Ансильон 6 страница

______________________

* Ibid. § 4-6.

______________________

Согласно с своим учением об обществе, Роттек выводит и государственную власть непосредственно из общественного договора: она образуется слиянием воль, которое и составляет содержание договора*. Но он отличает три формы власти сообразно с тремя способами выражения воли. Истинная воля общества как целого есть идеальная воля; в сущности, это не что иное, как известное юридическое отношение, которое по этому самому не имеет самобытного существования**. Для того чтобы эта воля проявилась в действительности, необходим известный орган или олицетворение. Этот орган может быть двоякий: естественный и искусственный. Естественным органом является большинство полноправных граждан: как скоро общество составилось, так решение большинства становится обязательным для всех. По психологическому закону этот орган всегда стремится к общему благу, ибо никто сам себе зла не желает, а общие постановления равно распространяются на всех. Однако большинство может и уклониться от правомерного пути. Нелегко определить самый состав собрания, отделивши полноправных от неполноправных. В нем могут преобладать неспособность, незнание, личные интересы, внутренние распри. Все это делает необходимым учреждение искусственного органа, который установляется решением большинства. Но искусственный орган, в свою очередь, еще скорее может уклониться от требований права; в нем еще более может господствовать личный интерес. Поэтому полная передача верховной власти искусственному органу противоречит государственной цели, следовательно, и общественному договору. Такое устройство может быть признано только фактическим***. Из всего этого Роттек заключает, что полнота верховной власти в государстве принадлежит единственно идеальной воле; в действительности же она не может быть присвоена никакому органу исключительно, ни естественному, ни искусственному, но оба должны разделять ее между собою. Только идеальная власть едина по своему существу; олицетворенная же власть не может быть единою без установления деспотизма. Таким образом, совокупная воля представляется здесь взаимодействием двух ограничивающих друг друга властей, которые остаются самостоятельными, хотя от них требуется единство действия во имя общей цели****.

______________________

* Ibid. § 18.
** Ibid. § 25, 33.
*** Ibid. § 21-23.
**** Ibid. § 24-26.

______________________

Границы этих властей определяются самым их характером. Естественный орган ограничивается государственным договором: все, что выходит из пределов этого договора, то есть все неправомерное и безнравственное, исключается из ведомства государственной власти. Но в этих границах решение большинства должно считаться выражением действительной воли общества. Совсем другое имеет место относительно искусственного органа. Здесь требуется, чтобы решение его было согласно не только с возможною, но и с действительною волею общества, которого он служит выражением. Тут недостаточно одной теоретической границы; нужно ограничение практическое. Здесь должно считаться неправомерным все, что искусственный орган предпринимает против явного или могущего быть познанным направления естественного органа, за исключением разве тех случаев, где можно доказать неспособность или нравственную испорченность последнего. Равным образом должно считаться неправомерным все, что искусственный орган предпринимает, чтобы затруднить или подавить выражение мнения большинства или чтобы задержать политическое развитие народа*.

______________________

* Ibid. § 32-33.

______________________

Эти правила имеют, впрочем, различное приложение к двум разным сферам, в которых действует искусственный орган. Есть область, где естественный орган по самым своим свойствам не может действовать правильно; это - исполнение. Поэтому оно всецело предоставляется искусственному органу, который заменяет собою естественный. Здесь границею власти может быть только наука, то есть мнение знающих и беспристрастных людей. Искусственный орган обязан прислушиваться к выражающемуся в них общественному мнению, содействуя в то же время развитию политической зрелости самого общества. В другой области, напротив, именно в законодательстве естественный орган имеет полную возможность действовать; здесь искусственному органу принадлежит только право контроля или запрета на решения, уклоняющиеся от истинной цели государства. В обоих случаях, следовательно, высшим мерилом правомерности решения служит действительная воля общества или возможно верное ее выражение. Поэтому можно считать начало полнейшей свободы общественной воли за истинный палладиум публичного права*.

