Трактаты. Диалоги. Притчи. 13 страница

Пасха! «Востани, господи, да разсыплются врази́ твои, и да бежат вси ненавидящіи тебе!» Поднимайся, / 351 / возлюбленный Ізраилю, и ступай от силы в лучшую силу!

После победы Аморрейскія поднялися сыны Ізраилевы противу западов. Не мило стало то царю Валаку. «Вот, — говорит, — какіи-то новыи и дивныи люде из Египта выйшли и, по горам разливаясь, вышше гор поднялися. Что за чудо?» Посылает послы к волшебнику Валааму, чтоб истребить род божій. Пришли послы. Обявили цареву волю. «Хорошо! — сказал Валаам. — Предпочійте ж зде ночь сію».

Не напрасно, друг мой, не велит тебе ангел искать зде, Видишь, что в сем гнезде почивают враги рода божія.

Пасха! Пришли к Мойсею потомки Рувімовы и Гадовы. Просят, дабы он их не переводил на ту сторону Іордана для поселенія. Весьма-де по сію сторону земля скотопитателна, а у нас-де видь скот... Закричал на их Мойсей: «Братія ваша пойдут на брань. И вы ли сядете ту? И вскую развращаете сердце сынов Ізраилевых, чтоб не перейшли они на землю, юже дает господь им?». За сіе, что они хотели остаться зде, так разярился господь, что заклялся, дабы им не внійти в землю, обещанную / 352 / Ізраилю, кроме Халева да Іисуса Навина, называя зде остающихся людьми, ведущими добро и зло, каков, видно, был Адам, изганяемый из рая. Вот что наделало проклятое гнездо сіе: «зде!».

Пасха! «Если воведет тебе, — гово́рит божій Мойсей, — господь твой в находящуюся тамо за Іорданом, за путем \167\ западним землю, которая совсем разнится от египетскія, потому что она нагорняя и равная, а что еще лучше всего, очи господа бога твоего на ней от начала лета и до конца лета, то пожалуй! Пожалуй, пагубою погубите все языческое и тленное, даже до последняго волоса, кроме начатков и первéнцов от волов и овец ваших». «Да не сотворитé, — гово́рит, — тамо всех, елика вы тво́рите зде днесь, кійждо угодное пред собою. Не прійдосте бо до ныне в покой...» Так пожалуй же, друг мой, послушай Мойсея: не ищи зде, сиречь в пагубном языческом тленіи, возлюбленнаго человека, истиннаго мужа, друга, брата и ближняго твоего. Ищи его там, по ту сторону Іордана, за западним, за вечерним путем: не зде, не днесь, не ныне... Там-то он! Там сей начаток умершим и всему тленію. / 361 / А иначе облобызаешься с каким-то язычником.

Пасха! Безумный книжник Сомнас искал человека по сію сторону Іордана. Что же ему ангел господень Исаіа говорит? Вот что: «Что ты зде! И что тебе зде? Яко истесал еси зде гроб и сотворил еси себе на высоте гроб... Се ныне господь Саваоф извержет и сотрет мужа и отыймет утварь твою и венец твой славный и повержет тя в страну велику и безмерну, и тамо у́мреши...» Нещасный книжник! Читал пророков, искал человека, да попал на мертвеца и сам с ним пропал. Конечно ж, он искал меж посланниками царя Валака, на седалищи губителей и фізических волшебников, все во плоть и кровь обращающих. Посему-то вот что на таких говорит блаженный муж Іов: «Глаголют господеви: отступи он нас. Путей твоих видети не хощем... Будут же яко плевы пред ветром, или яко же прах... Да узрят очи его свое убіеніе... И той во гроб отнесен бысть и на гробищах побде. Усладися ему дробное каменіе потока». Кричит на таковых и другій ангел Міхеа: «Востани и пойди, яко несть тебе зде покой, / 362 / нечистоты ради. Истлесте тленіем...» «Видишь ли ты, — гово́рит к третему ангелу Іезекіи́лю господь, — видел ли еси, что сіи творят? Беззаконія велика дом Ізраилев творит зде, же удалятися от святынь моих...» О, беззаконное ты зде! Чего ты наделало? Отвело ты нас от живаго человека к мертвецам. От святаго мужа ко тленным болванам и чучелам. «Беззаконіе, — жалобно гово́рит он, — пяты моея обыйде мя». Ах! Подало́ ты нам пяту его проклятую, а не прекрасную его главу, да облобызает нас. Пяту мы одну видим, порожденіе зміино, блюдущее пяту.

