Трактаты. Диалоги. Притчи. 8 страница

Варсава. Ей!

Даймон. Како же честнейшіи?

Варсава. Тако ли? Аминь глаголю тебе, яко пол хлеба есть честнейшій его.

Даймон. Почему?

Варсава. Не рекох уже тебе, яко всяка удобность честна есть? Всяка же честность есть удобна? Но всякая \97\ трудность есть безчестна. И всякая безчестность есть трудна.

Даймон. Кія мне пленицы соплетаеши, нечестивый? Аз — о драгости, ты же глаголеши о трудности. Почто возсмеялся еси? Сказуй мне, о бесне! Не мучи мене...

Варсава. Ты сотворил еси сам смех мне, разделив честность от удобности, драгость же от трудности.

Даймон. Ей! Угліе мне на главу возливаеши, нарицая мене невеждою. Даймон есмь — несм буій. Нарцы мя чем-либо, но сего не терплю... Рцы же мне, чего ради адамант безчестный?

Варсава. Того ради, яко неудобный.

Даймон. Откуду неудобный?

Варсава. Оттуду, яко ненужный.

Даймон. Како же ненужный?

Варсава. Яко не полезный.

Даймон. Почему не полезный?

Варсава. Потому, что драгоценный, трудный, неудобный, все то одно.

Даймон. А-а! Вкруг нечестивыи ходят? Паки на первое? Lupus circa puteum errat, яко же есть притча.

Варсава. / 49/151 / Убо благокругла есть истинна. Аки дуга вечная.

Даймон. Не прозрел ли ты, слепый слепче, яко у еллинов слово сіе τίμιος, знаменует и драгій, и честный есть тожде?

Варсава. От уст твоих сужду и твоим мечем боду тя. Аще у еллин драгій и честный есть тожде, тогда и вопреки — честный и драгій есть тожде.

Даймон. Что се изблевал еси? Ха-ха-хе! О буій! Камо летит сія твоя криволучна стрела? Не провижу.

Варсава. О господине галате! На твою главу.

Даймон. Ох, заушаеши мя, нарицая галатом. Не опаляй мя, молю, сим седмеричны.м огнем.

Варсава. Воньми же! Ты драгость вогнал еси в честность. Аз же честность твою изганяю в драгость.

Даймон. Сіе в лице тебе, яко драгость и честность тожде есть.

Варсава. Сіе же на главу твою, яко честность твоя и драгость есть тожде...

Даймон. Что же отсюду?..

Варсава. То, яко честность твоя пресуществилася и преобразилася во драгость.

Даймон. Что же далее?

Варсава. Что протчее? Не постигаеши? То, что честность твоя и драгость, драгость и трудность есть тожде. \98\

Трудность же, злость и безчестность — тожде паки есть, внял ли еси? / 49/152 /

Даймон. О, діавол да станет одесную тебе! Толь помрачаеши мне ум.

Варсава. «Кленущу нечестивому сатану, сам кленет свою душу».

Даймон. Кій же бес сотворил драгость честностію?

Варсава. Дух, возлюбившій труд и болезнь.

Даймон. Кій сей дух есть?

Варсава. Дух моря мырскаго, сердце плотское, отец лжы, сатана — сія есть тройца неразделная ваша и един бог ваш, всякія муки вина и всякія злости — источник.

Даймон. Ты же како мудрствуеши?

Варсава. У нас полза со красотою, красота же с ползою неразделна. Сія благодвоеобразна, и мати и дева, и девствует и раждает едину дщерь. Она нарицается еврейски — Анна, римски — Флора, славенски же — честь, цена, но безценная, сиречь благодатная, дарная, даремная. Баба же ея нарицается еллински — Ананка, прабаба же — Еуа, сиречь жизнь, живый и вечно текущій источник.

Сей есть премудрость и промысл божій, / 50/161 / напаяющій без цены и сребра тварь всякую всеми благами. Отец, сын и святый дух. \99\

