Трактаты. Диалоги. Притчи. 15 страница

Осталась четвертая вина невинной старости, а именно, будьто старики тужат и кручинятся тем, что недалече от смерти. И действително так, что недалече она от них. Ах! подлинно нещастный старик, который столько времени прожил, а не мог в тое понятіе войтить, что смерть никакого в себе бедствія не имеет. Она если совсем человека лишает бытія, то никак не должна нам казаться страшною. Если ж одну только тленную плоть отнимает, то она любви достойна за то, что делает нас безсмертными. А больше в ней сыскать нечево. Чево ж мне ея бояться, если она, меня лишив бытія, лишит всех чувств в мученіях, или еще и блаженным зделает? Да и между самыми молодыми людьми где сыскать такого дурака, которой бы был совершенно уверен, что он проживет до вечера? Да они ж еще гаразда больше случаев смертных имеют, нежели мы. Молодой человек скорее попадается в болезнь, и болезнь его всегда опаснее, и лечить его тяжелее. По сей-то причине и к старости весьма немногіи \197\ / 202 / доживают. Сіи случаи довольно показывают, что их жизнь не очень обережна. Да и нельзя иначе. Потому, что ум, толк и совет не в молодых, но в старых сердцах обитает. И если бы стариков не было, никакого бы в свете не было ни общества, ни гражданства. Но возвратимся к наступающей смерти. Если в сем нас старость ужасно обижает, так видите ж, что и самая молодость ведет за собою смерть. Дознал я сіе как в любезнейшем моем сыне, так и в братьях твоих Сціпіонах, которых высокіи чины дожидали, что смерть каждому возрасту есть общая. По крайней-де мере молодый человек может надеяться долгой жизни. Так в сем же то и безтолковщина состоит: почитать за правду лож, а сомненіе за твердость. Но старик-де не имеет уже чего и надеяться. Правда, тем же то он и лучше молодого. Тот надеется, а сей уже получил. Тот желает долго жить, а сей долго жил. А если по истине разсудить, то какая может быть долгота и в целом нашем веку? Постав сюда самой должайшій век, посмотрим на короля Тартешскаго. Сей, как свидетелствует исторія, 80 лет царствовал, а жил 120. Но мне все то кажется нимало долгим, что конец свой имеет и прекращается. Прекращеніе уничтожает все-на-все прошедшее, а для человека остается одно то, что он добродушіем и честными делами пріобрел. Протекают, конечно, и часы, и дни, и месяцы, и годы невозвратно, и что вдаль будет неизвестно. Между тем, всяк долготою житія своего / 211 / должен быть доволен. А естли желает добрым своей жизни актором показаться, не нужда такому целую переигрывать комедію: только бы тое лицо, в котором на театр виходит, с удачностью представил. Так же слово в слово и щастіе наше не в том лежит, чтоб до самого шабаша жизнь пережить. Самая краткая жизнь довольна для честности. А если пройтить доведется в познейшіи лета, скорбеть не должно, так как разумный землемер не тужит, что после весенной пріятности последовало лето и осень. Молодость похожа на весну. Она обещает будущія плоды, а осталное время для собиранія их. Плод же для старости есть, как уже я сказал, вечная в совести запись прежняго честнаго житія нашего. Впрочем все то почитать должно за полезное, что бог необходимо уставил для человека. А что ж уже столько необходимо, как последующая старости смерть? Сей божій закон смертію молодых людей будьто несколько нарушается, и смерть их похожа, мне кажется, на то, когда пожар силный заливают водою. А старостная смерть подобна свече догорелой, которая сама собою угасает. И как яблока силою отрывают, если не дозрелы, а дозрелыи сами отпадают, так и смерть с людьми поступает. Ах смерть! Она мне толь пріятна, что чем ближе к ней подхожу, кажется помалу виден становится берег, отверзающій / 212 / сладкое свое недро для \198\ моего по долговременном мореплаваніи вспокоенія. Старость, сколько ей жить, точнаго предела не имеет, а жить в ней хорошо потоль, поколь можно управлять дело свое, между тем взирать спокойным оком на смерть. По сей-то причине старик дерзновеннее молодца и храбрее. Афинской тиран спросил Солона: «В какую ты надежду власти моей противишься?» «Надежда моя, — отвечал Солон, — старость». Но наилучшій есть жизни конец в.