Через холмы и ещё дальше. 11 страница

И в голову мне пришла другая мысль – а как его будут звать? Я перебрала несколько имён – и ни одно не подходило. Тогда я решила: имени у него не будет.

Ребёнок у меня из рук пропал, я стояла у окна в нашей малой гостиной, а за ним лил дождь. Да как лил! Прямо перед нашим окном был дом – обыкновенная пятиэтажная хрущовка, которых в Красногорске, где я училась, пруд пруди. Стояла необыкновенная тишина. Я смотрела на огромную лужу, которая набиралась у противоположной кирпичной стены – прямо в неё била молния.

И делала она это очень странно. Словно была осязаемой – вздымала волны, брызгала водой всё яростнее, словно ударяли молотом по луже. Откуда-то взялась молодая мамаша с ребёнком – девочкой лет пяти, на трёхколёсном велосипеде. Мама бегала по воде, а девочка колесила вдоль и поперёк. «Зачем она это делает? – подумала я, мысли обратились к этой мамаше. – Девочку ведь ударит молнией…» И точно, молния ударяет в лужу, а по воде, как в мультике, идёт жёлтый зигзаг тока – и прямо по девочке, с ног до головы. Она плачет, мать подхватывает её на руки и уносит. «Глупая…» - думаю я. И удивилась – молния бьёт, а грома не слышно.

Я потянулась вперёд и открыла рамы. Вот она, молния – бьёт в эту лужу ещё сильнее, но грома нет. Зато есть неповторимый, спокойный и чёткий шум дождя. Я высунулась в окно и обратила лицо вверх. Вспомнилось, как снимают иногда в кино – дождь снизу вверх, словно ты задрал голову к небу, и капли летят прямо тебе на лицо. Может, так же попробовать?

И вправду, как в фильме, я даже улыбнулась. Потом зацепилась глазами за одну каплю, которая слетела вниз из облака и приземлилась на внешний подоконник. Она растеклась небольшой выпуклой лужицей; как? Она ведь мизерная… Такая маленькая… Я наклонилась к ней – захотелось почувствовать запах дождевой воды. Да, мне удалось это сделать – капля пахла свежо, мокро и как-то весенне. Но потом я дотронулась носом до этой влажной поверхности – и она лопнула, как оболочка пузыря, а я так надеялась, что она не полая внутри, а сплошная, и кончик моего носа окунётся в неё…

Я увидела себя со спины; удалялась от себя всё быстрее и быстрее, а мою фигурку у распахнутого окна залепил белый свет, с мягкими концами…

Я проснулась.

Свет из окна вовсе не падал. И желанного дождя тоже не было. И даже мой новый брат, который оказался настоящим счастьем, не лежал рядом со мной. Я вообще-то не думала уже, что это мой брат – пришла уверенность, что это был мой ребёнок. Ну и что. Так мне даже больше нравится.

В комнате было темно. За окном падал снег – медленно и тихо.

Я вздохнула на всю комнату. Который у нас там час? Всего лишь начало седьмого… Нельзя снова засыпать, а то проснусь с тяжёлой и при этом пустой головой. Я села на кровати.

Через час я была одета, причёсана и вымыта собственными руками. Слабости никакой не чувствовалось.

Стоя у окна и наблюдая за падающим снегом, я думала, что можно было бы при желании расшифровать этот сон. Но у меня словно внутри остался этот белый свет. Он не был навязчивым – нет, приятный и успокаивающий.

Я достала тетрадь, которую недавно начала как очередной личный дневник, и подробно описала свой сон. Порассуждала, погоревала о чём-то, и отложила. В доме начали подниматься.

Я сбежала по лестнице, напевая «Эх, дубинушка, ухнем! Может, физика сама пойдёт…», и размашисто пошла к людским комнатам. И тут чуть не пронеслась мимо малой гостиной.