/ 561 /

БЛАГОДАРНЫЙ ЕРОДІЙ

/ 1/571 /

ГРИГОРІЙ ВАРСАВА А СКОВОРОДА ЛЮБЕЗНОМУ ДРУГУ СЕМЕНУ НИКИФОРОВИЧУ ДЯТЛОВУ ЖЕЛАЕТ МИРА БОЖІЯ

Проживая дни жизни по оному Сираховскому типику́: «Блажен муж, иже в премудрости умрет и иже в разуме своем поучается святыне, размышляяй пути ея в сердце своем, и в сокровенных ея уразумится», соплел я в сіе 1787-е лето маленькую плетеницу, или корзинку, нареченную «Благодарный Еродій». Се тебе дар, друже! Прійми его, Еродіа, по-еродіеву, прійми парящаго и сам сый парящій. Прійми сердцем Еродіево сердце, птица птицу. «Душа наша яко птица». Да будет плетенка сія зерцалом тебе сердца моего и памяткою нашея дружбы в последняя лета. Ты видь отец еси и сам птенцы твоя воспитуеши. Я же есмь друг твой, принесшій плетенку сію. В ней для младаго ума твоих птенцов обрящеши оприснок от оных хлебов: «Хлеб сердце человеку укрепит». Всей в них зéрно сіе сице: яко живет среде вас нечтось дивное, чудное, странное и преславное, имущее / 1/572 / явитися во свое ему время. Вы же со благоговеніем ждите, яко рабы, чающіи господа своего... Ничто же бо есть бог, точію сердце вселенныя; наше же сердце нам же есть господь и дух. Сіе домашнее они свое благо со временем узнав и пленився прекрасною его добротою, не станут безобразно и бесновато гонитися за мырскими суетами и во всех злоудачах возмогут себе утешити сею давидскою песенькою: «Возвратися, душа моя, в покой твой и стези своя посреде себе упокоят». Со Исаіею. Ничем же бо бездна сія сердце наше удовляется, токмо само собою, и тогда-то в нем сіяет вечная радости весна. Таковое сердце вродив птенцам твоим, будеши им сугубый, сиречь истинный отец; чада же твоя будут истинныи, благодарныи, благочестивыи и самодовольныи еро́діи. Протчее же подобает нечто сказать о еродійской природе. Они подобны журавлям, но светлейшее періе и коралловый или светло-червлéнный нос. Непримиримыи враги зміям и буфонам, значит — ядовитым жабам. Имя сіе (’έρόδιος) есть еллинское, значит — боголюбный, иначе зовется (пеларго́с и ерога́с), римски — киконіа, полски — боцян, малороссійски — гайстер. Сія птица освятилася в богословская гаданія ради своея благодарности, прозорливости и человеколюбія. Поминает ее Давид и Іереміа.

А Вар, правдивее же Бар, есть слово еврейское, значит сын; Сава же есть слово сирское, значит субботу, покой, праздник, мир. И так Вар-Сава — сын Савын, сиречь сын мира, так как Вар-Іона есть сын голубицы. Прим. автора.

Они кормлят и носят родителей, \100\ паче же престарелых. Гнездятся на домах, на кирках, на их шпицах / 2/581 / и на турнях, сиречь горницах, пирамидах, теремах, вольно, вольно. В Гунгаріи видел я на каминах. Гаданіе — еллински — символон. Первый символ составляет она сей: сидит в гнезде, на храме святом утвержденном. Под образом подпись такова: «Господь утвержденіе мое». Вторый символ: стоит един Еродій. Подпись сія: «Ничто же сильнее благочестія». Третий символ: Еродій терзает змія. Подпись: «Не возвращуся, дондеже скончаются». Сіи три символы да будут знаменіем, гербом и печатію книжицы сея. Она совершилася в первую квадру дервыя луны осенныя. Аминь!

«Там птицы возгнездяться». «Еродіево жил[ище] предвод[ительствует] ими» (Псалом). «Еродій позна время свое» (Іереміа). / 2/582 /

ГЛАВИЗНА И ТВЕРДЬ КНИЖИЦЫ

«Прійдите, чада, послушайте мене, страху господню научу вас» (Давид).

«Аще сердце наше не осуждает нас, дерзновеніе имамы» (Іоанн).

«Сыне! храни сердце твое, люби душу твою» (Сирах).

«Разумыв праведник, себе друг будет» (Соломон).

«Человек в чести сый не разуме...» (Давид).

«Всяк дух, иже не исповедует Іисуса Христа во плотипришедша, от бога несть» (Іоанн).

«Еродій позна время свое, Израиль же мене не позна» (Іереміа).

«Неблагодарнаго упованіе, яко иней зимный, растает и изліется, яко вода неключима» (Соломон). / 3/591 /

ПРИТЧА, НАРЕЧЕННА ЕРОДІЙ

В ней разглагольствует обезяна со птенцем Еродіевым о воспитаніи.

Обезяна, по древней своей фамиліи именуемая Пишек. Она во африканских горах на рясном и превознесенном древе со двома чад своих седмицами сидела. В то же время пролетал мимо младый Еродій. Госпожа Пи́шек, узрев его: — Еродій, Еродій! — воззвала к нему, — друг мой Еродій, сын пеларгов! Радуйся! Мир тебе! Χαι̃ρε! Салам али кюм!..А

Еродій. А-а! Всемилостивая государыня! Бонжур! Б

А Χαι̃ρε есть поздравленіе еллинское — радуйся! Салам — турское. Славянски — мир да будет тебе! Прим. автора.

