Трактаты. Диалоги. Притчи. 10 страница

Напал тетервак на снедь. Видиши ли сіе? Как не видеть? Сіе и свинія видит. Но сіе есть едина точію тень, пята и хвост. Тень себе ни оправдает, ни осуждает. Она зависит от своея главы и исты. Воззри на источник ея — на сердце, источившее и родившее ее. От избытка бо сердца, сиречь от бездны его, глаголют уста, ходят ноги, смотрят очи, творят руки. Зри! Аще сердце тетерваково благо, откуду родилося сіе его дело, тогда и дело благо и благословенно. Но не видишь ли, яко зміина глава есть у сего дела? Сіе дело родилося от сердца неблагодарнаго, своєю долею недовольнаго, алчущаго и похищающаго чуждое...

Сія то есть истинная авраамская богословія — прозреть во всяком деле гнездящагося духа: благ ли он или зол? Не судить по лицу, яко же лицемеры. Часто под злобным лицем и под худою маскою божественное сіяніе и блаженное таится сердце, в лице же светлом, ангельском — сатана. Сего ради, видя неволю и плен тетервакову, жертвующую себе в пользу чуждую, не ленися работати для собственныя твоея пользы и промышляти нужное, да будеши свободен. Аще же не будеши для себе самаго рабом, принужден будеши работати для других и, убегая легких трудов, попадешь в тяжкія и сторичныя.

Видиши ли чью-либо сіяющую одежду, или славный чин, или красный дом, но внутрь исполненный неусыпаемаго червія, воспомни сам себе слова Христовы: «Горе вам, лицемеры! Горе вам, смеющимся ныне», разумей, снаружи. Видиши ли нищаго, или престарелаго, или больнаго, но божественныя надежды полнаго, воспой себе песенку сію Соломоновскую: «Блага ярость паче смеха, яко в злобном лице ублажается сердце». Видиши ли разслабленнаго паралишем? Бегай печальнаго, ревностнаго и яростнаго сердца. Убежиши, аще не будеши завистлив. Сотреши главу завистному зміеви, аще будеши за малое благодарен и уповающій на бога живаго. Видиши ли ни драгую, ни сластную, но здравую пищу, воспой: «Блага ярость паче смеха». Видиши ли книжку, не имущую опрятных слов, но духа святаго исполненну, воспой: «Блага ярость паче смеха». Слышиши совет, словесным ме-\127\дом умащенный, но со утаенным внутрь ядом, воспой: «Блага ярость паче смеха. Елей грешнаго да не намастит главы моея». Видиши ли убогій домик, но невинный, и спокойный, и безпечный, воспой: «Блага ярость паче смеха...» Сим образом читай, сыне, мірскую книгу и имети будеши купно утешеніе и спасеніе.

Блажен, разумеваяй вину всякаго дела! Сердце человеческое изменяет лице его на добро или на зло. О милыи мои гости! Наскучил я вам моим многоречіем. Простите мне! Се стол уже готов, прошу садиться безразборно. Прошу паки прстите мне, что и трапеза моя нища и созвал вас на убогій пир мой в день безпраздничный.

Гости все воспели притчу оную, что «у друга вода есть слаже вражескаго меда».

— Как же в день безпраздничный? — сказал Алаудин брат Адоній А.

— Ах, доброму человекови всякій день — праздник, беззаконнику же — ни Великдень... Аще всему міру главою и источником есть сердце, не корень ли и празднику? Празднику матерь есть не время, но чистое сердце. Оно господин есть и субботе. О чистое сердце, ты воистину не боишся ни молніи, ни грому. Ты еси божіе, а бог есть тебе твой. Ты ему, а он тебе есть друг. Оно тебе, боже мой, жертвою, ты же ему. Вы двое есте и есте єдино. О сердце чисто! Ты новый век, вечная весна, благовидное небо, обетованная земля, рай умный, веселіе, тишина, покой божій, суббота и великій день пасхи. Ты нас посетило с высоких обителей светлаго востока, изшед от солнца, яко жених от чертога своего. Слава тебе, показавшему нам свет твой! Сей день господень: возрадуемся и возвеселимся, братіе!

