Глава 7. Творчество в метафорическом прочтении. В свое время мне довелось высказаться относительно метафор культуры1

В свое время мне довелось высказаться относительно метафор культуры1. Тогда были вычленены пять метафор: "Путь", "Мы и Я", "Ядение", "Свет и тьма" "Смерть". Они, как мне представляется, полностью могут объяснительно описать любой феномен культуры. Однако, для уточнения я здесь выделю еще одну метафору – “Зеркало”, которая все-таки не имеет такого фундаментального значения, каким обладают названные выше. Хотя какую бы мы еще метафору ни выделили, она будет обладать статусом законосообразности. Метафорическое прочтение имеет ряд преимуществ по отношению к наукообразности1. Во-первых, оно не обязывает нас к точности в рассказе об этом неуловимом феномене. Во-вторых, метафора как носитель иного смысла позволяет: а) двигаться параллельно предмету рассуждения; б) не показывать предмет как это вот взятое в его таковости, а указывать в его сторону и растолковывать; в) помочь слушателю-читателю лучше понять собственный опыт творчества. В-третьих, избавляет нас от необходимости отсылок к необозримому морю литературы (наукообразность). В-четвертых, дает возможность, двигаясь параллельно, заглянуть вовнутрь данного процесса.

Метафора «путь»

Творчество это всегда путь. Любой творческий акт является составной частью жизненного пути человека2. Однако – это особый образ пути. Сущность его заключается в переходе. На этот счет лучше всего привести высказывание Лао-цзы: «Переход от одного глубочайшего к другому – дверь ко всякому чудесному»3. Что такое чудо? Это то, чего прежде не было (и не должно быть) и вдруг есть. Не в этом ли состоит сущность нового? Если в этом, то почему в переходе? Потому что мы всегда дома, а если и движемся, то лишь переходя из одного места в другое. В переходе мы и обнаруживаем новое, поскольку в обжитом все знакомо и освоено, принято и усвоено, обозначено и рядоположено.

В свое время Арнольд ван Геннеп, а вслед за ним Виктор Тэрнер4, описывая ритуалы перехода (rites de passage), выделили в них три фазы: разделение, порог и восстановление. Первая фаза – исход. Вторая фаза – лиминальный (limen - порог) период – является промежуточной. В ней переходящий получает черты двойственности, поскольку он находится в той области культуры, у которой очень мало свойств прошлого и будущего состояния. Лиминальное существо, по Тэрнеру, «ни здесь, ни там, ни то, ни се». Причем, лиминальные существа не являются маргиналами. В творческом акте по состоянию творец очень напоминает лиминальное существо. Выпадая из жестких уз временной связи, он способен продвинуться далеко в будущее. Будущее – так оно представляется социуму – для лиминального существа (=творца) выступает настоящим. В ритуальных символах лиминальность часто уподобляется смерти, утробному существованию, невидимости, темноте, двуполости, пустыне, затмению солнца или луны. Подобные переживания свойственны творцу во время творческих поисков.

В последней фазе восстановление означает как бы рождение заново, обретение себя, открытие для себя нового мира. Мир остается фактически тем же самым. И это осознает лиминальное существо. Однако изменение статуса вносит соответствующие флуктуации в мироотношение. Я само становится участником драмы и теперь видит новую систему отношений изнутри. После прохождения фазы восстановления преобразования в социуме равносильны преобразованиям в Я. Обратим внимание: сначала происходят изменения в Я, затем уже параллельно в Мы и в Я. Сначала Я творит (готовит) себя, затем осуществляет то же самое вместе с системой. Следует оговориться, что Я творит себя в рамках системы. Т.е. в данном случае происходит изменение состояния Я, чтобы соответствовать новой роли в системе. Нечто подобное происходит и с творцом. Изменяя свое иное, он изменяет себя. И даже – наоборот: изменяя себя, он изменяет свое иное.

Творческий путь исходит из истока. Исток находится в неином. Исток это знание в чистом виде, сущностью которого является избыточность. Исход и продолжение пути предполагает наличие в качестве ведущей линии поведения выбора. Выбор это всегда выбор меня как такого вот здесь и теперь. Даже если речь идет о прошлом или будущем, в ситуации выбора они выступают в настоящем времени5. Выбор реализуется в поступке. Но всякий шаг-поступок осуществляется по линии судьбы. Судьба, суд, суждение... Рассуждать, судить – значит разделять, отделять, выбирать, устанавливать, полагать.

При определении значения судьбоносности в творчестве необходимо выделить два важных момента: данность и заданность. Заданность включает в себя первый шаг исхода из неиного, весь переход, прежде того и после того. Она существует континуально, т.е. присутствует в каждом элементе здесь и теперь (точке и моменте), в промежутках элементов, объединяя все в единое целое. Данность же корпускулярна, фактична, суетна. Данность это наличная последовательность поступков. Судьба здесь проявляется именно в такой, а не иной последовательности, именно таких, а не иных поступков. Заданность выступает как обстоятельства и условия, приводящие к тому или иному поступку.

Близким по значению к заданности стоит предназначение. В нем заданность конкретизируется, принимает контуры будущих событий. Заданность развоплощается в предназначении. Заданность находится вне каузализма. Однако в предназначении она обретает каузалистский пространственно-временной смысл.

