня прибить!» - молилась я на ночь.

Утром Андрей не появился к завтраку. Все сидели, ждали его, и тогда Наталья Ильинична, его мама, попросила меня подняться к нему в комнату и позвать вниз.

У меня сердце упало в пятки, когда я услышала об этой просьбе. Слава богу, мой талант не краснеть и не бледнеть начал проявляться уже тогда. Я думала, что побледнела, как смерть, но тем не менее встала, и поплелась наверх.

В комнате Андрея было тихо. Обычно он в это время уже вставал, поэтому я, недоумевая, но и дрожа от страха, постучала. Мне никто не ответил. Я нажала ручку и заглянула внутрь.

Андрей лежал на кровати, согнувшись под одеялом, которое закрывало его до пояса. Я тихонько подошла к нему. Он, услышав шаги, открыл глаза. Он плакал.

То, что происходило потом, казалось мне сном. Андрей просил у меня прощения – он не должен был так себя вести вчера, это он виноват. И бог его покарал – нога разболелась настолько, что он промаялся всю ночь, чуть не крича от боли, и даже не пытаясь сдерживать слёзы.

Я его обняла, чем страшно его смутила. Сказала, что мы оба хороши, и что маме-то сказать? Кстати сказать, его маму я считала отчасти и своей – моя мать со мной так хорошо не обходилась.

Вызвали врача. Досталось Андрюхе по первое число – он пообещал меня не сдавать, и выдумал, что упал с лошади.

Своё обещание он сдержал – об этой истории выяснилось всё не по его вине, и через много лет после. Сказала об этом я сама – и меня ругать не стали, зато Андрею попало снова – за дурное со мной обращение и полное отсутствие воспитания. Обоих братьев воспитывали, как моих братьев, поэтому-то Адам и носился со мной, как чёрт знает с чем. Он мечтал о сестрёнке, а получил брата – я была отличной альтернативой Андрею.

После этого случая, как водится, мы с Андреем крепко сдружились. И дружим до сих пор. Адам был мною потихоньку забываем по объективным причинам – его рядом не было, и неизвестно было, когда будет.

Поезд мягко покачивался. Рыбы за окном проносились со второй космической скоростью.

Через двадцать минут мокрый, блестящий и скользкий поезд с победным гудком вошёл в порт. То есть прибыл на станцию. О боже, да какая разница!..

Папу я увидела сразу. Он стоял на многолюдном вокзале и явно меня выискивал глазами.

- Привет, ребёнок! – он обнял меня. – Вот видишь, какие дела… Планы немного изменились.

- В какую сторону?

- Как бы это сказать… Я тебе не говорил, что я женюсь?

- Что, и ты тоже? – вылетело у меня.

Папа засмеялся.

- Ага, значит, мама и тебе написала?

- Да, с месячным опозданием.

- Да, меня это тоже раздражило… - он посмотрел на меня. – Хотя меня это не должно раздражать так, как тебя.

- Да и меня не должно, - я пожала плечами. – Кому какая разница, на самом деле? Всем всё равно.

Папа кивнул и уставился на поезд. Тот дал гудок и отчалил в море.

Я тронула его за рукав.

- Пап, мы кого-то ждём?

- А? Да, я же начал вот говорить… Я женюсь, в общем. На женщине с Земли.

Я повела плечами.

- Ну и?

Он неуверенно на меня посмотрел.

- Что такое?

- Я… думал, ты будешь против.

Я закрыла глаза. Удивительно.

- Пап, мы только что об этом говорили на примере мамы, - мы отошли от потока пассажиров, идущих к выходу с вокзала. – Я никак не должна влиять на твой выбор. Или на мамин. Я вообще ни на что не должна влиять. Вы люди взрослые, самостоятельные в решениях…

- Но ты же мой ребёнок! – попытался возразить папа.

- О боже мой, мне же не пять лет. Мне почти шестнадцать, и мы даже не живём вместе, так что мачеха – это не проблема. Да я и не думаю, что у тебя была такая идея – забрать меня от бабушки.

Папа слегка покраснел.

- Ну, вообще-то, если бы вы друг другу понравились…

Я огляделась по сторонам. Шансы очень малы.

- Ладно. Мы ждём твою жену?

- Ну… она мне пока не жена…

- Какая разница, скоро ею будет. Я же вопрос задала.

- Ну да, ждём. И я хотел тебе ещё кое-что сказать…

- Я слушаю, - я бегала глазами по толпе.

- У неё есть дочь.

Я удержалась, чтобы не фыркнуть.

- Эээ, Марин?..

Я развернулась к нему чуть больше, продолжая бесцельно разглядывать людей и вокзал.

- Если ты хотел разозлить меня этим, то у тебя ничего не вышло, - увидев его насторожённый взгляд, я засмеялась. – Мама написала, что у меня теперь сводные брат и сестра, да ещё ж одна мёртвая… Я начинаю привыкать…

Папа неуверенно улыбнулся и тоже принялся рассматривать проходящих мимо. Наверное, недоумевает, как можно к такому привыкнуть.