Б Бонжур — французское — добрый день. Кали́ имéра — грецкое слово — то же. Прим. автора. \101\

Кали́ имéра! День добрый! Gehorsamer Diener! А Дай бог радоваться! Salve! Б Спасайся во господе!..

А Gehorsamer Diener — немецкое — покорный слуга. Прим. автора.

Б Salve (салуе) — римское — благоденствуй! Спасайся! Прим. автора.

Пишек. Ай, друг ты мой! Радуюся, яко начаша глаголати многими языки. Видно, что ученый обучал тебе / 3/592 / попугай. Куда бог несет?

Еродій. Лечу за пищею для родителей.

Пишек. Вот беда! Ты ли родителей, а не они тебе кормлят?

Еродій. Сіе несть беда, но веселіе и блаженство мое. Они кормили мене в младости моей от младых ногтей моих, а мне подобает кормить их при старости их. Сіе у нас нарицается άντιπελαργει̃ν, сиречь возблагодавать, или взаимно пеларгствовать, и еллины весь наших птиц род называют пеларгос. Но мы их не точію кормим, но и носим за немощь и старость их.

Пишек. Чудо преестественнее! Новость, редкость, раритет, необыкновенность, каприз, странная и дикая дичь... Сколько вас у отца и матери чад?

Еродій. Я и мнейшій мене брат Ерогас и сестра Киконіа.

Пишек. Где. вы обучалися во отроческіи лета?

Еродій. Нигде. Мене и брата научил отец, а мати сестру.

Пишек. О, мой боже! Везде цветут славныи училища, в коих всеязычныи обучают попугаи. Для чего он вас не отдавал? Он не убог. / 4/601 / Как быть без воспитанія?

Еродій. Для того же то самаго сами нас воспитали родители.

Пишек. Да его ли дело учить и воспитывать? Разве мало у нас везде учителей?

Еродій. Он сам великій к сему охотник, а мати ему во всем последует. Он славословит, яко две суть главныя родительскія должности сіи: «Благо родить и благо научить». Аще кто ни единыя от сих двоих заповедей не соблюл, ни благо родил, ни благо научил, сей несть отец чаду, но виновник вечныя погибели. Аще же родил видно благо, но не научил, таков, рече, есть полу-отец, яко же достойно есть полу-мати, чревородившая, но не млекопитавшая, даровавшая пол матерства своего доилице и погубившая половину чадолюбія. Аще-де место владычнее сиденіем рабским безчестится, како не безобразится отческая должность, исправляема рабом или наемником? Буде же отец извиняется скудостію времени, прощается тогда, когда обрящет лучшее дело. Но ничто же лучше есть благаго воспитанія: ни чин, ни богатство, / 4/602 / ни фамиліа, ни милость вельмож, разве \102\ благое рожденіе. Оно едино есть лучше всего и сего, яко семя щастію и зерно воспитанію.

Пишек. Благо родить разумееши ли что ли?

Еродій. Не знаю. Знаю же, что он сіе поставляет известным для единых избра́нных божіих. Иногда-де во убогом домике, исполненном страха божія, друг роду человеческому благо родится человек, не всегда же и в царских чертогах. Да уразумеем, яко не красота мыра сего, ни тварь кая-либо, но едина благодать божія благому рожденію виновна бывает и яко благородство не летами к нам прицепляется, но раждается зерно его с нами. Знаю же и сіе, яко мой отец, разъярен от коего-либо негодяя, стреляет на его сими словами:

О quarta luna seminate!

О malo utero gestate!

О mala mens et ingenium!

Иными же словами язвить не обык никого.

Пишек. Протолкуй же мне сіи уязвленія.

Еродій. Я силы их не знаю, а скажу один их звон: / 5/611 /

О в четверту луну посеян!

О зле чревоношéн матерью!

О злый у́ме и злая вродо!

Пишек. Конечно, отец твой знает римскій и еллинскій язык?

Еродій. Столько знает, сколько попугай по-французски.

Пишек. Что се? Не ругаешься ли отцу твоему?

Еродій. Сохрани мя, господи... Не так я рожден и воспитан. Я самую истину благочестиво сказал.

Пишек. Как же он, не научен римски, гово́рит римски?

Еродій. Есть у его друг, нехудо знающій римски и маленьку часть еллински. С ним он часто беседуя, научился сказать несколько слов и несколько сентенцій.

Пишек. Ах, мой боже! Как же он могл вас воспитать, невежда сый?

Еродій. О премудрая госпоже моя! Носится славная притча сія: «Не ходи в чужій монастыр с твоим уставом, а в чужую церковь с твоим типиком». У нас не как у вас, но совсем иный род воспитанія в моде. У вас воспитаніе зело драгое. У нас же вельми дешевое. Мы воспитываемся даром. Вы же великою ценою.

