Трактаты. Диалоги. Притчи. 7 страница

Б Сія песнь есть из древних малороссійских и есть милая икона, образующая весну, она пространна. Прим. автора.

В Фарсіс есть драгоценный камень, есть же и град, имущій кораблям лоно. Прим. автора.

Г Одигитріа — слово еллинское, значит путеводница, наставница. Отсюду во акафисте: «Радуйся, столпе, наставляя плавающія...» и протчая. Таковыи приморскіи туріи при затменіи звезд наставляют ко брегу плавателей горящим на них огнем. В библіи нарицается столп облачный, сиречь высокій, до облаков досязающій, например: «В столпе облачне глаголаше к ним». Образуется сим столпом священная библіа. Она-то нас, обуреваемых в море мыра сего, наставляет к гаване оной, где убогій Лазар со Авраамом и вся церковь почивает. Сія гавань нарицается еврейски — кифа, или кефа, еллински — петра, сиречь каменная гора, лоно и град. Что убо сія кифа и сей апокалипсный град знаменует? Пир оный Лотов с дочерьми своими, о коем: «Блажен, иже снесть обед во царст[віи] н[ебесном]». «Радости вашея никто же возмет от вас». «Веселіе вечное \84\над главою их». Глава наша есть сердие наше. Аще оно не болит и вечно радуется, сіе есть единое истинное блаженство — «мир, всяк ум превосходящій». Аминь! Прим. автора.

до облачныя огнедышущія горницы, призирающія на Александрію Фарійскія пирамиды А.

Увидели славное царство и святую землю оную: «Тамо роди тя мати твоя». «Царя со славою узрите, и очи ваши узрят землю издалеча». Преупокоилися на злачных местах и на блаженных удоліях, по писанію: «Ядите, ближніи, и пійте, и упійтеся, братія...» От днесь возсіяли над главами святых человеков / 26/271 / лучезарныи венцы, окружающіи в себе сію адамантову славу: «Легко быть благим». Тогда и на мою главу возложен венец нетленный. Архангелы, песнь победную поспевше, возлетели в горняя и паки вселилися в седми пирамидах, субботы велики нареченных, призирающих и соблюдающих премудрости дом седмисубботный, славяще отца и сына, и святаго духа вчера, днесь и вовеки.

Сіе виденіе аз, старец Даніил Варсава, воистину видех. Написах же во просвещеніе невеждам блаженным оным: «Даждь премудрому вину...» И во славу людей святых Израиля.

Конец.

А Фарійская пирамида, или турія, недалече от устія реки Нила, где град Александріа. Прим. автора. \85\

/ 35/11 /

ПРЯ БеСУ СО ВАРСАВОЮ

Егда во обновленіи міра собылося на мне оное:

‘Ο στέφανος τω̃ν σοφω̃ν πλου̃τος ’εστι αυτω̃ν. —

«Венец премудрых богатство их» (Притчи).

Яснее изрещи: In corona sapientium divitiae eorum.

Тогда во пустыне явися мне бес от полчища оных: «Кленущу нечестивому сатану, сам кленет свою душу». Имя ему Даймон А.

Даймон. Слыши, Варсава, младенческій уме, сердце безобразное, душо, исполненна паучины! Не поучающая, но паучающая. Ты ли еси творяй странныя догматы и новыя славы?

Варсава. Мы-то божіею милостію рабы господни есмы и дерзаем благовестити божію славу сію:

Яко злость трудна и горка,

Благость же легка и сладка.

Даймон. Что ли есть благость?

Варсава. Тожде / 35/12 / что нужность.

Даймон. Что есть нужность?

Варсава. То, что несть злость.

Даймон. Что ли есть злость?

Варсава. То, что несть благость.

Даймон. Откуду родится нужность?

Варсава. Она есть ветва благости и блаженства.

Даймон. Благость же или блаженство откуду есть?

Варсава. Сія ветва от древа жизни.

Даймон. Где есть древо жизни?

Варсава. Посреде плоти нашея.

Даймон. Что ли есть древо жизни?

Варсава. Есть закон ума.

Даймон. Что ли есть закон ума?

Варсава. Свет тихій святыя славы, безсмертнаго отца небеснаго... Образ ипостаси его, ему же слава вовеки. Аминь.

