Проблема возникновения морали в теоретической этике

В нашей литературе представлены следующие позиции на проблему возникновения морали:

1. Возникновение нравственности связывается с возникновением первых социальных отношений, спо­собствующих упорядочиванию полового общения: возникновением экзогамного запрета и затем — дуаль­но-родовой организации.

Эту точку зрения представляют такие авторы, как: Ю.И. Семенов, С.П. Толстов, A.M. Золотарев, Ю.М. Бородай.

При этом причины подобной трансформации об­щества объясняются разными факторами: охотничьи и трудовые запреты, направленные на снижение агрес­сивности во время охоты и полевых работ (Семенов); поиски условий мирного существования с соседними племенами (Золотарев) или интерпретации фрейдист­ского типа, апеллирующей к обострившейся в опреде­ленных условиях реакции сознания вины перед свер­гнутым вожаком-самцом, что сделало возникший бла­годаря этой реакции запрет сакральным (Бородай).

2. Выведение нравственности из факторов, связанных с взаимными трудовыми обязательствами, кооперацией, взаимопомощью, регламентацией половозрастного разде­ления труда. Эту точку зрения выражают А.Ф. Шишкин, Е.Г. Федоренко, В.Ф. Зыбковец, Р.В. Петропавловский, Т.М. Ярошевский, С.А. Токарев, Д.Ж. Валеев.

Данный подход так же, как и первый, относит воз­никновение морали к очень ранним стадиям развития человеческого общества. Согласно мнению некоторых из названных авторов, мораль является наиболее фундамен­тальным феноменом человеческого бытия. Она возника­ет на древнейшей стадии развития человеческого обще­ства, еще до религии, до того как развилось явление, получившее название первобытного синкретизма.

С точки зрения Д.Ж. Валеева, нравственность, на­пример, была даже в первобытном человеческом ста­де. Зародившаяся социальность уже имела в себе как тенденцию потенцию моральности, ибо налицо совме­стная трудовая деятельность формирующихся людей и органически вытекающая из нее взаимопомощь.

3. Выведение нравственности из противоречий в развитии личности, в основном проявляющих себя в процессе возникновения классового общества. Этот подход разделяют О.Г. Дробницкий, А.А. Гусейнов, В.А. Ребрин, В.Н. Колбановский, А.Г. Спиркин, А.И. Титаренко, Ю.В. Согомонов и др.

Основополагающим для данного подхода является признание противоречивого характера отношений личности и общности, наличия противоречий между интересами отдельных людей, а также допущение оп­ределенной свободы выбора, вариативности поведения, что и становится предметом нравственных оценок, объектом моральной регуляции. Данный подход в от­личие от двух первых относит мораль к более поздним этапам развития человеческого общества, в основном к этапу разложения родового строя и возникновения классового общества. Именно тогда перед людьми вста­ют сложные проблемы самоопределения, появляется реальная свобода выбора, что и отражается в возник­новении собственно моральной регуляции, которая отличается от обычая свободой выбора, известным противопоставлением должного и сущего, преодолени­ем рамок локального племенного общения.

Иногда названный подход определяют как лично­стный, так как упор здесь делается не на средства идентификации индивида с группой (такими средства­ми являлись обычаи, традиции), а именно на факте различия интересов. Как полагается в данном подходе, мораль развивается из более элементарных средств регуляции (обычая и традиции) за счет их трансфор­мации и дифференциации. А.А. Гусейнов рассматривает возникновение мора­ли как переход от принципа уравнительного равенства, проявляющегося, в частности, в родовом возмездии, кровной мести, талионе к правилам в большей степени учитывающим индивидуальную мотивацию и индиви­дуальную ответственность за совершенные поступки. Это объясняется индивидуализацией социального бы­тия, распадом родовых уз, в результате чего род не желает более брать на себя ответственность за поступ­ки своих членов. Кровная месть становится делом от­дельных семей. Затем возникают правила, в еще боль­шей степени ориентированные на индивидуальную ответственность и индивидуальную мотивацию. «От­дельная личность, порвавшая пуповинную связь с кров­нородственным объединением, получает социально-нравственную реальность. При этом она действует в условиях возрастающей неопределенности обществен­ного бытия, когда объективные следствия поступков все более и более выходят из-под контроля действующего индивида и оказываются трудно предсказуемыми. Одни голые поступки, взятые вне соотнесения с внутренни­ми замыслами, не дают правильного представления об отдельном человеке, и, следовательно, нормы равного возмездия уже не могут эффективно регулировать от­ношения между социально-индивидуализированными субъектами. Именно в основном по этой линии идет «ревизия» талиона как формы общения»*.

* Гусейнов А.А. Золотое правило нравственности.— М., 1982.— С. 111.