Пишек. Безделица! Сотницу рубликов с хвостиком потерять в год на малчика, а чрез 5 лет вдруг он тебе и умница.

Еродій. Госпоже! Деньга достает и за морем. Но где ее / 5/612 / взять? А воспитаніе и убогим нужно есть. И кошка \103\ блудлива А не находит себе пристанища. Избавляет же от блуда нас не деньга, но молитва туне.

Пишек. Я говорю не о подлом, но о благородном воспитаніи.

Еродій. А я размышляю не о богатом, но о спасительном воспитаніи.

Пишек. Полно же! Ты, вижу, старинных и странных дум придержи́шься Однак скажи, как он вас воспитал? Чему научил? Арифметике ли и геометріи? Ученому ли коему или шляхетному язы́ку?..

Еродій. Да мне и сіе неведомо: кто есть ученый, а ктото шляхетный язык.

Пишек. Да ты же со мною привитался разными язы́ками.

Еродій. Да сколько же сказалося, столько и знаю, не больше.

Пишек. По крайней мере та́нчить или играть на лютню...

Еродій. А бог с вами! Я и на балалайку, не только на цымбалах не умею.

Пишек. Ха! ха! хе! Ему лютня и цымбали все одно. И сего-то не знает. Но, друг мой! Музыка великое врачевство во скорбех, утеха же в печали и забава в щастіи. Да чего же он тебе научил? Скажи, пожалуй!

Еродій. Ничего.

Пишек. Умора, ей-ей! уморил ты мене смехом... Так, так-то у вас воспитывают?

Еродій. Так!

Пишек. Может быть, достал тебе чинок?

Еродій. Ни!

Пишек. Может быть, деньгу вам велику собрал или именіе?

Еродій. Ни!

Пишек. Так что же? Роги золотыя вам на голове возрастил, что ли?

Еродій. Родил и возрастил нам посребренныя крила, ноги, попирающие главы зміев, нос, разстерзающій оныя. Се наша и пища, и слава, и забава! / 6/621 /

Пишек. Да у вас же крила черныя, по крайней мере смуглыя.

Еродій. Черныя видь, но летают путем посребрéнным.

А Блудливый, блудный есть то же, что невоздержный и роскошный или сластолюбный. Сей римски слично зовется discinctus (дисцинктус), сіесть распоясан. Блуд — славенскій глас — то же, что расточеніе, разліяніе, нещаденіе, мотовство, еллински — acomia, сиречь нехраненіе. «О блуд! Разоритель царствам, домам, людям. Мати же его есть неблагодарность». Прим. автора. \104\

Пишек. Чего же либо научил вас, однак: нелзя не так. Конечно, есть что-то, на сердце вам напечатанное. Родители суть божій, чада же суть родительскій список, изображеніе, копіа. Как от яблони соки во ветвы своя, так родительскій дух и нрав преходит в чада, дондеже отлу́чатся и нововкоренятся.

Еродій. Рожденнаго на добро не трудно научить на добро, хоть научить, хоть навычить, хбть извычить. Хоть ученый, хоть звычайный, хоть привычный есть то же. От природы, яко матери, легесенько спеет наука собою. Сія есть всеродная и истинная учительница и единая. Сокола вскоре научишь летать, но не черепаху. Орла во мгновеніе навычишь взирать на солнце и забавляться, но не сову. Еленя легко исправишь на Ка́вказныя горы, привлечешь пить без труда из чистейших нагорных водотечей, но не велблюда и не вепра. Аще всяческая строит премудрая и блаженная натура, тогда како не едина она и исцеляет и научает? Всякое дело спеет, аще она путеводствует. Не мешай только ей, а если можешь, отвращай препятствія и будьто дорогу ей очищай; воистину сама она чисто и удачно совершит. Клубок сам собою поточится из горы: отними только ему препятствующій претыканія камень. Не учи его котиться, а только помагай. Яблони не учи родить яблока: уже сама натура ее научила. / 6/622 / Огради только ее от свиней, отрежь волчцы, очисти гусень, отврати устремляющуюся на корень ея урыну и.протчая. Учитель и врач — несть врач и учитель, а только служитель природы, единственныя и истинныя и врачебницы, и учительницы. Буде кто чего хощет научитися, к сему подобает ему родитися. Ничто же от человек, от бога же вся возможна суть. Аще же кто дерзает без бога научить или научитися, да памятует пословицу: «Волка в плуг, а он в луг». Доколе колцо висит из ноздрей свиніи, дотоле не роет. Выйми же, паки безобразит землю А.

А Так обуздаваются свиньи и ныне во Англіи. Сей обычай был и древле; как видно из Соломоновых «Притчей»: «Яко же колцо златое в ноздрях свиніи» и протчая... Прим. автора.