— О возлюбленный брате мой! — воскликнул Алауда. — Медом каплют уста твоя Воистину ничто же блато, токмо сердце чисто, зерно, прорастившее небеса и землю, зерцало, вмещающее в себе и живопишущее всю тварь вечными красками, твердь, утвердившая мудростію своею чудная небеса, рука, содержащая горстію круг земный и прах нашея плоти. Что бо есть дивнее памяти, вечно весь мір образующія, семена всех тварей в недрах своих хранящія вечно, зрящія единым оком прошедшая и будущая дела, аки настоящая? Скажите мне, гости мои, что ли есть память? Молчите? Я ж вам скажу. Не я же, но благодать божія во мне. Память есть недремлющее сердечное око, призирающее всю тварь, незаходимое солнце, просвещающее вселенную. О память утренняя, яко нетленная крила! Тобою сердце возлетает во высоту, во глубину, в широту безконечно, быстрее молніи сторично.

А Адоній еллин[ски] значит певца, ода — песня. Прим. автора. \128\

«Возьму криле мои рано с Давидом...» Что ли есть память? Есть беззабвеніе. Забвеніе еллинами глаголется — лифа, беззабвеніе же — алифіа; алифія же есть истина. Кая истина? Се сія истина господня: «Аз есмь путь, истина и живот». Христос господь бог наш, ему же слава вовеки, аминь!

По сем Алауда благодарственною молитвою благословил трапезу, и все возсели. При трапезе не была критика, осуждающая чуждую жизнь и приницающая в тайныя закаулки людских беззаконій. Беседа была о дружбе, о чистоте и спокойствіи сердечном, о истинном блаженстве, о твердой надежде, услаждающей все житейскія горести. В средине трапезы объяснял Адоній сіе слово: «Блажени нищіе духом, яко тех есть царство небесное».

— Не на лицы, — говорил он, — ядущи со сладостію бобы, зрит бог. Человек зрит на лице, а бог зрит на сердце.., Не тот нищ есть, кто не имеет, но тот, кто по уши в богатстве ходит, но не прилагает к нему сердца, сиречь на оное не надеется; готов всегда аще господеви угодно, лишитися с равнодушіем. И сіе-то значит «нищіи духом». Сердце чистое и дух веры есть тожде. Кая польза тебе в полных твоих закромах, аще душа твоя алчет и жаждет? Наполни бездну, насыти прежде душу твою. Аще же она алчет, неси блаженный оный евангельскій нищій, хотя и богат еси у человек, но не у бога, хотя и нищій еси у человек, но не у бога. Без бога же и нищета и богатство есть окаянное. Несть же бедственнее, как нищета средь богатства, и несть блаженнее, как средь нищеты богатство. Аще мір весь пріобрел еси и еще алчеши, о, среде богатства страждеши нищету во пламене твоих похотеній! Аще ничто же имаши в міре сем, кроме самонужных твоих, и благодарен еси господеви твоему, уповая на него, не на сокровища твоя, воспевая с Аввакумом: «Праведник от веры жив будет». О, воистину, нищета твоя есть богатейшая царей. Нищета, обретшая нужное, презревшая лишнее, есть истинное богатство и блаженная оная среда, аки мост между блатом и блатом, между скудостію и лишностію.

Что бо есть система міра сего, аще не храм божій и дом его? В нем нищета живет и священствует, приносит милость мира, жертву хваленія, довольствуется, аки чадо, подаваемым себе от отца небеснаго, завися от промысла его и вселенскія экономіи. И сіе-то значит: «Яко тех есть царство небесное». Сіе есть — они знают промысл божій и на оный надеются. Сего ради нищета нарицается убожеством или, яко, аки чадо, живет в доме у бога, или того ради, яко все свое имеет, не во своих руках, но у бога. Не тако нечестивый, не тако, но яко прах от вихра, тако зависят от самих себе, обожают сокровища своя, уповают на собранія своя, донде-\129\же постыдятся о идолех своих. Сего ради нарицаются богатыи, яко сами себе суть лживыи боги.

— Возлюбленный друже и брате мой, — сказал тогда Алауда, — вкусно ты вкушал у нас бобы. Но не без вкуса разжевал ты нам и слово Христово. Насыщая тело, еще лучше мы насытили сердце. Аще же оно гладно, суетна есть самая сладкая пища. Прошу же еще покушать репы после капусты и после бобов. Увенчает же трапезу нашу ячменная с маслом кутія.