Бес неколико быв смущен, и водрузив очи в землю, помышляше в себе, негодуя на странности ответныя. Последи же вопросил: «Ныне ли убо узаконяеши? И подлагаеши во основаніе лживую твердь сію, нужность не трудна?».

Варсава. Аминь глаголю тебе: елико что нужнее, толико удобнее. / 36/21 /

Даймон. Ты ли написал 30 притчей и дарил оныя Афанасію Панкову?

А Даймон, или демон, у еллин значит ведящій, или ведьма; знаток (δαίμων), отсюду δαιμώνιον острое, трудное, но неключимое и непотребное веденіе. У евангелистов сим словом именуются бесы. Прим. автора. \86\

Варсава. Воистину тако есть. Сей есть друг Варсаве.

Даймон. Помниши ли едину от них, в коей беседует Буфон со Зміею, обновившею юность?

Варсава. Помню. Я оную притчу увенчал толкованіем таковым:

Чем большее добро,

Тем большим то трудом

Огражденно, как рвом.

Даймон. А-а, новый архитектон! Ныне то ты мне впал в пругло.

Варсава. Исповедую согрешеніе мое.

Даймон. Видиши ли, яко брань на тебе твоя же воздвизает слава.

Варсава. «Аще речем, яко греха не имамы, себе прелщаем...»

Даймон. Или убо заколи новую твою славу тую: «Нужность не трудна».

Варсава. Новое чудо боголепное — заколю ли?

Даймон. Или аще поборяеши по ей: преступника себе обличаеши, разоряя, созданную самым тобою прежнюю ограду, оградившую трудом / 36/22 / дом (яко же великолепно написал еси), всякое благо.

Варсава. Несмь аз бог и согрешаю, несмь паки бес и каюся.

Даймон. Ох! Словеса твоя возбесиша мя. Иди за мною, сатано! Не о покаяніи глагол мой. Но разумееши ли, яко грех нарицается еллински ‛αμαρτεία, гласит же: преступленіе, буйство, заблужденіе, безуміе...

Варсава. Вельми разумею. Грех есть слепота душевная.

Даймон. Почто убо слеп сый, слепцов водити дерзаеши, узаконяя странную и неслышанную славу?

Варсава. Почто? Того ради, яко каюся.

Даймон. О вране нощный! Кайся, раскайся, окаевайся.., но не буди творец догматов новых.

Варсава. Кто же может каятися и прейти на иное, не поставив прежде новыя судбы и новаго рока во основаніе? На чем станет? Ведомо, что дух покаянія стоит на каменном острове, поправ прежнюю злобу, облобызав же новую благодать. Сія благодать есть / 37/31 / новый адамант, подлагаемый во основаніе новозиждемому граду святому. Она есть вечное зерно, откуду произрастает древо нетленных плодов и новаго века. Сего ради всуе разделяеши неразделное. Каятися узреть брег новыя славы, начать новую жизнь, новым сердцем, новыми плодами — все сіи ветвы суть от единаго древа и есть едино и тожде. Яко же утро, свет, солнце, луча, день \87\ есть тожде. Како убо рекл еси мне: «Кайся, но не буди творец догматов новых»?

Даймон Перестани, реку, высокобуйствовати! Остави прю и облобызай слывущую искони в народах славу сію:

Δύσκολα τά καλά, εύκολα τά κακά.

Gravissima bonitas, levissima malitia.

Варсава. Приложи, аще хощеши и сіе:

Dulcissima mala, amarissima bona,

Beatissima mala, miserrima bona. / 37/32 /

Обаче смрада сего отнюдь не вм-ыдает сердце мое. Аще ли будет гортань мой гробом отверстым? Аще ли возвратятся мне Ліины очи? Вепрово обоняніе? Уста Іудины? Тогда разве облобызаю сію неключимую славу.

Когда Израиль почтет над крастели стерву,

Тогда и я предпочту вепра над Миневру.

Даймон. Тако ли убо? На все академіи, на все школы и на все их книги брань воздвизаеши?