Сіе несть воспитаніе и несть ученіе, но обузданіе, от человеческія помощи происходящее, всех беззаконников управляющее. Воспитаніе же истекает от природы, вливающія в сердце семя благія воли, да помалу-малу, без препятствій возрасши, самовольно и доброхотно делаем все тое, еже свято и угодно есть пред богом и человеки. Коликое идолопоклонство восписывать человеческим наукам и человеческим языкам восприносить и воспричитать воспитаніе? Кая полза ангелскій язык без добрыя мысли? Кій плод тонкая наука без сердца благаго? Разве еже орудіе злобы, бешенству меч и притчею сказать «крила и роги свиніи». Воззрим, госпоже \105\

Сторінка автографа притчі «Благодарний Еродій». \106\

моя, на весь род человеческій! У них науки, яко же на торжищах купля, киплят и мятутся. Обаче, они хищнее суть птиц, невоздержнее скотов, злобнее зверей, лукавее гадов, безпокойнее рыб, невернее моря, опаснее африканских песков... Чего ради? / 7/631 / Того ради, яко зле родятся. Природа благая есть всему начало и без нея ничто же бысть, еже бысть благо. Благодарю убо неизреченным образом богу во образе его святом, во отце моем, яко благо от его родитися сподобил мя есть. Вторая же икона божія нам есть мати наша Сего ради главным божіим дарованіем одарен чрез родителей моих; все протчее человеческое: чин, богатство, науки и все ветроносныи их блонды и пукли с кудрями А вменяю во хвост, без коего голова и живет, и чтится, и веселится, но не хвост без головы.

Пишек. Убо что ли есть благо родитися и благая природа есть что ли?

Еродій. Благая природа и врода есть благое сердце.

Пишек. Что ли есть сердце благое?

Еродій. Сердце благое есть то же, что приснотекущій источник, точащій чистыя вечно струи, знай, мысли.

Пишек. Что ли суть мысли?

Еродій Семя благих дел.

Пишек. Дела же благая суть что ли?

Еродій. Добрыи плоды, приносиміи богу, родителям, благодетелям в честь, славу и жертву.

Пишек. Зачем же мне сердце твое не видно?

Еродій. Тем, что древеснаго корня не видишь.

Пишек. А ведь вся влага от кореня?

Еродій. От сердца же все советы.

Пишек. Кая же твоя природа или врода? К чему ты рожден или врожденное тебе что ли? Скажи, молю! / 7/632 /

Еродій. Благодарность — вот вам начало и конец моего рожденія!

Пишек. Ах, мой боже! И ты на сем одном храмину щастія основал? Тако ли?

Еродій. Ей-ей! Тритысящолетная пещь неопално соблюла притчу сію: «Много хитростей знает лис Б, а еж одно великое».

Пишек. Но может ли от дождевных безгодій спасти сія, так сказать, куртая и куцая куртинка?

Еродій. Довлеет, как ковчег.

А Блонды, пукли, кудри — сіе значит внешнее украшеніе, коим мыр сей, во зле лежащій, аки блудница, украшается, презрев совет Христов: «Лицемере! омый прежде внутренность скляницы». Прим. автора.

Б Еллинска пословица есть так: Πολλά μέα οίδεν ‛η ’αλώπηξ αλλ’ ’εχίδνος έν μέγα, римски: Multa novit vulpes, sed echinus unum magnum. Прим. автора. \107\

Пишек. Мне кажется, сія надежда есть паучинная одежда.

Еродій. И мне видится малым червончик, но тайно там много сидит гривень.

Пишек. Сего же то ли единаго учит тебе твой отец?

Еродій. Единаго точію сего. Он родил мне крила, а я сам научился летать. Он вродил мне благое сердце, я же самовольно навыкаю и глумлюся, сиречь забавляюся благодарностію. Он только часто отсекает мне волчцы, разумей, поступки мои, не сличныи благодаренію, орошает беседою, оживляющею ко благодарности. Все же беседы его, как магнитная стрела в северную точку, праволучно поражают в сей кон: не благодарная воля — ключ адских мученій, благодарная же воля есть всех сладостей рай. Сыне (часто вопіет на мене), сыне мой! Ей, учися единыя благодарности. Учися, сидяй в дому, летяй путем, и засыпая, и просыпаясь. Ты рожден еси благо, и сія наука есть дщерь природы твоея. Да будет она тебе сладчайшим / 8/641 / и вечерним, и ранним, и обедним куском! Знай, что все протчія науки суть рабыни сея царицы. Не буди буій! Не хватайся за хвост, минув голову. Пріемли и обращай все во благо. Да будет душа твоя желудком птиц, кои песок, черепашины и камушки обращают себе вареніем крепкаго своего внутренняго жара в питательныи свои соки. Неблагодарная и ропотливая душа есть то же, что бо́льный желудок, гнушающійся всякія пищи. Благодарность же. есть твердь и здравіе сердца, пріемлющаго все во благо и укрепляющагося. Плоды блаженныя жизни суть радость, веселіе и удовольствіе; корень же их и древо благолиственное есть тишина сердечная, а кореню зéрном есть благодарность. Она есть дух чистый, тихий, благодушный, благовонный, весна и ведро светлаго смысла. Не трещит там молнія и гром. Вопреки же, все терніе и волчцы раждаются от несытыя піявицы зависти, зависть же от ропота, ропот же от неблагодарныя воли, наполнившія сердечное недро неусыпаемым червіем, безпереривно денно и нощно душу гризущим. Ах! Дети мои, Дети! Вот вам надежда и гавань! Еухаристіа.