______________________

* Ibid. § 33-34.

______________________

Роттек соглашается, впрочем, что могут быть случаи, когда народ действительно неспособен к самоуправлению, вследствие чего он должен считаться малолетним и состоять под опекою. Но правомерная опека не может быть установлена одностороннею волею опекуна; для этого требуется высшая власть, стоящая над опекуном и опекаемым. А так как над государством нет подобной власти, то здесь опекунские отношения могут быть только фактическими.

Но, с другой стороны, чисто фактические отношения не могут считаться правомерными и входить в состав государственного права; поэтому остается признать, что государство как юридическое установление возникает единственно с того времени, когда народ становится совершеннолетним и когда в нем является истинная совокупная воля в юридическом значении*.

______________________

* Ibid. § 34.

______________________

Этот последний вывод обличает несостоятельность всей этой теории. Можно видеть в конституционной монархии идеальный образ правления, в котором сочетаются требования свободы и порядка; но нет логической возможности считать ее единственным правомерным государственным устройством. Как скоро допускается перенесение власти на искусственный орган, так размер этого перенесения становится уже вопросом не права, а политики. Если жизненная необходимость заставляет взять незрелое общество под опеку, то оно вследствие этого не перестает быть государством и управляться юридическими отношениями. Сам Роттек, объявляя неправомерным все, что искусственный орган делает в противность общественной воле, исключает случаи, когда общество является неспособным или безнравственным; но кто судья этих случаев? Сослаться на мнение разумных людей нет возможности, ибо как определить, кто разумен и кто неразумен? Кому принадлежит это право? Разумные люди - не юридическое установление; поэтому их голос не может иметь юридического значения. Стараясь установить на почве права то, что составляет вопрос политики, Роттек должен был запутаться в неразрешимые противоречия.

Точно так же тщетны его усилия определить границы власти и повиновения. Мы видели, что Роттек полащет частное право в основание государственного. Предшествующие государству права лиц должны оставаться неприкосновенными. В частном праве государственная власть находит свою границу*. Но с другой стороны оказывается, что в силу государственного договора соединяющиеся лица отрекаются от многих своих прав, а другие права подвергаются ограничениям и видоизменениям. Еще более значительные уклонения вводятся положительным законом. Роттек ставит предел действию последнего, допуская лишь такого рода изменения, на которые сами лица должны разумным образом дать свое согласие. Поэтому требуется, во-первых, чтобы могла быть доказана, убедительно для здравомыслящих людей, действительная необходимость ограничения права, а также и то, что проистекающая из него польза превосходит налагаемую им жертву; во-вторых, всякое стеснение частного права должно установляться на основании начала равенства, то есть в силу общего закона, одинаково простирающегося на всех, а в случае, если оно специально падает на отдельные лица, не иначе как с соответствующим вознаграждением**. Но тут опять спрашивается, кто же будет распознавать этих здравомыслящих людей, которые являются здесь судьями? В конце концов Роттек признает, что всякое ограничение права, которое требуется государственною целью, тем самым оправдывается***, - начало, очевидно, дающее простор самому широкому произволу. На этом основании Роттек предоставляет отдельным лицам право преследовать лишь те цели и употреблять лишь те средства, которые не вредят государству****. В силу того же начала за правительством признается право запрещать все частные общества и товарищества, которые оно считает вредными*****. Ясно, что всякая определенная граница права тут исчезает.

______________________

* Ibid. § 35. S. 127.
** Ibid. § 37. S. 130.
*** Ibid. § 51.
**** Ibid. § 37. S. 132.
***** Ibid. § 39. S. 139.