Варсава. Прости мне, друже и враже мой. Нужда мне надлежит и на тебе ополчатся. Во крещеніи клятвою закляхся никого же слышати, разве единыя премудрости, во евангеліи и во всех освященных библейскаго Іерусалима обителях почивающія. От того даже времени заплеван от мене мір, плоть і діавол со всеми своими советами. Іерей облил тело мое скотскою водою на той конец, дабы послежде омыл я сердце мое водою духа из евангельскаго Сылоама. Се тайна есть плотскою водою, тайнообразующая воду премудрости, ліемую из библіи во спасеніе. Инако же аще ли кто облит или погружен, но не исполнивый тайны, люблящій же пить гнилую мірских советов воду есть лицемер, / 38/41 / чужд царствія божія, яко водою точію крещен, но не купно и духам. Нужда убо мне ополчатися на всех, да сохраню царю моему веру мою. Паки же... Коль краты привязала мене богу тайна евхаристіи? Крошка хлеба и ложечка вина ненасыщающая тела... Не сей ли вид преобразуется в пищу премудрости его, укрепляющія и веселящія сердце? Не он ли, прильпнув к невидимому, претворяется в тайнообразуемое первообразное? Сія пресущность вида совершается тогда, егда тлень та и сень тленными устами пріемлется купно же, аки удицею, тайно вовлекается сердце во евангелскія чертоги и вкушает от тайныя оныя вечери. «Блажен, иже снесть обед, во царств[іи] неб[есном]». Инако же несть евхаристіа, сиречь благодареніе, но лицемерность, но предательство, но неблагодарность, предающая сердце Христово за малоценныя мірскія советы. Се толь чудным союзом любви связанное сердце мое со сердцем божіим, не радостно ли востанет на все супостаты его? \88\

Открый мне во священной библіи хотя едино место, благословляющее твою славу, и довлеет мне. Инако же не наш еси, но от супостат наших.

Даймон. Убо ли глух еси, не слышай, яко гбсный есть путь, ведущій / 38/42 / во царствіе небесное? И яко малое стадо спасающихся? Яко мнози взыщут внійти и не возмогут? Яко востанет дому владыка и затворит двери?.. «Ту будет плач и скрежет зубов, егда узрите Авраама и Исаака» и протч. во царствіи божіи, вас же изгонимых вон...

Варсава. О клевета, смутившая и смесившая горняя со преисподними...

Даймон. Внемли же и сему: «Бдите, да некогда отягчают сердца ваша...» «Востани, спяй! Что стоите праздны?» «Восклонитеся и воздвигните главы ваша...» «Труждающемуся делателю прежде...» И тма иных мест. Сіе же место: «Удобнее велблюду сквозе иглинныя уши проити...» «Будут дни тіи скорбь, якова не бысть». Непреодоленную трудность ко благу обличает.

Варсава. Доколе мне ругался еси, терпя, потерпех. Ныне же, о нечестивый и козненный! Бога моего благодать прелагаеши во скверну твою.

Даймон. Почто, Варсаво, беснуешися? / /

Варсава. Путь божіих словес превращаеши в лукавую твою стезю.

Даймон. Како сія могут быти?

Варсава. Како может трудом устрашати той, иже призывает глаголя: «Пріидите ко мне, все труждающіися, и аз упокою вы»? Не клевещи убо, день божій быти скорб, но твои дни и мои есть скорб, и не до скорбы, но от скорби сея отзывает / 39/51 / обремененных. Твои убо дни суть мерзость запустенія, Даніилом реченная. «И во твоих днех горе родящим и доящим». Сего ради глаголет: «Молитеся, да не будет бегство ваше в зиму». Твой-то день есть зима, скрежет, плач, буря, море... Отсюду вызывает в кефу свою, в тихое пристанище, в доме прибежища. «Аз упокою вы». «Отступите от мене все делатели неправды». «Мучитеся все возненавидевшіи покой мой».

Даймон. Не рекох ли, яко беса имаши? Воньми, о бесне! Не глаголю, яко не благо есть царствіе божіе, но яко жестоким трудом ограждено и яко к нему путь тесен и приступ прискорбный.

Варсава. Но не ты ли сказал: яко сія места благословляют славу твою? Сам убо понудив мене глаголати о сих, ныне бесным мене нарицаеши. Аще беснуются, ты еси вина сего, аще же добре глаголах, почто мя злословиши? \89\

Даймон. О лис! О змій! Метаешися, свиваясь, развиваясь в различный свиток. Обаче аминь, глаголю тебе, яко узкій путь и тесная врата во царство небесное.

Варсава. Тесная, верно, велблюду, но человеку довольно пространная.