то время, когда природа то, что связала, сама разрешает человека при полном еще уме и при целых чувствах. И как корабль или горницу легко может разстроить тот, кто строил, так и при разлученіи от тела, не вдруг разорвать можно то, что вновь склеенно, а застарелое легко. Затем-то старики не очень должны ганяться жадно за остатком своих дней, да и не бросать же без причины. Не велит Питагор выходить из телеснаго нашего замка без повеленія от военачалника, разумей бога. Надпись на гробе Солоновом то значит, что пріятно ему то, когда ево смерть друзья оплакивают: думаю потому, что хочет остаться у своих в любви. Но чуть ли не лучше наш говорит Енніус: «Не желаю-де я ни от кого сей чести, чтоб при моем погребеніи плакать». По его мненію, не слез достойна смерть, оттворяющая нам путь к безсмертію. Впрочем, в самой той минуте, как человек кончится, хотя несколько и чувствует, но чувство сіе не надолго, а паче у старика. По смерти следует особливо блаженное / 221 / чувство, но в сем мы должны из молодых лет ламать себе, чтоб смерти не бояться, а иначе никак нелзя быть спокойным. Неотменно смерть прійдет, да того-то не знаем сего дня или завтра. Так надобно ли горшаго мученія, как бояться ежеденнаго ея нападенія? А сломить себе к тому, чтоб не бояться, не горазда кажется трудность велика. Не воспоминая великих нашего Рима толь многих светил, будто вне тела находившихся и пожерших жизнь за благополучіе сограждан с великою ревностію, одно то скажу, что и самыи наши легеоны часто в такое место без всякаго принужденія с великою бодростію пойтить отважились, откуду никоим образом возвратиться не чаяли. Так может ли быть страшным для ученых стариков то, чего молодцы не токмо не ученые, но еще совсем мужички не бояться? По моему мненію, когда все в свете наскучило, то и самая жизнь наскучить может. Отроческій возраст имеет для себе свои забавы, так же молодецкій и мужескій. Молодец не смотрит на младенческіи забавы, а муж — на молодецкіи, так и старость — на мужескіи. Она для себе особливыи имеет склонности, которые так же свое имеют захожденіе, как и прочіи. В то время уже наскучит человеку жизнь, и тогда-то самая пора умирать. Конечно, не вижу я никакого препятствія, чтоб мне не высказать моих мыслей о смерти и что за \199\ такое мое о ней мненіе. Любезные дети, я твердо верую, что ваши отцы, а мои предорогіе друзья и теперь живы, да еще в такой жизни, / 222 / которая одна только и за жизнь почитатись должна. А поколь мы в телесной темнице заключенны, то сія жизнь не иное что есть, как невольничая работа, для которой внутренный наш человек будьто в ссылку сослан в места тленныи, и горним небесным жилищам совсем противные. Но верую, что сіе бог зделал для того, дабы было кому владычествовать землею и дабы в плоть облеченый человек, взирая на нетленной республики благочиніе, изображал бы оное в житіи своем постоянно. А верить сему велит мне не точію собственный мой толк и разум, но и пример главнейших філософов. Слыхал я о Питагоре и его учениках, кои почти земляки наши были, и потому названы италіанскими мудрецами. Они всегда верили, что потаенный сердца нашего человек одного существа и природы есть с тем блаженнейшим духом, который всемірными машинами порядочно управляет. Кроме того видал я Сократовы разговоры, в коих при смерти расказывал о безсмертіи душ... Кратко сказать, вот мое мненіе. Не можно тому статься, чтоб находящійся внутрь нас дух не был безсмертный. Он мечется, как молнія, удерживает прошедшее в памяти, как в зеркале, а заглядает издалеча, в то, что еще не приближилось. Он / 231 / всех наук, искуств и всех понятій есть источником. Он в непрерывном движеніи находится, а движется сам собою. Посему видно, что он безначальный, то есть никогда не начинал своего движенія потому, что он сам себе есть пружиною, а не от другаго чего извне себя заимствует. А безконечный потому, что, находясь сам своею пружиною, без конца продолжатимет движеніе жизни своей, не могучи сам себе никогда оставить впред, и прежде всего сам собою находясь. Его природа есть простая, то есть одинакая, и несплетенная из разных меж собою противных матеріалов так, как плоть. Посему видно, что дух разделиться не может, следовательно, ниже разоритись. Он прежде своего А в тленныи члены облеченія пребогатым знаніем изобилует.