______________________

Такая же непоследовательность является и в определении политических прав. Роттек, с одной стороны, признает неприкосновенными права граждан, вытекающие из общественного договора, как-то: право требовать, чтобы государственная власть соблюдала договор и не уклонялась от государственной цели, право участвовать в выражении совокупной воли, наконец, право на равное со всеми участие в выгодах и тяжестях общества. Но, с другой стороны, суждение о том, что именно требуется государственною целью, опять-таки предоставляется власти. Участие же в общих решениях обусловливается доказательством способности, а право требовать установления естественного органа, то есть представительства, ставится в зависимость от степени образования народа*. Что касается до равенства, то оно, по толкованию Роттека, заключается не в том, чтобы все лица без различия были равны по закону и перед судом, а в том, чтобы неравенство прав вводилось лишь на разумных основаниях, на которые все граждане без различия могли бы дать свое согласие. Поэтому допускается всякое неравенство, которое установляется во имя общественного блага. Сюда Роттек причисляет не только разные освобождения от военной повинности, но и привилегии дворянства и духовенства, цеховое устройство, торговые монополии, различия в страдательном и деятельном праве гражданства и т. д.**

______________________

* Ibid. § 41.
** Ibid. § 42.

______________________

Очевидно, что при такой неопределенности права нет возможности установить границы повиновения. Роттек признает, что повиновение должно быть безусловное; однако оно не должно быть слепым, ибо через это лицо превращается в вещь. Всякий гражданин, получающий приказание, имеет право испытать: 1) от кого оно исходит? 2) насколько оно действительно? 3) каково его содержание? Но относительно первого вопроса у отдельного лица отрицается право испытывать правомерность власти. Как скоро фактическая власть признана, по крайней мере, безмолвно, большинством народа или иностранными державами, так ей должно быть оказано повиновение, и всякий, кто ей противится, правомерно подвергается наказанию. Обществу же как целому, говорит Роттек, несомненно принадлежит право испытывать юридическое основание власти, но приложение этого права возможно только там, где общество имеет законный орган своей воли; иначе остается только фактическое выражение мнения большинства посредством подчинения или сопротивления, причем в высшей степени опасны и даже достойны наказания преждевременные попытки отдельных лиц отказывать фактической власти в повиновении*.

______________________

* Ibid. § 27.

______________________

Что касается до второго вопроса, то он относится собственно к форме: приказание, изданное в незаконной форме, недействительно. Наконец, относительно третьего вопроса Роттек прямо отвергает учение, по которому всякий обязан не повиноваться, если ему предписывается что-либо противное нравственному долгу, и имеет право не повиноваться, если предписание противоречит его очевидному праву. Он допускает, что приказание, противоречащее безусловной нравственной обязанности, не имеет силы, ибо оно выходит из пределов общественного договора, который не может заключать в себе ничего неразумного. Но есть нравственные обязанности, которые перестают быть такими, как скоро они приходят в столкновение с общественным благом; здесь неповиновение само было бы нарушением обязанностей граждан в отношении к государству. Есть и такие обязанности, которые зависят исключительно от личной совести. На последние государство не может смотреть как на ограничения своей власти; напротив, оно вправе требовать, чтобы общественные нужды не встречали противодействия под предлогом произвольно понимаемых нравственных обязанностей. Те же соображения прилагаются и к приказаниям, требующим от граждан нарушения права. В силу общественного договора граждане отказываются от многих прав, как скоро эти права приходят в столкновение с общественною пользою; следовательно, право перестает быть правом в ту минуту, когда государственная власть объявляет его вредным для общества, а потому гражданин, который становится орудием подобного решения, не является нарушителем права. Неповиновение он вправе оказать лишь в том случае, когда ему предписывается нарушение таких прав, от которых граждане не могли отказаться. Притом это относится единственно к чужим правам. В случае же нарушения собственно ему принадлежащего права со стороны власти гражданин всегда обязан повиноваться, ибо отдельное лицо не может присвоить себе право ставить свое мнение выше мнения других и оказать сопротивление тому, что одобряется другими. Даже в случае личных нарушений права со стороны правителя каждый обязан покоряться, ибо в силу общественного договора лицо отказалось от самоуправства и обязалось терпеть даже всякую неправду, которая могла бы пасть на него как последствие неизбежных несовершенств общественного устройства. Только в самых крайних случаях можно считать извинительным самозащищение или воззвание к обществу. Правда, в силу того же общественного договора общество, взамен отказа от самоуправства, обязалось помогать обиженным; но и это оно может делать только там, где у него есть законный орган. Там же, где такого органа нет, остается фактический одновременный протест со стороны граждан, что, однако, по психологическим причинам может иметь место только в отчаянных случаях и всегда в высшей степени опасно для начинателей*.