«Вселятся, — гово́рит человек, — и скрыют...» Да скажи же, кто тебе скрыет, сокровище наше? Ах! Разве ты, отвещает, не видишь, сколько их в дому Ізраилевом? Во священном писаніи? И что они творят? Самы зде, во гробах, сидят и мене с собою туда же отаскивают, а я мертвецом никогда не \168\ бывал, кроме пяты моея. «Мнози борющіи мя с высоты». «Попраша мя врази́ мои» «Тіи пяту мою сохранят. Вселятся (зде) и скрыют воскресеніе мое».

Пасха! «Востани! Востани, Іерусалиме! Аз есмь! Аз есмь, / 371 / утешаяй тя! Разумей, кто то есть сый?»

«Идите враты моими, и путь сотворите людем моим, и каменіе, еже на пути, размещите...» «И се трус бысть велій! Ангел бо господень, сшед со небесе, приступль, отвали камень...»

«Зачем вы тут? Ищете человека?.. Несть зде! Воста!» «Скажи ж, умилосердись, где он?» Ответ: «Нет его в царстве сих мертвецов! Он всегда жив. Там его ищите, в царстве живых! И ныне что зде есте?»

Пасха! «Востани! Востани! Воскресни, Іерусалиме!» «И бысть егда бяше Іисус у Іерихона, воззрев очима своима, виде человека стояща пред ним...»

Вот видишь! Не напрасно ангел говорит: «Тамо его узрите!» Да где ж тамо? По ту сторону (слышь) Іордана, на святом уже месте, не на тленном. На земле нагорней, высокой, обетованной... Туда-то он воззрев, увидел человека. Познал и поклонился ему, владыке своему.

Пасха! «Востани! Востани, Сіоне!» «Истряси прах...» «Воззрев Авраам очима своима, виде место / 372 / издалече и рече отрокам своим: «Сидите зде со ослятом. Аз же и отрочищ пойдем доонде...» Видишь, что и Авраам, бросив все здешнее, нашел истиннаго человека на горе. To же, что тамо: и видев день его, возрадовася. Нелзя иметь очей лучших, как Авраамовы. Они одни видят овна, держимаго рогами в саде Савек.

Пасха! Рогами привязан к саду Савек. Что значит Савек? Савек значит хврастіе. Но может ли хврастіе стоять обонпол Іордана, пред лицем господним? Оно одно сожигается всесожженіем. Яко ничто же, а человек Ісаак цел, жив. Да и как ему не быть целому, когда сам бог защищает его? «...Ниже да сотвориши ему что...»

Видно ж, что он не есть хворост, за плечима оставшійся, о котором Исаіа:

«Се вси, яко хврастіе, огнем погорят».

А о противных сим хворостянам людях, тот же вот что: «Яко же, гово́рит, небо ново и земля нова, яже аз творю, пребывают предо мною: тако станет семя ваше и имя ваше...»

Сего ж то человека и Навін видел, стояща, не падающа, / 381 / но вечно пред лицем господним пребывающа. Пасха!

«Востани, востани, Іерусалиме!» Дал господь чудотворный жезл Мойсею. Посылает его на освобожденіе братіи своея из Египта. Велит Аарону встретить Мойсея. Где ж он стре- \169\чает? Вот где: «Иде и стрете его в горе божіей». «И целовастася оба».

По освобожденіи из Египта братіи ізраилскія желает видеть Мойсея тесть его Іофор. Взял дщерь свою, супругу Мойсееву, с двоима сынами, псуехал в пустыню. Пріехал. Донесли Мойсею.

О роде, благословенный богом вышним! Прямо подрались на гору Хорив.

«Изыйде же Мойсей в стретеніе тестю своему и поклонися ему, и целова его, и приветствоваша друг друга, и воведе их Мойсей в кущу». Пасха! Запрещает найстрожайше Мойсей, дабы мы, идуще от зде тамо, ничево из хворасту не заносили, называя все такое проклятіем, ідолом и преткновеніем на царском сем пути. «Воньми крепце, кричит, еже не ясти крове!.. да не снеси ю! Да благо / 382 / тебе будет и сынам твоим по тебе вовеки».

