Ансильон 4 страница

______________________

* Ibid. 7 Absch. S. 365-369.
** Ibid. S. 372-373.

______________________

Точно так же смягчаются и требования равенства. Круг совершенно основательно признает равенство права и неравенство прав. Все равны перед законом, но права лиц различны, ибо они зависят от способностей, деятельности, обстоятельств*. Спрашивается, совместны ли привилегии с этим началом? На этот вопрос, говорит Круг, нельзя отвечать вообще, но надобно спросить: о каких привилегиях идет речь? Есть привилегии необходимые, полезные или, по крайней мере, безвредные, а другие - чисто случайные или даже противоречащие праву. Так, например, правители и вообще должностные лица по необходимости пользуются некоторыми преимуществами перед другими. Точно так же могут быть установлены некоторые изъятия или освобождения от тяжестей в пользу лиц, находящихся в особенном положении или посвящающих себя известной деятельности, полезной обществу. Но есть привилегии, которые не имеют подобного основания, которые произошли чисто случайно. Сюда относятся, например, преимущества, которые даются лицам, исповедующим известную веру. Господство того или другого вероисповедания составляет нечто случайное, изменяющееся по времени, месту и обстоятельствам. Унижение других в этом отношении есть нарушение права. Точно так же случайны преимущества, которые даются рождению. Законность рождения или знатность породы отнюдь не составляют условия высшего образования. Поэтому наследственные привилегии дворянства, когда они состоят не в простом почете, в котором никто не откажет старинным именам, а в преимущественном праве на известные должности, противоречат требованиям права. Но всего вреднее те привилегии, которые создают государство в государстве, например права, которыми во многих странах пользуется римско-католическое духовенство. Вообще можно сказать, что общественному благу противоречат все те преимущества, которые какую-нибудь часть общества превращают в касту, ибо этим развивается дух обособления, и частный интерес получает перевес над общим. Против всех привилегий подобного рода надобно восставать и требовать их отмены, хотя и тут часто приходится действовать крайне осторожно и идти постепенно, чтобы не усилить зла, вместо того чтобы его устранить. Полезные же преимущества необходимо сохранять. Так, невозможно, чтобы в государстве все равным способом и в равной степени принимали участие в общественных делах. Для этого требуются условия, которые существуют не у всех. Везде исключаются женщины, которые по своей природе предназначены к семейной жизни. Исключаются несовершеннолетние, так как они не в состоянии еще иметь зрелого суждения. Наконец, устраняются и неимущие, которые в государстве только числятся, а не весят; находясь в зависимости от других, они не могут иметь свободного голоса в общественных делах. Конечно, и здесь слишком далеко идут те, которые для участия в общественных делах требуют значительного имущества или поземельной собственности; но благоразумный законодатель вправе требовать от действительного гражданина, чтобы он честно и прилично содержался от своего ремесла**.

______________________

* Ibid. S. 377-380.
** Ibid. Absch. 8. S. 381-395.

______________________

В результате вся эта аргументация Круга сводится к требованиям умеренного либерализма. Но поставленный в таком виде вопрос с юридической почвы переносится на политическую, и тут нет причины принимать одно и отвергать другое. Если во имя государственной пользы могут быть установлены привилегии, то почему же не наследственное дворянство и не господствующее вероисповедание? Считать то и другое чистою случайностью - слишком поверхностно. Как скоро эти учреждения истекают из народной жизни, они могут быть точно так же правомерны, как и всякие другие.

Согласно с прежним своим учением, Круг первоначальное полновластие приписывает народу. Но эта покоящаяся в народе сумма сил, говорит он, есть, в сущности, только идея. Отдельные силы, которые совокупляются мысленно, в действительности разобщены и рассеяны по всему пространству государства. Без соединяющего их средоточия, без личности их связывающей, они не составляют живого целого. Это не более как тело без головы. Отсюда необходимость живого представителя власти, главы государства, или правителя, в отношении к которому остальные являются подданными*.

______________________

* Ibid. Absch. 10. S. 408-409.

______________________

Круг мог бы вывести отсюда, что рассеянным единицам нельзя приписать никакой власти, ибо тело без головы не может иметь притязания на господство. Но, как мы уже видели, тут в его теории оказывается существенный недостаток, недостаток, впрочем, чисто отвлеченный, ибо полновластие народа остается у него идеею без приложения. Как скоро власть перенесена на известное лицо, так народ теряет уже право брать ее назад. Если перенесение наследственно, то власть остается принадлежностью рода, пока он не прекратится. Круг признает, что и фактически установившаяся власть, как показывают бесчисленные примеры, может с течением времени сделаться правомерною. Основание здесь - опять-таки молчаливое согласие народа. Не следует только под именем народа разуметь одну чернь, и не надобно спрашивать, сколько требуется времени, чтобы неправомерная власть превратилась в правомерную. Это совершается постепенно и незаметно, так что никто не может указать тут границы*.