Даймон. Что ли есть велблюд?

Варсава. Душа, мірскими бременами отягченна.

Даймон. Что ли есть бремя?

Варсава. Богатство, пиры и сласти міра сего, яже суть удица / 39/52 / діаволская. Несут нечестивыи на ременах своих злый крест и мучащее и х неудобоносимое иго, тяготу же свою, ея же сами суть виновныки, возвергают на царствіе божіе.

Даймон. Уа! Ныне не обынуяся исповедал еси, яко труден путь. Ура! Победих! Тесен, узкій, труден есть тожде.

Варсава. Воистину неудобен и труден злым мужам. Но они за самими собою влекут сію трудность. На пути же божіем не обрящут и несть ея вовеки. Злоба благоту во вред, яд, во труд и болезнь сама собою себе же превращает.

Даймон. Что ли есть злость?

Варсава. Почто мя искушаеши, лицемере? Рекох тебе уже, яко злость есть то, что несть благость. Она есть дух губительный, все во всегубительство преображающій.

Даймон. Како могут сія быти?

Варсава. Ты Даймон еси и сих ли не веси? Жизнь наша не путь ли есть? Не сей ли путь самым богом есть положен? Не бог ли есть всехитрец, еллински — аристотехна? Како убо труден путь нам сотворил? Онемей, о языче лживый! Не клевещи, злобо, благости и премудрости. Ты сама сотворила путь божій трудным, соделав его беззаконным. / 40/61 / Что бо есть беззаконіе, аще не растленіе? И что есть грех, аще не жало смерти, вся разоряющее?

Даймон. Како могут сія быти?

Варсава. Не искушай мене, пытливая злобо, не смущай сердца моего. Не во благость, но во злость ревнуеши знати.

Даймон. Но подобает же тебе обличити, како злоба делает сладкое горким, легкое же трудным.

Варсава. О роде развращенный! Доколе искушаеши? Аминь, глаголю тебе, яко елико что благо есть, толико и творити и ведети удобно есть.

Даймон. Камо идет слово твое, не вем.

Варсава. Камо? Печешися и молвиши о сей истине, яко злоба делает легкое трудным, испытуеши, како бывает сіе? Сія же истина блистает паче солнца в полудне, яко все истинное, и легкое, и ясное есть.

Даймон. Како же ясное, аще аз не вижу? \90\

Варсава. Несть удобнее, яко же удобно есть видети солнце. Но сіе труд и болезнь есть нетопыру. Обаче труд сей сам за собою носит во очах своих, возлюбивших тму паче света... Предложи сладкоздравую пищу болящему, / 40/62 / но он со трудом вкушает. Возведи путника на гладок путь, но он слепым и хромым соблазнь и, претыканіе, развращенно же и превратно шествующим, — горесть, труд и болезнь.

Даймон. Кто ли развращенно ходит?

Варсава. Той, кто в дебри, в пропасти, в безпутныя и строптивыя калуги от пути уклоняется.

Даймон. Кто же ли превратно шествует?

Варсава. Той, кто на руках, превратив ноги свои выспрь, или не лицем, но хребтом в задняя грядет. Сим образом весь мір живет, яко же некто от благочестивых воспевает:

Кто хощет в міре жизнь блаженно править,

О, да советы мірски все оставить.

Мір есть превратный, Он грядет руками,

Пад ниц на землю, но горе ногами.

Слепый, слепаго вслед водяй с собою,

Падут, ах! оба в ров глубок с бедою.

Видиши ли, яко злость сама себе труд содевает? Не вопрошай убо, како могут сія быти?

Даймон. Обаче тесна дверь и мало входящих.

Варсава. Зле просят и не пріемлют. Не входят, яко зле входят.

Даймон. Како же зле? / 41/71 /

Варсава. Со трусом колесниц, со шумом бичей, коней и конников, со тяжестьми Маммоны, со тучными трапезами, со смрадом плоти и кровей в безбрачных вретищах, в безпутных сапогах, с непокрытою главою и без жезла, не препоясанны руками и ногами не омовенны. Се тако зле.

Даймон. Кія колесницы? Кія кони? Кая мне вретища глаголеши? Не даже ли всяк ли ездит на колесницах фараонских? Чудо!

Варсава. Ей, глаголю тебе, всяк.

Даймон. Не мучи мене, рцы кія?