В конце трапезы начал пироначальник пришучивать, а гости смеяться. Адоній, пособляя брату, забавно повествовал, коим образом древле божія дева — истина — первый раз пришла к ним во Украину: так называется страна их. Первый-де встретил ее близь дому своего старик Маной и жена его Каска. Маной, узрев, вопросил суровым лицем: — Кое имя твое, о жено?

— Имя мое есть Астрая А, — отвечала дева.

— Кто ты еси, откуду и почто зде пришла еси?

— Возненавидев злобу мірскую, пришла к вам водворитися, услышав, что во стране вашей царствует благочестіе и дружба.

Дева же была во убогом одеяніи, препоясанна, волосы в пучке, а в руках жезл.

— А, а! Не имаши зде пребывальнаго града, — воскликнул со гневом старец, — сія страна несть прибежище блудностям. Вид твой и одеяніе обличает тебе быти блудницу.

Дева сему смеялася, а старик возгорелся. Увидев же, что Каска вынесла настречу чистый хлеб. на древяном блюде вознаменіе страннопріимства, совсем возбесился: — Что ты делаешь, безумная в женах? Не ведая, коего духа есть странница сія, спешишь страннопріятствовать. Воззри на вид и на одеяніе ея и проснися!

Каска возсмеялася и молчала. Дева же сказала: «Так не похвали человека в красоте его и не буди тебе мерзок человек виденіем своим» Б. После сих божіих слов старик несколько усомнился. Нечаянно же узрев на главе ея венец лучезарный и божества светом возсіявшіе очи, вельми удивился. Паче же ужаснулся тогда, когда дивный дух, превосходящій фиміами, крины В и розы, изшедшій из уст девичих,

А Астраіа — слово еллинское, значит звездная, сіе есть горняя, лучезарная. Прим. автора.

Б Сіе слово есть Сираховское. Оно тот же имеет вкус со Христовым оным: «Не на лица зряще судите». И с оным Самуила пророка, пришедшаго помазать на царство всех братій своих меньшаго Давида: «Человек зрит на лице, а бог зрит на сердце». Прим. автора.

В Крин — слово еллинское, римски — лиліа, крина, крины сельныя, то есть дикіи, полевыя. Прим. автора. \130\

коснулся обоняніе его и усладил неизреченно. Тогда Маной отскочил воспять, поклонился до землеи, лежащи ниц, сказал: «Госпоже! Аще обретох благодать пред тобою, не мини мене, раба твоего...» Старица, оставив лежащаго старца, повела деву в горницу, смыла ей по обычаю ноги и маслом главу помазала. Тогда вся горница божественнаго исполнилася благоуханія. Маной, вскочив в горницу, лобызал ей руки. Хотел лобызать и ноги, но дева не допустила. «Едину имею гуску, — закричал старик, — и тую для тебе на обед зарежу». Дева, смотря в окно, усмехалася, видя, что старина, господарь и господарка, новою формою ловлят гуску. Они бегали, шаталися, падали и сварилися. Деве смешным показалось, что старик преткнулся о старуху и покатился.

— Что ты? Ты выстарел ум, что-ли?

— А у тебе его и не бывало, — сказал, вставая, старик. Гостья, выскочив из горницы, сказала, что я прочь иду, если не оставите гуски с покоем. На сем договоре вошли все в горницу. Вместо обетованныя гуски в саду, в простой беседке, приняли и учествовали небесную гостью и божественную странницу яичницею и ячменною с маслом кутіею. От того времени, даже доселе, ячменная кутія нашей стороне есть во обычае.

В сем месте встали из-за стола все гости. Алауда же благодарил богу так: «Очи всех на тя уповают, и ты даеши им пищу во благо время Богатая десница твоя в сытость и нас убогих твоих исполняет твоего благоволенія, Христе боже. Буди благословен со отцем твоим и святым духом вовеки!» Гости все возшумели: «Аминь!».