______________________

* Ibid. S. 411-414.

______________________

Если же, продолжает Круг, оставив точку зрения права, мы с точки зрения пользы спросим, какого рода перенесение власти лучше для государства, наследственное или выборное, то на этот вопрос нельзя дать безусловного ответа. Защитники выбора ссылаются на то, что при наследственном правлении власть подвержена случайностям и может попасть в дурные руки; но они забывают, что и выбор нередко возводит недостойных и притом сам сопряжен с большими опасностями, ибо он дает простор всем страстям и козням. С другой стороны, друзья наследственности утверждают, что это начало одно в состоянии установить в государстве прочный порядок; но и они забывают, что многие наследственные правительства падали и превращались в выборные. Тут все зависит от условий и отношений. Вообще, нет такого устройства, которое бы обеспечивало государству всегда наилучших правителей. Эта задача неразрешима, ибо способность зависит от личности, и случайность играет в человеческих делах слишком большую роль*.

______________________

* Ibid. S. 416-419.

______________________

Это не значит, однако, что нельзя поставить вопроса: каков наилучший образ правления? Но надобно различать просто лучший и относительно лучший. Не все, что теория признает совершенным, везде приложимо. Тут необходимо принять во внимание бесчисленное множество условий, временных и местных. Это - дело не теории, а практики. Поэтому вопрос об относительно лучшем государственном устройстве выходит из пределов науки. Вопрос же о наилучшем устройстве вообще сводится к тем условиям, которыми всего более обеспечивается господство юридического закона, ибо в этом состоит существенная цель государства. Наилучший образ правления тот, который наиболее правомерен, то есть тот, который всего более содействует охранению права.

С этой точки зрения автократическая монархия не может быть признана идеалом государственного устройства. Ибо если неограниченный властитель не превосходит всех подчиненных способностями и добродетелью, что вообще составляет весьма редкий случай, то злоупотребления власти, по вине ли самого правителя или его окружающих, почти неизбежны. Поэтому опыт показывает, что подобные монархии легко склоняются к деспотии. Они пригодны только для грубых народов, которые нуждаются в строгой дисциплине.

Еще менее соответствует идеальным требованиям автократическая полиархия, ибо здесь зло только усиливается. Если правители действуют заодно, то увеличивается общий гнет и вместо одного деспота являются многие. Если же они между собою враждуют, то государству грозит распадение.

Таким образом, при определении наилучшего образа правления автократизм вообще должен быть устранен. Остается синкретизм; но который: монархический или полиархический? Несомненно, первый, ибо полиархия, в какой бы форме она на являлась, непременно влечет за собою двоякое зло: она уменьшает значение власти и погружает государство в раздор. Поэтому всего лучше, когда во главе государства стоит единое лицо. Но так как неограниченная власть опасна для права, то требуются ограничения. Следовательно, синкретическая, или ограниченная, монархия должна быть признана за идеально лучший образ правления для образованных народов*.

______________________

* Ibid. Absch. 14. S. 467-472.

______________________

Как же должна быть устроена эта монархия, чтобы она могла соответствовать требованиям права? Круг излагает здесь известное уже нам учение о конституционной монархии, присовокупляя только, что относительно подробностей надобно сообразоваться с особенностями каждого государства. Общая форма для всех народов принадлежит, так же как и панацея от всех болезней, к области химер. Сама природа, установляя разнообразие в единстве, позаботилась о том, чтобы проекты такого рода оставались неприложимыми. Хотя в устройстве государств участвует свобода, но так как они всегда находятся под влиянием естественных условий, то каждое непременно имеет свои особенности*.

______________________

* Ibid. S. 483.

______________________

Отсюда ясно, что наилучшее государственное устройство составляет только идеал, к которому можно приближаться, но которого никогда нельзя достигнуть. Таков удел человечества. Притом самые совершенные учреждения остаются мертвою формою, если нет оживляющего их духа. Надобно, чтобы устройству соответствовало управление, а оно главным образом зависит от людей. Итак, в конце концов мы вступаем в область свободы, которая лежит вне всяких расчетов.