Осуществляющая действия воля задана структурой своей природы. Пересечение обстоятельств и структурированной воли определяют контекст назначения. В творческом шествии индивидуальность воплощает собою поступь своей судьбы. В этом шествии каждый поступок совпадает с линией судьбы. Следовательно, каждый творческий акт судьбоносен. Творчество есть перевод заданности в данность, континуальности в структурность.

Судьбоносный поступок это стяжание неведомого и ведение незнаемого. Он возможен на границе, в разломе бытия. Его мощь метрически радиальна и определяется расстановкой групп знаний и характером их связей. Благодаря судьбосносному поступку разрушаются узловые составы знаний и открытие возможности для новых комбинаций, т.к. разрушается сама связывающая основа. Такой поступок непременно перетасовывает элементы заданности и тем самым вносит изменения в поступь судьбы. В этом случае он выступает как вызов. Вызванные к жизни обстоятельства становятся значимым контекстом жизненных путей других индивидуальностей, составляющих Мы. И здесь судьбоносный поступок играет роль значимой флуктуации. Только через судьбоносный поступок, или их серию, данная индивидуальность достигает полной самореализации (акмэ).

Безусловно, в таком контексте встает вопрос о морали. Наше рассуждение логически приводит к утверждению внеморальности творческого акта. Да, это так. Сам по себе творческий акт становится моральным в том случае, если группы знаний, выступающие материалом креативности, имеют моральное содержание. Но творческий поступок и внеморален6. Нравственным он становится лишь тогда, когда для него нормой жизни становится правило «Все, что происходит вокруг меня, происходит из-за меня» или (что – то же самое), «Все что происходит со мной вызвано моими собственными поступками и мне некого и не в чем упрекать». Руководствуясь таким правилом, творец не способен будет действовать вне нравственности. Однако, эта нравственная установка существенно меняет характер творчества.

Творческий путь двояк. Древние греки для обозначения пути использовали два слова: годос и методос. В действительности человек проходит один жизненный путь. То же происходит и творческом акте, включающем в себя последовательность действий. В каждом акте наличествует клубок хитросплетений знаний (и как отношений, и как действий, и как состояний). Более того, переход, включающий в себя и годос и методос, осуществляется с оглядкой в исток, который выступает в качестве незамутненного зеркала7. Выступление с оглядкой порождает движение по кругу. Обратим внимание: в русском языке на-чало и кон-ец однокоренные слова, т.е. начало содержит в себе конец. Этого нет во многих европейских языках и в древнегреческом (даже введенное Аристотелем понятие энтелехии не соединяет концы с концами).

Как мы увидим дальше, в конце пути нас также встретит зеркало. Круг, отражаясь в зеркалах, рисует некую вязь, которая связывает идущего с самим движением. В результате каждый план творческого пути (годос и методос) предстает как совокупность нескольких кругов. В общей схеме их можно представить так8:

Путь созерцания (годос):

Это путь обретения смысла: понимание.

Первый круг – отсылка к человеческому (смысловое поле).

Второй круг – область значений (тропы, символизм и т.д.).

Третий круг – самостояние (родник).

Четвертый круг – вхождение в анагогический смысл: всматриваясь в чистоту родника, завораживаюсь. Обнаружение глади, а не течи; незамутненной зеркальности, а не чистой прозрачности; созвучия, а не простого благозвучия.

Путь толкования (методос):

Это путь означивающего вхождения в смысл: постижение.

Первый круг – обратное развертывание развоплощения.

Второй круг – расколдовывание.

Третий круг – объективация.

Четвертый круг – переколдовывание.

Творчество – это понимающее постижение или, наоборот, постигающее понимание. Творец в пути не только расставляет знаки и создает соответствующий дискурс, но и постоянно перетолковывает их. Творя, преобразуя материал, он создает новое знание и тем самым заколдовывает предмет. Осуществляя постоянное магическое действие, он лишен силы колдуна, который исходит из конкретных целей и задач. Творец – это маг в чистом виде. Только в данном магическом действии происходит заколдовывание-расколжовывание как единый процесс, где смысл смотрится в зеркало значения, а значение – в зеркало смысла.

Никто не может показать, как это происходит, но рассказать об этом можно с учетом, что рассказ всегда неточен, ибо он есть инопоказ. С-казать – значит быть рядом с показом, т.е. вызвать к жизни показываемое – представление (выставить перед смотрящим предмет). Вот почему здесь используется иносказание.

Но благодаря этому маленькому рассуждению мы вплотную подошли к понятию смысла. По аналогии: с-мысл – это то, что находится рядом с мыслью о данном предмете, ибо сама мысль есть значение. Смысл – отношение открытого вхождения в открытость данного знания. Это – констелляция жизнеотношений при встрече знаний. Смысл связан с пониманием, тогда как значение с постижением. Поэтому смысл есть совокупность позволительных условий возможности понимания. Смысл не выражает, он выразителен. Его полнота выразительности проявляется в выраженности значения.