А Телеснаго рожденія, и прежде своего. Прим. автора.

Сіе довольно видно оттуду, что человек, будучи еще мальчиком и трудных обучаясь наук, столь скоропостижно безчисленныи примечанія понимает, что, по-видимому, он не в первой раз оные слышит, а только протверживает то, что ему знакомо. Сіе мненіе есть почти все Платоново. А в Ксенофонтовой книге персидскій монарх Кир перед смертію грворит тако: «Любезнейшіи сыны, не думайте, что меня уже совсем не станет, как я от вас разлучуся. Видь вы моего духа чрез все мое с вами пребываніе не видали, а только догадывались, что он, / 232 / владея телом сим, на- \200\ходится в нем; верьте ж, что он всегда, хотя из тела выйдет, непременен». Возможно ли, чтоб честных людей память была в почтеніи после смерти их, если бы дух их был совсем не действительный? Что до меня касается, никогда никто не мог уговорить в том, будто бы дух наш жив потоль, поколь в тленном пребывает теле, а вышед из него, умирает. Возможно ли, чтоб не имел он никакой силы, разлучась с бездельною плотью? Лучше сказать то, что тогда-то наипаче он вкус свой и силу имеет, когда, от гнилаго примеса свободившись, зделается чист и сам в себь совершенно цел. И, конечно, в то время как плотскій состав начнет смерть развязывать, то видно, что вода в воду, а земля в свое возвращается место. Один только дух не виден как в присудствіи, так и в разлученіи своем. Вы ж ведаете, что смерть ни на что так не похожа, как на сон. Знайте ж и то, что как только плоть во сне вспокоится и нечто духови попустит свободы, в то время он недремлющим своим оком проводит и предвещает, что такое имеет последовать. А в сем ясно изображается природа его божественная, и можно догадаться, каков он будет уже тогда, когда совсем уз телесных освободится. Итак, если все сіе сама истина есть, то должны вы так, как бога, почитать духовнаго во мне человека. Если ж (чему я никогда верить не могу) как плотьской, так и невидимой мой человек всплош умрет, однак вы бога, прекрасною сею міра машиною владеющаго, со страхом почитать должны. / 241 / А притом и мою память свято и ненарушимо сохранять. Вот что Кир умираючи говорил. Но мы посмотрим на наших римлян, если хотите. Никогда я никому не могу поверить. Слушай, Сціпіон! Чтоб отец твой Павел, или оба твои деды, или прадед, или дядя и прочіи преславныи в нашей республике люде, никогда не поверю, чтоб они отважились толікие труды поднимать для одной от своих потомков славы, естьли б они не предвидели духом, что им после настоящей жизни будет еще нужда и в будущей. Позвольте мне старику нечто в самом себе похвастать. Не думаете ль вы, что я принялся бы за толикіи дневныи и ночныи гражданскіе и военные труды, естьли б моя слава не могла простертись за пределы временной моей жизни? Не лучше б ли жить в покои без всякаго труда? Но не знаю почему-то дух мой всегда возводил очи свои и заглядал в последныя веки, будьто прямую жизнь получить имея в то время, как выйдет из тела. По сей-то причине чем дух в человеке благороднее, тем упрямее к вечности устремляется. А то ж уже что значит, что чем кто лучше и действителнее вкус имеет в разсужденіи, тем охотнее с телом разлучается? И напротив того. Здесь ли вы не понимаете, что просвещенный человек видит свой переход на лучшее, а перед помраченным умом сіе закрыто? Я, конечно, \201\ горю желаніем видеться в будущей жизни с отцами вашими, которых я почитал и любил, да не только с теми, койх я в сей жизни знавал, но / 242 / и с теми, о которых только слыхал и читал в исторіях и сам в собственных своих упоминаю книгах. В сем пути никто не силен воспятить мое шествіе, хотя бы он волхвованіем своим обещал мне обновить мою телесную младость. А естьли бы мне сам бог по своей милости благоволил даровать то, чтоб опять быть младенцом, пеленами повитым, сильно бы я отказывался. Я уже кончаю бедное жизни сей мореплаваніе, вижу берега с сладчайшим пристанишем, а возвращатися к западной гавани ни за что не желаю. Что за утеха в сей жизни? Каких она тяжестей не исполненна? Пущай же она имеет и утехи, однако ж всякая временность наскучить может. Да я ж и не из числа тех, кои проведенную жизнь свою окаевают. Много таковых было, да еще и ученых, а мне сего не хочется. Я родился не напрасно, а трудился не без пользы и так, как из странствованія, выхожу из сей жизни. Она дана нам для путешествія в вожделеннейшее вечности отечество, не для поселенія. Ах, когда и скоро ли возсіяет тот просветлейшій день, который совершит мое путешествіе к горным небесных жителей селеніям? Скоро ли выведет меня из сего плачевнаго удолія? Там я увижу не только вышепомянутых мужей, но и любезнейшаго сына моего Катона, добротою и чистосердечіем всех превозшедшаго. Не дождался он похоронить отеческое тело, но напротив того я его телу зделал погребеніе, а духом не разстался со мною. Он перед только повел и, назад осматриваясь, / 251 / возвысился в те, без сомненія, места, куда и мой путь, меня ведущій, ведет. Прочим казалось, будьто меня смерть его не стревожила, однак она смутила меня. Я только сам себя утешал, разсуждая, что наша разлука не далека и не долговременна. Вот, любезные дети, лекарство, которому вы удивлялись. Оно-то мою старость не только облегчает, но и пріятною делает. Если ж я в сем заблуждаю, что в безсмертіе души вверился, сіе заблужденіе веселит меня, я с ним и умереть желаю. А когда совсем в небытіе обращуся (как некоторыи философишки мудрствуют), так нечево опасаться мне насмешки их в будущей жизни. Пущай нам не быть безсмертными, однак человеку во свое время умереть нет противности. Природа как во всех прочих делах, так и в самой жизни меру положила. Старость есть окончаніем житія, так как последнее действіе в комедіи. Она не должна продолженіем наскучить зрителям, а паче когда уже насмотрелись. Вот что я хотел с вами поговорить о старости. Дай бог вам дождать ея, дабы, самым делом дознав, могли похвалить то, что на словах моих слышите.