Предполагая, однако, существование доброй воли в правителях и гражданах, мы должны сказать, что непременное от нее требование состоит в постепенном усовершенствовании учреждений, то есть в приближении к такому порядку вещей, в котором возможно большая свобода граждан сочетается с возможно сильною деятельностью власти. Это и есть то, что следует разуметь под именем реформ. В них выражается не беспокойный дух новизны и еще менее страсть - к разрушению, а разумное убеждение, что при несовершенстве человеческих дел необходимо постепенное движение к лучшему и что в государственных учреждениях с постоянством должен соединяться и прогресс. Сильное и разумное правительство само всегда будет начинателем этого движения. Усматривая недостатки существующих учреждений, оно само позаботится об их устранении и о введении лучшего порядка. Поэтому и говорят, что преобразования должны совершаться сверху. Побуждение может исходить и снизу; проницательные граждане могут обращать внимание правительства на существующие недостатки. Но законный путь всегда предполагает инициативу правительства. Если же правительство не исполняет своей задачи, то обыкновенным результатом бывает движение снизу. Вместо реформ наступает революция.

В этих переворотах невозможно видеть только проявление дурных сторон человеческой природы. Революции бывали во все времена; но история не представляет примера народа, который, имея хорошее правительство, стал бы без всякого повода предаваться духу возмущения. Нельзя приписывать эти перевороты и ложным учениям. Демократические учения существовали опять-таки во все времена, но не везде они находили восприимчивую почву. Истинная причина революций заключается в невыносимом гнете, который производит, наконец, взрыв. Там, где есть справедливое и доброжелательное правительство, нечего опасаться революции.

Нужно ли при этом ставить еще вопрос о праве народа производить революции? Теоретически этот вопрос неразрешим, ибо он заключает в себе противоречие. Без правительства нет правомерного порядка вещей, а потому не может быть и права уничтожить этот порядок. Если рассматривать это как право необходимой обороны, что делает и сам Галлер, то и здесь никогда нельзя решить, действительно ли такая оборона была необходима? Практически же этот вопрос тысячу раз разрешался сам собою. Когда гнет достигал такой степени, что для большинства граждан он становился невыносим, то, доведенные до отчаяния, они хватались за всякое средство, чтобы выйти из этого положения. Но горе народу, которому приходится ставить себе такого рода вопрос!*

______________________

* Ibid. Absch. 15. S. 484-494.

______________________

Мы видим, что в результате Круг становится на точку зрения весьма умеренного либерализма. Он начал с опровержения Ансильона, но чем более он жил, тем более он приближался к воззрениям последнего. К концу своего поприща ему пришлось ратовать против ложных либералов, так же как он в начале ратовал против реакционеров. Июльская революция дала сильный толчок европейскому либерализму и многих кинула в крайность, не только во Франции, но и в Германии. Круга это возмущало. "Всякая крайность, - говорит он, - противна моей природе, где бы и как бы она ни являлась"*. В обличение этих стремлений он в 1832 г. написал статью под заглавием "Ложный либерализм нашего времени" ("Der falsche Liberalismus unserer Zeit").

______________________

* Krug W.Т. Der falsche Liberalismus unserer Zeit. Vorrede // Krug's gesammelte Sehriften. Bd V.