Варсава. Воля твоя.

Даймон. Се ныне разумех, яко беса имаши. Глаголеши неистова.

Варсава. Ей! Паки и паки глаголю тебе, яко всяк обожившій волю свою, враг есть божіей воле и не может внійти во царствіе божіе. Кое причастіе животу у смерти? Тме же у света? Вы отца вашего діавола похоти любите творити, сего ради и трудно вам и невозможно.

Даймон. Како убо колесницею нарицаеши волю? \91\

Варсава. Что же ли убо носит и возбешает вас, аще не непостоянныя колеса воли / 41/72 / вашея, и не буйныя крила ветренных ваших похотей? Сію вы возлюбивши и возсьвши на ней, яко на колеснице, везущей во блаженство, ищете ея, піяны ею, во днех царствія божія и воли его, но не обретаете и глаголете: увы! трудно есть царствіе божіе. Кто может обрести тму во свете? Не обитает тамо ложная сласть, честь и сокровище. Ваша есть сія воля, не его. Она, ей, глаголю! Она вам есть и узы, и вереи, и лев поглотившій, и ад, и огнь, и червь, и плач, и скрежет. И не изыйдете отсюду, дондеже расторжете узы и отвержете иго воли вашея, яко же есть писано: «Раздерите сердца ваша». Во время оно явится Сампсону по жестоком — сладкое, по зиме — дуга и мир Ноев.

Даймон. Кто убо вина? Не воля ли дадеся человшу?

Варсава. О злобо, не клевещи премудрости! Не одна, но две воли тебе данныя. Писанно бо есть: «Предложих тебе огнь и воду». Две воли есть то, сугубо естествен путь — десный и шуій. Но вы, возлюбивше волю вашу паче воли божія, вечно сокрушаетеся на пути грешных. Не сам ли убо еси вина?

Даймон. Почто убо предложенна зла воля человеку? Лучше бы не быти ей вовся. / 42/81 /

Варсава. Почто беззаконикам предлагает мучительная орудія судія? Того ради, яко да теми мучимы навыкнут покарятися правде. Инако же колико бы удалялися от благодетельницы сея, аще толь мучимы едва покаряются?

Даймон. Откуду мне убо сіе, яко воля мне моя благоугодна есть и паче меда услаждает мя? Вопреки же божія воля пелынь мне и алой есть, и раны...

Варсава. О бедная злобо! Ныне сам исповедал еси окаянство твое. Не мене убо, но сам себе о сем вопрошай. Не я, но ты еси страж и хранитель тебе. Провижу со ужасом разореніе в душе твоей, вину же сего обличить ужасаюся.

Даймон. Ха-ха-ха! Прельщаешися, Варсаво, мня, яко ищу суда от тебе. Но твой ум младенствует. Писано же есть: «Бывайте младенцы во злобе, но не в уме». «Не прійдох пріяти, но дати советы».

Варсава. От всех ваших бренных советов, даже от юности моея, омыхся уже в Силоаме. Господь даде мне око свое, и не постыждуся.

Даймон, Чудное твое око, видящее то, что нигде же обретается. Где бо сердце, подобное твоему? / 42/82 / Возлюбил еси странность. Что убо? Даже ли все общее и все бываемое в міре, все ли то есть зло? Едина ли странность блага?

Варсава. Не отвлекай мене татьски в кривую стезю. Путь слова моего есть о трудности, гнездящейся во аде, изгнанной же из Едема. Хощеши ли о странности? \92\

Даймон. Сотворим единоборбу и о сем: есть со мною научаяй руце мои на ополченіе. Предложи убо мне хотя едино, бываемое на торжищи міра сего, общедеемое у всех и везде и всегда, несть ли оно скверное, трудное и мучительное. Довлеет...

Варсава. Фу. Предлагаю тебе у всех, везде, всегда деемое и оно вельми благо есть. Не все ли наслаждаются пищи и питія? Не везде ли и всегда? И сіе есть благо, яко же писанно: «Несть благо человеку, разве еже яст и піет...» И паки: «Прійди и яждь во веселіи хлеб твой и пій во блазе сердце вино твое...»