Пишек. А что ли сіе слово значит (еухаристіа)?

Еродій. Еллины сим словом называют благодареніе.

Пишек. И так сим-то образом вас учит ваш отец? Кому же вы сіе благодареніе ваше воздавать будете?

Еродій. Богу, родителям и благодетелям. Оно богу жертва, родителям честь, а благодетелям воздаяніе. Обладатели суть первыи благодетели. / 8/642 /

Пишек. Чудная форма воспитанія. У нас бы осмеяли из ног до головы вас. Где сія мода? Разве в Луне или в дикой Америке? \108\

Еродій. Отец наш вельми страннаго сердца. Из тысящи сердец едва одно найти, согласное ему.

Пишек. Так что же протчее?

Еродій. Так не дивитеся чудной форме.

Пишек. Как же так? Видь не должно отставать от людей, а люде и мода одна то.

Еродій. О! о! Он от сея думы далечае, нежели китайская столица от португалскія. Он нам часто-пречасто сію притчу спевает:

По мосту, мосточку с народом ходи,

По разуму ж его себе не веди.

За жуком ползая, влезешь и сам в глинку.

Он всегда благовестит нам, что мода тожде есть, что мыр, мыр же есть море потопляющихся, страна моровою язвою прокаженных, ограда лютых львов, острог плененных, торжище блудников, удица сластолюбная, пещь, распаляющая похоти, пир беснующихся, лик и коровод пяно-сумозбродных, и не истрезвлятся, дондеже изнурятся, кратко сказать, слепцы за слепцем в бездну грядуще. Блажен муж, иже не идет на путь его. В начале видь врата его красны и путь пространный, конец же его — непроходимая пропасть, нетрéнная дебря, бездна глубока. Ах, каковых он пріемлет к себе? Каковыми же паки отпущает от себе юнош? Если бы ваше, дети мои, око прозирало так, как мое, показалися бы и в ваших очах слезы. Но око ваше есть слепо, и злодей ваш хитр, сіе источает мне слезы. О юноши! Когда помышляю / 9/651 / о вас, в мыр устремляющихся, нелзя, чтоб не пала мне во ум притча о волке, кой, пожерши матерь незлобных агнцов и надев кожу ея на себе, приближился к стаду. Сын же, увидев мнимую матерь свою, со всех сил устремился к ней, а за ним безчисленныи. Також-де мне приходят на память наша братія — птицы тетерваки́, ганяющіися за изобиліем пищи и уловляемыи. Но чайки, соседки и дятлы бережливее их столько, сколько елени и сайгаки овец и волов. Послушайте, дети, отца вашего песеньки сея:

Будь доволен малым. За многим не гонися.

Сети, простерты на лов, — вельми бережися.

Я вам предсказываю — роскошно не жити!

На таковых-то всегда запинают сети.

Триста пали в неволю по гарячей страсти,

Шестьсот плачут в болезнях за временны сласти.

Кто благодарен богу, тот малым доволен,

А ропотник всем мыром не сыт и не полен.

Благодарная душа избежит от сети;

Вместо же ея в сети попадет несытый. \109\

Не правду ли я сказал, госпоже моя, что отец наш нравоученіе всегда печатлеет благодарностію? Во благодарности (рече) так сокрылося всякое благо, как огнь и свет утаился во кремешке. Верую и исповедую. Кто бо может возложить руки на чуждое, аще не прежде погубит благодарность, довольствующуюся собственным своим посылаемым ей от бога? Из неблагодарности уныніе, тоска и жажда, / 9/652 / из жажды — зависть, из зависти — лесть, хищеніе, татьба, кровопролитіе и вся беззаконій бездна. В бездне же сей царствует вечная печаль, смущеніе, отчаяніе и с неусыпным червіем удка, увязшая в сердце. Сим образом живет весь мыр.

