Через холмы и ещё дальше. 2 страница

Я вылетела из комнаты и теперь заперлась в своей ванной, пытаясь отдышаться, оперевшись о раковину.

Глаза болели, в груди саднило, было такое ощущение, что меня вытряхнули из сна башкой о стену, а не полили водой.

- С-с-сука… - процедила я, оттирая воду с губ. – Тварь!..

Особой нужды умываться не было, но я всё равно залезла под душ. От этого лучше не стало. Когда я вернулась в комнату, в ней никого не было, а осколки графина были убраны, и вода вытерта. Я захлопнула дверь, оделась, подхватила сумку и сердито зашагала вниз по лестнице.

В обеденной зале меня уже ждали.

Антонина Васильевна сидела, поджав губы. Вид пыталась сделать самодовольный, но не выходило. Получалась жалкая ухмылочка, которую хотелось стереть с её морды паровым катком.

- Доброе утро! – протянула бабушка нараспев.

- Кому как! – огрызнулась я.

- Не поняла? Что за тон?

- Плевать мне на тон! Почему мне дали самой проснуться? Почему на вылили литр холодной воды?!

- А ну спокойно, ты со старшими говоришь. Я попросила Антонину Васильевну тебя разбудить.

- И что, у неё мозгов не хватило сделать это по-человечески?! – я в ярости повернулась к виновнице, которая спешно подавилась куском яблочного пирога.

- ТЫ КАК О МОЕЙ ПОДРУГЕ ОТЗЫВАЕШЬСЯ?! – загремела бабушка.

- Да ещё и о старшей! – вставила я язвительно. – До свидания. Обойдусь без завтрака.

«И без нервов!» - добавил внутренний голос.

Я натягивала куртку, когда ко мне осторожно подошла Кристина со свёртком в руках.

- А? – я обернулась, готовая отразить любое нападение, но, увидев её, выдохнула. – А, это ты…

- Марина Сергеевна… Я собрала вам завтрак с собой… - она протянула мне свёрток. – Поешьте в школе, или хотя бы в дороге перекусите. Нельзя же так, совсем не есть…

Я немного оттаяла от её заботливости.

- Спасибо. Очень мило с твоей стороны.

Кристина запихнула свёрток мне в сумку, подала её. Я кивком поблагодарила, перекинула ремень через плечо, и вышла на крыльцо.

- Дант, пошли в класс. Я есть хочу.

Мы сидим с Вероникой на партах в пустом кабинете английского языка. Ника ест мишку Барни, а я вгрызаюсь в то, что положила мне Кристина. Два бутерброда мы с Данте разделили пополам, остальное едим самостоятельно. Стоит только голодный хруст.

- Мда. Так, говоришь, на тебя литр воды вылили? – задумчиво говорит Ника, откусывая медведю голову.

- Да. – хмуро отзываюсь я. – Литр питьевой воды. Какое расточительство!

Я спрыгнула с парты, и потопала к мусорке.

- Вот ведь мразь эта Антонина Васильевна! – вздыхает Данте.

- Ты себе даже не представляешь! – заверяю я его. – Из всех, в Империи проживающих, её я ненавижу больше всех. С ума сойти просто.

Мы сидели молча, болтая ногами. Наконец Вероника повела плечами.

- Это глупо. Почему ты просто не можешь поговорить с ними?

Мои ноги останавливаются.

- А ты попробуй. Попробуй, Данте, а потом расскажешь мне свои впечатления. Идёт?

Данте замялся.

- Ну, чего ты? – подзадорила я его.

- Ну… нет.

- Ну вот и всё!

Зазвенел звонок.

- Идём. Нас ждёт сосущаяся парочка впереди и производная.

- До сих пор не знаю, чт о из этого хуже, - скривился Данте.

А теперь было бы неплохо дать вам хоть примерное описание Данте. Может, узнаете его на улице, если встретите. Тогда передавайте ему привет.