Было утро. Я была одна. И если ночью мысли о посещении этой комнаты нагоняли на меня натуральный ужас, то при скудном свете декабрьского утра гостиная выглядела миролюбиво и открытой дверью, словно предлагала войти и убедиться, что все кошмары – обыкновенная выдумка.

Я оправилась, дабы придать себе больше уверенности, и вошла.

Всё на своих местах. Только пыли больше нет, хе-хе. Я прошлась вдоль стен, погладила книги по корешку и добралась уже до вазы, как вдруг узрела след. Красно-бурый, с чёрной грязью, и клочками серой грязной шерсти.

У меня на руках волоски дыбом встали от ужаса. И тут, как назло, кто-то звучно чихнул у меня над ухом.

Я так и подскочила, попытавшись ещё и сдвинуться назад, зацепилась ногой за что-то и упала, пребольно приземлившись на филейную часть.

- Ох, вы не ушиблись? – встревожено спросил до отвратительного знакомый голос.

- Благодарю за заботу, сильно! – я потёрла ушибленное место и поморщилась. – А вы могли бы и не чихать у меня над ухом! Видите, я на ногах плохо стою…

Некто виновато всхлипнул.

- Ну что вы, я вас не виню, просто имейте в виду! – поторопилась успокоить его я. – Кстати, а почему вы чихаете? Простыли? А я говорила, что здесь слишком холодно!

- Нет, нет. Просто аллергия.

Тут в моём мозгу что-то щёлкнуло.

- Не на пыль, случайно?

- На неё самую! – кто-то завозил носом. – Со вчерашнего дня не проходит. Замучалось.

«Замучалось?!» - глаза у меня стали по пять копеек. Вернее, по пять рублей. Зелёные ёлки, что это вообще такое?

- И глаз слезится, хоть помирай… - продолжал жаловаться кто-то. Я покрутила головой, но опять никого не смогла увидеть.

- Слушайте, это ведь я, наверное, виновата! – воскликнула я. – Это ведь моя была идея – заварить тут уборку!

- Ах, простите, я доставило вам очередные неудобства… - смешался мой собеседник.

- Нет, постойте! – уже повелительно заявила я.

Шушуканье прекратилось.

- Давайте я вам принесу капли для глаз от аллергии! Хотите? Всё пройдёт!

Кто-то неуверенно закопошился. Потом перестал. Шуркнул чем-то ещё раз и засопел.

- Ну что? – подначивала его я. – Давайте, право, это же быстро! И меня нисколько не затруднит!

- Ну… Вы так добры…

- Отлично! – я испугалась, что оно откажется, и быстренько выскочила из комнаты. Разыскала глазные капли в семейной аптечке и прибежала обратно с максимально возможной скоростью.

- Вы ещё здесь? – я изрядно запыхалась.

Послышалось положительное шебуршение.

- Ну и славненько! Идите сюда!

Кто-то опять засопел. Огорчённо.

- Что такое? Послушайте, я…

- Вы меня испугаетесь. Я страшное, - выдавил голос.

«Страшно уже то, что у вас один глаз и вы среднего рода…» - подумала я, но вслух, разумеется, ничего не сказала. Пусть думает, что я храбрая сердцем.

- Но вы правда меня испугаетесь! – настаивал голос. – Оставьте лучше капли здесь, я само закапаю…

- Ну… - неуверенно протянула я. – Если вы так хотите… Как скажете. Я тогда заберу их потом.

Я поставила капли на столик и вышла, притворив за собою дверь.

Вернулась я скоро. Капли стояли на том же месте, но до них от шкафа тянулся всё тот же жуткий след. Я наклонилась к нему. Красное вообще на кровь похоже… Я сглотнула нервически.

- Ээй! Господин…Эм… Вы пользовались каплями?

Послышалось шушуканье. Теперь я точно определила, что оно доносится из-за шкафа. Там стена как раз отходила назад, создавая небольшое и очень тёмное и пыльное пространство, где, вероятно, существо, науке не известное, и пряталось.