Адоній продолжал повесть, что Астрая во стране их жила уединенно, Маноя и Каску паче прочих любила, посещала и шутила, дондеже преселилася в небесныя обители. Алауда пить и петь побуждал. Он наполнил стаканище крепкаго меда. «Да царствует Астрая! Да процветает дружба! Да увядает вражда!» Сіе возгласив, изпразднил стакан. Прочіи последовали. Они пили крепкій мед, хмельное пиво и питіе, или сикеру А, называемую в Малороссіи головичник, дети же — воду и квас. Из гостей большая часть была сродна к пенію. Адоній разделил певцов на два крила или хоры — на хор вопросный и на хор ответный, придав к обоим по нескольку свирелыциков. Они первее раздельно, потом песвали, лик совокупши.

А Сікера есть слово еллинское, значит всякое питье, упоевающее, пьяное или хмельное, кроме единаго грозднаго вина, хлебное же (называемое) вино в том же всеродном имени заключается, сего ради пишется: «Вина и сікеры не имать пити». Прим. автора.

Песнь была такова: \131\

ПеСНЬ РОЖДЕСТВУ ХРИСТОВУ О НИЩЕТе ЕГО

Из Соломонова зерна: «Блага ярость паче смеха, яко в злобе лица ублажится сердце» [Экклесіаст] 2.

Из Христова: «Горе вам, смеющимся ныне», то есть снаружи.

И Іереміина: «Втайне восплачется душа ваша».

Вопрос. Пастыри мили,

Где вы днесь были?

Где вы бывали,

Что вы видали?

Ответ. Грядем днесь из Вифлеема,

Из града уничиженна.

Но днесь блаженна.

Вопрос. Кое ж оттуду несете чудо?

И нам прорцыте,

Благовестите.

Ответ. Видели мы вновь рожденно

Отроча свято, блаженно,

Владыку всем нам.

Вопрос. Кія палаты

Имеет тое,

Ах, всеблаженно

Чадо царско́е?

Ответ. Вертеп выбит под скалою

И то простою рукою.

Се чертог его!

Вопрос. Мягка постель ли?

В красном ли ложи

Сей почивает

Чудный сын божій?

Ответ. В яслях мати кладет траву

Ту ж перину и под главу.

Се царска кравать!

Вопрос. Кія там слуги

От домочадцов

Имеет тое

Милое чадцо?

Ответ. Овцы и мулы с ослами,

Волы и кони с козлами.

Се домочадцы! 3

Вопрос. Кую же той дом

Вкушает пищу?

Разве имеет

Трапезу нищу?

Ответ. Пища в зелле,

В млеке, в зерне. \132\

Се стол ранній и вечерній,

В том чудном доме.

Вопрос. Музыка там ли

Модна и лестна

Увеселяет

Царя небесна?

Ответ. Пастырскій сонм на свирелках

Хвалит его на сопелках

Препростым хором.

Вопрос. Кія же ризы?

Мню, златотканны

У сего сына

Маріи панны.

Ответ. Баволна А и лен и волна;

Сим нищета предовольна

В наготе своей.

Лики поют совокупно:

О нището. Блаженна, святая!

[Отверзи нам дверь] 4 твоего рая.

Кій бес сердце украл наше?

Кій нас мрак ослепил

Даже чуждатись тебе?

О нището! О даре небесный!

Любит тебе всяк муж свят и честный.

Кто с тобою раздружился,

Тот в ночи токмо родился,

Несть сугубый муж.

Мір сей являет вид благолепный.

Но в нем таится червь неусыпный.

Се пещера убога

Таит блаженнаго бога

В блаженном с.ердце.

Ах, блага ярость есть паче смеха,

Яко в лице злом тайна утеха,

Се бо нищета святая

Извне яра внутр златая

Во мирной душе.

Горе ти, міре! Смех вне являеш,

Внутр же душею тайно рыдаеш.

Украсился ты углами,

Но облился ты слезами

Внутре день и нощь.

Зависть, печаль, страх, несыта жажда,

А Баволна значит от древа рожденная волна; это есть слово немецкое баумволле; баум — дерево, волле — волна. Прим. автора. \133\

Сторінка фотокопії новознайденої пісні Г. С. Сковороди. \134\

Ревность, мятеж, скорбь, тяжба и вражда

День и нощь тя опаляют,

Как сіонскій град, пленяют

Душевный твой дом.

Возвеселимся, а не смутимся!