Он немножко ниже меня, примерно, как Диана. У Вероники крупные, выразительные черты лица; цвет глаз определить не удалось никому. На свету они вообще жёлтые. Наш Данте атлетического телосложения, можно сказать, качок слегка. Одевается всегда по-пацаньи. На мотив «Чтобы можно было и с ноги по тыкве дать, и убежать, сигая через две машины».

Волосы с чуть пепельным оттенком, но тёмно-русые, длиннее, чем у меня, но пострижены почти так же. У него чрезвычайно выразительная мимика. Он любит аниме «Тёмный Дворецкий», «Soul Eater» и «Синий Экзорцист», и неплохо рисует, но не дай боже вам предложить ему пойти в художественную школу. Он мечтает о красной электрогитаре, а дома бренчит на обычной акустической. Натуральный геймер, особенно любит игру «Devil May Cry», а там пуще всех – Данте. Теперь вам ясно, откуда такое прозвище.

- Аа, мне же надо отвезти Диане словарь! – я хлопнула себя по лбу и сползла вниз по стулу.

- Что отвезти? – полюбопытствовала Вероника.

- Словарь англо-русский… - я вытягиваюсь из-под стола. – Надо будет сразу после школы заскочить, что ли…

- Верхом поедешь?

- Ага, ори погромче, а то ещё не все слышали.

- Пардон. Ну так?

- А как ещё? – я пожевала карандаш. – Там и пешком дойти можно, но грязь… Это смерть, а не грязь.

Мы сидим на химии, скучаем. Данте рисует что-то в тетради, я без выражения пялюсь на доску. Передо мной сборник стихотворений Фета, бесстыдно разрисованный мной и Данте. Ну, чуть-чуть совсем. Я не удержалась над одной картинкой.

- Кстати, а кто такая Диана? Это которая Царь?

Я дёрнулась – Ника меня испугала – и поворачиваюсь к ней немного.

- Ну да. Он самый, Царь-батюшка.

- Кстати, почему?

- Я-то думала, ты разучилась задавать такие вопросы, когда переехала.

- Ну, знаешь, это крепкая привычка…

- Ну почему я Князь?

- Потому что у тебя Княжество, - отрапортовал Данте без малейшей заминки.

- Вот. А у неё?

- А у неё нет, она же не Князь.

Я фыркнула.

- Это и ежу понятно. Но она меня старше – раз, умнее – два, лучше – три, дружим мы с ней давно – четыре, и как-то несправедливо получается – пять. Поэтому она Царь.

- А Князь – оригинальнее.

- Да Князь вообще самый оригинальный мужик среди вас всех! Одна – Данте, чувак из игры, который жрёт пиццу и клубничное мороженное тоннами, пьёт Jack Daniels не просыхая, и даёт трёхметровым мечом по тыкве каждому, кто пытается всей этой высокоинтеллектуальной деятельности помешать. Вторая – Царь. Просто Царь.

- А ты Князь, зелёная ель.

- Ага.

Пауза.

- Ну так?

- Что?

- Ты нас с ней когда-нибудь познакомишь?

- Я не удивлюсь, если вы с ней уже десять раз виделись. Вы живёте в одном городе.

- В разных районах.

- Не суть важно. Ну как-нибудь соберёмся все у меня. Раз уж вам это знакомство так приспичило…

Дантова моська расплывается в довольной улыбке.

- Хорошо-о… Я буду ждать приглашения…

«Жди… - думаю я, - мне б ещё со своими бабулями разобраться…»

Возвращаемся мы с Данте в разных направлениях. Вообще-то, могли бы и в одном, но эта чёртова конспирация портит всё удовольствие. Мы ведь никому не говорим, что все наши красногорские адреса – фарс чистой воды. Зашёл в подъезд, развернулся, пошуровал над стенкой, и ушёл. Сквозь стенку. А адреса никто ещё не проверял…

Поэтому мы жмём руки у школы, и расходимся. Увы.

Я благополучно никого не встречаю в подъезде, и ухожу к себе. Первая часть дня закончена.