Смысл – это источник возникновения нового знания, это мостик между сущим и бытием. Он охватывает открытость в оболочке знания. Охваченность, в той степени, в какой она есть здесь и теперь, зазывается о-смысленностью. Неупорядоченная осмысленность сродни бессмыслице. Поэтому смысл предполагает настроенное вхождение, где утверждающий призыв развоплощается как становление знания. Но знание всегда есть некая совокупность (со-знание), которая всегда избыточно самодостаточна. Смысл поэтому проникающе распространяется в облике знаний, преобразуя последние. Самодостаточность говорит лишь о целостности, а не о самозамкнутости. Наличие совокупной избыточности позволяет знаниям перетекать друг в друга. Следовательно, сознание творца содержит в себе полноту всех возможных смыслов.

Совокупностью знаний (со-знанием) является и человек во всех его планах. Смысл, здесь, есть становление данного знания фактором жизненного пути данного человека. А значение – это ответ на проявившийся фактор. Значение целесообразно, а потому ценностно. Осмысление – это приведение ценностного рычага для истолкования смысла с тем, чтобы выразить его в чем-то. Смысл получает свое бытие через значение, которое обретает жизнь только благодаря смыслу.

Откуда же исходит смысл? Из замысла. Замысел – вожатый мысли, осуществитель мышления. В нем таится творческий импульс. В замысле мысль промышляет смысл и, найдя, формирует в нем знание. Смысл в таком случае – это путь (методос) формирования знания, где значение выступает способом (методом, а не методосом) или инструментарием. Смысл есть форма форм, тогда как значение – данная форма. Творец – формовщик. Замысел предопределен смыслом и отличается от последнего целесообразностью.

Бытийственная сторона смысла определяется способом вхождения знаний в со-знание и пространством их пересечения. Смысл определяет путь, каким должно пройти новое формобразование, в процессе которого происходит непрерывная саморефлексия (сущностное самоопределение), что равносильно означиванию. Иначе говоря, развоплощаемый смысл в этом своем развоплощении обретает значимость. Смысл обретает реальность только при встрече-взаимосмене со значением. Но смысловая реальность особого свойства. Она скорее является почвой для возникновения знания, тогда как значение – условие проявления последнего.

В смысле находит свой приют толкование. Толк, по Далю, есть «смысл, сила, значение, разум, сущность». Этот семантический набор сам нуждается в толковании. Толкование толка есть сущностное означивание смысла. Сила (разум) говорит о постижении обстоятельств вхождения знания в жизнеотношение. Ис-толкование – исхождение раз-ума (разъятого ума) из самого себя. Поэтому в постижении предмет выступает жертвой, ритуально (или, что – то же самое, согласно герменевтическим правилам) разъятой на фрагменты и никогда не целостной. Стяжание в своей основе частично. Это принципиальное положение ведет к пониманию того, что всякое означивание – это фрагментирование входящего целого (смысла).

У толкования есть и временной параметр. Толкование приводит прошлое к настоящему. Всякое событие находит в прошлом, а потому и становится предметом толкования (рассказа, переживания и т.п.). Даже прохождения в будущее (высказывания, пророчества, прогнозы, провидения и т.п.) являются факторами прошлого, ибо толкуются. Поэтому всякий человек – историк. Возможны два варианта толкования: апофатический и катафатический. Апофатический предполагает истолкование данного знания как уникального. Т.е. путь истолкования идет в данном случае как показ отличия данного знания от других. Катафатический путь предполагает установление сходства. И в том, и в другом случае толкователь неизбежно выступает мерилом идентичности. Все зависит от степени осознанности (контролируемости) толкователем собственной идентичности. От этого зависит насыщенность значения и полнота стяжаемого смысла.

Толкование также зависит от того, что герменевтический акт происходит в ситуационной среде сущего: в данном месте, в данное время, при данных обстоятельствах. Толкуемое знание соприсутствует бытию толкователя, оно есть со-бытие. Истина есть то, что всегда со мной, входит в круг моих жизнеотношений. Следовательно, со-бытие есть мое иное (свое иное данного знания). Событие и есть присутствие. Его выявление совпадает с герменевтическим актом. Что же касается бытия, то оно не присутствует, а есть (поэтому не может быть предметом герменевтики)9. К нему не приложимы понятия воплощения-развоплощения, преображения, уникальности. Мы можем только сказать, что истина является как полнота со-бытийности данного знания.

По нашему рассуждению творческий процесс не имеет конца. Это действительно так. Он конца не имеет, но ограничен зеркалами. Это пространство межзеркалья можно бесконечно раздвигать. Так дело обстоит в идеальном творчестве. Но в ситуативном творчестве раздвиганию может быть положен предел. Он находится как вовне творческого процесса, так и внутри его. Внутренние причины сводятся к выражению "запутался", т.е. пошел неправильным (неправедным) путем. Внешние причины могут зависеть как от самого творца (заболел, умер, не захотел, энергетически иссяк и т.д.), так и не от него (не захотели, не смогли, не дали, не пустили и т.д.). Но и внешние и внутренние причины ограничения связаны с тем, что путником является не просто Я, а Я-Мы.