Однако ж несмысленный как древній, так и нынешній Ізраиль, часто ропщет на господа.

«И слыша господь и разгневася гневом, разгореся в нем огнь...» Начали желать египетских мяс. «Добро нам, — говорят, — было во Егіпте...» «Что вы это плутаете? Разве у господа, кроме языческих, не сыщется мяс?» И рече господь к Мойсею: «Еда рука господня не довольна будет? Ныне уразумееши, аще постигнет тя слово мое или ни?».

Часто и наша несмысленная косность в сердце говорит и ропщет на господа. Тьфу! Можно ль, чтоб был человек без плоти, крови и костей? Тьфу! Что се? Вот гордый и нечувственный хворо́ст!..

Востани, пробудися, Сіоне! Что ты плетешь! Кто твою землю трогает? Пущай она так будет, как есть! Дай только господь тебе благословенное свое благословеніе, как Исаіа гово́рит: «А земля твоя вкупе с новою насéли́тся» (гл. 62).

Одно только то знай, что ты лжа и суета и пустота с одною твоею землею, не приняв во основаніе земли божія. Для того там же говорится сіе: «Несть вам подобен, аще исправиши и сотвориши, Іерусалиме, / 391 / радованіе на земле». Ты только старайся, чтоб из твоей лживой земли блéснула правда божія. Молися, чтоб постигл тебе блаженный оный третій, пресветлейшаго воскресенія день, в коем земля богом износит быліе травное. Разве думаеш, что твоя только земля одна, а другая в ней быть не может? Так оставайся ж здесь при твоей! Кушай ее со зміем проклятым, жери вся дни живота твоего, без живота божія, без жизни вечныя, — если мнишь и говориш в сердце твоем, что у господа нет своея ни земли, ни плоти, ни крови, ни кости, ничево... Не услышиш же всеблаженнаго гласа сего: «Се ныне кость от костей моих!». \170\

«Востани! Востани, Іерусалиме! Слушай ухом другим о другой плоти! Слышиш ли: «И процвете плоть моя»? Слышиш ли о других костях: «Возрадуются кости смиренныя»? «Не утаися кость моя от тебе, юже сотворил еси в тайне». Слушай Соломона: «Исцеленіе костям твоим». Во еврейской бібліи: «Приложеніе, разумей, новых к старым». Слушай Исаіи! «Кости твоя прозябнут, яко трава, и разботеют, и наследят роды родов...» / 392 / Видиш ли? кости сія не те суть, что разсыпаются при аде. Они пред лицем божіим суть. И сіе-то есть тамо.

«И бысть глас, — кричит Іезекіи́л, — внегда ми пророчествовати. И се трус! И совокупляхуся кости: кость к кости, каяждо к составу своему. И видех, и се быша им жилы, и плоть растяше». Чти следующее в главе 37-й. Ба! Что се за новый род по горам твоим? По ветхим удам твоим и членам? Сверх горестныя тленности твоея? Не сіе ли есть приложеніе? Не приложеніе ли живота к мертвенности твоей? А ко гробу твоему воскресенія? Не новое ли сотвореніе оное? «Сотворю, и кто превратит?»

Не утвержденіе ли оное? «Се аз уготовляю тебе анфракс, камень твой, и на основаніе твое сапфир.., и правдою возградишися...»

Слушай же и разумей ныне, что не вздор тебе плетет Іои́л, но благовестит тебе сей Орфей. Воскресеніе, вот: «Яко же утро, разліются по горам людіе мнози и крепцы. Подобны им не быша от века...» «Яко же рай сладости, земля пред лицем его. А яже созади, (та) поле пагубы...» / 401 / «Яко же вид коньскій, вид их...» «Яко же глас колесниц, на верхи гор востекут...» «Яко же борцы потекут, и яко же мужи храбры, взыйдут на ограды... И кійждо от брата своего не отступит». Града имутся, и на забрала востекут, и на храмины взлезут, и оконцами внійдут, яко же татіе...» «Вострубите трубою! Проповедите целбу...» А ты боишься целбы? Так пусти ж их на твою землю, сей божій род. Не будь Валаком! Пожалуй, не опасайся! Они всяк у своего брата займут квартеру половинную, без всякой обиды. «Дух господень на мне!» Дати плачущим славу Сіона, на место пепела. Что ж се за обида? Прійми, бедный, славу вместо грязи!