Днесь непрестанне все христіане!

Там, где бог наш нам родися

И пеленами повися,

Хвала день и нощь. \135\

Попередня Головна Наступна Примітки

Якщо помітили помилку набору на цiй сторiнцi, видiлiть її мишкою та натисніть Ctrl+Enter.

/ 11 /

ДІАЛОГ. ИМЯ ЕМУ — ПОТОП ЗМІИН

Беседуют Душа и Нетленный Дух

1791 года, авг. 16

/ 12 /

Любезный друже Михаиле!

Древній монах Эріратус все свои забавныя писульки прино́сил в дар другу и господину своему, патріарху Софронію, а я приношу тебе.

Ты мне в друге господин, а в господине — друг.

Я сію книжечку написал в Бурлуке, забавляя праздность. Она украдена. Но я, напав на список, исправил, умножил и кончил.

Потоп зміин, Ноев, божій и бібліа есть то же.

Аще она море, како и не потоп? Взгляньте на Назонову картину потопну: Nat lupus int[er] oves...

Не в сем ли море обуревается вся вселенна?

Ей, в сем! Ей, вся! «Погрязоша, яко олово во воде...» Един мой Ізраиль, сію пучину прелетая, преходит. Един он уловляет жалостну ревность Варухову.

«Кто прéйде на ону страну моря и обрете премудрость?»

Что есть бібліа, аще не мыр? Что есть мыр, аще не ідол деирскій? Что есть златая глава ему, аще не сонце? Что есть сонце, аще не огненное море? / 21 /

Не оно ли заступило нашу нам гавань тую:

«Се сей стоит за стеною нашею и глаголет: «Лицемере! Почто усумнелся еси?».

Не все ли не преплывшіи мучатся в огненной бездне? Не все ли блеют о пекле? И кто уразумел пекло? Не смешно ли, что все в пекле, а боятся, чтоб не попасть?

Вот точна сфінкс, мучащая не решивших гаданія. «Возволнуются и почити не возмогут». «Ходите во пламене огня вашего».

А мой Ной радугу видит, и потоп прекращается. Что есть прекрасна радуга? Не радость ли есть радуга? Не сонце ли зрит свой образ во зерцале вод облачных? Не сонце ли зрит на сонце, на второе свое сонце? На образ образуемый, на радость и на мир твердый? Не туда ли зрит сей вождь наш, не туда ли волхвы ведет? Останься ж, сонце и луна! Прощай, огненная бездно! [Прости, западное сонце!] 1 Мы сотворим свет получшій. Созиждем день веселейшій. Да будет свет — и се бысть свет. Да станет сонце и луна! Да станет и утвердится! Да светит во веки веков! И се ста сонце и луна! Новая луна и сонце. От бога божественное.

Воспой же, о Исаіе! Воспой нам песнь победную. Се Ізраиль прейде море! / 22 / \136\

He за́йдет бо сонце тебе,

И луна не оскудеет.

Будет господь тебе свет твой.

И совершатся дни твои,

Дни рыданія твоего.

Воспою ж и я с тобою, любезный мой Исаіе: «Дугу мою полагаю во облаце». Сіе есть: мир утверждаю внутрь себе.

Сонце всю тварь презирает.

Взор дугою утешает.

Бездно сердце, о проснися!

Будь себе друг и влюбися!

Весь тогда потоп ищезнет.

Радуга же вечна блеснет.

Враз отрешь твои все слезы.

Внутрь все упокоиш стезы.

Само будь себе дугою

И расстанешся с тугою.

Се тварь вся не насыщает!

Бездна бездну удовляет.

Пустынник Григ. Варсава Сковорода (Д. Меінгард) 2.

Insuperabili loco stat animus, qui externa deseruit. Nunquam major est, quam ubi aliena deposuit, et fecit sibi pacem, nil itmendo... (Seneca, Epist[olae], 79).