Не скажу, чтобы мне так уж хотелось домой. Вообще никак не хочется.

Меня встречают прохладно. Но на удивление незлопамятно. Я уж приготовилась, что сейчас меня ка-ак раскатают с первого же шага за порог, а они – нет. Спокойные. Ну прям две олимпийские богини!

Здороваясь, я и сама ловлю себя на мысли, что с Вероникой вся дрянь сегодняшнего утра подзабылась. Вот он, мой первый антидепрессант. Второго фиг дождёшься, он вон гистологию учит.

Обед проходит тихо. Слышен только негромкий стук приборов по тарелкам. Наконец бабушка сухо кашляет и, как бы невзначай нащупав что-то в кармане, громко спрашивает, обращаясь ко мне, как к глухой:

- Тебе мать письмо присылала?

- Да.

Бровь у неё тонко дёргается.

- Значит, она замуж вышла… - подключается Антонина Васильевна. Нет, Данте, ты неплохой антидепрессант, но в качестве временной амнезии никуда не годишься. Во мне поднимается резкое желание дать второй бабушке в морду.

- Да, вот такие дела… - бабушка разворачивает листки, которые, наконец, вытащила из кармана.

- Ты собираешься зачитать мне письмо? – осведомляюсь я поспешно. – Спасибо, не надо, я всё уже прочитала…

Да какое там! Марины Сергеевны Вронской тут и не стояло.

- «Дорогая Мамочка! – начинает зачитывать бабушка сладким голосом. Суп лезет из меня обратно. – Поздравь меня, вот уже месяц, как я замужем!» Что ты так смотришь?

Я качаю головой.

- Что ты, что ты. Просто это весьма вежливо с её стороны – уведомить нас о своей свадьбе через месяц после таковой…

- Рот закрой, – оборвали меня холодно. Я фыркнула и, бросив вилку, сложила руки на груди.

- Это ещё что?

- Слушаю.

- Можешь слушать и есть одновременно! – замечает бабушка, стараясь скрыть злобу.

- Нет, не могу. Эта дрянь портит мне аппетит.

Бам.

- Выйди вон из-за стола!

- Ока-ай… - я тяжело поднимаюсь со стула, беру из вазы печенье и выхожу из залы. – По крайней мере, не услышу эту дурь до конца! – кричу я через плечо уже у самых дверей, и, довольная, иду к себе.

Ах, да, опять забыла. Словарь. Но у меня нет никакого желания видеть Царя, странно. Хотя нет, почему, мне всегда неприятно видеться с ней после моих ссор с родными. Будто она всегда осуждает меня за это, хотя я знаю, как обстоят дела у неё самой – даже хуже, чем у меня.

Поэтому, подхватив толстенную книженцию, я отправляю с ней Вадима. Очередной слуга. И не забываю написать записку, в которой вежливо извиняюсь, что не могу привезти словарь лично.

Голоса бабушек звучат уже из малой гостиной.

- Как тебе это нравится? Приедет, кстати, ведь её ровесница. Может, удастся их с младшим К*** свести? Если по фото судить, так ничего себе девчонка.

- Куда ей… Кобыла… - брезгливый тон сразу выдаёт Антонину Васильевну. – Ты её с Мариной сравни…

- Зачем это?

- Ну Андрей, он ведь за нашей ухлёстывает…

«И ничего подобного!» - рвётся из меня сердито, но я благоразумно молчу, стоя у двери и внаглую подслушивая. И совесть меня не мучает.

- Мда, они совсем не похожи… Что тогда?

- Да кобыла кобылой, даже тут! Да ты глянь, Нил! Это же посмешище… Тупая, наверняка, как и муженёк твоей дочери…

- Это-то да, но может Андрею умная-то и не нужна…

- Ну а кобыла нужна?

- Двести фунтов красоты… - шепчу я, отходя от стены и двери и на цыпочках устремляюсь к большой гостиной.

Она – одно из моих любимых мест в доме. Особенно, когда тут никого нет.