- Да, да… Спасибо большое…

- Помогло? – с живостью спросила я.

- Не очень, - промямлил голос.

Я взяла в руки капли. Они тоже были в чём-то чёрно-буро-коричневом, но…

- Вы их не открывали! – безапелляционно заявила я.

Некто засопел.

- Не смогло… - пискнул он.

Я засмеялась с каким-то облегчением.

- Ну так идите сюда, я вам закапаю!

Возня прекратилась.

- Ну вот только не надо уходить. Послушайте, я не трусиха, честное слово! Идите сюда!

- Нет, я не могу…

- Ну хорошо. Вы знаете, кто я? – спросила я, чтобы переменить тему.

- Конечно! – голос оживился. – Вы – Марина Сергеевна Вронская, Князь Серебряный. У вас русые короткие волосы и карие глаза, вы довольно высокая и красивая девушка.

Я захлопнула рот. Однако, верно. Особенно последнее определение, ха-ха.

- Вот видите, вы обо мне всё, ну почти всё, знаете. А я о вас не знаю ничего. Даже не видела вас никогда. Как вас зовут?

Сопение.

- Нет, правда?

Опять сопение, копошение, снова сопение.

«Ну не Носопырка же его зовут!» - подумала я, вспоминая это дурацкое название школьной команды второклашек по лагерю. Да, учительница этого класса явно выпендрилась. Помню, даже девиз у них был дурацкий: «Мы команда Носопырки! Хочешь жить – сопи в две дырки!». Может быть, это было пропагандой изучения биологии – там, всякое, процессы дыхания, кислородное окисление и система снабжения эритроцитов клетками этого самого кислорода… Но всё-таки, товарищи, это же бред сивой кобылы!

Сопение. И снова оно. Уже надоело. Сопит и сопит.

- Ну? Как вас зовут?

- Тараска! – высопел наконец собеседник.

Я постаралась схватиться рукой за столик незаметно. Меня колотило. От удивления (оно – Тараска?!) и от сдерживаемого хохота.

- Ну вот и познакомились! – проговорила я, когда смогла унять неумолимо рвущийся наружу смех. Смеялась я теперь внутривенно – кровь приливала к голове. – Может быть, вы теперь выйдете… э-э… Тараска?

Копошение стало сильнее.

Я старалась сделать серьёзное лицо. И тут у меня это получилось без малейших усилий.

Потому что из-за шкафа показалась лапа – серая, с засохшей грязью и кровяной корочкой.

Смех ушёл в отрицательное значение. Я едва удержалась, чтобы не зажать себе рот рукой.

Лапа пошарила-пошарила, и вылезла полностью. А за ней потянулось из тёмного проёма что-то серое, грязное, мохнатое, с двумя большими кошачьими ушами и одним красным глазом посередине. Лап было четыре – две большие – ими оно, видимо, передвигалось, - и две маленькие – они были прижаты к телу, как у кролика.

Самым страшным оказался единственный глаз. Он был большой и ритмично моргал кожистым тёмным веком.

От существа оставался на полу грязный след. Оно всё было в засохшей крови, грязи и бог знает, чём.

Я сидела, парализованная, и смотрела на того, кто сидел в поддельной вазе, кто выкатил мне пропавший попрыгунчик, и кто жаловался на аллергию. Мне стало дурно.

Существо было маленькое – с мой локоть вместе с кулаком. Двигалось оно как-то бочком, бочком, и смотрело на меня безотрывно.

Наконец остановилось. В молчании прошло полминуты – невыносимо долгие полминуты!

- Ну, скажите что-нибудь! – воскликнула я, в голосе слышалась паника. Ужасно было видеть его, но ещё ужаснее было наблюдать его изредка мигающий взгляд и слушать эту тишину.

- Вы хотели меня видеть! – сказало оно дрожащим голосом. – Правда, я безобразно?