Пишек. Но, друг мой, поколь мыр впадет в ров отчаянія, вы с вашею богинею, благодарностію, прежде погибнете от глада, не научившися сыскать место для пропитанія.

Еродій. Так ли? В сем-то ли блаженство живет? Иметь пропитаніе? Вижу убо ныне, что по вашей желудковой и череватой философіи блаженнейшая есть засаженная в тюрму, нежели вольная свинья.

Пишек. Вот он! Чорт знает что поет! Разве же голод то не мука?

Еродій. Сію муку исцелит мука.

Пишек. Да где же ее взять?

Еродій. Когда свинія имеет, как ли нам не достать пищи? Да и где вы видите, что свинія или наш брат, тетервак, от глада умирает? Но от прожорства или умирает, или страдает. Может ли быть безуміе безумнейшее и мерзостнейшая неблагодарность богу, промышляющему о нас, как бояться глада? Нужнаго видь никто не лишается. Почто клевещете на владыку вселенныя, аки бы он гладом погублял своих домочадцов? Пища насущна от небеснаго отца всем подается тваря́м. Будь только малым доволен. Не жажди ненужнаго и лишняго. Не за нужным, но за лишним за море пловут. От ненужнаго и лишняго — всякая трудность, всяка погибель. Всякая нужность видь есть дешева и всякая лишность есть до́рога. Для чего дорога / 10/661 / и трудна? Для того, что не нужна и напротив того. Мы гайстры есмы. Ямы зеліе, вкушаем зéрно, поядаем зміи, редко снедаем буфоны и пищи никогда не лишаемся; только боимся прожорливости. О боже! Кая чародейка ослепила очи наши не видети, что природная нужда малою малостію и малским малым удовляется и что необузданная похоть есть тожде, что питливая піявица, раждающая во един день тысящу дщерей, никогда же рекших: «Довлеет!».

Пишек. Отрыгну слово еллинское μάλα εύ̃ (ма́ла эи) или турское пек эи. — «Вельми́ добре». «Благо же!» Но питливая піявица разноо́бразно из околичностей может видь помалу-малу насосать себе многаго добреца, но уже сухая \110\ ваша, немазаная, по пословице, и немая благодарность, скажи, молю, кія́ вам принесет плоды? Чино́к ли, или грунтик, или имперіалик, что ли? Скажи, умилосердись!

Еродій. Она нам не приносит многих плодов, но един великій.

Пишек. В одном не много видь добраго найдешь.

Еродій. Отец наш славословит, что все всяческое, всякая всячина и всякая сплетка, соплетающая множество, несть блаженная; токмо блаженное есть едино тое, что единое точію есть. На сем едином, сего же ради и святом, птица обрете себе храмину и горлица гнездо себе; еродіево же жилище предводителствует ими. «Окаянен (рече) всяк человек есть и всуе мятется, не обретшій единое».

Пишек. Да подай же мне в руки оное твое единое!

Еродій. Премудрая и целомудрая госпо́же! Наше добро во огне / 10/662 / не горит, в воде не тонет, тля не тлит, тать не крадет. Как же вам показать? Я единосердечен отцу есмь и в том, что щаетія и нещастія нелзя видеть. Обое сіе дух есть, простее сказать — мысль. Мысли в сердце, а сердце с нами, будьто со своими крылами. Но сердце невидное. Ведро ли в нем и весна, и брак или война, молнія и гром, — не видно. Отсюду-то и прелщеніе, когда нещасных щасливыми, вопреки же, блаженных тво́рим бедными.

Пишек. Однак я ничему не верю, поколь не ощупаю и не увижу. Таковая у мене из младых лет мода.

Еродій. Сія мода есть слепецкая. Он ничему не верит, поколь не ощупает лбом стены и не падет в ров.

Пишек. По крайней мере назови именем духовное твое оное едино. Что ли оно?

Еродій. Не хочется говорить. Певно, оно вам постылою покажется пустошью.

Пишек. Зделай милость, открой! Не мучи.

Еродій. Оно еллински именуется — χαρά или εύφροσύνη (эвфросина).

Пишек. Но протолкуй же, Христа ради, что значит сія твоя харя?

Еродій. Будете видь смеяться.

Пишек. Что ж тебе нужды? Смех сей есть пріятельскій.

Еродій. Оно есть веселіе и радость.

Пишек. Ха! ха! ха! ха!.. Христа ради, дай мне отдохнуть... Уморишь смехом... Здравствуй же и радуйся, гол да весіол! Ты мне сим смехом на три дня здравія призапасил.

Еродій. Для мне видь лучше веселіе без богатства, нежели богатство без веселія.