«Молюсь ти, господи, избави мя от Голіафа сего, изострившаго, аки меч, язык свой...». Где же больше богомерзостей, вражд, болезней, аще не во общеніях мірских, им же бог — чрево? / 43/91 / На всех блудных вечерях и трапезах их, яко же рука, реченная Даніилом, на стене пишет, тако гремит гром божій сей: «Несть радоватися нечестивым». Коль же малое стадо в сравненіи со содомлянами дом Лотов! Там пируют ангели во веселіи. Много ли в тысяще обрящеши! Кои ядят и піют не во страданіе, но во здравіе по оному: «Аще ясте, аще ли піете...» и протч. вся во славу божію... Како убо глаголеши, яко ядят хлеб? Не паче ли землю со зміем? Како же во веселіи? Не паче ли в погб лица и в трудах ядят неблагословенный хлеб свой сей: «Сладок человеку хлеб лжы». Послежде же обращается ему в каменіе. Истинный же причастник вкушает со благодареніем хлеб по Соломонову слову: «Лучше укрух хлеба с водою в мире» и піет вино свое во блазе сердце оном. «Любовь не завидит, не безчинствует, не радуется о неправедном богатстве — вся любит, вся терпит» и протч. / 43/92 /

Трапеза, дышущая коварством, убійством, грабленіем, — не сей ли есть хлеб лжы? Что ли есть безвкуснее и скареднее паче неправды? Сія обветшавшая Ева есть общая, обычная и присная невеста міру, печалію и похотію очес жегомому. Мір есть пир беснующихся, торжище шатающихся, море волнующихся, ад мучащихся. Тако ли во веселіи? Лжеши! Іезекіиль же истину благовестит: яко истаевают ядуще не оприснок, но мотылу А, в неправдах своих. Се твой хлеб. От сего твоего хлеба отрицается Петр, глаголя: «Господи, николи же ядох сквернаго...»

А Мотыла есть имя славенское, древнее. Еллински — κόπρος, римски — excrementum, merda. Прим. автора.

Даймон. А! а! Но обаче убо ял.

Варсава. Ял убо, но уже освященное. Аще бы то неугодно было богу, не вкусил бы. Не многоценность блудная, но освящающая правда трапезу сладкую творит. «Прійди \93\ и яждь во веселіи хлеб твой» и протч... Но лукавая твоя кознь, показав хвост, утаил еси виновницу веселія, там же сущую, освящающую главу сію: «Яко же угодна богу творенія твоя (Еккл[езиаст]). Вежд же и сіе, яко нареченное Петром скверное, / 44/101 / лежит в римском: commune, сиречь общее; еллински κοινόν. Сіе же еллинское знаменует у римлян блато (coenum), Кій убо мне предлагаеши хлеб твой? Сам вкушай! Мірская община мерзка мне и тяжка. Сладка же и добра дева есть дивая странность, странная новость, новая дивость. Сію благочестивыи возлюбившие, устраняются міра, не міра — но сквернаго сердца его.

«Изыдите, — и нечистоте их не прикасайтеся, изыдите от середи их», — глаголет господь.

Даймон Буди здраво, яко же глаголал еси! Обаче вера во Христа, изшедшая благовестіем в концы вселенныя, не вселенское ли общеніе? И не благо ли есть?

Варсава. Ах, остави, молю! Мір суетное точію лице веры носит листвіем проклятыя смоковницы, имущія образ благочестія, плодов же его отвергшіяся, наготу свою покрывая, лицемер или лицевер, суевер и повапленная гробница. Дух же веры и плоды его когда он имеет? Аминь. Никогда же. Мниши ли, яко обрящет сын человеческій на земле веру? / 44/102 / Ни! ни! Несть зде! Воста. Что ищете живаго и благоуханнаго в смрадном содомском и мертвом блате его! Тамо, тамо его узрите. Где же тамо? Тамо, где несть смрад. Ах! В Сигоре. Тамо Лот! Тамо дух веры! Тамо благоуханіе наше не со обетшавшими Евами, но со богорожденными от себе и чистыми девами. «Не бойся малое стадо». Се тамо! О сладчайшая Галилеа! Граде и пире малых-малых! Блажен, иже снест обед твой. Что ли есть плоть? То, что мір. Что есть мір? Ад, яд, тля! Ах, око и свет, вера и бог есть тожде. Мелкое око — светилник телу. Маленькая церков — свет міру. О прекрасная, но малолюдная невесто неневестная! Тебе подобает слышати единой сіе: «Очи твои яко голубины». «Изыди от среди их в Сигор, спасайся». «Изыдите, верныи, во воскресеніе, и мало их есть...»