Метафора «Мы и Я»

Если в метафоре пути творчество сказывается как путь, то метафора "Мы и Я" указывает на путника-творца. Человек есть совокупность знаний – сознание. В процессе творческого акта происходит развоплощение знаний. Развоплощение имеет два аспекта: один относится к Я, другой – к Мы. Каждый из них, в свою очередь, имеет двойника, идущего параллельным путем: Я – Ты, Мы – Они. При этом дело обстоит так, что Мы и Я всегда вместе, в месте, где происходит их творческая самореализация. Ты и Они также вместе. Только Ты – это другой Я, а Они – другое Мы. Эти другие являются зеркальным отражением Я и Мы.

Жизненный путь Я уникален во Вселенной. Поэтому путь его самореализации сводится к тому, что Я должно самоутвердиться, состояться как это вот Я и никакое другое. Но самоутверждение возможно лишь в рамках Мы. Главной же задачей Мы является сохранение своей целостности. Отсюда разнонаправленные интересы Мы и Я. Мы постоянно цементирует свое единство и делает все, чтобы поведение Я соответствовало общей тенденции. Таким образом, противоречие между потребностью Я к самоутверждению, которое возможно лишь в рамках Мы, и невозможностью осуществить это в полной мере, благодаря противодействию Мы, имеет характер законосообразности. Это значит, что как разнонаправленность действий Я и Мы, так, одновременно, и их сотрудничество – естественны.

В данном противоречии Я испытывает двойное давление: естественной потребности в самореализации и предписательности со стороны Мы. Преодолеть первое возможно лишь в рамках конкретного назначения, когда в судьбоносном поступке самосознание изменяет стратегический императив, тем самым задавая новую траекторию линии поведения. Однако в целом самореализация является сущностной потребностью и входит в определение назначения человека. Следовательно, отказ от самореализации равносилен смерти. Путь к смерти, или предстояние перед лицом смерти, – лишь одно из условий перехода, в котором осуществляется творческий акт.

Констелляция, ослабляющая узы Мы, действует на каждом плане своеобразно. И диапазон ее действия достаточно широк. Она является лишь сопутствующе-благоприятствующим условием творчества, но никоим образом не обязательным. Речь здесь идет не столько о внешнем Мы, сколько о внутреннем. Так, например, творческое свершение может состояться вопреки сильнейшему давлению Мы (запреты, угрозы и т.п.). Однако, когда творец достаточно полно идентифицирует Я с подобным Мы, вероятность хорошего творческого результата будет незначительной. Дело ведь в том, что Я – это всегда множество Мы. И самоидетификация Я зависит от соответствующей констелляции (расклада условий).

Более того, если уж быть более точным, то следует сказать, что внешнее Мы (социальная группа, к которой принадлежит данное Я) в творческом акте для Я выступает как Они. Они – это внешняя сила, диалогически противостоящая как Я, так и Мы. В творческом акте Они реструктурируется в свое иное Я и выступает в форме намеков и отсылок независимо от материала воплощения. В свою очередь Я развоплощается в предметности Они, становясь для последнего достоянием. Что же касается внутреннего Мы, то истина перехода заключается в выборе идентификации.

Важное значение здесь играет интерес. Слово "интерес" происходит от латинсткого inter – между, время от времени, между временами (в смысле смерти) и esse – существовать, быть. Следовательно, интерес это бытие в области небытия, существование в ращелинах бытия. Интерес интенсионален. Он подобен зову, взыванию к Мы. Определенное Мы в Я проявляется как образ действия. Хотя в переходе Я свободно, все-таки оно не является сторонним наблюдателем, прячущемся за кулисами и, с целью выбора, лицезреющем разыгрываемые роли.

Активная игра с образами Мы позволяет Я компоновать новое знание. Собственно Я, как мы уже выяснили, есть идентификация с внутренним Мы. Источником же идентификации является неиное. Именно с оглядкой на него шествует по переходу Я. Неиное – энергетический источник, постоянно подпитывающий и поддерживающий творческий импульс Я. В неином скрывается подлинное Я. Я же, противостоящее Мы, выступает двойником, пущенном в разведку. Это Я олицетворяет собой Я неиного, выступая его полноправным представителем.

В связи с этим возникает важный вопрос о свободе. Традиционно творчество увязывают со свободой. И это так. Только все дело в том, как понимать свободу. Одни полагают, что свобода есть возможность поступать как хочется1. Другие конкретизируют понятие возможности как способность2. Есть позиции, увязывающие данное понятие с "от" и "для". Имеет хождение и позиция, увязывающая понятие свободы с нравственно-творческой интецией человека.

Перечисленные точки зрения можно назвать квалитативистскими. Им противостоят позиции субстациалистские, согласно которым бытие человека отождествляется со свободой. У этой пары имеются трудности. В первом случае понятие свободы легко может быть переформулировано как условие (или совокупность условий) поступка. Второй случай невольно приводит к идее самопроизвольности со всеми вытекающими отсюда выводами. Разберемся с этим вопросом подробней. Практически все выработанные к сегодняшнему дню точки зрения относительно понятия свободы выстраиваются вокруг представления о зависимости (её формах и степенях). Зависимость или независимость связаны с ситуацией выбора. Выбор это уже поступок (акт, деяние). Следовательно, полная несвобода это отсутствие поступка. Полная свобода это также отсутствие поступка. Любой поступок находится в пространстве между несвободой и свободой. Следовательно, когда разговор идет о свободе или несвободе, на самом деле этот разговор сводится к количественной стороне зависимости.