Конец. \202\

КНИЖЕЧКА ПЛУТАРХОВА О СПОКОЙСТВІИ ДУШИ

ВЫСОКОМИЛОСТИВОМУ ГОСУДАРЮ ЯКОВУ МИХАИЛОВИЧУ ЕГО ВЫСОКОБЛАГОРОДІЮ ДОНЦУ-ЗАХАРЖЕВСКОМУ 1

Высокомилостивый государь!

Пріимите милостиво от человека, осыпаннаго Вашими милостьми и ласками, маленькій сей, аки лепту, дарик, маленькое зеркальце благодарности.

Уклонившися от библіи к Плутарху, перевел я книжчонку его «О спокойствіи душевном», истолковав не наружную словозвонкость, но самую силу и эссенчію, будто гроздіе в точиле выдавил. И в такую одежду девочку сію одел, дабы она и внутре и вне не языческою, но Христовою была и являлася девою. Не поминается здесь ни Дій, ни Венера, ни Меркурій, но в новія мехи и вино новое влито. Плутарх был из числа тех, кои вослед Христов не ходили, но именем его бесы изгоняли. Не браните же ему! Да изгонит и нам! Премудрость не умирает. Он был и друг и наставник доброму Трояну-кесарю. Да будет же и нам. Премудрость не умирает. Троян был столь добраго сердца, что римляне, после его избрав кесаря, так прославляли: «Будь щастлив, как Август, а добрый, как Троян!». Он, возшед на вселенскій престол, аки всемірное светило, щедротами всех озарил. Воистину легко было Плутарху воспламенить к правде, к милосердію и мужеству толь благородное сердце.