Пишек. О мати божая, помилуй нас!.. Да откуду же тебе радость сія и веселіе? Оттуду, что ты гол? / 11/671 / Вот! в какую пустошь ваша вас приводит благодарность. Хорошо ве- \111\селиться тогда, когда есть чем. Веселіе так, как благовонное яблочко Оно не бывает без яблони. Надежда есть сего яблока яблонь. Но не твéрда радость ветренно веселіе есть что ли? Пустая мечта — мечéтна пустыня, соніе востающаго. Еродій. Воистину тако есть Всяк тем веселится, что обожает, обожает же тое, на что надеется. Павлин надеется на красоту, сокол на быстроту, орел на величество, еродій же веселится тем, что гнездо его твердо на еди́не. Порицаете во мне тое, что я гол да весіол. Но сіе же то самое веселит мене, что моя надежна надежа не на богатстве. Надеющійся на богатство в кипяших морских волнах ищет гавани. Радуюся и веселюся, яко гнездо наше не на сахарном ліодке, не на золотом песке, не на буяном возке, но на облачном столпе возлюбленнаго храма, красящаго всю кифу, кифу адамантову, святаго Петра кифу, ей же врата адова вовек не одолеют. Впротчем, в кую суету наша нас воводит благодарность? Не клевещите ее. Она никогда не низводит во врата адова. Она избавляет от врат смертных. Благодарность входит во врата господня, неблагодарность во адская, возлюбив суету мыра сего паче бысерей, иже суть заповеди господни, и путь нечестивых, аки свинія блато, предизбравшая паче пути, им же ходят блаженны непорочныи. Что бо есть оный бог: «В них же бог мыра сего ослепил разумы»? Бог сей есть неблагодарность. Все духом ея водимыи, / 11/672 / аки стадо гергесенское, потопляются во езере сует и увязают во блате своих тленностей, ядуще вся дни живота своего и не насыщающеся, жаждущіи, ропотливы и день от дня неблагодарны; понеже бо не искусиша божія заповеди имети в разуме и презрели вкусити ангелскаго сего хлеба, услаждающаго и насыщающаго сердце; сего ради предаде их вышній во свинныи мудрованія искати сытости и сладости там, где ея не бывало, и боятися страха, иде же не бе страх, дабы из единыя несытости 300 и из единыя неблагодарности 600 родилося дщерей во истомленіе и мученіе сердцам и телесам их и во исполненіе Исаиных слов: «Сами себе ражжегосте огнь вожделеній ваших, ходите убо во пламене огня вашего и опаляйтеся». Не гордость ли низвергнула сатану в преисподнюю бездну? Она изгнала из рая Адама. Что убо есть рай? Что ли есть благовидная светлость высоты небесныя, аще не заповеди господни, просвещающія очи? Что же паки есть гордость, аще не бесовская мудрость, предпочитающая драгоценныя одежды, сластныя трапезы, светлыя чертоги, позлащенныя колесницы и аки бы престол свой поставляющая вышше скиптра и царствія божія, вышше воли и заповедей его? Не только же, но и все служебныи духи (разумей, науки мырскія) возносятся и возседают вышше царицы своея, вышше божія премудрости. Кто есть мати сих блядивых и \112\ презорливых бесиков? — гордость. Гордости же кто мати? — зависть. Зависти же кто? — похоть. Похоти же кто? — неблагодарность. Неблагодарности же кто? — никто! Тут корень и адское тут дно. Сія адская душка, жаждна утроба, алчная бездна, рай заповедей господних презревшая, никогда же ничим же удовляется, / 12/681 / дондеже живет, пламенем и хврастіем похотей опаляется, по емерти же го́рее жжется угліем и жупелем своих вожделеній. Что бо есть сердце, аще не пещь, горящая и дымящая вечно? Что же паки есть смерть, аще не от снов главный сон? Беззаконную бо душу, не спящую видь во внутреннем судилише, зерцалом, тайно образующим живо беззаконія, тайно уязвляет свежая память, во сне же го́рее ужасными мéчтами, страшными привиденій театрами и дикоо́бразными страшилищами смущает и мучит таяжде вечности памятная книга, грозящи достойною местю. Из неблагодарнаго сердца, аки из горнила вавилонскаго, похотный огнь пламенными крилами развеваяся, насиліем сердце восхищает, да, яже ненавидит, таяжде и творит и темижде мучится. Ничто же бо есть вечная мука, токмо от самаго себе осуждатися, быти достойным мести. Грех же достоинством, аки жалом, уязвляет душу, покрывающей тме и находящу страху. Надлетает же страх оттуду, яко помыслы, не обретая помощи, аки гавани, и не видя ни малаго света надежды; помышляя, ужасаются, разсуждая, недоумевают, како бы улучити исход злоключенію... Отсюду раскаеваются без ползы, болят без отрады, желают без надежды. Вот сей есть исход сердцу неблагодарну!