Что касается качественной стороны, то этот вопрос глубоко укоренен в вопрос о бытии знания. Более определенно бытие выступает как полнота бытия. Если бы оно обладало недостатком бытия, как это утверждали некоторые авторы, начиная с античности, то его бы просто не было. Полнота бытия предполагает самодостаточность. Однако самодостаточность изолирована в себе самой. Поэтому легко предположить, что знание обладает избыточностью. Всякое знание избыточно. Избыточность может быть выявлена через самопревосхождение. Благодаря самопревосхождению знание проявляет себя. Качество же и принято определять как проявленность знания (вещи).

Самопревосхождение выражается в двойной интенции: на себя и вовне. В первом случае самосознание, осуществляя свои познавательную и контрольно-императивную функции, удерживает знание в рамках целостности. Т.е., в этом случае, знание детерминировано необходимостью своего самосохранения. Выбор механизма удержания целостности зависит от состояния знания в данный момент. Однако вариации в рамках выбора в значительной степени зависят от внешней направленности интенции. В свою очередь, во втором случае знание для реализации избыточности стремится к развоплощению. Развоплощаемость детерминирована характером связанности отношений в рамках своего иного данного знания. Вариативность в рамках выбора развоплощения определяется внутренней направленностью интенции самосознания. Иначе говоря, свобода есть вариативность сама по себе в рамках необходимости выбора. Она обладает достаточной ибыточностью как интенсивности, так и экстенсивности бытия. Она самообусловлена и входит в сущностное определение знания3. А это значит, что знание может быть определено как способ бытия свободы. Правильным будет и противоположное суждение. Поэтому вопрос должен быть переведен из области "что" в область "как".

Из нашего рассуждения становится ясно, что свобода не может быть отнесена к области способностей как таковых. Она возникает в ситуации общения. В принципе, интенсиональность есть основа, на которой строится общение. Через интенсиональность канализируется избыточность. Интесиональность есть мостик, связывающий знания. Через этот мостик знания перетекают друг в друга, одновременно осуществляя взаимное преобразование. В процессе общения Я и Ты (Мы) творят друг друга. Но каждый из них творит другого как свое иное.

Диалог – одна из форм общения – вполне может послужить моделью для изучения метафоры «Я и Мы» в рамках творчества. В основе диалога лежит перекличка: зов и отклик, вопрос и ответ. Более того, одно уже содержит в себе часть другого: вопрошание есть некое отвечание (и наоборот). В вопрошании происходит двойное творчество: по отношению к иному и по отношению к себе. Вопрошание преобразовательно создает картину своего иного. При этом следует иметь в виду, что вопрошание, направленное вовне, может быть обращено либо к предмету вопрошания, т.е.опосредованной форме Мы, либо прямо к Мы (Я). Оба случая имеют прямое отношение к творчеству.

Такое разделение осуществил еще Фейербах – первый критик немецкой классической философии. В 1843 году появляется его работа "Основные положения философии будущего", где есть интересное положение: «Истинная диалектика не есть монолог одинокого мыслителя с самим собой, это диалог между Я и Ты»4. По мнению Фейербаха, абсолютный философ говорил и думал о себе как о мыслителе, а не как о человеке. Между тем человеческий философ говорит и в мышлении и в качестве философа – я человек среди людей. «Истина и совершенство заключаются лишь в связи, в единстве равноправных существ»5. Диалектика как учение о противоречии понята Фейербахом в прямом значении: диалог Я и Ты.

С этим трудно согласиться. Конечно, диалоговая форма диалектики ни у кого не вызывает сомнения. Да и слова эти однокоренные. Диалектика, эта древнейшая форма философствования, является способом нахождения истины (творчества) через противоречия. Но к ней далеко не сводится всякое творчество. Схема "тезис-антитезис-синтез" слишком узка, чтобы быть положенной в основу понимания творческих процессов. В ее прокрустово ложе не уложить такие понятия, как наитие, откровение, интуицию, озарение, осенение и проч. И тем не менее, наличие противоречий и их разрешение – непременное условие всякого творческого акта.

Сюда следует также добавить следующее. Высказывание Фейербаха относительно "абсолютного философа" правильно. Неправильна его критика такого подхода. В творческом акте (любом) данный автор всегда имеет дело с другими авторами, но опосредованно. Т.е. он имеет дело с точками зрения, позициями, установками, направлениями, авторитетными знаниями, общественным мнением, законами, исповедуемой идеологией, обычаями, традициями, идеалами и нормами и т.д., и т.п. Творчество и возможно только в форме "абсолютного" философа, физика, техника, биолога и т.п. Прямое отношение Я-Ты – это не творчество, а сотворчество (если оно – творчество – действительно в данном случае имеет место). Творец просто должен иметь прямое отношение к преобразуемым знаниям. Чем ближе он находится к источнику преобразуемого знания, тем больше трудностей, выступающих в форме препятствий, встречается на его творческом пути. Всякое знание, с которым имеет дело творец, есть свое иное другого знания (совокупности знаний). Творцу, для того, чтобы обжиться в этой вселенной, необходимо по-своему преобразовать содержание и порядок знаний.