Я проскользнула внутрь и узрела Кристину, смахивавшую пыль с фарфора. Девушка обернулась на шаги, но увидев, что это всего лишь я, улыбнулась.

Я села в глубокое кресло у окна и, повозившись там, забралась с ногами. Обхватила колени руками и стала наблюдать за горничной.

Она ловко и споро смахивала цветастым веничком пыль с ваз и кувшинов, расписных блюд и прочего фарфора. Одета она была в светло-коричневое длинное платье с передничком – выглядела очень мило. Длинные волосы всегда забирала в причёску, и была ужасной красавицей, на таких горничных всегда западают олигархи из американских фильмов. Но одной из отличительных черт Кристины была неколебимая верность уставу – она никогда и никому не позволяла с собой заигрывать. Кроме того, у неё, кажется, был жених – добрый малый из Старого Города.

Кристина быстро управилась с работой и оставила меня в одиночестве.

Я вздохнула, когда за ней закрылась дверь, разжалась и закинула обе ноги на подлокотник кресла, пристроив голову на другом. Пока Кристина привычно и плавно двигалась по комнате, орудуя веничком, на душе у меня было сонливо-спокойно и как-то лениво. А сейчас все мысли нагрянули снова. Со всей их неприятной, отталкивающей резкостью.

Значит, бабушки обсуждают маму, Андрея, Харриет и меня. Те ещё темы. Мне было всё равно, что там будет у Андрея и моей новоиспеченной сводной сестры, пусть хоть женятся сразу по приезду сюда, но мне не нравилось, что обо мне говорили исключительно в негативных интонациях. Как будто одно упоминание обо мне отравляло людям жизнь.

Хотя кто знает.

Я перебирала рукава кофточки, бесцельно теребя ниточки и пытаясь что-то углядеть в их сплетении. Маленькая, глупая, никчёмная Марина. Я попыталась отогнать дурные мысли и решительно представила себе, как засяду за подготовку к экзаменам, сдам всё, пойду в университет…

Я закрыла глаза и тихонько застонала. Не то я выбрала, чтобы поднимать себе настроение. Мне стало тошно от одной мысли об учёбе. К чему я это всё вообще затеяла? Разве меня привлекает что-нибудь? Разве мне нравится что-то? Нет, я не хочу идти на переводчика, я не хочу быть литературоведом. Я хочу быть писателем и учить иностранные языки для себя, потому что это чертовски привлекательное занятие. Но я зареклась заговаривать об этом с родными – мама один раз раскритиковала меня настолько, что я чуть не ревела от обиды и унижения. Папа в меня верил, но как-то на лету – точно так же он верил, что я стану великой скрипачкой, блестящим художником, достойным экономистом и превосходным биологом.

Я всё делаю посредственно. Да, я рисую, но уровень моего творчества не превышает среднестатистический для ученика художественной школы. Было бы странно, если бы я рисовала хуже. Такой опыт работы неизбежно должен был прийти за годы обучения.

Говорили, что у меня был талант к игре на скрипке. Чего греха таить, мне не нравилось даже название инструмента, не то, что игра на нём. Я бесилась, я с ума сходила, так я ненавидела музыкальную школу, хотя у меня была великолепная учительница, и школа была прекрасная. Временами мне даже нравилось играть, но только, если это было по моей воле.

Я недоучка. Мне оставалось полтора года, чтобы закончить, когда я бросила. Сил моих больше не было.

Я пошла в художественную школу, где и доныне учусь.

В конце концов просто так это всё не осталось – я начала корить себя. Мол, какая ж дура, что бросила, не доучилась, силы воли не хватило… А потом пришло спасительное осознание того, что всё, что ни делается – всё к лучшему. Думаю, что, закончи я музыкалку, скрипку я бы возненавидела до конца дней своих. А сейчас я безумно хочу играть, но нет инструмента, а на мои просьбы приобрести родители фыркают и заявляют, что это очередная моя блажь.