______________________

* Ibid. § 28.

______________________

Итак, в результате оказывается, что право подчиняется требованиям общего блага, судьею которых может быть только государственная власть. Стараясь утвердить государство чисто на почве права, Роттек в приложении своих начал принужден постоянно от них отступать. Чтобы оправдать эти отступления, он старается вывести их из предполагаемого общественного договора: разбираются права, от которых участники договора должны были отказаться, и те, от которых они не могли отказаться. Но, в сущности, все эти толкования вымышленного договора совершенно произвольны. Твердой точки опоры тут нет, и окончательно все предоставляется верховному решению правительства.

Несмотря на то, Роттек, переходя к практической политике, утверждает, что право должно иметь здесь безусловно повелевающий голос; благоразумие же предъявляет свои советы единственно для осуществления юридической идеи или, по крайней мере, в пределах, начертанных правом*. На этом основании он отвергает как неправомерные не только те образы правления, в которых вместо общей воли явным образом господствует частная, чему пример представляет деспотия, но и те, которые, несмотря на явное признание государственной идеи, в действительности не дают никакой гарантии против господства частной воли над общею. Сюда он относит все те политические формы, в которых вся верховная власть в совокупности сосредоточена в одном лице, физическом или нравственном. Правомерно, по его мнению, только свободное правление, республика в истинном смысле слова. Между тем он тут же признает, что многие народы, именно страстные, бесхарактерные, преданные роскоши, по самым своим свойствам не переносят свободы. Они для собственной пользы нуждаются в строгом правительстве. У других, по крайней мере при известных обстоятельствах, бывает необходима диктатура. Наконец, есть и такие, которые не хотят свободы и ее не заслуживают**. Спрашивается, что же делать, когда правомерное устройство невозможно, а единственное возможное неправомерно?

______________________

* Ibid. Prakt. Staatslehre. § 56.
Ibid. § 57.

______________________

Исходя от этих начал, Роттек видит осуществление государственной идеи только в смешанных формах. Все чистые образы правления, по его мнению, противоречат требованиям права. Монархия имеет многие выгоды, которые заставляют народы прибегать к ней не только в первобытные времена, но и в позднейшие эпохи развития. Она обеспечивает единство и силу власти; она связывает интересы правителя, в особенности наследственного, с интересами народа; наконец, возвышая над всеми одно лицо, она не уничтожает равенства в обществе. Но для того чтобы монархия соответствовала своему назначению, необходимо соблюдение двух правил: 1) лицо государя должно быть священно, неприкосновенно и безответственно; в этом состоит монархическое начало, которое отличает монарха от простого сановника. 2) Власть его должна быть ограничена основными законами и неприкосновенными правами подданных*. Что касается до чистой аристократии, то она может иметь различное устройство. Если она заключается только в свободном выборе лучших людей, то это не что иное, как очищенная демократия. Но обыкновенно аристократия или сама себя восполняет, или, еще чаще, основана на наследственных привилегиях. Подобное правление, независимо от других недостатков, является наглою насмешкою над общими правами человека и гражданина. Она установляет наследственное неравенство между людьми, обрекает массу на унижение и уничтожает рациональное право во имя исторического. Поэтому чистая аристократия должна быть безусловно отвергнута**. Наконец, чистая демократия, по идее, составляет первобытную форму вольного государства. Юридически она непременно когда-нибудь существовала и всегда продолжает существовать в той мере, в какой власть доказанным образом не перенесена на другие лица. Но сколь неопровержимо вечное ее право, столь же очевидна политическая необходимость ее ограничения. Чистая демократия ведет к полнейшему деспотизму. Непосредственная демократия невозможна в сколько-нибудь обширном государстве и опасна даже и в малом; представительная же демократия всегда является крайне шаткою, если выборным людям не предоставляется известная доля самостоятельности, то есть если к демократическому началу не примешиваются монархические и аристократические элементы. Где этого нет, там она порождает анархию и кончается тираниею***.