На единственный глаз навернулись слёзы. Внутри у меня что-то защемило. Такое странное, давно забытое ощущение.

Почему я его боюсь? Оно ведь просто некрасиво, просто непривычно, грязно. Но Тараска ничем меня не обидело, наоборот, старалось причинить мне как можно меньше неудобств. И, между прочим, предупреждало о своей внешности! А я как последняя скотина уговорила его вылезти, а теперь буду шарахаться, маму звать и кричать, чтобы оно ко мне не подходило?

- Вовсе нет! – твёрдо сказала я. – Только грязное… А так ничего.

Тараска посмотрело на меня недоверчиво. Но мне показалось, что оно улыбнулось, хотя рта я не видела.

- Предлагаю вас помыть! – выдвинула я идею. – Тогда вы станете ещё лучше!

- И вы меня не боитесь? – спросило Тараска меня.

- Нет! – я даже смогла улыбнуться.

- И вам не противно на меня смотреть? – прошептало существо в каком-то благоговейном трепете.

- Совсем нет! – заверила я его.

- Ой, божечки, вы самый добрый человек, которого я видело! – воскликнуло Тараска, сделав несколько шажков мне навстречу, расставив маленькие передние лапки.

Это было настолько мило, настолько трогательно, что мне и вправду стало всё равно, как оно выглядит. Коротенькие серенькие ручки-лапки, раздвинутые так, словно Тараска хотело меня обнять, распутали щемящий узел внутри меня.

Мы двинулись в ванную, что была ближе всего – на первом этаже. Тихо, тихо, чтобы нас никто не увидел – но, слава богу, сегодня дом как-то пустовал.

Я открыла дверь ванной.

- Заходите!

Тараска шмыгнуло внутрь. Я зашла следом, включила свет и закрыла дверь на шпингалет.

Единственный глаз похлопал удивлённо на меня, наблюдая, как я достаю с полочки свой гель для душа и запасную мочалку, потому что без неё тут не обошлось бы.

Тараска само залезло в ванну и уселось в лужице воды, окрасив её в бурый цвет. Я хотела спросить, откуда на нём столько высохшей крови, но испугалась возможного ответа, и отказалась от этой идеи.

Зато включила тёплую воду и начала поливать Тараску из душа. Оно было как растение – от полива стало как-то побольше; и, как кот, заурчало, хотя, нет, коты не урчат под напором тёплой воды…

Вода с него лилась такая, что мама дорогая. Я с неудовольствием подумала, что ванну потом надо будет мыть. И недурно было бы вымыть коридор – следов там немало осталось.

Я тёрла его мочалкой, а оно поворачивалось то одним боком, то другим, поднимало лапку левую, правую, и блаженно щурило глаз. Я как-то перестала его бояться. Когда Тараска сидело всё в пене, и на меня таращился один довольный окуляр, было скорее смешно, чем страшно.

Так мы и познакомились. А на следующий день я привела обещавших никому не говорить девчонок на него посмотреть. С особенной радостью они согласились ни с кем не делиться секретом после моего обещания посадить их на кол.

Надо сказать, напугал он их не меньше моего. Вообще-то правильнее было бы называть его «оно» и ставить все глаголы в средний род, но мы скоро замаялись так делать, присвоили Тараске мужской род, и отныне Тараска стал чем-то похож на Тараса.

Взрослым мы ничего не говорили. Хотя, подозреваю, скажи мы им о нём, нас бы всей деревней отправили к психиатру. Может быть, конечно, если бы мы его показали… Боюсь, добром бы для Тараски это не кончилось.

Мы его страшно полюбили. Особенно оно привязалось ко мне – девочки его побаивались и частенько занимались своими делами, когда я была свободна. Поэтому я просиживала в гостиной долгие часы по утрам, растапливая камин, принося Тараске пирожки, булочки, стаканы с тёплым молоком и прочие вкусности, которые мне удавалось незаметно стянуть. Выяснять, чем оно питается, я не решилась, ибо памятовала о засохшей крови, которая была тут всюду, пока мы с Мариной и Харриет не отмыли всю гостиную втихую.