Но лучше так, чем ненависть. Правда, я всё время вижу во сне, как играю. Меня преследует это дикое желание снова заставлять скрипку петь у тебя в руках. Снова играть. Играть. Играть! Скорее, сейчас, немедленно!

Я коплю на инструмент втихую. Боюсь, что, если узнают, будут смеяться. Но я своего добьюсь, даю слово. По крайней мере, себе самой.

Экономика – это была шутка жизни, потому что ненависть к экономике, деньгам, и всему прочему привилась окончательно и бесповоротно, и с каждым годом только укоренялась всё больше и больше.

Долгое время я лелеяла мечту стать биологом. Всему виной была моя первая учительница по биологии. Потом на смену ей пришла другая, и я расхотела быть солнцем русской медицины навсегда, ибо, хотя я не разлюбила этот предмет, но поняла, что ни черта не знаю. Обидно, но лучше так. Предыдущий учитель не научил меня ничему.

Но я всю жизнь любила читать. И писала маленькие, смешные, детские набросочки, рассказики. А в голове плескалось настоящее море идей. Я брала их ото всюду. Могла сделать так: сначала придумать заглавие из ниоткуда, а из него развить историю. Странно, но мне ужасно нравилось.

Подросши немного я поняла, что всё не так просто, и из всех идей больше половины никогда на свет не явится, хотя это вовсе не значит, что их у меня больше нет – они и сейчас есть. Второе, в чём заключалось моё прозрение – я далеко не прекрасно пишу.

Вот с этим вообще отдельная трагедия. Мне все и всегда говорили, что писательство – мой конёк. Мои несколько сумасбродные сочинения поощрялись педагогом, мои «книги» читались подругами, но велико же было моё разочарование, когда мама одним махом уничтожила весь постамент моей славы.

Как ни крутись, а родители – авторитет, пусть и неявный, подсознательный. В те времена я была ещё высокого мнения о своей матери, и её слова задели меня так, как не задевала ничья критика. Она – начитанный, интеллигентный человек. Не то, что я. Поэтому меня как катком раскатали её слова о том, что я слишком много о себе думаю, что талант – это пшик, название одно, придумали, чтоб голову малолеткам морочить…

Я нескоро оправилась, впала в подобие депрессии и практически поставила крест на карьере писателя, забросив эти «глупости». Хотя и не выдерживала – идей всё равно был вагон и малая тележка, я постоянно придумывала сюжеты, героев, подыскивала и шлифовала характеры, оттачивала реплики, подбирала шутки и строила монологи, заваривала диалоги и ссоры. Не касалась только любовной тематики – это явно выделилось, как не моё.

Мама уехала, и я снова начала мечтать и писала уже постоянно, когда хотела. Тем не менее, началось другое – ничто из мною написанного не жило больше двух недель: выбрасывалось, удалялось, а всё потому, что буквально на следующий день меня начинала бесить моя писанина. Написана она была, в принципе, недурно, да и все это говорили, но давно прекратили меня переубеждать. Ибо бесполезно.

Я сидела, лениво покачивая ногами, и смотрела куда-то мимо всего, рассеянным взглядом огибая материю.

Я вспомнила нашу встречу с Вероникой. Она тоже спрашивала об Андрее. И ей я говорила то же самое, что и всем любопытствующим. Он мой лучший друг.

А ведь не всегда так было. Раньше, когда мне было всего-то семь лет, а Андрею – восемь, Адаму было одиннадцать. Уже одиннадцать – он мне казался таким большим!

С его младшим братом я тогда не дружила. У него были свои друзья – по первому классу школы, из города. А со мной играл Адам. Несмотря на такую разницу в возрасте.

Ух, как я его обожала! Представить себе невозможно. Взрослые шутили, что он – моя первая любовь. А Адам и не смущался – ему, кажется, нравилось быть для кого-то безусловным примером, идеалом и предметом обожания.