______________________

Он противопоставляет здесь начала истинного либерализма ложному. Истинный либерал всегда опирается на право, которое есть свобода в законных пределах. Поэтому он никогда не требует для себя большего, нежели для других. Ложный либерал, напротив, исходит от произвола и, не обинуясь, нарушает чужое право, как скоро оно ему мешает. Для противников он требует всей строгости закона, а для себя и своих единомышленников - полнейшего снисхождения. Держась в пределах права, истинный либерал уважает законный порядок, зная, что он составляет лучшую охрану свободы. Ложный же либерал под именем свободы разумеет необузданность и всегда готов ниспровергнуть законный порядок. Истинный либерал прежде всего - друг мира; он желает, чтобы каждый народ управлялся так, как ему приходится по его нравам и понятиям. Ложный либерал, напротив, хочет навязывать всем свои мнения и всегда готов затеять войну во имя так называемых принципов. Истинный либерал не льстит ни князьям, ни народам, но тем и другим открыто говорит то, что он считает правдою. Ложный либерал бранит князей и льстит народу, доходя до пределов самого низкого раболепства. При этом под именем народа он отнюдь не разумеет все классы общества в совокупности. Аристократы выставляются врагами народа, а потому исключаются из его среды; аристократиею же называется не только наследственное дворянство, но и все, что возвышается над толпою, богатством, правами, образованием. Таким образом, для понятия о народе остается одна чернь, которой и поклоняются в погоне за популярностью. Далее, истинный либерал становится в оппозицию только для защиты истины и права. Ложный же либерал всегда находится в оппозиции; он восстает против всего, что только исходит от правительства. Единственная его цель - ослабить правительство или поставить его в затруднение, а на средства он неразборчив. Истинный либерал хочет законной свободы печати, без предварительной цензуры, но с ответственностью перед судом. Ложный либерал возмущается против всякой ответственности; он требует для себя неограниченной свободы печатать все, что ему угодно, бранить всех сколько угодно, и только сочинения противников он готов уничтожать всеми средствами. Истинный либерал желает реформ, ложный либерал стремится к революции. Все преобразования кажутся ему слишком медленными; он все хочет перевернуть зараз. Наконец, истинный либерал во всем знает меру; ложный же либерализм всегда бросается в крайности. Всего противнее ему середина, между тем как истинная середина, как ни трудно ее держаться, всегда должна составлять цель разумного человека, в особенности государственного. Ложные либералы выдают себя за людей движения; но движение - не все: нужна и устойчивость. Самое движение должно иметь цель и меру. Кто не умеет их соблюдать, кто всегда делает, или слишком много, или слишком мало, тот, по немецкой пословице, всегда останется дураком.

Все эти антитезы Круг подкрепляет многочисленными примерами из современных политических нравов. Нельзя не сказать, что эта меткая характеристика пригодна и для нашего времени.

В том же духе написана и другая брошюра "Об оппозиционных партиях в Германии и вне ее и об их отношениях к правительствам"*. Но эта последняя обличает весьма слабое развитие политической мысли. Круг восстает здесь против оппозиционных партий вообще и требует, чтобы критика касалась отдельных вопросов, а не смыкалась в систематическую оппозицию. Он в борьбе партий видит главное зло современных обществ. Между тем история конституционных учреждений доказывает, что правильное их действие возможно только с помощью этой борьбы. Партии составляют не только естественное последствие, но и необходимое условие свободной политической жизни.

______________________

* Krug W.Т. Ueber Oppositionspartien in und ausser Deutschland und ihr Verhalthiss zu den Regierungen // Krug's gesammelte Schtitten. Bd VI.

______________________

Круг сам принимал участие в прениях саксонских палат, установленных конституциею 1831 г. Но эта поздняя политическая деятельность в тесной среде не могла развить в нем государственного смысла. Он остался литератором, и на этом поприще играл в Германии значительную роль. С своею живою натурою он принимал участие во всем и писал статьи по разнообразным политическим вопросам, занимавшим умы того времени. В итоге он является одним из талантливых представителей немецкого либерализма десятых и двадцатых годов. Исходя из школы Канта, он внешнюю свободу связывал с внутреннею и в праве видел нравственное начало в обширном смысле. Поэтому крайности либерализма были ему чужды. Тем не менее одностороннее развитие юридической теории невыгодно отозвалось на его политическом учении: государство все-таки остается у него чисто юридическим установлением. Оттого в его воззрениях индивидуалистические начала преобладают, особенно в теоретическом построении первоначальных основ политической жизни. Это самая слабая сторона его учения. И если эти начала смягчаются у него в выводах, то смягчение нередко происходит в ущерб последовательности. Вообще, можно сказать, что Круг более замечателен как талантливый популяризатор либеральных идей, нежели как чистый теоретик. Во всяком случае, ему принадлежит почетное место в немецкой политической литературе.