______________________

* Ibid. § 62.
** Ibid. § 63.
*** Ibid. § 64.

______________________

Таким образом, заключает Роттек, все чистые формы должны быть признаны неправомерными, ибо в государстве неправомерно все, что противоречит его цели. Смешанные же образы правления по существу своему сообразны с правом, но могут быть более или менее хороши, смотря по обстоятельствам. Рассмотрение этих условий составляет дело политики. Вообще, можно сказать, что смешанное правление с преобладанием демократии пригодно для небольшого народа с простыми нравами и невысоким развитием; преобладание монархии уместно в более обширном и богатом государстве, при более сложных жизненных отношениях; преобладание же аристократии не уместно нигде*.

______________________

* Ibid. § 64.

______________________

Всякое смешанное правление основано на ограничении одной власти другою, то есть на разделении властей. Разделение может быть различное: по отраслям и по субъектам власти. Монтескье пустил в ход теорию разделения властей на законодательную, исполнительную и судебную; но это учение, говорит Роттек, нуждается в некоторых исправлениях. Деятельность власти в приложении к отдельным случаям заключает в себе не одно исполнение закона, но и самостоятельное решение там, где закон не существует или недостаточен. Поэтому лучше назвать эту отрасль не исполнительною властью, а правительственною или административною. Затем, судебная власть - вовсе не власть, она представляет не более как суждение беспристрастных людей о вопросах права. Вообще, государственную власть нельзя считать органом права; напротив, она служит праву, которое определяется человеческим разумом и наукою. Дело власти - выслушивать эти суждения и прилагать их. Поэтому о судебной власти не может быть речи. С этими ограничениями теория Монтескье остается верною: государственная власть разделяется на две главные отрасли: на законодательную и правительственную*. Но затем возникает вопрос: должна ли каждая из этих властей принадлежать отдельному органу или обе вместе должны распределяться между различными органами?

______________________

* Ibid. § 67-68.

______________________

Первый способ, по-видимому, самый простой, но против него можно сделать существенные возражения. Установлением совершенно независимых друг от друга властей уничтожается единство государственной жизни. Так как законодательная власть по своему положению выше исполнительной, то, не встречая задержек в своей области, она непременно будет стремиться подчинить себе последнюю или превратить ее в простое орудие. Исполнительная власть, с своей стороны принужденная исполнять закон, в составлении которого она не участвовала, будет ему противодействовать и всегда окажется ненадежною. Отсюда бесконечные распри между властями, распри, которые неизбежно должны привести к победе одной из сторон, то есть к деспотизму*.

______________________

* Ibid. § 71.