Я на всю жизнь запомнила, как мы с ним играли по всему замку. Прятались, искали друг друга, бегали друг за другом по крутым лестницам – сколько раз мне предсказывали свёрнутую шею! Но живучая ведь оказалась…

Адам и Андрей очень различались внешне. Что было довольно странно, но я всегда вспоминала свою семью – бабушка была шестым ребёнком, а между тем ни у кого из детей цвет волос не совпадал. Даже чертами лица они были непохожи.

Андрей был светленький, русый, голубоглазый. Губы складывались в чуть неправильную улыбку; он был обладатель завидных длинных светлых ресниц. Не слишком высокий, всего на полголовы выше меня (а я – метр семьдесят). Он был очень похож на свою мать, скандинавку.

Адам отличался прямо таки разительно: волосы были чёрные, как смоль, глаза светло-серые – уж в кого он такой, никто не знал. Поговаривали, что в прадедушку. Кстати, при всей своей черноте он был веснушчатым. Но веснушки были не чётко на щеках и носу, а по всему лицу и светлые. Были они даже на верхней губе, и, помню, в детстве мне это страшно нравилось (я тоже хотела быть веснушчатой, но меня быстро разуверили, что этого можно достичь). Адам был выше меня на целых полторы головы (по крайней мере, тогда).

С того времени мы виделись один раз – на его дне рождения, семнадцатого ноября. Мы с ним оба были Скорпионами по Зодиаку – поговаривали, что, мол, потому так сошлись характерами.

После праздника Адама отправили за границу учиться. И с тех пор я не видела даже его фотографий. Зато подружилась с Андрюхой.

Но сейчас хотелось думать об Адаме.

Я вспомнила, как в семь лет впервые приехала к К*** в гости, а мальчиков куда-то увозили, и должно было ждать их до вечера. Я бродила-бродила по дому, нашла незапертую комнату, зашла туда, посидела на кровати с пологом, да и уснула там. А когда проснулась (поздно вечером), то поняла, что Адам заходил в комнату, пока я спала, и накрыл меня одеялком.

Я хорошо запомнила Адамовы апартаменты – благодаря прекрасному виду из окна. Там было море. А в море ходил поезд, и его гудки бороздили воздух на многие километры вокруг.

Я не представляла, как сейчас выглядит мой бывший ближайший друг. Наверное, чертовски изменился. За это время я часто его вспоминала, сильно соскучилась.

Из размышлений меня вывел грубый оклик.

- Марина!

Меня словно резко встряхнули ото сна, болезненно разбудили. Я быстро спустила ноги с подлокотника, оправилась и по голосу распознала бабушку. Ну вот. Принесла нелёгкая.

- Тебе звонят!

- Иду! – рявкнула я, и неохотно поплелась наверх.

Ко мне подбежала Кристина с мобильником в руках.

- Благодарю. Алло!

- Марин, это я, Царь.

- А… Здор о во.

- Я чего звоню – ты меня наповал убил, Князь! Такой том… Но спасибо большое! Я уж не стала на записку отвечать, решила позвонить.

- Хм, ну я рада. В общем и целом. Пользуйся на здоровье. Удачно тебе там сдать все свои… коллоквиумы.

- Спасибо. Ну ты не сердись. Закончу – и приеду.

- Не, всё нормально. Давай.

Увы, нам с Царём не суждено было увидеться ещё долго.

У меня была подруга – из разряда близких, я бы даже сказала. Звали её Марина, как и меня, но она была младше меня на год и жила на Земле, где-то в Тульской области.

Мы познакомились с ней через Интернет и весьма быстро выяснили, что мы более чем одинаковые. Дружба наша ограничивалась, правда, Сетью, но с недавнего времени она стала писать мне «живые» письма. Я не стала бы вам рассказывать, как там проходили дела с адресами, ибо это муторно, но думаю, у вас возникнет вполне закономерный вопрос. Потому что, если задуматься, я не могла дать ей свой настоящий адрес. В принципе, все письма на наши фальшивые адреса (если таковые имеются; это вовсе не обязательно, просто я связана с Землёй довольно тесно и мне приходится иметь «прописку») прямо с почты аккуратно переходят на нашу местную. Как это происходит, я не знаю, и, откровенно говоря, знать не хочу. Примерный механизм я вам объяснила, так что будьте добры, удовлетворитесь пока им. Тем более что это так, для вашего общего развития. Это не суть в моей истории.