Метафора «ядение»

Разберем такое предложение: Х утверждает, что он разделяет точку зрения Y. Но мы понимаем, что на самом деле он хотел сказать обратное: он примыкает к точке зрения Y. Примыкание к Мы – это, одновременно размежевание с Они. Но – своеобразное размежевание. Древнейший культ совместного растерзания, разъятия и поглощения жертвы призван был объединять людей в более полное Мы по поводу чего-то. Жертвой всегда выступали Они, персонифицированные в том или ином материале. Жертву приносили ради выбора и ориентации в пути. А это влекло за собою размежевание, установление предела допустимости культурного действия.

Ядение значит вбирание в себя и усвоение. Знание поглощает другое знание, соответственно преобразуясь. На языке культуры это бы звучало так: примкнувший должен усвоить навыки и вкусы, идеологию, способы действия и адаптации данного Мы. Индивид-творец усваивает и перерабатывает Они с тем, чтобы строить Мы. Вбирание в себя возможно двумя способами: пассивным и активным. Пассивный – понимание. Понять значит поять (поиметь) будучи немым. В этом случае знания сначала примериваются (определяются на пригодность), затем надеваются (поглощаются). Это действие производит Мы. В понимании Я внимает знаниям. Внимание значит выстраивание планов натурального, социального и самосознания для перестраивания (перенастраивания) индивидуальности.

Активный путь – стяжание, постижение. Здесь знания примериваются и одеваются самим Я. Вместе с тем, строя Мы, творец невольно привносит в него часть своего Я. И в этом смысле Мы для него выступает в роли Они. В жервоприношении в качестве жертвы выступают как Они, так и Мы. Жертвенность всегда имеет двойное полагание. Двойственность способствует воссоединению. Однако жервоприношение не есть компромисс. В основе заклания лежит позиция самоутверждения. Самоутверждаясь, Я вторгается в пределы иного и преобразует его в свое иное.

Продвигаясь в пределы своего иного, Я определяет позволительную часть ядения. Его участь состоит в том, чтобы преобразовать в модусе своей яйности выделенное. Адекватное яйности преобразование выделенного приводит Я к состоянию счастья. Однако ядение может быть приостановлено, но не прекращено. Прекращение – это прекращение существования субъекта ядения. Участь этого субъекта и состоит в том, чтобы постоянно возобновлять ядение. Сущность человеческого в человеке есть творчество. Человек обречен на творчество. И в этом его назначение. Но судьбоносность творчества неизречима.

Часть всегда выступает в двух вариантах: 1. наше общее, 2. Мое в рамках нашего. Счастье не состоится, если адекватно будет представлен только один из этих вариантов. Т.е. Я не сможет самореализоваться, а творчество теряет смысл. Ибо горизонт яйности находится по обе стороны дефиса в слове с-мысл. В левой части Я соучаствует в общем разлете знания (мысли), в правой – другое знание (мысль) становится фактором жизненного пути Я. Суть творчества состоит в переосмыслении этой другой мысли. А смысл творчества есть переосмысленное развоплощение замысла, каков бы ни был его источник.

Метафора «свет и тьма»

Эта метафора характеризует творческий процесс с двух сторон: состояние самого творца и предмет творчества. В первом случае речь идет о сумеречном состоянии сознания, когда оно находится "между", т.е. в переходе. В таком состоянии имеют место особые способы отношения к предмету, когда пространственно-временные и деятельностные параметры условий становятся непривычными. Творческое сознание находится в промежутке между сакральным и сакраментальным. Оно переводит первое во второе.

Состояние творца в этом случае может описываться как переход от внешнего к внутреннему (озарение) или, напротив, от внутреннего к внешнему (осенение). Осенить – значит вывести на свет то, что находится в темных теснинах знания. Но вывести не на открытый солнечно-ясный свет, а в сумрак, в тень (сень) с тем, чтобы подвергнуть дальнейшему преобразованию. Соответственно, озарить – значит высветить в сознании во мраке таящиеся знания. Озарение предполагает: с одной стороны, выведение отсроченного и приведение его к акмэ; с другой стороны, выявление новых качеств у знаемого. Сюда следует добавить понятия, характеризующие как внешнюю, так и внутреннюю стороны состояния творца: наитие и откровение. Оба понятия характеризуют сумеречность, пограничность творческого сознания. Но оба они, как, впрочем, осенение и озарение, связаны с поисковой частью творчества. Следующие этапы – преобразование и утверждение.

Можно ли утверждать, что творческий путь возможен как путь от света к мраку? Да, можно, если впереди шествует двойник, освещающий путь: для Я – Ты, для Мы – Они. В этом случае они раведчики-саможертвователи. Они торят путь, но не созидают. Как сознание они служат материалом нового знания. Они – светоносцы. И если при движении от света к тьме творец оглядывается на их, то, продвигаясь во мрак, он всматривается во впереди-идущих. Без двойника путь от света к мраку деструктивен. Свет здесь уподобляется огню1. Освещая, он не творит, но сжигает. Поэтому двойник, освещая-сжигая, очищает. Всякое очищение двояко: с одной стороны, оно уничтожает непригодное (например, зло, грех), с другой – творит полезное.