Крайне важна выраженная в приведенном поло­жении мысль о возрастании неопределенности соци­ального бытия. В силу этого нравственное сознание просто не может сделать результат поступка един­ственным критерием его оценки. Для общества стано­вятся крайне важными именно его мотивы. Это имеет значение даже в том случае, если поступок непосред­ственно не приводит к положительному результату, так как позволяет, тем не менее, создать представление о человеке как особой личности, от которой можно в бу­дущем ожидать поведение определенной степени на­дежности. Личность постепенно все более сама стано­вится автономным центром, утверждающим нравствен­ные требования (хотя это и не происходит без влияния общества, культурных представлений данной эпохи), причем такие, которые формулируются как должное, которое может отличаться от сущего, от массового поведения, представленного в реальности. Для этого употребляются правила, радикально отличающие от правила равного воздаяния, зафиксированного в тали­оне («зуб за зуб», «око за око»), например, широко известное золотое правило нравственности: «поступай по отношению к другому так, как ты хотел бы, чтобы они поступали по отношению к тебе».

А.И. Титаренко отмечал значение противоречий между интересами людей как одно из условий, вызыва­ющее развитие нравственности. Тем не менее он был против того, чтобы связывать возникновение морали исключительно с этапом возникновения классового общества, и считал, что отдельные элементы нравствен­ной регуляции возникают еще в рамках родового строя, они развивается, меняя свою форму вместе с его транс­формацией. «Возникающее нравственное сознание вна­чале развивается в рамках нерасчлененного первобыт­ного мышления. Первые нравственные понятия поэтому исключительно многозначны. Так «добро» обычно имеет значение и физической силы, и выносливости, и материальных предметов (благ)*. Более точный, более определенный смысл нравственных понятий возникает по мере их соотнесения с поступками отдельных лю­дей, нравственной регламентацией социальных функ­ций. Его точку зрения иногда называют синтетической.

* Марксистская этика.— М., 1986.— С. 63.

Конечно, если принимать за исходные определе­ния морали всеобщность предъявления нравственного требования как обязательную форму его выражения, свободу выбора, обязательное противопоставление должного и сущего (причем противопоставление не замаскированное, а сознательно утверждаемое), мораль нельзя отнести даже к раннему классовому обществу. Так, относительная свобода выбора может быть исто­рически впервые соотнесена только со структурой рабовладельческого общества полисного типа, всеоб­щность предъявления нравственного требования в основном появляется только в стоической философии, конфликт должного и сущего явно осознается только в христианстве. Идя по пути ограничения понимания морали столь общими определениями, мы можем поте­рять историческую конкретность.

В нашей литературе прошлых лет существовала упрощенная точка зрения, согласно которой полагалось невозможным говорить о личности при родовом строе. Это объяснялось тем, что безусловный приоритет в родовом обществе принадлежит коллективным формам сознания, стереотипному поведению, основанному на традициях, передаваемых из поколения в поколение в неизменном или мало измененном виде. Индивид пола­гался здесь полностью растворенным в коллективных отношениях. Эта позиция ведет свое начало от взглядов Э. Дюркгейма, У. Самнера, Ф. Тенниса, считавших, что в условиях первобытного общества индивид полностью поглощен группой, всецело подчинен обычаю. Я не раз­деляю эту точку зрения, поскольку на ней лежит налет упрощенного социологизма. Думается, более правы те исследователи, которые признают определенные фор­мы проявления индивидуальности на ранних стадиях развития человеческого общества. Такой позиции при­держивался, например, Б. Малиновский. Он отмечал, что дикарь не может быть рассмотрен ни как крайний кол­лективист, ни как крайний индивидуалист*. Многие черты жизни первобытного общества, обычаи действи­тельно свидетельствуют о развитии определенной сте­пени индивидуальности. Это, например, соблюдение пространственной дистанции, имеющее место даже при обычных разговорах, индивидуальные прозвища, уеди­нения перед какими-то важными событиями. Собствен­но моральным требованием, направленным на защиту индивидуальности, выглядит запрещение насмешек над разного рода физическими увечьями.

* Malinovski В. Crime and Custom in Savage Society.— London, 1940.— P. 56.

Первобытная община на достаточно ранних этапах своего развития очевидно демонстрирует нравствен­ную регламентацию половозрастного разделения тру­да и разделения труда в соответствии с определенны­ми способностями (кто в большей степени участвует в охоте, кто выполняет работы по поддержанию совме­стного жилища и т. д.).

Кроме того, дело не только в том, традиционно или не традиционно поведение индивида, подчинено оно обычаю или нет, а в том, какой смысл вкладывается в его исполнение. Выполнение традиции, или обычая, никогда не основано только на самом факте того, что люди, принадлежащие к старшим поколениям, вели себя таким же образом. Утверждение любой нормы в общественной жизни предполагает некоторое метафи­зическое основание, объясняющее ее целесообраз­ность. Иначе норма не может длительное время вос­производиться в жизнедеятельности людей, и, соответ­ственно не может быть подтверждена практически за счет выживаемости той группы, которая ее исполняет. Метафизическое основание раскрывает представления людей об окружающей их реальности и о них самих, так как человек прежде всего интерпретирует реаль­ность, соотнося ее с наиболее доступными ему соб­ственными психическими процессами, явлениями со­знания. Саморефлексия, таким образом, оказывается элементом общего рефлексивного отношения к дей­ствительности и даже предшествует ему.