Почему втихую? Потому что уборка в нашем доме для нас являлась наказанием за провинности. Для наведения чистоты и порядка были горничные – ассортимент велик, вон, выбирай любую и посылай драить какой угодно этаж! Поэтому появление трёх хозяек дома с тряпками и швабрами вызвало бы цунами закономерных вопросов.

Мда, вспоминаются те дни, когда я мыла окна, отфыркивалась от полироля, тёрла паркет, гребла листья на дорожках и помогала собирать урожаи фруктов. Это бывало, когда я заваливала важную (для бабушек) контрольную по какой-нибудь страшно важной для будущего лингвиста информатике, физике, геометрии или истории. Ну, допустим, историю знать надо всем, а физику я люблю братскою любовию, но геометрия и информатика-то мне на кой ляд?!

Увы, на этот вопрос мне обыкновенно отвечали: «Тряпка ждёт!».

И Князь, послушный и покорный высшей власти, направлялся начищать полы. Не могу сказать, чтобы меня это так огорчало – когда работа в редкость, она становится куда как интереснее. Бывали случаи, когда я сама просилась помогать от делать нечего.

Такая уборка удовольствия ради и познакомила меня с Тараской, можно сказать.

И вернёмся к нему.

Читать оно не умело, но обожало, когда я читала вслух. Иногда девочки сидели со мной и, если что, можно было заявить, что мы читаем друг другу – это было весьма распространённым благородным вечерним развлечением. Но чаще мы сидели с ним вдвоём, Тараска пристраивал голову мне на колени, или я садилась на пол, а он заползал на колени, как маленький ребёнок.

Читали мы чаще всего утренние газеты, которые бабушкам под вечер уже были не нужны. Тараска слушал всё с исключительным вниманием, а потом мы обсуждали всё, что начитали. Начиная политикой и кончая сатирическими фельетонами.

Или вместе разгадывали кроссворды, или составляли мозаику – собирали пазлы. Решали судоку от делать нечего, или играли в шашки, в «Чапаева», или просто в «принцип домино». Последнее у Тараски выходило слабовато – из-за коротких лапок ему не удавалось поставить доминошки ровно, он неизменно задевал остальные.

Помучившись с четверть часа, он отдавал это дело мне. Я наскоро выстраивала «змею», а он уже сталкивал первую доминошку. Когда вся эта конструкция с треском складывалась, восторгу его не было предела.

Мы выходили с ним гулять. Я повязывала ему свой старый детский шарфик, который держала так, для доброй памяти, и мы шли гулять. Чаще всего к нам пристраивалась Марина, или Харриет, и Тараску не было так заметно. Издалека можно было подумать, что мы гуляем с шарообразной собакой, ну или с отъевшимся котом. Если кто-то подходил близко, Тараска «рыбкой» нырял в снег. И вылезал оттуда натуральным йети.

Так проходил ноябрь.

Но было кое-что, что не давало мне покоя.

Мелодия Кукольника.

В «Тёмном Дворецком» эта песенка прошивала весь сюжет. Я вспомнила, что Данте нередко напевал её раньше. Это была старая английская детская песня – London bridge is falling down [11]. Кукольник – он был моим любимым героем – крутил её замедленную версию на шарманке. Скрипучая, чуть фальшивая мелодия меня не отпускала, крутилась в мозгу день и ночь. Я напевала её когда решала тесты, когда ложилась спать, когда гуляла с Тараской, когда смахивала пыль с ваз и сервизов, когда выбирала одежду и стояла под душем. Это не причиняло никаких неудобств, просто я не могла от неё отделаться. Я напевала её английскую версию, и русский перевод версии в «Дворецком», добавляла своё, меняла, подгоняла ритм. Или просто шептала слова.

Снег за окном кружился и падал в такт моей внутренней мелодии.