______________________

Необходимо, следовательно, дать различным органам власти участие в каждой из ее отраслей. Но если все эти органы остаются независимыми от народа, то разделение не достигает цели. Такое правление, смешанное из монархических и аристократических элементов, не соответствует требованиям права и не обеспечивает свободы. Выше было доказано, что истинно правомерное государство существует только там, где народ не переносит всей полноты власти на независимые от него лица: рядом с искусственным органом всегда должен сохраняться естественный. Поэтому существенное разделение властей состоит в различии власти перенесенной и удержанной народом. Первая предоставляется правительству, вторая остается за народом или его представителями*. Оба органа должны участвовать как в законодательстве, так и в управлении, но в неравной степени. Представительству преимущественно принадлежит законодательство, правительству - управление. Закон как общая норма важнее приложения к отдельным случаям; он требует более зрелого и всестороннего обсуждения; равно распространяясь на всех, он связан с интересами каждого. Поэтому здесь всего уместнее решение представительного собрания. Однако на собрание не всегда можно полагаться. Закон не всегда одинаково касается всех; определяя отдельные предметы, он часто возбуждает борьбу интересов и страстей. Иногда в самом народе может господствовать увлечение или превратное направление воли. Вследствие всего этого законодательная власть собрания нуждается в сдержке. Эту сдержку она находит в правительстве, которому предоставляется санкция закона или право запрета. Ему же, совокупно с собранием, присваивается инициатива законов, а, наконец, в чрезвычайных случаях - право издавать временные постановления в отсутствии собрания, с тем чтобы эти постановления впоследствии представлялись на утверждение представителей. С другой стороны, управление, требуя единства, силы и быстроты, должно быть предоставлено правительству. Однако есть случаи, которые по своей важности требуют предварительного согласия народных представителей. Сюда относятся, прежде всего, взимание податей и отправление военной повинности. Кроме того, представительное собрание должно всегда иметь возможность следить за действиями правительства и обсуждать их, дабы предупредить всякое отклонение от требований общего блага. Но здесь оно может действовать только косвенно, путем представлений, жалоб и, наконец, обвинений**.

______________________

* Ibid. § 66-71.
** Ibid. § 74.

______________________

Эти начала приложимы ко всякому смешанному правлению. Основанная на них демократия в существенных чертах сходится с благоустроенною аристократией или монархией. Но полнейшее их осуществление представляет конституционная монархия. Здесь правительство имеет более самостоятельности, нежели в демократии, а с другой стороны - оно менее разъединено с народом и менее нуждается в сложной внутренней организации и в гарантиях против собственных членов, нежели аристократическое собрание*.

______________________

* Ibid. § 76.

______________________

Конституционный монарх есть глава государства, однако не в том смысле, что ему нераздельно принадлежит совокупность верховной власти, с некоторыми лишь ограничениями. Эта теория, весьма распространенная в Германии, основана на недоразумении, ибо если власть ограничена, то она разделена. Монарху принадлежит только совокупность перенесенной власти, в противоположность той части, которая удержана народом*. Несправедливо и принятое некоторыми французскими публицистами отделение монархической власти от правительственной. Король не возвышается над отдельными властями без всякого участия в их действиях; через это он превратился бы в призрак. Ему принадлежит самостоятельная область, именно управление; министры же являются только его слугами и представителями**. Но так как монарх, по самому своему характеру, безответствен, то в видах политики требуется, чтобы он действовал не иначе как через этих представителей, которые и несут ответственность за все свои действия в качестве пособников и исполнителей. Ответственность их простирается не только на всякое нарушение права, но и на общее направление политики. В этом отношении, конечно, последствием осуждения может быть только отставка; в первом же случае министры подлежат наказанию. Обвинение принадлежит народным представителям; но последние, будучи обвинителями, не могут быть вместе и судьями. Невозможно предоставить суд и обыкновенным судебным местам, ибо через это они сделались бы политическою властью. Поэтому необходимо учреждение особого высшего судилища, которое представляло бы собою суд присяжных в самом лучшем его значении***.

______________________

* Ibid. § 80.
** Ibid. § 70.
*** Ibid. § 81.82.