Все суета. Все преходит. Бог же міра с нами вовеки: «Един его день, — сказал Марк Аврелій, — всех мырских сокровищ лучшій». Естли сія книжечка, хотя и несколько минут, послужит Вам противу беса скуки, и тем я доволен. Естли же напоит, хотя маленькою чашечкою, спасенія міра божія — вот мне и труд, и плод, и награда! Кто яко бог? Что яко мір? Воскликну с Григоріем Богословом: «О міре, ты божій, а бог твой!». И в семь желаніи вовек пребуду.

Высокомилостивый государь,

Вашего высокоблагородія

всенижайшій слуга,

любитель и сын міра

Григорій Варсава Сковорода.

1790 года, апреля 13. \203\

/ 282 /

ТОЛКОВАНІЕ ИЗ ПЛУТАРХА О ТИШИНе СЕРДЦА

Любезный мой Іриней!

Позд[н]о получил я письмо от тебе, в коем ты просиш мене написать несколько для тебе сентенцій, могущих упокоить 1 волнующееся сердце. Под самое сіе время припала нужда ехать в Рим с поспешеніем другу нашему Купидону. Сим своим поспешеніем помешал мое намереніе, однак мне не захотелось, чтоб он отехал к тебе с пустыми от мене руками. Ведая же, яко ревнуеш быть любителем не блядоукрашенныя, но благоодушевленныя речи, без порядка из собственных моих заметок, наврал много речей, дышущих врачеваніем и упокоеніем сердцу. Ублажаю тебе, друже, яко ты и милость у велмож и громкую, паче протчіих, славу в народе приобретши, Не так ходиш, как некій, поминаемый в трагедіах, гордый Нерон, [надувшися тем] 2 что глупый народ во все свои трубы и колоколы блаженным его проповедует. Сіе презреніе мырскаго тщеславія родилось в твоем сердце от того зерна, кое в души твоей часто я насаждал. Сиречь: ни алмазныя пряжки от подагры, ни драгоценный перстень от хирагры, ни монаршій венец возможет избавити от обморока. Како бо довлеет или богатство, или слава человеческая, или скипетр подать сердцу безстрастіе и великодушіе, аще не будет в нем дух премудрости / 291 / и дух крепости, равно утверждающій сердце во всяком состояніи, дабы и гордость житейская не соблазнила и нищета человека не привела во отчаяніе? Что ли же есть сей дух разума и дух крепости, аще не царствіе божіе, обуздавающее и управляющее скотскія наши прихоти, дабы повинуяся духу и, шествуя царственным, сиречь средним путем, не расточали столы своя по пагубным крайностям и превратностям. Сего ради, по совету Ксенофонтову, жилище в щастливом состояніи, да памятуем о боге и да чествуем его, аще хощем, да и он нас в бедности не забудет, яко имущих к нему любовь и упованіе. Слово в слово и муж сердечный поколе еще находится в мирном сердце, аки на тихом море: печется предъуготовить советы и думы, могущія спасти его от обуреваній. Дабы чем они благовременнее и знакомее, тем действительнее стали противу супостатов его. Піес яростный никоим словом уласкатся не может, кроме тем именем, чем его называют. И сердечныя волненія знакомым и присным врачевством легко укращаются А.

А Сими словами бодет философа Сенеку. Но всуе. Сенека, пишущи о спокойствіи сердца, не влечет человека в праздность, но много затевать не советует. А сим самым отвлекает и от праздности, ибо праздным \204\ быть и суеты затевать суть разныя крайности и равное безуміе. Посреде же сих разбойников Христос — божія сила и царственный оный путь: «Аз есмь путь, истинна и живот». К римлянииу грек сей пишущій не дерзает именно хулить славнаго римлянина, учителя кессарскаго, хотя сам вицегерой и друг кесаря Трояна. Прим. автора.

Прочее, тот, кто советует, дабы и желающій вспокоить сердце не погружался во многая ни публичная, ни приватная дела. Ошибся. Первая ошибка в том, что дорогою ценою купить нам припадает наше спокойствіе. Сиречь, доставать оное праздностію и будто всем нам оную воспевать из тражедіи Эврипидскія песеньку:

Лежи, окаянный, с покоем на ложи твоем.