Огонь, подобно птице Феникс (Жар-птице), символизирует собою бесконечную смену умираний-воскрешений, где старое заменялось еще лучшим новым. Огонь, означающий середину Мира2, обладает творческой способностью. Если рассматривать пламя как направление вверх, то огонь означает восхождение к Духу3.

Огонь есть медиатор между темным и светлым мирами. Различные люстрационные (очистительные) ритуалы показывают сумеречный путь, будь он направлен от света к тьме или же от тьмы к свету4. Символ огня указывает на преобразовательную природу творчества. Сумеречный путь – путь перехода, жизнесмерти. Вспомним высказывание Сократа о том, что творчество философа – это постоянное умирание.

Метафора «смерть»

Метафора смерти связана с асимметрией нашего миропонимания, выражающейся и со стороны знания, и со стороны ценности. Здесь мы знаем больше и лучше, следовательно наш мир ценнее. Это находит свое выражение в языке. Например, мы не говорим "покойник появился, возник", а утверждаем "человек умер, его не стало". Вот почему рождение это всегда преодоление смерти. Т.к. рождение происходит в нашей части асимметрии. Отсюда смерть лучше понимать как перерождение. На понимании рождения как творческом преодолении смерти настаивал еще Платон ("Пир").

В одном из аргументов против страха смерти Эпикур утверждал, что смерти мы совсем не знаем, т.к. жизнь и смерть не встречаются: когда есть жизнь, тогда нет смерти, когда же наступила смерти – нет жизни. Это два разных мира. Боги, говорит Эпикур, счастливы и безмятежны. Они находятся в ращелинах между мирами. Хотя Эпикур и выступил первым теоретиком свободы, теоретиком творчества он не мог быть.

Разберем этот вопрос по существу. В русском языке слово «покойник» обозначает одушевленный предмет. Предполагается, что душа еще не вышла из тела. Слово «труп» обозначает неодушевленный предмет. Это – нечто распадающееся. Сложность составляет слово «мертвец». С одной стороны, оно близко по значению к первому (например, в слове «мертвецкая»). С другой стороны, оно близко второму (например, в выражениях «мертвое тело», «он уже мертв», «мертвая природа»). Но чаще всего у слов «метрвец», «мертвый» значение среднее – между одушевленным и неодушевленным (например, «мертвая хватка», «мертвый сезон», мертвая зона», «мертвая зыбь», «мертвый капитал», «мертвый язык», «мертвецки пьян»).

В фольклоре отражено значительное количество существ, которые как бы уже не живы, но ведут себя подобно живым. Это – мертвецы: вампиры, зомби, василиски и другие. От живых они отличаются тем, что не обладают творческой волей. От трупов – тем, что они деятельны и способны размножаться. Это мертво-живое царство способно неограниченно расширяться. Граница не заложена внутри его. Материал для воссоздания себе подобных эти существа берут из мертвого мира, а энергию – из живого.

В качестве примера лучше всего привести ситуацию с техникой. Набирающий силу технический мир – это типичный мертво-живой мир. Он теснит нас со всех сторон, даже изнутри. Он не только стремится окончательно поработить нас, но сделать собой. Мы уже во многом технические существа, захвачены техникой. Мы нужны технике в качестве творчески способных существ. Занимая наши экологические ниши, техника вынуждена оставить нас при себе. Те, кто для этой цели не годятся, должны быть уничтожены, дабы освободить место техническим существам. Это достаточно четко прописано в программе глобализации.

Вернемся, однако, к нашей теме. Человек-творец – «умирающий» человек. Это движение от живого к мертвому. Мертвец беспокоен (в отличие от покойника). Его движение от мертвого к живому. Именно поэтому он не способен творить. Но поскольку его движение противоположно, постольку его деятельность не нейтральна, а деструктивна. Предел деструктивности может положить только конструктивно-творческая воля. Полагание предела есть оживотворение.

Однако, многие живые существа вовсе не являются творческими. Даже те, кто не из нашего мира. Так, например, ангелы называются служебными духами. Они живые, но не способны творить. Только человек, из известных нам существ, способен к творчеству. Творчество предопределено человеку. Он не может быть иным, даже если и желает уклониться от этой стези.

В захваченности Единым человек оказывается весь целиком. В этот момент он испытывает страх и трепет, восторг и ужас. Он оказывается над бездной. Его переживание равно переживанию смерти. Это момент встречи с собой, момент самонахождения. Он находит себя в единстве трех планов, как индивидуальность приобщенная к мировому целому. Этот момент есть момент высшего взлета духовности, когда горизонт раздвигается, завеса разрывается. И тогда высветляются иные направления пути.