Роттек

В еще более либеральном направлении, нежели Круг, развивал теорию права главный представитель немецкого либерализма в двадцатых годах нынешнего столетия Карл Роттек. Он откидывает уже все сдержки, проистекающие из законов органического развития обществ. Индивидуалистические начала выставляются им как безусловные требования разума. Главное его сочинение "Учебник рационального права и политических наук" ("Lehrbuch des Vernunftrechts und der Staatswissenschaften"), вышедшее в 1829 г., писано именно с целью противопоставить идеальные требования права историческому его развитию. Фактическое существование известной юридической нормы, говорит Роттек, не означает еще, что она справедлива. Невежество, насилие, случайность, закоренелые привычки нередко установляют юридические отношения, которые отнюдь не соответствуют истинным требованиям права. В действительности мы встречаем противоречащие друг другу законы; надобно знать, которые из них хороши и которые дурны, а для этого необходимо возвыситься над фактическими данными. Для обсуждения существующего нужно высшее мерило, которое мы можем найти только в разуме. Он один дает нам начала права в их чистоте; из него только мы можем узнать, что в существующих учреждениях правомерно и что неправомерно. Право есть разумная идея, а не произведение физических сил. Правомерным должно считаться не то, что совершается по законам природы, а то, что должно совершаться по законам разума. Притеснение, как бы оно ни объяснялось естественными условиями, никогда не может быть правомерным и всегда возмущает человеческую душу. Уважение можно оказывать только тому, что само по себе достойно уважения, а не случайному сбору человеческих постановлений. Поэтому равно следует отвергнуть как учение исторической школы, которая слепо придерживается существующего, так и фантастические построения натурфилософов, которые в праве и государстве видят органические проявления природы, а не произведения свободы и разума*.

______________________

* Rotteck К.W.R. Lehrbuch des Vernunftrechts und der Staatswissenschaften. Bd I. Allg. Einleitung. § 1,19, 20, 30.

______________________

Для вывода начал права Роттек не считает нужным отправляться от какой-нибудь готовой философской системы. Если бы, говорит он, для определения тех правил, которыми должен руководствоваться человек, требовалось предварительное решение высших вопросов, касающихся Бога и мира, то пришлось бы отказаться от задачи, ибо об этих вопросах до сих пор происходят между философами бесконечные споры. К счастью, это вовсе не нужно. Начала права сами по себе ясны для всякого непредубежденного ума; исследование их требует только приложения здравого человеческого смысла*. Несмотря, однако, на эти уверения, Роттек прямо черпает свои воззрения из системы Канта. Он упрекает великого мыслителя единственно в том, что как у него, так и у его последователей юридические начала недостаточно отделены от нравственных. В этом отношении Роттек ближе подходит к первоначальной теории Фихте; но у Фихте, по его мнению, все искажено неудобоваримою метафизикою, от которой надобно очистить философию права, для того чтобы сделать ее вразумительною для всех**.

______________________

* Ibid. Vorrede.
** Ibid. Allg. Einleitung. § 30.

______________________

Право, говорит Роттек, вытекает из свободы. Человеческая свобода двоякая: внутренняя и внешняя. Первая состоит не в самоопределении на основании нравственного закона, как думал Кант, а в возможности выбора между нравственными побуждениями и безнравственными, между добром и злом. Существо, которое не могло бы определяться иначе как по нравственному закону, действовало бы не свободно, а по необходимости. Нравственный закон составляет ограничение свободы. Он дан разумно-свободному существу именно для того, чтобы оно добровольно согласовало свою свободу с вечным порядком вселенной. Но возможность этого внутреннего выбора остается для человека непостижимою тайною. Внутренняя свобода не может быть доказана; в нее можно только верить, как в необходимое условие нравственного существования*.

______________________

* Ibid. § 3.

______________________

Совершенно иное дело - свобода внешняя, то есть возможность беспрепятственно действовать во внешнем мире. Это - начало опытное, доступное всем. В человеке есть стремление к возможно большему ее расширению, ибо в ней он находит свое счастье. Но на пути своем он встречает различные преграды как со стороны внешней природы, так и со стороны других людей. Первые устраняются силою по мере возможности. В этой области равновесие восстановляется естественными законами. Для устранения же препятствий со стороны людей естественные законы недостаточны. Стремления человека безграничны, а между тем у него нет, как у других животных, инстинкта, воздерживающего его от уничтожения себе подобных. Напротив, будучи одарен разумом, он изощряет свои силы и изобретает всевозможные средства, чтобы одолеть их в борьбе. Тут всеобщее взаимное истребление может быть предотвращено только высшим законом, законом разума. Как разумное существо человек, признавая свободу в себе, должен признать ее и в других. А так как внешняя свобода одного лица часто противоречит свободе другого, то необходим общий закон, ограничивающий обе и определяющий условия совместного их существования. Этот закон и есть право*.

______________________

* Ibid. § 4.