Кая же есть медичина в праздности? Она насморка отогнать / 292 / не может, не только скуки и тоски от сердца. Не большая же помощь от праздности и другам нашим, и отечеству, и присным нашим или [домашним] 3.

Вот коль дорого нам станет сердечный мир, если покупать его праздностію. Сверх сего прелщается, кто думает, будьто люде, убегшіи многоделія, живут покойно. По сему образу жéны, дома в праздности сидящія, суть благодушнее паче мужей своих. Но не так оно есть. Ибо хотя нежныя девы и праздныя госпожи в ложнищах своих северною стужею не безпокоятся, но, вместо же того, скукою, тоскою, амурными горестьми, завистными 4 ревнилостьми, суеверными ворожбами, затейными и гордыми мечтаньми посреде спокойных горниц обуреваются. И отец царя Уликса чрез 20 лет, проживая во своей мызе с единою старухою, стол для него уготовляющею, хотя дом и должность царскую с трудами ея оставил, скорб же и печаль всегда неразлучну имел в своем уединеніи. Некіих же сама собою праздность вовергнула в разслабленіе душевное. Сіе пишет Гомер об Ахиллесе А. Сей-де, сидя на морском бреге, распалял кипящою желчію ярость своего гнева, Не ходил в кую-либо компанію. Не выходил и на сраженіе, а только мучил сердце, горящее к битве, взирая на ненавистный для себе воинскій театр. Но и сам себе жестоко огорчен, бодет следующим словом: «Лежу празден в гаване негодной [?] и только брег обременяю». Отсюду даже сам празднолюбец Епикур советует честолюбцам, дабы последовали своей природе / 301 / и принимались за гражданскія дела.

А Ахиллес был первый храбростію из всех гречских воинов, разоривших древній град Трою. Он убил Ектора, храбрейшаго всех троян. От сего народа произошел роз римскій и отсюду имя кесарю Траяну-Предтечи. Гомер был первый пророк древних греков: сей есть главный творец исторіи троянскія. У еллинов піита назывался тот, кто у еврей пророком. Пророческіе писанія назывались у еврей песнями и твореніями, а у еллинов — музы, піиты, сиречь песни, творенія, сотворенія. И сюда-то навестки дают слова оныя в твореніях рук твоих поучахся. А за Давидом Исаіа: «Воспою возлюбленному песнь». Прим. автора.

Не получать-де спокойствія в празности, если не улу-\205\чать туда, куда родила их мати натура. Ни вздор видь плетет, приглашая к чинам не чина достойных, но не терпящих празности А. Воистину бо и многоделіе и празность есть суета, но красота сердца есть страна и град спокойствія; скверная же душа есть море мученій. И сказал я и еще сказать хочу, что и уклонитися от блага и сотворити зло есть равная мука. Мырска мода привязала спокойствіе к одной коей-то жизни, например селской, безженной, царской, но ложь сія на театре Менандровом следующими обличается словами: «О друже, я думал, что богатыи не воздыхают и что безсоница их не ворочает на постелемягкой...» Потом, заглянув во волнующееся их сердце, так мудрствует. Отсюду видно, что в свете жить без беды бог никому не написал, хоть он богат, хоть высок, хоть низок и нищ. Теперь не могут извинить своего безумія те, кои, путь своея жизни оставив, берутся за другой, дабы тем избежать безпокойства. Они подобны не приобыкшим к мореплаванію. Сіи боязливцы, хотя из корабля опустилися в шлюбку, однак равно тоскою и блеваніем мучатся, занесши с собою и туда страх смертный в сердце и во утробе своей желчь. Так и безумная душа своим состояніем наслаждаться не наученная, хотя из жизны в жизнь преходит, но везде грустит и мятется, носящая внутре источник огорченій — растленное / 302 / сердце. Сим образом богатіи и нищіи, женатіи и безженныи и все протчіи безпокоятся. Чрез сіе бегают из должностей, но паки праздность скучна. Чрез сіе рвутся показатся при дворе, а показавшися, досадуют. Больному телу, слабому уму угодить трудно. Больный и на супругу и на лекаря желчен. Скучен ему пришедшій посетить пріятель, а отшедшій — досаден. Мягчайшее ложе жестко ему. Смотри же, как только возсіяло здравія ведро, тогда превкусною пищею мерзевшій самую простую вкушает со сладостію... «Кая вина источила Вашему величеству слезы?» — вопрошают министры Александра Македонскаго. «Как же не плакать, братцы? В сію минуту слышу от философа, что в мыре не един мыр есть, но и числа им нет. Ах! А мы доселе и един мыр не вовся покорили». Но душа любомудрая, древній Кратез, кроткими замыслами кроткаго духа легко и сладко проплыл своего житія пучину.