Падает лондонский мост,

Падает, падает…

Падает лондонский мост,

Моя справедливая леди…

Построим его из золота и серебра,

Золота и серебра, золота и серебра…

Построим его из золота и серебра,

Моя справедливая леди…

Золото и серебро украдут,

Украдут, украдут…

Золото и серебро украдут,

Моя справедливая леди…

Или вдруг я вспоминала самого Кукольника Дорселя:

Материалом будет сталь,

Будет сталь, будет сталь.

Материалом будет сталь,

My fair lady.

Сталь с тобою мы погнём,

Мы погнём, мы погнём.

Сталь с тобою мы погнём,

My fair lady.

…И моё переделывание:

Кукла будет золотой,

Золотой, золотой.

Кукла будет золотой,

My fair lady.

И меня не покидало чувство, что мне чего-то не хватало. Однажды ночью я внезапно проснулась, сев на кровати. Мне нужен человек в мою собственность. Не обязательно живой, настоящий… Мне нужен мой человек, с которым я сделаю всё, что захочу…

«Пересмотрела Kuroshitsuji[12]! - подумала я, ложась обратно и заворачиваясь в одеяло. – Что за мысли… Свой человек… Сделать всё, что угодно… Пора завязывать!..»

Я зажмурилась. Никогда не завяжу.

London Bridge is falling down,

Falling down, falling down…

London Bridge is falling down,

My fair lady…

Мы с Данте занимались одним из самых для нас бесполезных занятий на свете – участвовали в школьной лиге Business Battle. Учитывая, что в экономике мы полные нули без палочек, нам эта затея вообще была до лампочки, но нас приговорили. Никого не выпускать, пока своё не отыграют.

Амёбоподобный Рома сидел рядом – в других командах просто не осталось места – и очень нам помогал своим молчанием: не мешал придумывать название для команды. Мы с этим мучились, потому что это было самое интересное во всей игре. Как назло, лезла в голову всякая чушь.

Я сидела и вяло думала, что ждёт меня здесь, и что ждёт меня дома. Минутку… Дома… Ждёт…

- Слушай, у меня гениальная идея!

- Колись! – Данте засверкал глазами.

- Название команды не учитывается и вообще нафиг никому не нужно. Давай назовёмся Taraska International Company.

Данте посмотрел на меня, как на чокнутого, потом расхохотался и ударил меня по спине.

- Идёт, чувак! Ром, ты не против?

Рома промямлил что-то не вполне адекватное, и мы оставили его в покое.

- Ну классно же! – рассмеялась я, глядя на наши листки с названиями.

- Замечательно! – возвестила Ника, довольно разглядывая наши творения. – Дерзаем!

Я улыбнулась про себя, вспомнив Тараску. Вот и пригодился.

Следующее утро выдалось неспокойным.

Сижу я в библиотеке, никого не трогаю.

Вдруг грохот неземной, лязг металла, вопль, паденье чьё-то… Я срываюсь с места и лечу туда, откуда всё это донеслось в один миг.

И не я одна. Харриет, бабушка, дедушка, прислуга обоего пола мчится, как на пожар.

Картина маслом. Марина лежит на полу. То есть, я бы никогда не догадалась, что это она лежит под доспехами, но придавленная ругань из-под рыцарских лат сметает в сторону всякие сомнения в её личности.

- Какого чёрта, и какой идиот поставил сюда эту груду железа?!. Да выберусь я отсюда, или нет?! Эй, кто-нибудь! (этих «кто-нибудь» набежало уже человек тридцать) Вытащите меня! И выбросьте эту дрянь нафиг!

Мужчины оттаскивают латы, Марина ругает всех, на чём свет стоит. Вид у неё помятый, она держится за руку и слегка прихрамывает.

- Боже, Марин, что такое? – ахает бабушка.

- Вот кто поставил это сюда, кто?! Скажите мне! Я его удавлю! Иду я вниз, блин, по лестнице, поскальзываюсь и влетаю в это дерьмо железное!