«И созиждут сынове инородныи стены твоя...» «И на место меди принесу ти злато». «И на место железа принесу ти сребро». «И на место древес принесу ти медь. / 402 / И на место каменія — железо». «Отверзу гробы ваши и изведу вас...» «Сице землю свою вторыцею наследят, и веселіе вечное над главою их».

«Светися, светися, Іерусалиме! Се тма покрыла землю, и мрак на языках! На тебе же явился господь, и слава его на тебе узреся». \171\

«Да лобжет мя оі лобзаній уст своих!»

Эродій воскресну вéсну возблаговестив, поднялся, и совокуплясь с вороном, не престали петь сію песнь: «Се аз с вами есмь во вся дни! До скончанія века! Аминь!»

Проч уступай, проч!

Печалная ноч!

Сонце всходит,

Свет воводит,

Свет воводит,

Радость ро́дит.

Проч уступай, проч!

Потопная ноч!

Конец. \172\

ПЕРЕКЛАДИ

/ 35/521 /

ПЕРЕКЛАДИ ОДА

(Iesuitae Sidronii Hosii) 1

OCHOBAHIE ОДЫ

Живет и среде молвы уединеніе

Друг мой Георгій! А Когда любиш жить во уединенных и спокойных мыслях, то нет тебе нужды забро́дить в дремучіе леса и крыться от гостей в пустых и диких удоліях.

Не угадал тот, кто верит, будьто печаль не найдет нас в горах и пропастех земных. Ах! Пустыня не довлеет сама собою преградить путь в душу нашу мыслям безпокойным.

Вот! Тот один сам себе живет и сам с собою прямо дружит и ползуется, кого не мучит страх и прихоть, а возшедшой в горняя со тщаиіем души его ни подлая грусть, ни рабская несытость застрелить не может.

Таков и среде городской молвы сыщет тишину безмолвную, находясь всегда сам своим обладателем. Он, всегда городских и домашних / 35/522 / мятежей убегая, и сам своего затейнаго сердца удалился.

Пускай он проживает среде кипящих житейских волн и среде лютых военных громов! Пускай шатается вблизи ярость и гнев с кровожадными мечами!

Но он безпристрастно взирает на грозныя салдатскія лица с брязком их и, видя в своих околичностях оружейныя молніи, шум паденія государств слышит безбоязненно.

Не завидит победам, от восток до запад власть простирающим, ведая, что обладатель, зделався слугою для множайших, бывает рабом сердечных своих подлостей.

Земное царство есть держать скипетр, пасущій свирепеющія народы, и блистать на престоле в драгоценном венце пред покаряющимися язы́ки.

А царство небесное есть взойти на Сіон и жить превосходнее и вышше подлости мятежных прихотей. Сія есть божественная победа, дивное торжество, прямой / 33/531 / мир и уединеніе для всех.

А Georgius iste fuit quispiam episcopus amicus Sidronio. Vixit uterque praeterito saeculo. Ferrum graece Σίδερον. Audi jocum! Ergo sartagini cognatus... est 2. [Георгій був єпіскопом і другом Сідронія. Жили обидва в минулому віці. Залізо по-грецьки — Σίδερον. Зрозумій жарт. Отже, він споріднений зі Сковородою (лат.)]. Прим. автора. \175\

Одна вышняя премудрость, обладает неукротимыми зверьми, плотскія воли стремленіями. Она дарует душв тишину, не получаемую и всемірными лаврами.

Сего сокровища не ищи вне себе. Уединеніе — внутрь тебе, покой в сердце твоем: отрежь и убій, попери волю твою буйную, иначе хоть покори всю вселенную, не сыщеш.

Сей прямой и блаженный покой живет и в городских жилищах. Он ни от случая, ни от места не зависит. Не заключен в мызах ни в веселительных вертоградах, не привязан к прекрасным веселых рек берегам ни к райским поморским холмам.