Средства регламентации поведения людей в пер­вобытном обществе очень часто характеризуют как внешние регламентации, мало связанные с критичес­кой мотивацией, ориентированной на прояснение соб­ственного отношения к тем или иным запретам, их добровольного принятия или, наоборот, скрытого со­противления таким запретам. Но что значит внешние? По существу, этот термин не может употребляться без ответа на вопрос о том, что же представляют из себя внутренние средства детерминации? Различие меж­ду самосознанием мудреца и формальными требова­ниями закона, которое будет позднее фиксировано в греческой философии, не имело для первобытного об­щества значения. Так называемые внешние, строго рег­ламентированные требования к поведению в действи­тельности являлись убеждениями людей архаического общества. Они выполняли функцию самоидентифика­ции человека с родом, племенем и являлись важней­шими средствами развития их самосознания.

Внешние регламентации также часто связываются с утверждением тезиса о том, что для первобытного общества характерно преобладание коллективных форм сознания над индивидуальными. При этом мыслители, утверждающие такой тезис, не отдают себе отчета, что сами коллективные формы не могут зародиться без индивидуального самосознания, что и то, и другое, по существу, всегда представляет две стороны одного и того же явления, а именно — явления коллективного объе­динения относительно независимых индивидов в еди­ный социальный организм. Различие здесь может быть только в степени и в самих формах, в которых пред­ставлено коллективное и индивидуальное сознание.

Б.Ф. Поршневым высказывалась позиция, соглас­но которой представления о внешнем, о людях другого племени предшествуют в процессе развития самосоз­нания представлению о себе как некоторой сплочен­ной группе. «Для того чтобы появилось субъективное «мы», требовалось повстречаться и обособиться с ка­ким-то «они». Иначе говоря, если рассматривать воп­рос именно в субъективной, психологической плоско­сти, «они» еще первичнее, чем «мы». Первым актом социальной психологии надо считать появление в го­лове индивида представления о «них»...может подчас быть очень слабо выражено, вовсе отсутствовать со­знание «мы» при ясном выраженном сознании, что есть «они». «Они» — это «не мы», а, наоборот, «мы» — это «не они». Только ощущение, что есть «они», рождает желание самоопределиться по отношению к «ним», обо­собиться от «них» в качестве «мы»*. Отношения «мы» и «они» рассматриваются здесь в качестве первичных по сравнению с отношениями «я» и «ты».

* Поршнев Б.Г. Социальная психология и история.— М., 1979.— С. 81.

Обращение Б.Ф. Поршнева к противопоставлению они и мы выглядит привлекательным в плане истори­ческого подхода. Но и в его позиции присутствует эле­мент некоторой абстракции, заключающейся в том, что подобное противопоставление уже требует мышления, основа формирования которого остается непонятной. В результате внешние связи приобретают первостепен­ное значение по сравнению с внутренними. Отмечая слабости концепции Б.Ф. Поршнева, Ф.Т. Михайлов справедливо говорит о том, что она не учитывает поло­возрастного разделения труда внутри племени и вооб­ще производства сознания как общественного продукта, связанного именно с новыми социальными отноше­ниями и потребностями, развивающимися в самом пле­мени, а не в его абстрактном противопоставлении страшному они*.

* См.: Михайлов Ф.Г. Общественное сознание и самосознание индивида.— М, 1990.— С. 148.

Противопоставление «мы» «они» сочетается с ха­рактерным для первобытного общества бинарным сти­лем мышления. Некоторые исследователи полагают, что бинарность соответствует именно дуальному прин­ципу организации племени. Другие выводят бинарность из особенностей эмоционально-чувственного познания (Леви-Строс). Так или иначе, бинарность составляет существенную черту мышления первобытного человека.

В духе бинарности развиваются и первые нрав­ственные характеристики, происходит противопоставление добра и зла, с чем нередко связывается возник­новение морали. А.И. Титаренко, например, определял мораль именно как «особый способ освоения социаль­ной действительности, связанный с противопоставле­нием добра и зла»*. Нет сомнения в том, что свое вос­принимается для архаического человека как более понятное, и потому — не таящее в себе опасности. Но достаточно ли этого для безоговорочного объявления чужого злым? Соединение двух противоположных родов в племя было, по существу, соединением своего и чужого, но именно оно дало начало племенной организации, сыгравшей столь важную роль в истории пер­вобытного общества и человечества в целом.

* См.: Марксистская этика.— М., 1986.— С. 97.

Я думаю, что первые различия добра и зла, дозво­ленного и недозволенного должны были возникнуть именно внутри группы предков человека, внутри раз­вивающегося сообщества, решающего проблемы со­вместного бытия.