Итак, Марина стала писать мне ещё чаще… То есть просто ещё писать, ибо слово «чаще» работает на нашей почте, но никак уж не на «Почте России»! Живи Марина где-нибудь поблизости, с перепиской не возникло бы проблем, но с этими межпространственными связями я дожидалась писем по целому месяцу.

О семье Марины я знала совсем немного, как и она о моей. Для неё я придумала замечательную банальную семью для Марины Вронской. Прелесть, что за сказка. Мама-папа-брат-и-я. И никаких вопросов. Разумеется, я не сказала ни одного слова правды, но угрызения совести ко мне и близко не подходили. Это была необходимая и обязательная для всех нас конспирация.

Поэтому мне пришлось завести себе тетрадочку, в которую я выписывала все свои придумки насчёт семьи. А то мало ли, чтоб не проколоться при случае. Конечно, я не лгала через слово – Данте я не придумала, и Диану-Царя, но умолчала об Андрее, и уж конечно ни словечком не обмолвилась об Адаме.

Иногда мне становилось жалко мою подругу. Она с настоящим интересом расспрашивала меня обо всех моих родных, некоторых из которых даже не существовало (см. «брат»). Но это чувство жалости было минутным и ненавистным.

День сегодняшний. Марина жаловалась на то, что мама, которая была в разводе с отцом, собирается выходить замуж. «А моя уже вышла» - подумала я, но не написала. Вместо этого набрала полный сочувствия текст… Лгу. Теперь и вам лгу. И как бы это объяснить, чтобы вы это правильно поняли… Я не умею писать искренние слова сочувствия. Вернее, это получается очень редко. А вот вообразить, что мне жаль человека и написать ему много тёплого – на раз-два.

Но, как ни странно, людей это вполне удовлетворяет. Тут напрашиваются два вывода – либо их проблемы настолько мелки, что на них хватает и высосанного из пальца сострадания, либо у меня воистину великолепная фантазия!

Всё может быть.

И в этот раз Марина даже как-то успокоилась. Потрясающе, кажется, по мне плачет Большой театр. С другой стороны, я просто не видела ничего катастрофического в распад семьи – для меня это было так же естественно, как деление клеток посредством митоза. Неужели кого-то волнует, что из одной клетки получаются две, затем восемь, ну и дальше – больше? Да никого это не волнует. Так и моя семья делилась и делилась. Только вот клетки имеют свойства мельчать. Поэтому люди вокруг меня уменьшались в моих глазах с удивительно высокой скоростью.

Всё, к чему я стремилась – не обмельчать.

Поэтому – о господи, да чего здесь такого-то! Ну уйдёт один человек, ну придёт на его место другой. А если не придёт – ему же хуже! Иногда мне кажется, что если место ушедшего человека в моей душе не заполняется кем-то другим, оно зарастает. Вот так утягивается моя душа. Скоро в ней останусь только я, наверное.

Я выключаю ноутбук и ложусь спать.

Ночь – лучшее время, чтобы подумать, верно? Но только в том случае, если вы можете думать о прошлом без сожалений, боли, ревности и прочей дряни.

Я могу. И я думаю.

Тема развода родителей не выходит у меня из головы. Ну что ж, Маринке повезло больше чем мне, верно? Её не кинули в четыре года на произвол судьбы. И она живёт с мамой, а не с бабушкой и её лучшей подругой. Особенно эта подруга – вот уж кто-кто, а она своим запахом гнилья портит мне весь вкус жизни.

С другой стороны, у меня был такой дедушка, о котором можно только мечтать. Он с лихвой покрыл всю прочую шваль родственников, как метко выразился Андрей.