Горняя мудрость есть в мыслях наших то, что солнце. Телесное око наше ночным мраком и пасмурными стужами затмевается. Но сіе недремлющее вселенныя око и неугасающая лампада при своем есть всегда сіяніи.

Скажи мне, страждет ли сонце тогда 3, когда море восходит и бесится, когда чернеет тучами и ярится / 33/532 / бурями наш воздух, когда ревут громы, а молніи трясут землею?

Пускай юг клокощет и изблевает тучи! Пускай север стреляет льдяною дробью! А прекрасное лице солнца превыспренно там, где чин чистых звезд блистает.

Не безпокоят света его ни снеги, ни грады. Смеется бурным вихрам и воздушным бешенствам, сіяя на присносветлом ефире вышше всьх туч и духов поднебесных.

Так-то пустынею и человек просвещенный наслаждается. Он всегда имеет случай жить при одном себе и при боге в покое. А когда молчит, тогда сам с собою беседует, возвысився сердцем вышше всей тлени, и своей.

Τέλος. / 34/542 /

ANTISTROPHE, СИРеЧЬ ПРОТИВНОЕ ОСНОВАНИЕ ОДЫ:

Живет и среде уединенія молва

Что пользы бежать от городской молвы в отдаленныя леса за житіем уединенным? Знай, что поколь не сыщеш покоя в пещерах сердца твоего, не найдеш его в лесах.

Ведай, что всякія места имеют свои безпокойности. Туда же вслед за хозяином поволочется толпа едких и грустных дум, червь мучительных мыслей, хоть изволит он сухим путем, хоть морским шествовать. \176\

Сіи крилатые злые духи постигнут тебе в самом недре африканских и на лоне азіатских удолій, не спрятаешся от них с горскими татарами на высотах гор Кавказских и Персидских.

Не уйдіош от ловких кохтей их ни аглицкими бегунами, ни манежным лошаком, ни почтовою коляскою, ни многокрилатым пакетботом. / 35/551 /

Славный учитель Іеро́ним скрылся от Рима в пещере Вифлеемской. Но как сам себе в совести боялся, казалось, будьто и здесь шумлят в ушах его римскіе карневалы и дамскіе танцы.

«Прощай, Рим! Я прочь от тебе бегу, — садясь в корабль, говорит: — здравствуйте, святая горы сирскія!» Но немилосердный Рим за сим богословом со всеми страстьми вслед погнался.

Наконец, привел его бог к глухой его и немой пещере. «Радуйся, вертепе вифлеемскій! — вскричал богослов, — здравствуй, о пристанище, о верная гавань плаванія моего!»

«Прійми мене страннаго, волнующагося бурею и истомленнаго сухопутством, распростри тихое и безмолвное недро твое кораблю моему, будь обуреванію моєму венец и шабаш!

Здесь я бросил надежной якор. Не вырвет его ни одна ярость морская и не оторвет канатов кипящая бурею пучина, при сей гавани судно мое обуздавающих. / 35/552 /

О вертепе! Сладкое жилище мира и спокойствія, вместилище целомудрія и страха божія! Сіи спутницы мои, сіи добродетели разве не могут мене зделать спокойным?

Будь ты, о пещера, моей тишины столица! В тебе я стану жить, сам себе господин и повелитель. В тебе я найду, чего найтить нелзя в царских чертогах и позлащенных палатах».

Такою надеждою нещасный тщетно ласкал себе, обещая спокойство. Душа его страстью, как рыбка удкою, назад в Рим поволочена и вержена во внутренній городскій мятеж.

Что делать? Повергся телом ниц на жосткой и студеной пол в пещере, обливаясь слезами, что молитва его не дошла к престолу вышняго и что желаніе уничтожено его.

Рыданія и вопля жалостнаго весь вертеп наполнился, орошен молящагося слезами. Но мечтаній римских, будьто увязшей в душу удки, ни слезы, ни жалобы не могут исторгнуть.

Схватя уломок каменный, бьется в обнаженную грудь, вы-\177\гнать из оной едкую грусть стараясь, обвесил, как в вавилонской плени, на сучьях червленную свою мантію. / 34/541 /

Кровью краснеет, ах, поранена частыми ударами грудь! Но Рим, хоть отдаленный, влечет тысячу раз сердце его в средину своих пированій и дамских плясаній.