А Язвит Епикура. Ненавистію помрачен, не хотел раскусить сладости сокровенныя в сем Епикурском слове. Нет святее сего слова: природе последовать, могти несть чин, найтить в праздности сладость есть тожде с богом делать, дело делать, сладко делать есть то же достоинство в сыле; сила в природе, природа в боге, яко дуб в зерне, пребывает вовеки. Хулит философа за сердечную сладость, потом и сам сказует, что красота сердечная есть град спокойствія. Будто ж не то же есть сласть, сладость и красота в сердце, если оно живет вот где! Душа моя в руках твоих выну. Деснииа твоя воспріят мя. Красота (сиречь сладость) в деснице твоей в конец. Прим. автора.

Коль горестно страдал \206\ первовоевода греческих войск под Троею! А Діоген, живущій в плени, проживал дни во веселіи сердца. Сократ в темнице беседует здраво с другими, люблящими премудрость. Гордый же Фаетон в небесных странах рыдает, для чего не дают ему засесть 5 на царской отца его колеснице? Сапог ноге, а сердцу жизнь сообразуется. Некто мудрец сказал: обычай зделает жизнь сладкою. А я сказую: сердце чисто зиждет жизнь веселу А. Сего ради потщимся очистить источник сердца да все горести, извне нападающія, возможем обратить во спасительные соки. Скорб ли, или теснота, или гоненіе, или глад и вся протчая? Жизнь наша, будто тавленная игра, наполненая удачь и неудачь, но / 311 / здоровое сердце все сіе переварит во благо. Все ему поспешествует во благое. Потерявшіи же сердце и во удачах мыра сего беснуются от жира своего и в неудачах отчаяваются; подобны недужным, ни стужи, ни жара не терпящим. Безбожник Феодор говаровал: «Я-де правою рукою подаю моим советы, а слышатели берут оныя левою». Так безсердіи люде одесный дар божій пріемлют оный шуйцею во зло. А мужи сердечныи и от самых горких своих горестей, аки от тернія, умеют собирать полезныя плоды, собирая там, где не расточали, и жнут с богом своим и там, где не сеяли, подобны пчелам, из нечистоты и жестких и колких трав мед собирающим. Итак, прежде всего нужно научится тому, чтоб могти все горкое обращать во сладость, дабы мы во всех неудачах могли похвалится так, как мальчик тот: «Ба, слава-де богу. Не пропал мой замах. Я бросил камень на собаку, а попал в мою мачеху». Например, изгнали Діогена из его отчизны, а он тем попал во философію. Последнее судно с товаром потопила буря, а мудрый Зенон: «Слава тебе, господи! Переводиш-де мене из богатства в нищету. Ныне могу мудрствовать о спасеніи душевном, а не о телесном богатстве».

А Уколол Пифагора, но не заколол. Пифагор правее его. Он хвалит сердце чисто, а Пифагор перстом, как Предитеча Христа, показует, где оно. Буій знает, что блаженство всякому нужно есть, а мудрый видит, где оно. Вот Пифагорскій догмат, за котораго хвостик он ухватился: Optima id est cognatam vitae rationem elige. Hanc dulcem faciet consuetudo. Сиречь: избери самую лутшую, разумей, природную жизнь. Сладкою ее зделает обычай. Обычай без природы мертв, но с природою все может, он есть сын ея. Чувствуй, что сердце чистое живет в сродной 6 жизни, а когда жизнь природная наша встрьчает нас не славно, но подло, тогда обычай, зделав ее сладкою, зделает и славною. Ничто же бо славно, и сладко, и чисто без природы, без коея и обычай и все мертво; ее единую нарицает Епикур блаженною. Пифагор же, показав гдв живет чистое сердце, показал купно, гдв сладость Епикурова и чрез сіе больше и лучше сказал в двоих строках нежели Плутарх в целой книжице. Прим. автора.