______________________

Что касается до представительного собрания, то оно должно быть верным изображением общества. Оно представляет собою не отдельные права сословий, как феодальные чины, а совокупную волю народа. Поэтому оно должно составляться путем свободного выбора. Всякое влияние правительства на избирателей есть нарушение представительного начала. Но так как народ не составляет сплошной массы, а заключает в себе различные интересы по состояниям и местностям, то все эти интересы должны быть представлены в собрании. Представительство одного большинства было бы неверным изображением общества. Однако не все интересы имеют право на представительство, а единственно те, которые обладают самостоятельным значением и не противоречат государственной цели. На этом основании из числа избирателей исключаются все неполноправные, как-то: женщины, дети, несвободные и т.д.; они представляются взрослыми и свободными мужчинами. Исключаются и те, которые по недостатку имущества не пользуются самостоятельностью. Не могут иметь притязания на представительство и слишком мелкие интересы, а наконец, и такие, которые или враждебны государственной цели, или основаны на правах, дарованных государством, ибо в последнем случае они опять же не имеют самостоятельности. Поэтому не должны быть представляемы ни чиновники, ни состоящие на военной службе, ни привилегированные сословия как таковые. Все они могут иметь голос только в качестве граждан. Истинное же различие интересов определяется занятием, размером имущества и, наконец, местностью. По занятиям граждане разделяются главным образом на земледельцев и промышленников, что сводится к различию городов и сел. Политические соображения могут вести и к отдельному представительству школы и церкви, хотя, собственно говоря, ученые и священнослужители должны входить в состав остальных граждан. По размеру имущества достаточно установить отдельные категории для крупных владельцев и мелких; и те и другие должны составлять особые избирательные коллегии. К первым принадлежит и аристократия. Роттек признает, что поземельные владельцы вообще могут иметь притязание на некоторое преимущество в политическом отношении: они - главные акционеры государства; они связаны с ним самым прочным образом; наконец, они несут на себе большую часть тяжестей. Вследствие этого он допускает, хотя в редких случаях, личное право голоса крупных владельцев, а там, где этого требует историческое право, даже составление избирательных коллегий крупных владельцев исключительно из дворян. Нельзя не видеть в этих уступках весьма значительного отступления от принятой теории. Что касается до местностей, то здесь требуется разделение на равные по возможности избирательные округи на основании двоякого отношения народонаселения и податного капитала. Таковы правила, которыми должен руководствоваться избирательный закон*. Выборы должны быть прямые. Система двойных выборов, до мнению Роттека, изобретена врагами истинного представительства. Она естественный орган заменяет искусственным и может быть допущена лишь там, где масса народа стоит на очень низкой степени развития**.

______________________

* Ibid. § 86-90; ср.: § 54.
** Ibid. § 91.

______________________

Затем представляется вопрос: должно ли народное представительство образовать одну палату или две? Защитники двух палат обыкновенно требуют аристократической верхней палаты с самостоятельными правами, для задержки и контроля демократического представительства. Но такое учреждение, по мнению Роттека, совершенно искажает истинный характер представительного устройства. В этой системе народ, в противоположность правительству, должен составлять одно целое, а тут это естественное отношение заменяется искусственною организациею. Кроме того, этим уничтожается равенство между гражданами; народ ставится под опеку привилегированной касты. Наконец, в политическом отношении хотя отдельным интересам следует дать особое представительство, однако ни один из них не должен быть облечен правом абсолютного запрета на требования остальных. Аристократический интерес может иметь своих представителей в общем собрании, но он не должен сделаться самостоятельною властью, могущею сопротивляться самым справедливым стремлениям как правительства, так и народа. Верхняя палата может быть допущена лишь там, где народное представительство, по своему плохому составу или вследствие низкого состояния общества, не способно служить надлежащим противовесием правительству, или же наоборот, там, где монархическая власть слишком ослаблена, а потому не может представить достаточной сдержки выборному собранию. В нормальном же положении следует держаться одной палаты. Недостатки слишком поспешного обсуждения дел могут быть устранены хорошим регламентом. Во всяком случае, там, где установляется верхняя палата, она должна быть составлена на основании каких-либо естественных различий, как-то: возраста, числа избирателей, способа и срока избрания, а никак не рождения. Последнее всегда является нарушением человеческих прав и находит свою опору только в идолопоклонстве перед историческими учреждениями*.