Беглые 4 взоры, нежные глаза женскіе, шуточныя улыбки, щоголные башмачки, розовые чулки часто поневоле сердечным его очам представляются в темной яски́не.

Бедная пища была его: лесные плоды, дикіе фрукты, суровые ягоды, терпкіе овощи, что только могло попадаться ему в жостких кустарниках, в терновниках и в стропотных пропастех.

Запустелые волоса, бледное лицо, впадшіе под лоб очи — все сіе изображало изсохшую и измученную харю, с одних костей и кожи состоящую, словом, муміа, или скелет А.

Но при всем том Рим не отвязался от него. Нахально день и ночь плачущаго воображеніями безпокоит. Врезанный в сердце портрет Рима столько же, как и сам город, уязвлял его.

Конец 8. / /

А Σκέλετον — cadaver sine carne. Sic nobis pingi mortis imago solet. Hanc odarn non transtuli, sed sum interpretatus. Translator verbum verbo tanquam dentem pro dente, reponit, at interpres veluti gratiosa nutrix, commansum cibum et elicitum sententiae succum in os inserit alumno suo. Exemplum: Sese major et orbe. — «Вознесся вышше всей тлени, и своей». Fugere se ipsum — «убегти страстей», «попрать волю свою». Exemplum 3-tium: Parturiunt montes... — «Славны бубны за горами, а вблизи лукошко». Или: «Стучит, гремит, — что ли то — Кобылья мертва голова бежит». Или: «Высоко летела, да недалеко села». Или: «Пшик! то есть начал ковать лемеш, наконец только загартовался: пшик! пшик!» Latine ita habet:

Sic sua gaudet sapiens quiete,

Seque tranquillus fruitur deoque

Et silens dicit sibi multa sese

Major et orbe.

[Скелет — труп без плоті. Так у нас за звичаєм малюють образ смерті. Цю оду я не переклав, а витлумачив. Перекладач ставить слово замість слова, як зуб замість зуба, а тлумач, як ніжна годувальниця, кладе в рот своєму годованцеві розжований хліб і сік мудрості. Наприклад: Sese major ipsum — «Вознесся вышше всей тлени, и своей». Fugere se ipsum — «Убегай страстей», «попрать волю свою».

Приклад 3-й: Parturiunt montes — «Славны бубны за горами, а вблизи лукошко». Или... По-латині так:

Так мудрий насолоджується своїм спокоєм,

Задовольняється, спокійний, собою і богом,

І, мовчазний, говорить собі багато,

Ставши вище від себе і світу (лат.)].

Seque tranquillus... sic poterat verti melius: Он всег[да] им[ел] слу[чай] наслаждаться собою и богом. Прим автора 5. \178\

/ 11 /

ЦІЦЕРОН О СТАРОСТИ

ЕГО ВЫСОКОРОДІЮ МИЛОСТИВОМУ ГОСУДАРЮ СТЕПАНУ ИВАНОВИЧУ ГОСПОДИИУ ПОЛКОВНИКУ ТЕВЯШОВУ

Милостивый государь!

Как только стану читать книжечку Цицеронову «О старости», вдруг открывается мне театр древнейших римских времен, а на нем представляется, например, Камиллус, Корунканіус, Куріус и протчіи таковыи. Признаюся, что позорищем сих добротою сіяющих сердец пленяется мое душевное око, и прихожу в понятіе, что нет ничего ни любезнее, ни приманчивее, как добродушіе. Не могу довольно надивиться, каким образом они могли быть просты, но поважны; грубы, но дружелюбны; вспылчивы, но не злобивы; ласковы, но не лукавы; сильны, но справедливы; победительны, но милосерды; властительны, но безкористолюбны; немного учены, но благоразумны; разумны, но безковарны; великолепны, но щедры; фастуны, но не лгуны; стяжательны, но не обидливы спорники, но не правдоненавистники; склонны к заблужденію, но не желатели его; защитники греха, но поколе лести его не узнали; честолюбцы и славолюбцы, но безпритворны и не мартышки; изобильны, но не сластолюбцы и не нежныи трудолюбцы; не христіане, но любители безсмертія. Не могу себе уверить, чтоб не касалось до их следующее слово Христово: «Иже несть на вы, по вас есть...» Принужден сказать с Павлом: «Или / 12 / іудеев токмо бог, а не и языков?» Ей, и языков. Скажу то же, что о капитане Корниліи сказал Петр: «По истине разумеваю, яко не на лица зрит бог, но во всяком языце бояйся его и делаяй правду пріятен ему есть...» Се-то те овцы, находящіяся не от двора сего Христова: «И мужи пророчествовавшіи не при скиніи свиденія». Однако ж пишется: «И препочи на них дух, и сіи быша от вписанных, и пророчествоваша». Не запрещает им Мойсей, хотя о сем просит его Навин, и Христос говорит: «Не браните». А хотя каждый народ и фамилія, будто пшеница, час от часу делается отродком от своих предков, однак помянутыя апостоли, многим народам благовестившіи слово истины и испытавшіи качества сердец их, временную жизнь свою кончить благоволили в Риме. Видно, что они и в свои времена конечно нечтось еще застали в сердцах римских древняго от предков их праводушія.