- Кстати, эта мёртвая девочка…

- Лиззи, - ясно вставила я. И на озадаченный взгляд отца добавила, - Мама так её называла, я слышала давно. Лиззи, Элизабет, Элайза… Кому какая разница?..

- А… Ясно. А сколько ей было лет?

- Мм, семь.

- Она говорила по-русски?

- Да. Мама говорила, что да.

- Жаль её…

- Ничуть! – я тряхнула волосами. – Её воспитывала мама. Чёрт знает, что могло вырасти из этого ребёнка. Мне жалко только думать о том, что она могла бы жить. А так…

- Марина! Как, как ты можешь так говорить?!

- Папа, каждый день и здесь, и на Земле, умирают тысячи, миллионы людей. Среди них и дети. Кое-где они составляют подавляющее большинство. И что? Ты же не плачешь из-за этого. Никто не плачет. Только те, кому нечего делать, или у кого собственная жизнь скучна…

- Или те, у кого это пересеклось с собственным горем! – добавляет папа, довольный, что смог вставить что-то в моё высказывание.

- Нет, - я улыбнулась, глядя на море. – Люди тогда настолько поглощены своим горем, что не желают замечать что-то. Даже если кто-то пережил нечто гораздо более страшное, чем их событие. Все мы эгоисты, верно? – и я улыбнулась, глядя уже на папу.

- Верно! – он усмехнулся. – Только кто-то в большей, а кто-то в меньшей степени.

- И это тоже.

Подъезжает следующий поезд. Волна людей выплёскивается из дверей и разбивается о платформу. Теперь каждый ищет встречающих, или, если таковых нет, идёт сразу по своим делам.

Папа кого-то выискивает в толпе, прямо на носочки поднялся, чтобы лучше видеть.

- Ну как? – скучающим тоном интересуюсь я через пять минут. – Кого-нибудь нашёл?

Я прислонилась к стене, пока папа играет в жирафа, и рассматриваю безупречно залаченные ногти.

- Нет… Пока что… А… Да! – он машет кому-то рукой. Я поднимаю взгляд.

К нам движется женщина лет тридцати с лишним. Чёрные кудрявые волосы аккуратно лежат на левом плече. На ней элегантное серое пальто, на груди свернулся тонкий платок нежно-розового цвета. Вообще она очень красива и смотреть на неё можно бесконечно долго, как, впрочем, и на любого прохожего. Но тут я перевожу взгляд на девочку, шагающую рядом с ней, и рот у меня медленно открывается.

Папа радостно оборачивается на меня.

- Э… Марин? – он вдруг видит выражение моего лица.

Но он также видит и лицо дочери своей невесты. И оно точь-в-точь такое же.

Её мать недоумевает.

Она останавливается напротив меня. Повисает поразительная тишина (У нас не фильм товарищи, я говорю иносказательно, и звук вам никто не выключит! Это между нами, на вокзале всё так же шумно.)

- Марина? – наконец произношу я, глядя на неё, аки на второе пришествие.

- Марина? – повторяет она мой же вопрос, но уже ко мне.

- МАРИНА!!! – орём мы вместе и через мгновение, хохоча, обнимаемся на людном перроне.

Папа и его будущая жена мало сказать, что в шоке. Нет, ну представьте себя на их месте.

-Так вы знакомы? – слегка истеричным голосом спрашивает отец.

Мы отрываемся друг от друга и смотрим на них.

- Да, уже год.

- Но где? – восклицает Маринина мама. – Где вы могли познакомиться?!

- В Интернете, - вставляю я.

- Господи, до чего тесен мир! – ахает она.

С минуту мы смотрим все друг на друга; мы с Мариной смеёмся. Да, это та самая моя Марина… Как так вышло?..

- Ну что же мы стоим?! – вдруг приходит в себя папа. – Марин, - он берёт меня за руку и подводит ближе к женщине. – Это Рита. Моя будущая жена.

- Очень приятно, - я пожимаю ей руку. Она улыбается.

- А ты Марина, как я уже поняла… Сергей много о тебе рассказывал.

- А? – я поворачиваюсь к папе. Брови на мгновение нервно сходятся на переносице, но я тут же развожу их обратно, ибо папа уже испугался.

- Ну, много хорошего, я имею в виду, - смеётся Рита.

- А, ну тогда ладно, - я отпускаю её руку. – Что будем делать?

- Поедемте в Центр, я же обещал! – гордо говорит папа, выпячивая грудь. – Наш поезд будет через пять минут.

И мы всей деревней идём на посадку.

До чего забавно получается – отец бросил меня без зазрения совести, а своей будущей жене говорил обо мне много хорошего…

Я сидела у окна, подперев щёку рукой. День пролетел невероятно быстро. Я ехала обратно. За толстым стеклом глухо рокотала солёная вода. Поезд только-только ушёл в море полностью.

Разумеется, а что ему ещё было говорить обо мне? Он меня почти не знает. Всё, что он может рассказать – это общеизвестные факты, новости. Он не сможет сообщить никаких забавных фактов из моего детства, никаких моих маленьких, семейных достижений – он ведь выпал из моей семьи, ушёл уже давно. Ему нечем поделиться.