______________________

Таким образом, право - начало чисто формальное; оно состоит в устранении противоречия. Содержания действий оно не определяет, а установляет только равную для всех формальную свободу. Поэтому свобода и равенство не выводятся из права; они составляют самую его сущность. Правомерно то, что согласно с возможно большею свободою всех, неправомерно то, что противоречит этому началу. Основное начало права заключается в том, что каждый может делать все, что ему угодно, лишь бы этим не нарушалась свобода других. Отсюда ясно, что существо права заключается в дозволении. Оно ничего не предписывает, не налагает никаких обязанностей, а запрещает только мешать дозволенному. Юридическая обязанность (Schuldigkeit) составляет только последствие дозволения и имеет характер чисто отрицательный*. Этими чертами право существенно отличается от нравственности. Главные отличительные их признаки следующие: 1) правомерность поступка совершенно не касается нравственного его свойства; она означает только, что другой не должен мне в этом мешать. 2) Право дозволяет, нравственность предписывает или запрещает; первое выражает возможность, вторая - необходимость. Если иногда, в приложении к тому и другому, употребляются обратные формулы, то это можно приписать лишь неточности выражений. 3) Юридические законы в существе своем отрицательные; нравственные, напротив, в существе своем всегда положительные, ибо они требуют прежде всего доброго намерения. 4) Право обращается главным образом к лицу, облеченному правом, а к другим настолько, насколько они могут касаться первого; нравственность, напротив, обращается к тому лицу, на которое налагается обязанность. 5) Право имеет в виду только внешнее действие, нравственность - преимущественно внутреннее настроение. 6) Вследствие этого нравственность вся покоится на внутреннем убеждении действующего; обязанности каждого определяются его совестью. Праву, напротив, нет дела до совести; оно требует, чтобы никто не вторгался в чужую свободу, каково бы ни было его внутреннее убеждение. Поэтому 7) право сопровождается принуждением, тогда как нравственная обязанность никогда не может быть вынуждена. Этот признак считается иногда самым главным, но, в сущности, принуждение составляет только необходимое внешнее последствие права, а не выражает внутреннего его существа; последнее заключается в совместном существовании внешней свободы разумных лиц**.

______________________

* Ibid. § 5, 6.
** Ibid. § 11.

______________________

Таким образом, закон внешней свободы совершенно не зависим от свободы внутренней. Для того чтобы приписать человеку правоспособность, нет нужды признавать его нравственным существом; достаточно признать его существом разумным, то есть способным сознавать законы разума и следовать им*. А так как предписание практического разума состоит именно в нравственном законе, то ясно, что юридический закон нельзя считать выражением практического разума. Право есть сознаваемая разумом теоретическая истина, так же как математика; оно определяет единственный разумный способ совместного существования свободных лиц. Для того чтобы эта истина сделалась обязательною для человека, необходимы еще и другие условия. Отчасти она получает обязательную силу от нравственного закона, который предписывает соблюдение правомерного порядка. Но так как исполнение нравственного закона зависит исключительно от совести каждого, то подобная гарантия всегда недостаточна. Она имеет силу только для добрых, да и для тех единственно под условием взаимности. Для злых же, насколько они разумны, требуется нечто другое: собственный интерес побуждает их установить между собой такой порядок, в силу которого юридический закон прилагался бы принудительно, в видах всеобщего охранения свободы. Через это право получает внешний авторитет и становится положительным. Но это искусственное учреждение не следует смешивать с правом в собственном смысле. Последнее остается чисто разумным началом, независимым от какого бы то ни было внешнего авторитета**.

______________________

* Ibid. § 6. S. 27.
** Ibid. § 13.

______________________

Этими выводами определяется отношение чисто рационального права к положительному. Рациональное право одно для всех; в нем заключается все, что согласно с общею свободою, и из него исключается все, что ей противоречит*. Если бы все люди были разумны и справедливы, этих начал было бы достаточно для разрешения всех возможных столкновений. Но судья, избранный для решения спора, может заблуждаться или быть пристрастным. Отсюда необходимость более точных определений, которые дают правила для отдельных случаев. Кроме того, человеческие соглашения и законные власти могут установлять такого рода стеснения свободы, которые не полагаются рациональным правом, и эти постановления имеют силу, если они правомерны по форме и не противоречат рациональному праву по своему содержанию**. Наконец, нередко издаются и такие законы, которые прямо противоречат требованиям чистого права. Но подобные постановления не имеют обязательной силы, ибо они, по существу своему, выражают не право, а неправду. Никакое положительное или историческое право не может уничтожить данного мне природою права. Я всегда имею право протестовать и требовать восстановления правомерного состояния***. Рациональное право составляет, следовательно, высшее мерило всякого положительного права. Последнее имеет силу единственно настолько, насколько оно согласуется с первым; иначе оно остается простым фактом****.