Впротчем, когда сим театрам веселюся, нельзя чтоб не взойшол мне на мысль некій муж нашего века, не по крови и плоти, но по сердцу вышепомянутым сроден. Я его по телесной внешности не видал. Но сердце его может ли укрытися от душевнаго зрителей ока и в самые древнейшіи вре- \179\мена проницающаго? Внутреннему на внутреннюю безтелесность смотрящему взору ни время, ни горы, ни реки препятствовать не могут. Сей муж есть покойный Вашего высокородія родитель. И сія-то причина заохотила меня поднесть сію книжечку, протолкованную здешним наречіем, в то время, как пользовался я спокойным уединеніем в доме Вашем. А переведены не слова ея, но мыслы. Она зделана разговором. Старик Катон ведет разговор, находясь / 21 / в нем главною персоною. Он говорит просто, но твердо. Его речь дышет высокими мыслями, хотя не накрашена блядословіем. И не челюстами, ниже наружными устами А воздух бьет, как афиняне, но сердцем и грудью говорит римлянин, поражая востреем духа в самую душевную точку, и оставляя в ней язвительное чувство, будто пчела жало. Знать-то такова речь, какова жизнь, а жизнь такова, каково сердце. Жизнь есть плодоносное дерево, от добраго сердечнаго зерна раждающееся. А речь есть зерцалом сердца. Ни один источник в чистоте своей не покажет телесной фігуры столько живо, сколько ясно душевное лице изображается в откровенных водах речи. Сердце же человеческое есть точным в человеке человеком, находясь главою и существом его, как свидетелствует бібліа. И совершенно человека видит тот, кто видит сердце его. Пріймите ж Ваше высокородіе речь Катонову, как портрет, высокіи сердца представляющій. Подношу оной отцу в сьще его. Безщетное различие имеет бренное тело. Что же надлежит до сердец: «Несть іудей, ни еллин... Вси бо вы едино есть во Христе».

Вашего высокородія

милостиваго государя

усерднейшій слуга,

студент Григорій Сковорода

А Устами. Alluditur ad id quod Athenis dictum est de Catone. Dictum autem est taie: athenienses faucibus, romanos pectore loqui idem, sed oravit graece σεμνός. [Це співзвучне з тим, що в Афінах сказано про Катона. А сказано таке: афіняни устами, а римляни серцем говорять тe саме, але він говорив по-грецьки достойно]. Прим. автора.

/ 31 /

ПЕРЕВОД ИЗ КНИГ РИМСКАГО СЕНАТОРА МАРКА ЦІЦЕРОНА «О СТАРОСТИ»

Он сію книжку посвятил другу своему кавалеру Аттику, до котораго пишет следующее предисловіе:

Любезный Тит!