Сіе есть то же: «Разумлив праведник себе друг будет». (Притчей, гл. 12-я). / 31 /

Глава 1-я

ПРИТЧА СЛеПЫЙ И ОЧИТЫЙ

Два пришелцы войшли в храм Соломонов: один слепый, другій очитый. Слепый без ползы возво́дил очи и водил вежды свои по стенам храма. А очитый, видя стень, представляющую человека, звери, птицы, горы, реки, лесы, поля, цветы, солнце, звезды и драгоценныи камни, и приводя во всем безизменную меру, называемую живописцами рисунок, ненасытною забавлялся веселостю. Паче же любопытною зеницею прозирал он седмилампадный свещник и сень херувимов. «Я не вижу веселости в сем храме», — сказал слепый... «О бедный! — вскричал очитый, — пойди домой и вырой зеницы твои, погребенныя в меху твоем. Принеси оныя сюда. В то время обновится тебе храм сей и почувствуешь услаждающее тебе твое блаженство». / 32 / \137\

Глава 2-я

ДІАЛОГ, ИЛИ РАЗГЛАГОЛ

Особы в разглаголе: Душа, Нетленный Дух

[Душа]. Всякая невкусность дает для мене питательный сок. Если только благоволишь, о нетленный Дух, скажи мне, что значит: два пришелцы?

Дух. Всяк рожденный есть в мыре сем пришелец, слепый или просввщенный. Не прекрасный ли храм премудраго бога мыр сей? Суть же тры мыры. Первый есть всеобщій и мыр обительный, где все рожденное обитает. Сей составлен из безчисленных мыр-мыров и есть великій мыр. Другіи два суть частныи и малыи мыры. Первый мікрокозм, сиречь — мырик, мирок, или человек. Вторый мыр симболичный, сиречь библіа. Во обительном коем либо / 41 / мыре солнце есть оком его, и око убо есть солнцем. А как солнце есть глава мыра, тогда не дивно, что человек назван мікрокосмос, сиречь маленькій мыр. А бібліа есть симболичный мыр, затем что в ней собранныя небесных, земных и преисподних тварей фигуры, дабы они были монументами, ведущими мысль нашу в понятіе вечныя натуры, утаенныя в тленной так, как рисунок в красках своих.

Душа. Что значит вырыть погребенныя в меху зеницы?

Дух. Начало вечнаго чувства зависит оттуду, дабы прежде узнать самаго себе, прозреть таящуюся в теле своем вечность и будьто искру в пепеле своем вырыть. Сія искра протчія мыры, и сія мысленная зеница провидит в них вечность.

Душа. Разве вечность и бог есть то же? / 42 /

Дух. Конечно, вечность есть твердь, везде всегда во всем твердо стоящая, и всю тлень, как одежду носящая, всякаго разделенія и осязанія чуждая. Она-то есть истина и нетленіе. Видишь, что свет премудрости тогда входит в душу, когда человек два естества познавает: тленное и вечное. А о неразумеющих есть пословица: «Двоих нащитать не умеет».

Душа. Но скажи мне, кая полза видеть везде два естества, а не одно? И кое в сем утешеніе?

Дух. Сіе изображу тебе подобіем. Прехитрый живописец написал на стене оленя и павлина весьма живо. Сими образами сын его младенец несказанно веселился. И старший сын взирал со удивленіем. Живописец со временем отер краски, и животины с виду ищезли. О сем мальчик / 51 / рыдал неутешно, а старшій смеялся... Теперь скажи мне вину смеха и рыданія? \138\

Душа. О, не могу сказать, но от тебе слышать жажду.

Дух. Конечно, малчик думает, что погибли животины, того ради плачет.

Душа Как же не погибли, если ищезли?

Дух. Ах, не называй краску образом. Она есть одна точію тень во образе, а сила и сердце есть рысунок, сиречь невещественная мысль и тайная начертанія, до коих то пристает, то отстает краска так, как тень к яблоне своей, и краска есть как плоть, а рысунок — как кость в теле. Сего ради не разумеющій рысунка не приложит краски. Сіе старшій понимает и смеется, Самыи точныи образы еще прежде явленія своего на стене всегда были во уме / 52 / живописцу. Они не родились и не погибнут. А краски, то прильнув ко оным, представляют оныя во вещественном виде, то, отстав от них, уносят из виду вид их, но не уносят вечнаго бытія их так, как ищезающая тень от яблони не рушит яблоню. И тогда-то бывает прямая піктура, когда она согласна с вечною сущих образов мерою, а со свойством их согласны суть краски.