- Марго…

- Да, Марин?.. Кстати, как ты догадалась?

- Ну, это не сложно. Вы напрягаетесь, когда папа называет вас Ритой.

- Хм, неужели так заметно? Но ты молодец, мне правда больше нравится Марго, или Маргарита.

- Маргарита. Красивое имя, верно?

- Ну, не буду отрицать!

- Ха-ха…

- И давай на ты. Мы ведь в будущем семья…

- А… Хорошо. Как хочешь.

Она терпеть не может, когда её называют Рита. Я заметила это почти сразу. А отец не смог догадаться об этом за полгода.

- Знаешь, Мариш, у нас был пёс. Жаль, что недавно умер. Вы бы с ним подружились.

- Это который Тобик?

- Что?.. А, ну да… Откуда…

- Это всё я, мам!

- Да ты просто находка для шпиона, Марин!

- Всего лишь пару фактов о семье… И, мам, Марине не жаль его.

- А? Почему?

Я повела плечом.

- Ненавижу собак.

- Оо, почему так?

- Без понятия. Но я просто их на дух не переношу.

- Вот как… Ну ладно. А кого любишь?

- Кошек.

- Просто обожает! – вставила Марина.

- Хм, надо бы запомнить…

Она сразу спросила, кого я люблю. А папа до сих пор не знает. Его от кошек тошнит. Поэтому я ни разу и не намекала на кота.

Бабушки против животных в доме в принципе. А я всю жизнь хочу котёнка.

- Кстати, а где вы живёте? – спрашиваю я у Марины на выходе из развлекательного центра.

- Мы переезжаем. Говорят, в Княжество… Я не знаю, что это такое…

Я прячу улыбку.

- Зато я очень хорошо знаю.

- Да?

- Ага. Я там жила до четырёх лет.

- А где вы живёте сейчас?

- Я живу, - поправляю я её.

- А… разве вы живёте не вместе? – она украдкой показывает на папу.

Я мотаю головой.

- Ах да, ведь получается, он в разводе с твоей мамой… Значит, ты живёшь с ней?

Я отрицательно покачала головой.

- Я живу с бабушкой и её лучшей подругой. Мама месяц назад вышла замуж второй раз. Она в Америке.

- Но ты мне ничего этого не говорила?

Я передёрнула плечами.

- А должна была? Это информация не для всеобщих ушей. Конспирация же должна быть какая-то.

- А, ну да.

- Так вы переезжаете в Княжество?

- Ага. А какое оно?

Я роюсь в телефоне и показываю ей пару фотографий.

- Боже мой… - Марина в тихом шоке подносит руки ко рту.- Это ведь… замок…

- И не только, - я убираю телефон. – Я живу по соседству. В Императорских Садах. Или, по-простому, Империя.

- Подожди, Княжество… А ты… Князь…

Я напряглась.

- Связь же есть! – она лукаво на меня смотрит. – Что ж ты сразу не сказала?

Я выдыхаю.

- Ну это тоже самое, как и с семьёй.

- Ну ясно всё…

Вода гулко уходит вверх. Поезд едет по самому дну. Рельсы уходят всё ниже, а вода – выше.

- Марин, можно тебя на минутку? – тихонько спрашивает папа в ресторане.

- Да, конечно.

Мы выходим из-за стола.

- Я думаю, Марина тебе уже сказала, что мы переезжаем в Княжество.

- Да.

- Ну так вот… Я знаю, ты не против… Но… ты точно не против?

- Нет, пап, что за глупость… Я категорически «за»! Зачем было меня спрашивать? Я надеюсь, это пустая формальность?

- Ээ, да, конечно, разумеется…

Я хмыкаю, переставив руку поудобнее. Княжество Серебряное – одна из причин маминого отъезда в Америку. Получи она его при разделе имущества, и возможно, я сейчас жила бы с ней, и не было бы никаких Робертсов в моей жизни, и без того переполненной людьми.

Но папа просто так не сдался.

Он умудрился переписать всё своё имущество на меня. А мне четыре года, четыре.

Наверняка вы полюбопытствуете о нашей законодательной системе – не надо. В ней я пень. Почти совершенный. В смысле, не идеальный, а полный. Натур пенёк.

В общем, мама так разочаровалась в жизни, папе и законодательстве, что плюнула на меня, и укатила с горя на Землю. А дальше вы уже знаете.

Папа триумфально посмеялся, а потом тоже плюнул, и укатил. Предварительно сдав меня бабушке с дедушкой.

Воспитал меня, хвала небесам, дедушка. Не знаю, на кого рассчитывала мама, и на кого надеялся папа, но моим воспитателем стал именно дед. Я до сих пор считаю, что это самое крупное везение в моей жизни.

Когда я стала подрастать, мне популярно объяснили, что вон то имение, в котором я раньше жила, а ныне пустеющее, - моя собственность. То, что Марина Вронская в четыре года обзавелась недвижимостью, никого не волновало. Наши два рода – мамин и папин – были одни из самых древних в нашем мире. По идее, Княжество – это родовой замок папы. Ныне – мой. Поэтому он и спросил, не против ли я, что его заселят.