Чем ты мне заплатиш, если полечу твою печаль, которая жжет и мятежит сердце твое? Позволь мне, любезный друг, отозваться к тебе теми словами, которыми утешает в ссылке \180\ сенатора Тіта Фламіана старинный наш пророк Енніус, не богатством, но добродушіем славный. Хотя совершенно знаю, что в тебе печаль не так сильно действует, как в помянутом сенаторе. Великодушное твое сердце довольно мне известное. И понимаю, что ты не точію одно имя для твоей фамиліи из афінскаго народа, но и самое их человеколюбіе и твердое разсужденіе вынес с собою. Однако ж подумываю, что общая наша печаль сильняе иногда действует в твоем, нежели в моем сердце. Но когда ей пособить гаразда трудняе, то оставим ее на иное время. А теперь я заблагоразсудил написать к тебе нечто о старости с тем умыслом, дабы облегчить обоих нас от тяжести ея. Сія тяжесть мне обща с тобою, / 32 / потому что старость почти уже на нашей шеи сидит, по крайней мере, недалече за плечима. И хотя мне гаразда известно, что ты как прочіи тяжести, так и сію разумно и вскромно сносить умееш, однак в самое то время, как я намеревал нечто написать о старости, ты моим попадался мыслям, и тебе они удостоили вместе со мною пользоваться сею моею услугою. Поверь мне, с такою я сладостію сочинял сію книжку, что она все горести моей старости отерла, зделав ея милою и пріятною. Признаймося ж, что никогда у нас не сыщется довольно похвал для премудрости. У сей достохвальной госпожи, если кто служит, таковому вся жизнь зделаться может сносною. Много я уже и говорил, и впред говорить стану о другой матеріи. Но сіе сочиненіе с особенным прошу принять усердіем. Я зделал сіе разговором, а беседующею персоною вывел не из каких древних баснословных стариков, но природнаго нашего старика Катона, дабы реч моя тем самым имела важности больше. С Катоном разговаривают еще две персоны, удивляясь, что он старость толь великодушно сносит. Впротчем, естли тебе покажется, что Катон в моем разговоре искуснее размышляет, нежели в собственных своих сочиненіях, то прошу тое положить нащет греческаго языка, к которому все знают, что он был превеликій в старости охотник. Больше продолжать не хочу. Вот тотчас все мое о старости мненіе Катоновою речью откроется. / 41 /

РАЗГОВОР О СТАРОСТИ

Беседующіе лица: Катон, Леліус, Сціпіон

Сціпіон. Мы оба удивляемся часто премудрым твоим во всем поступкам, батюшка наш. Но всего нам удивителнее смотреть на то, что твоя старость никогда не была для тебе тяжелою, которая для протчих стариков горестною и неудобоносимою кажется горою.

Катон. Вы, дети, удивляетесь такому делу, которое, по моему мненію, не великой трудности стоит. А вот причина: \181\ естли кто истиннаго своего щастія внутрь себе и в тайностях сердца своего не ищет и не имеет, таковому и молодой век тяжестен. А одаренный сим истинным добром никогда не ропщет на добропорядочныи и непреоборимыи законы естественныи. Таков закон есть, во-первых, старость. Всяк ея дождать желает, а получив / 42 / ея, жалуется. Таковое-то наше непостоянное дурачество. Ах! — говорят, — мы и не усмотрели, как состарелись! Первее то разсудить, кто их принуждает ошибаться? Ошибка их в том состоит, будто старость за молодостію на гаразда скорейшем жеребце поспешает, нежели молодость за детскими летами. Другое то, естли бы они дожили не до 80, но до 800 лет. Скажи, пожалуй, чем бы их старость легче зделалась? Слово в слово и в то время долгоденствіе минуется, оставив глупаго старика без всякаго утешенія. Итак, естли вам моя мудрость удивительна (дай бог, чтоб вы не ошиблись, а я бы достоин был прозываться мудрым), в сем она состоит: что я естественным уставам, как самому богу, повинуюсь и не противлюсь. Да и не могу никогда поверить, будто бы природа, не рачительный промысл об окончаніи нашей жизни имела, распорядив хорошо одну только молодость с отроческим возрастом. В сем бы она подобна была неискусному комедій сочинителю, который крайняго попеченія не прилагает о последнем действіи, дабы тем вся его басня казалась хорошею. Да и нельзя ж без тово, чтоб не быть какому ни есть окончанію. Мы тое ж самое видим на плодах лесных и полевых, время и зрелость делает их дряхлыми и слабыми. И о сем мудрому человеку тужить не должно, а иначе будет он из числа тех исполинов, которыи противу бога войну имеют. / 51 /

Леліус. Да ты ж нас весма одолжиш, батюшка, естли преждевременно нас наставишь, каким образом нам поступать в сих тяжестных летах? По крайней мере надеемся и мы когдась быть стариками.