Душа. Верую, что слово твое не ложное, но для мене несколько темно.

Дух. Внемли же второму подобію! Напиши ціркул. Зделай из дерева или вылепи его из глины. Потом опять его затри, а протчія разори... Теперь скажи мне: погибл ли ціркул?..

Душа. Погибл писанный, деревяный и глиняный...

Дух. Прав суд твой! Погибл, видно, видимый, но невеществéнный и сущій ціркул нетленен пребывает в сокровищах ума. Сей, как не создан, так и / 61 / разоритися не может. Веществéнныи же ціркулы не ціркулы суть, но, прямее сказать, ложная тень есть и одежда ціркулу истинному.

Душа. К чему же твоя речь течет?

Дух. К тому, чтоб понять во всем два естества: божіе и веществéнное.

Душа. А сіе понятіе куда выходит?

Дух. Туда, что не может ничтоже погибнуть, а только тень свою теряет.

Душа. Что же далее из сего следует?

Дух. Ничево! Кроме неустрашимость, благодушіе, упованіе, кураж, веселіе и благовидное вёдро, того сердечнаго мира, который у Павла всяк ум превосходящим нарицается. Разсуждай о теле твоем то же, что о помянутых образах и ціркуле. Щитай все мырское естество краскою. Но вечная мера и присносущныя руки божія, яко же кости прильнувшую к ним плоть, всю стень поддерживают, пребывая во всем главою, а сверх непостоянныя своея сени древом веч-\139\ныя жизни. Не на подлыя видно кости и руки смотрит бібліа словом сим: / 62 / «Кость не сокрушится от него». «Не бойся, Іякове, се на руках моих написах стены твоя!..». И догадался древній Платон, когда сказал: Θεός γεομετρει̃ — «бог землемерит». Не будь, душа моя, из числа тех, кои вещество за точность почитают. Они не исповедуют естества божія. Отнимают силу и честь, бытіе и славу невеществéнному и благому духу, а вместо его воздают мертвым и грубым стихіам. Сіе-то значит: осудить и приговорить ко смерти началника вечныя жизни и всеобщаго всякія твари жизнодавца. Бога, видно, убить нелзя. Но нечестивую мысль их правда божія в дело ставит. Тогда отняли от бога жизнь и силу, как только присудили ее тлВнію. И тогда же отдали тленности жизнь, как только отняли ее от бога. Вот суд, воцарившій раба вместо господина, испросившій себе разбойника Варавву. Сіи отцеубійцы и слепыи стен осязатели называются у Платона подлостю, во мрачном рве и аде сидящею, одну темную тень видящею и ничего за сущую истину не почитающею, разве одно тое, что ощупать и в кулак схватить могут. Сей есть / 71 / источник безбожія и сердечному граду разоренія. Ползущая сія и ядущая землю подлость, прилепився ко бренію, стала и сама грязью и возметаемым от вихра прахом. Прилепившіи же сердце свое господеви суть единаго с ним духа и хвалятся со Исаіею: «Божій есмь». «Путь благочестивых прав». «Не падемся, но падутся все живущіи на земле». Все тры мыры состоят из двох едино составляющих естеств, называемых матеріа и форма. Сіи формы у Платона называются идеи, сиречь виденія, виды, образы. Они суть первородныи мыры нерукотворенныя, тайныя веревки, преходящую сень, или матерію, содержащія. Во великом и в малом мыре вещественный вид дает знать о утаённых под ним формах, или вечных образах. Такожде и в симболичном, или біблічном, мыре, собраніе тварей составляет матерію. Но божіе естество, куда знаменіем своим ведет тварь, есть форма. Убо и в сем мыре есть матеріа и форма, сиречь плоть и дух, стень и истина, смерть и жизнь. Например, солнечная фігура есть матеріа, или стень. Но понеже она значит положившаго в сонце селеніе свое, того ради вторая мысль / 72 / есть форма и дух, будьто второе в сонце сонце. Как из двоих цветов два духи, так из двоих естеств две мысли и два сердца: тленное и нетленное, чистое и нечистое, мертвое и живое!.. О душа моя! Можно ли нам в сем похвалитися и воспеть: «Христово благоуханіе есмы...»?