Даймон. Дей, дей! Аще все общее скверно есть, како убо общее воскресеніе честно и свято, уверяемое Лазаревым воскресеніем?

Варсава. Тако, яко общее / 45/111 / верным, не міру, во блате лежащему. Инако же все ему общее безчестно. Внял ли еси?

Даймон. Вельми внял, яко ты мне ныне, аки птица в сеть ят еси.

Варсава. Ят, но не удержан.

Даймон. Не чувствуеши? И не устрашаешися?

Варсава. «Праведник дерзает, аки лев...» \94\

ПРЕДеЛ, ЯКО ВСЕ, ЕЖЕ В МІРе, ПОХОТЬ ОЧЕС, ТРУД И ГОРЕСТЬ

Даймон. Уготови лице твое, Варсаво, на обличеніе.

Варсава Аще хощеши, готовлю и на оплеваніе.

Даймон. Вем, яко обличеніе труд и горесть тебе.

Варсава. Обличи грех мой во мне, молю, и будеши друг. Между им и мною вечна вражда.

Даймон. Не ты ли сказал еси, яко мір есть безчисленное соборище беззаконных? И яко вопреки малолюдненькое стадо благочестивых?

Варсава. Воистину, тако есть.

Даймон. Убо не тожде ли есть сказать — и сіе беззаконіе легкое, / 45/112 / благочестіе же трудно и тяжко? Како бо не трудно, аще сіе малым-малым, оное же всем достизаемое? Суди древо от плодов.

Варсава. Тьфу! Putabam te cornua habere А.

Даймон. Что ли? «Начаша глаголати иными языки?»

Варсава. Скажи мне, господи, истину твою. Устрой сердце и язык мой во слово правды твоея.

Даймон. Уа! Шепчеши? Се тебе удареніе, Варсаво!

Варсава. Чаях! Яко избодеши рогами, и се удар младенческій. Дей! Приложим единоборбу! Аще благость трудна, бог виною есть страждущему міру. Ныне же вины не имут о гресе своем, возлюбивше горесть свою, паче сладости его! Дей! Красти ли или не красти? Что ли труднее? Обаче весь мір полон татей и разбойников?.. Дей! Нужная ли или многоценная одежда и дом? Что ли труднее? Обаче весь мир блядокрасіем красуется в суетное любодеяніе очес, что ли удобнее как хлеб и вода! Обаче весь мір обременен чревонеистовством Б. / 46/121 / Чрево есть бог міру, пуп аду, челюсти, ключ и жерло, изблевающее их бездны сердечныя всеродную скверну, неусыпных червей и клокощущих дрождей и блевотин оных и вод: «Исходящая от сердца та суть сквернящая». Зависти, грабленія, тяжбы, татьбы, убійства, хулы, клеветы, лицемерія, лихоимства, любодеянія, студодеянія, суеверія... се всеродный потоп ноевскій верх, влас и главу міру подавляющій.

А Древняя притча на тех, кои вначале страшны, потом смешны. Славенски: чаях, яко роги имаши. Прим. автора.

Б Чревонеистовство есть чревная мудрость, мудрствующая о том, кія сладчайшія жертвы суть богу ея — чреву. Так толкует святый Нил в книге о седьми бесах. Прим. автора.

Обаче мір вся сія творити радуется. По успеху беззаконій своих и мудрость, и славу, и благородность, и сласть, и блаженство оценяет. Не право убо судил еси, обаче право рекл еси, яко трудность есть виною греха ему. Се бо мір \95\ адскую дщерь сію трудность и горесть от всего сердца своего возлюбившій, возненавидел божію благость, призывающую его: «Прійдите ко мне! Аз упокою вы». «Коль краты восхотех собрати чада твоя, и не восхотесте». «Ходите во пламене огня вашего, за то его же сами себе разжегосте». «Накажет тя отступленіе твое и злоба твоя» / 46/122 / Дивися, ныне и подобает дивитися, яко погибающему міру не бог, отверзшій двери и обятія отча, но сам он есть себе и его воля виною:

Воля! О несытый ад!

Все тебе ядь. Всем ты яд.

День нощь челюстьми зеваешь,

Всех без взгляда поглощаешь.