Ах, да. У Марины не было настоящих друзей. А у меня был и Адам (ну, когда был), и Андрей, и Диана… Остальные не в счёт, время отсеяло их. А теперь есть ещё и великолепный Данте. Моя Вероника.

Конечно, каждого из этого списка мне несколько раз за всю жизнь хотелось убить каким-нибудь особенно жестоким методом. Ну и что, это ведь не отменяет их достоинств!

Я заложила руки за голову и уставилась в не закрытое шторами окно. За стеклом можно было разглядеть звёзды. Да, здесь воздух куда как чище, чем в Москве, каждую безоблачную ночь видны звёзды. Множество звёзд…

И я не бог весть кто в этом мире. Я – Марина Вронская, я – Князь Серебряный. И моё законное княжество в паре километров от Империи. Пустует, бедное. Дожидается моего совершеннолетия.

Моя семья – одна из самых состоятельных и именитых во всём нашем мире. Одна из двух правящих династий.

А что нет нормальной семьи – так я вас умоляю, чт о я, одна такая?

На следующее утро мне громогласно объявляют, что я буду сидеть дома, и буду работать.

- Не могу.

- Это ещё почему?

- У меня встреча.

- Твоя встреча подождёт! – удовлетворённо хмыкает Антонина Васильевна, намазывая масло на батон. Я сжимаю крепче чайную ложечку. Она начинает тихонько перегибаться.

- Бабушка, я должна поехать, - я обращаюсь исключительно к своей бабушке. Пусть её товарка подавится своей репликой, если ей уж так необходимо её куда-то деть!

- Нет, я сказала. Ты наказана и сидишь дома.

Вот это новости, однако.

- Наказана? Могу я узнать вообще, за что?

- Можешь, я полагаю. Первое – ты не работаешь.

- Превосходно, могу сейчас отправиться нарядом вне очереди вскапывать картошку на дальних полях.

- Ты прекрасно знаешь, что я имею в виду!

- Что же у нас есть невскопанного, окромя картофеля?..

- Марина!!

- Да?

- Что да?!

Я кладу ложечку на блюдце. Начинается.

- Ну, может, ещё какой-нибудь глупый вопрос зададим?

- Как ты себя ведёшь со старшими?

- Как они того заслуживают, - холодно ответила я. – Если ты говоришь «работать», мне в голову приходит единственных логичный предмет – картошка.

- Я говорю о твоих экзаменах! Почему-то они тебе в голову не приходят!

- Разумеется, - я невозмутимо отпиваю чай. – Они и не могут. Потому что в этой области я работаю.

Оп-па. Подколол, Князь.

- Нет, ты не работаешь.

- Ну что за сказка про белого бычка! – восклицаю я, ставя чашку со стуком на блюдце. – Каждый раз одно и то же! Где логика ваша, чёрт возьми?!.

- Не чертыхайся!

- …Если я говорю «я работаю», то значит, я ничерта не делаю! Замечательно! Идеальные рассуждения! Я вас не могу понимать, что это за дурь?!

- Я не вижу, чтобы ты занималась!

- Если ты этого не видишь, не значит, что этого нет! – почти рявкаю я. Ну сколько я могу это повторять?!

- Нет, милая моя…

- Да, бабушка! Как же вы, взрослые, любите рассуждать о том, чего не знаете! Да ещё с умным видом, боже мой!.. – я встала из-за стола. – Не ставь себя в глупое положение, не говори о том, чего не понимаешь!

Я вышла из залы. Опять в дурном настроении и опять с утра пораньше.

Утренняя почта не доносит до меня ни одного письма. Только газету бабушкам. Они, недовольно ропща на нынешнее поколение, усаживаются в большой гостиной почитать.

Я вообще-то собиралась подняться к себе наверх, но дверь в малую гостиную была открыта, и меня привлекли пёстрые квадратики и прямоугольнички на столе. Подойдя ближе, моё слабое зрение сообщило, что это фотографии.