Чему ж и ты не подражаеш мудрым? Лишен ты, например, гражданскія ли должности? Чего же тужиш? Теперь \207\ станеш жить, сам для себе труждаясь. Лишился ли ты милости у вельможи? Так освободишся опасных коммисій А. Утрудился ли уже, отправляя оныя? Возвеселися же награде. Коею? Добрая, по пословице, слава лучше / 312 / мягкаго пирога. Житейскія ли твои интересы разстроила клеветлива зависть? Отвержи убо житейскую печаль, а начни пектися о господе. Многое воистину утешеніе сердцу взирать на великія мужи, равное с нами пострадавшія, но видь равнодушно. Досадно ли тебе, что твоя жена неплодна? Взглянь же на цари римскія. Ни един от них не имели наследником сына. Досадна ли нищета? Кому же лучше подражать из римлян, как Фабрицію, нищеты любителю? Или главе всех своих земляков Эпаминонде? Не верна ли тебе твоя супруга? Создатель Дельфійскаго храма, царь Акид, тоже пострадал. И сіе света славы его не помрачало. Також-де философа Штольпона нецеломудрая его дщерь не помешала отцовскому спокойствію. А порицателям своим отвечал, что зло сіе до отца не касается. Кто-де око потерял, тот же сам и слеп. Чій грех есть, тому и нещастіе, а не другому. А протчіи не точію своих любезных нещастіем, но и злобою своих врагов безпокоятся. Видь зависть, ненависть, клевета, памятозлобіе само себе жжет 7 и снедает. И на сих самоубійцов не негодует, но сожалеет благоразумный, и безразумный мучится. Не только же соседныя свары, но и служительская неисправка безпокоит его. Друже, всем и тебе велит мне обличить дружба. Ты подобен врачам, они горькое горким, а ты грех грехом врачуешь. Беснуются на служительскія погрешности. Сіе разуму не есть согласно. Нигде ви не увидите, дабы к добрым служителям не были примешаны и злые; а на все их погрешности разгарятся: и должности вашей неприлично, и спокойству / 321 / вредно. В поправке погрешностей будь подобен медикам. Они больному вырывают зуб без дальняго возмущенія. Исправляйте их с равнодушіем. Тогда их неисправность душу вашу не возмутит. И песій обычай за все лаять в сердце твое не внійдет. Самых мелочных ошибок не оставляя без наказанія і гнева, приведеш сердце твое в такой обычай, что оно зделается смердящею лужею, всякую стечь, всяких досад в себе пріемлющею.

А Коммиссій. Римски — commissio, порученіе дела. Прим. автора.

Философія и в собственном и в чужом нещастіи не жалостію снедать себе, но врачевать советует. Как же не противно разуму бесится и мучится тем, что не все те добрыи и вежливы, с коими нам жить довелося? Любезный мой Ириней, горазд внемли! Не ревность ли и самолюбіе гнездятся в сердце нашем, на чужія грехи беснованіем завешенныи. Ибо из самолюбія раждается горячесть в делах, из горячести \208\ нравность и вспыльчивость, ярящаяся на самую малую неисправность. Будьто чрез нея дурное случилось или нечто доброе не досталося. Добросердый же человек все равнодушно пріемлет, без огорченія и кротчайше со всеми обходится. Итак, разжевать сіе надобно хорошенько. Вот как! Лихорадке всякая пища противна, а здравому все пріятно. Не видиш ли, что не виновато дело, но тело? Так точно и болящее сердце тем возмущается, что благодушному бывает забавою. Впрочем, много спокойствію помогает, что отвраща[е]ть мысль от того, что безпокоит, а обращать 8 к тому, что увеселяет, так как отвращаем взор наш на зеленыи луга, если его солнечное сіяніе безпокоит. / 322 /