- Марина! – восклицают дедушка и Антонина Васильевна.

Меня трясёт от смеха. Я утаскиваю сестру вниз дезинфицировать ссадины, а наверху обсуждают, куда деть этот металлолом. Харриет бежит за нами следом, попутно сгибаясь пополам от смеха.

- Харе ржать! – хмуро одёргивает нас Марина. Я запрокидываю голову назад и хохочу в голос, держа в руках вату и перекись водорода. Насмеявшись вдоволь, я обрабатываю ушибы, порезы, а Марина хмурится, дёргается и явно на меня обижается.

Нет, чтобы спасибо сказать!

Тараске в этот раз достался кусочек пирога с вишней. Судя по всему, вишне это существо отдавало явное предпочтение.

- Марина, а ты любишь кого-нибудь? – смущённо спросил Тараска, заталкивая передними лапками в рот последний кусочек.

- А то как же!

- Мм?

Так, от меня явно ждут развёрнутого ответа.

- Ох, ну ладно, - я уселась на пол, Тараска – рядом, помахивая хвостом. – Давай считать.

- Давай!

- Ты – раз!

- Я… Что?

- Ну да, а почему нет-то?

- А… Да-да.

- Так. Диана – два.

- Два.

- Данте, разумеется, три!

- Ага!

- Андрей – четыре, Марина – пять, Харриет…

А вот хороший вопрос, люблю ли я Харриет?..

Пораскинув умишком, я решила, что я сегодня добрая, и Харриет люблю.

- Харри – шесть! – я загнула палец на другой руке. – Ну, дедушка – семь, дорогой и почти не существующий Адам – восемь…

Тараска непонятливо на меня посмотрел, но ничего не сказал.

- Фредди Меркьюри – девять, и Себастьян Михаэлис – десять! – завершила я. – Всё. Хватит пока.

- А Кукольник? – поинтересовался Тараска. Я ему как-то рассказывала о «Тёмном Дворецком».

Материалом будет сталь,

Будет сталь, будет сталь…

Я вздрогнула.

- Он классный. Но я его не люблю.

Я встала.

- Не понимаю понятие «любовь». Оно неконкретное и слишком, слишком растяжимое. «По уши влюблён» - и уже после первых двух минут знакомства. Что она даёт, эта любовь? Люди гонятся за ней, жизнь ставят на карту… И ради чего, ради эйфории? У которой, между прочим, срок годности ограничен.

- Любовь делает человека лучше! – пискнул Тараска, забираясь на диван (две попытки до этого провалились).

- Хм. Но я ведь не влюблена в Данте, а с ним мне всегда хочется быть лучше. Или хотя бы просто остаться собой.

- Нет!

- Что «нет»?

- Ты влюблена в Данте! – Тараска хитро прищурил единственный глаз.

Я в изумлении уставилась на него.

- Да! Ты влюблена в Данте! И в Диану, и в Андрея, и в Марину, и в Харриет немножко… Ты их всех любишь больше, чем себя!

Я помотала головой. Мысли звучно застучали о черепную коробку (пустая бочка громче гремит…).

- Тараска, ты же чушь говоришь!..

- Да ни в коем разе! – возмутился мой приятель. – Сама посуди!

- Так, ладно! – я почувствовала, что кровь приливает к лицу. Ну, будем считать, что я покраснела. Вообще-то, я не смутилась – я начала злиться. – Давай другую тему!

Тараска захихикал.

- Хорошо, тогда, может, почитаешь мне вслух?

- Уж лучше так!

Через час он уполз за шкаф, а я поставила книгу на место и поскакала к людям.

Мы с Мариной сидели в моей комнате. Сестра вспоминала Княжество и мою старую комнату.

- Знаешь, что мне больше всего понравилось в твоей комнате? – спросила воодушевлённо Марина. – Там потрясающий вид из окна.