Душа. О душе мой! Блаженна тая душа... По крайней же мере можем о нас сказать: «В воню мира твоего течем». Наконец, научи мя, что значит седмилампадный светилник? \140\

Дух. Значит седмицу бытейскую, в которой весь симболичный мыр создан.

Душа. Что такое слышу? Ты мне насказал чудное и безвестное.

Дух. Уже сказанно, что солнечная фігура есть матеріа и стень. Седмь дней и седмь сонцов. В каждом же сонце есть зеница: второе прекрасное сонушко. Сіи сонушки из своих стеней блистают вечности светом так, как горящій елей сіяет из лампад своих.

Душа. О божественное, о любезное, о сладчайшее сонушко!.. Еще же мне скажи: что то есть херувімы?

Дух. Седмица и херувімы, то есть колесницы и престолы — тоже. / 81 /

Душа. О херувімах. Почему они престолы?

Дух. Сонце есть храм и чертог вечнаго, а в горницах тут же стулья, где субботствует. Колесница тоже, есть она дом ходящій. Видь сонце есть огненный шар и никогда не стоит, а шар состоит из многих ціркулов, будьто из колес. Убо сонце не точію есть чертог и вечно бродящая авраамская скиніа, но и колеснша, служащая нетленному нашему Иліи, могущая возить вечное наше сонушко. Сія сонечныя субботы, сиречь чертоги и покои вечнаго, называются тоже седмицею коров или юниц и седмицею пшеничных колосов, а у Захаріи седмицею очей. Слепыя и гадательныя сія очи сидящій на херувімах отверзает тогда, когда из внутренностей их вечныя зеницы, как из сонцев сонушки, нетленным воскресенія светом блистать начинают.

Душа. Протчее: херувімска сень, что ли, она есть?

Дух. Сень, тень, краска, абрис, руга, маска, таящая за собою форму свою, ідею свою, рисунок свой, вечность свою — все тое есть херувім и сень купно, то есть мертвая внешность.

Душа. На что Іезекіил приправил им всем крила, дабы сверх / 82 / орлов быки и кравы по поднебесной летали?

Дух. На то, дабы возлетали ко единому началу, сиречь к сонушку. Он не приправил, но провидел, что они все крилатыи.

Душа. Что значат крила?

Дух. Вторыя и вечныя мысли, прелетающыя от смерти в живот, от матеріи к форме. Вот тебе пасха, сиречь преход. О душа моя! Можеш ли от мертвых тварéй и от сени херувімскія перебраться к господу твоему и ко осуществующей тебе форме твоей? «Крепка, яко смерть, любовь». «Крила ея — крила огня».

Душа. О отче мой! Трудно вырвать сердце из клейкія стіхійныя грязи... Ах, трудно! Я видела написан образ крила-\141\таго юноши. Он пялится лететь в горняя, но нога, прикованна цепью к земному шару, мешает. Сей образ — мой образ. Не могу, а только желаю. «Кто даст мне криле?..» Для облегченія, отче мой небесный, горести моя услаждающаго — продолжай беседу. Открой мне: для чего Давід желает крил сих? Видь ты сказал, что одни только сонцы херувімами.

Дух. Сонце есть архитипос А, сиречь первоначална и главна / 91 / фігура, а копіи ея и віцефігуры суть безчисленныя, всю біблію исполнившія. Такая фігура называлась антітипос (прообраз, віцеобраз), сиречь вместо главныя фігуры поставленна иная. Но все они, как к своему источнику, стекаются к сонцу. Такія віцефігуры суть, например: темница и Іосиф, коробочка и Мойсей, ров и Даніил Б, Даліда и Сампсон, сиречь сонушко, кожа и Іов, плоть и Хрістос, пещера и лев, кит и Іона, яслы и младенец, гроб и воскресшій, вериги и Петр, кошница и Павел, жена и семя, Голіаф и Давід, Ева и Адам... Все сіе то же есть, что сонце и сонушко — змій и бог. Краснейшая всех и мати протчіим есть фігура сонечная. Она первая благословляется и освящается в покой богу. «Благослови бог день седмый». По сей причине протчіих тварей віцефігуры, в силе ея поставляемыя, все бытіе свое пріемлют во днях светлыя седмицы, яко в ней вся тварь раждается; сама же прежде всех созидается.