Аще змій сей заклат?

Се упразднен весь ад.

Сея вавилонскія блудницы чашею упоен мір, любодействует с нею, презрев чертог дев мудрых, и невестник нашего Лота.

Онемей убо и молчи! Не клевещи бога! И не лай на отверстыя врата блаженства! Отверстыя врата не винны суть малости спасаемых. Ах, проклятая воля! Ей, ты едина міру, аки лев из ограды своея, преграждаеши ему путь во блаженный исход живота оный! «Изыйдете и взыграете, яко телцы, от уз разрешенны». Оправдася же в пользу нам древняя притча. Turdus, ipse sibi malum cacat — «Погибель дроздова из внутрь его исходит» А. / 47/131 /

А Дроздики или польски — косики, ржащіи, как кони, от ловцов уловляются, увязши во свою дроздовску мотылу. Прим. автора.

Даймон. Кто убо может сотворити путь во блаженный оный исход?

Варсава. Всяк, аще кто восхощет; хощет же возлюбившій бога. Сія новая любовь творит ищезати ветху. Ветха же, ищезая, помалу-малу преобразуется в новую волю и в новое серце взаимно: «Ищезе сердце мое и плоть моя». «Боже сердца моего!» Сіесть: сердце мое в тебе, ты же взаимно в сердце мне преобразился. Ныне: «Что мне есть на небеси? И от тебе, что восхотех на земли? Ты един довлееши мне».

Даймон. Како убо? Тамо чрево, зде же злу волю нарицаеши мір[с]ким богом. Аще ли два міру суть боги?

Варсава. Уа! Остр еси, блюститель моих преткновеній. Нощь, тма, мрак, мечты, призраки, страшилища — все сіи адскія езера союзны своей бездне. Воля плоти, сердце міра, дух ада, бог чрева и похоть его, сердце нечистое есть тожде. Сей есть архисатана, нечистая сердечная бездна, раждающая во мгновеніи ока безчисленныя легеоны духов и тмы мыс-\96\ленных мечт во мученіе / 47/132 / всем. «Им же мрак темный вовеки блюдется». О міре, возлюбившій труд и горесть! Коль скоро снисходиши во ад и не возвращаешися. Сатана ослепил око твое. Сія слепота есть мати житейских похотей и плотских сластей. Сіи суть тебе червь неусыпающій и огнь неугасающій. Сіи укрепиша тебе вереи врат адовых, затвориша же райскія двери блюдущему пяту божію, хранящему суетная и ложная, ядущему вся дни живота своего землю. Но увы мне! Се! Пловущи на море міра сего, се вижу издалеча землю святую! О сладчайшій, желаній краю! Спаси мя от пакостника плоти и от моря міра сего!

КРАЙ РАЙСКІЙ

Благословенно царство блаженнаго отца, положшаго потребная во удобности, неудобная же дела во непотребе.

Даймон. Отрыгаеши несличную непотребность. Воистину піяный еси.

Варсава. Ей! Упихся новым Лотовым вином. Ты же ветхим, содомским.

Даймон. Но чувствуеши ли, піяная / 48/141 / главо, исход? В кую мету улучает стрела слов твоих?

Варсава. Ей! Она в самый кон разит и в самую исконную исту праволучно ударяет.

Даймон. О праволучный стрелец! Стреляеши во главу, ударяеши во пяту.

Варсава. Истину рекл еси нехотящій. Пята бо вам есть во главу угла во всех домах ваших. Праотец ваш змій искони блюдет пяту. И вы, любля, любите и, блюдя, блюдете пяту. Пята есть глава и начало всем, им же врата адова одолели, лжу мрака хранящим. Мы же, стреляя, стреляем во лжеглаву вашу сію. Да воскреснет истинна наша глава она: «Той сотрет твою главу...» Несть бо наше стреляніе на плоть и кровь, но на мыродержцы и владыки омраченнаго века сего, на блюдущія пяту, злобныя духи. Управляет же стрелы наши, научаяй руце наша на стреляніе.

Даймон. О, буій лобе, исполнен сетей паучинных! Вижу ныне, яко у тебе пять ячменных хлебов: честны суть паче предрагоценнаго адаманта. Зри безместный и неключимый слов твоих исход! / 48/142 / Удобнейшіи ли пять хлебов?