- Абсолютно. И знаешь, что? Он почти совершенно идентичен виду из окна комнаты Адама.

Сестра подняла бровь.

- Да-да. Когда я у них гостила, я всегда надеялась, что меня положат спать именно там, раз Адам всё равно там не живёт… - я остановилась и незаметно постаралась освободиться от подкатившего комка в горле. – Ну вот. – Я кашлянула. Чёрт. – Там тоже видно море. И что самое хорошее, слышно поезд. И даже можно разглядеть его.

- Вау, гудки поезда?

- Да, помню, в первый раз мне было страшно спать одной в комнате, а потом меня успокоили именно гудки паровоза. Я считала промежутки между ними, и так и заснула. Больше не боялась.

Я отодвинулась от окна и уставилась в стену. Зачем я об этом разговариваю, по крайней мере, с Мариной? Я давно уже так не скучала по своему старшему другу, по моему Адаму. Конечно, я и по Андрею скучаю безумно, но сколько же я не видела его брата…

- Марин?

Подруга ласково дотронулась до моей руки. Я непроизвольно отдёрнула её. И тут же осыпала себя проклятиями. Марина явно была уязвлена.

- Чёрт… Прости. Это рефлекс. Марин, извини меня, ну правда, я всегда так. Не обижайся, ты ни при чём… - к горлу подступила паника. – Честно тебе говорю.

Я уселась на кровать, вздохнув.

- Знаешь такую болезнь, как боязнь прикосновений? – я устало взглянула на неё. – Любой физический контакт настолько сильно воспринимается психически, что мне фактически больно от элементарного пожатия руки. Ты не заметила, я стараюсь поскорее заканчивать с объятиями, рукопожатиями, ритуальными поцелуями и прочим? Мне просто дурно от этого. Что-то вроде… - я сделала рукой ищущее движение в воздухе, - вроде страха перед близким контактом с человеком.

Теперь на лице моей сводной сестры отобразилась сочувствие. Меня это слегка покоробило. Я не собиралась давить на жалость, я хотела просто разъяснить ситуацию.

- Ну тогда ладно… Просто это было действительно странно. А вылечиться как-то можно?

- Без понятия. Наверное, можно, но сложно. Я не пробовала. И никому неохота с этим возиться.

- Есть ещё кое-что в тебе… - задумчиво сказала Марина, садясь рядом. – Ты никогда не смотришь в глаза человеку, с которым говоришь.

Я сглотнула. Внимательная какая, блин. Да, и такое за мной водится.

- Это считается вроде признаком скрытности… - продолжала рассуждать Марина, не заметив моего лёгкого замешательства.

- Да… То есть нет, - я закрыла глаза. Вот, так гораздо лучше. – Просто для меня глаза – настоящее зеркало души. Когда человек смотрит мне в глаза безотрывно, он словно читает мои мысли. Иногда ведь говоришь совсем не то, что думаешь, верно? А мне кажется, что тот, с кем я болтаю, всё видит. Что он лезет в меня, пытается докопаться до самого сокровенного. Знаешь, это всё равно как если бы чужой прочитал твой личный дневник, к примеру. Очень часто после вынужденного зрительного контакта с людьми остаётся ощущение чужого человека в душе. Как будто забыл закрыть дверь в квартиру, и кто-то зашёл туда, пока тебя не было, что-то взял, что-то просто потрогал, что-то, может быть, сломал, или просто положил не на своё место…

- И так со всеми?

- Нет. Помнишь Веронику, Данте? – Марина кивнула. – Ей я могу смотреть в глаза совершенно спокойно. – Я уставилась в паркет, слегка ссутулившись. – Не знаю, почему так. Когда смотришь в глаза человеку, то доверяешь ему. Я не могу доверять всем и каждому после всего этого.

Я встала.

- Зря мы об этом заговорили…

- Но почему? Ты извини, я столько заставила тебя рассказать…

Я отмахнулась.