В этот момент и возможен судьбоносный поступок. Однако нельзя сказать, что следующий шаг может оказаться правильным. Обстоятельства соотнесенности индивидуальности и Целокупности могут оказаться неблагоприятными. То, чем захвачен человек, есть он сам. Его неиное захватывает его целиком без остатка. Это крушение привычного, выход из повседневности в тишь доверительной интимности, которая вменяет изменить себя. Гераклит, фр.21: "Смерть есть все то, что мы видим проснувшись, все же, что видим спящие – сон, <все, что по смерти – жизнь>". Фр.62: "Бессмертыне смертны, смертные бессмертны, [одни] живут за счет смерти других, за счет жизни других умирают"

Метафора «зеркало»

В своем культурно-историческом существовании зеркало имело такое разнообразие толкований, что задача создания его обобщающего образа, с учетом всех вариантов, представляется совершенно невыполнимой. Однако можно выявить такие его характеристики, которые даже в своем материальном воплощении выполняют совершенно иную роль, нежели ту, что призваны выполнять согласно прямому назначению. Более того, зеркало в качестве идеи является культурообразующим феноменом. Этот фенонен не всегда поддается прямому истолкованию.

Из трех издавна известных типов симметрий – сдвиг, поворот и зеркальность – именно зеркальная симметрия всегда являлась наиболее загадочной. Да и само человеческое тело по вертикальной оси представляет собой зеркальную симметрию. В своем материальном воплощении – вода, металл, стекло и т.д. – зеркало осуществляет лишь право-левостороннюю асимметрию, но не верх-низ. Не является ли этот факт основополагающим для формирования принципа аналогии "как наверху, так и внизу"? Во всяком случае, поскольку тело человека само зеркально симметрично, то его асимметричный зеркальный образ как бы возвращает ему недостающее. Обе зеркальные реальности насколько противоположны, настолько дополнительны.

Однако более важным качеством зеркала является способность отражать предметы. Вот как один средневековый японский автор объясняет эту способность: "Зеркалу не дано ни своего цвета, ни своей формы, и потому оно отражает любую фигуру, что появляется перед ним. Если бы имелись в зеркале цвет и форма, оно, вероятно, ничего не отражало бы. Пустота свободно вмещает разные предметы"1. Это позволяет автору сомневаться в наличии души. Фрезер говорит о другом. Так, в работе "Душа как тень и отражение" он приводит пример мифологического истолкования тени как зеркального отражения жизни души2. Тогда встает вопрос о призраках, которые не отражаются в зеркале и не имеют тени, но являются душами. Это можно объяснить так: призраки являются из зазеркалья, поэтому правила зеркала на них не распространяются. Т.е. души, попадая в зазеркалье, качественно меняются.

Но являются ли они творческими? В метафоре смерти мы показали, что промежуточный мир не обладает творческими способностями. Зеркало это граница. Оно ограничивает существо им самим. Мир, который в нем отражается, лишь умножается, но не производится. Причем – умножается обратно дублируясь. Здесь нужно уточнить понятие зазеркальности.

Мы уже выше указывали на спекулятивность как зазеркальность. Вернемся к этому еще раз и приведем высказывание Л.Фейербаха. Так, в работе «К критике позитивистской философии» (1889 г.) он пишет: «Спекулирующий субъект отражается в себе самом: пронизывающий элемент есть мысль, фон фантазии, представленной темной, бессмысленной основой, на которой реальное в себе понятие, как понятие сознания, понимается через предикат «абсолютного» к непостижимому воображению, но именно благодаря этому к представлению другого. Так мысль о темной основе фантазии становится зеркалом, в котором субъект рассматривает самого себя, но бесконечно преувеличенным, так что это отражение, портрет самого себя считается другой сущностью и одновременно его первоначальным образом. Этот зеркальный образ, представленный как другой субъект, есть абсолютная личность»3.

Он пишет, что фантазия есть основа, на фоне которой пронизывающая мысль становится зеркалом. Отраженный в нем субъект есть абсолютная (независимая) личность. Но это уже другой субъект (как мы помним, у Гегеля дело обстоит также). Этот другой субъект оказывается творческим. Он действует в зазеркальном мире (или точнее сказать – во внезеркальном). Он не подчиняется зеркальным законам простого воспроизведения. Не случайно Фейербах этого субъекта называет личностью. Первый субъект уже как личность попадает в зазеркалье, т.е. в мир философии. Да и мысль, прорвавшуюся в зазеркалье, он называет пронизывающей.

В самом деле, как отмечает Гадамер4, зеркало изображает предметы, но не само себя. Зеркальный образ по своему бытию мимолетен, т.к. обусловлен смотрящимся. По Гадамеру, смотрясь в зеркало, Я видит свое собственное изображение, а не отображение. Отображение содержит элементы изображения и обладает моментом своего для-себя-бытия. Различение между понятиями изображения и отображения позволяет лучше понять, почему в изобразительном искусстве так часто встречаются сюжеты с зеркалом.

Однако хотелось бы уточнить, что зеркало не изображает и не отображает, а отражает. Видит свое изображение, или отображение смотрящий. Мы знаем из практики, что животные не могут идентифицировать себя в зеркале. Не может этого и младенец. Когда душа в нем проснется, тогда он и идентифицирует себя. Только человек способен пройти стадию зеркала.

Теперь снова вернемся к зазеркалью. Зеркальное пространство нелинейно. Его можно сравнить с лентой Мёбиуса. Так, если на прозрачной ленте написать какую-либо букву, и на равном расстоянии написать ее же, затем склеить концы обратными сторонами, то буквы будут смотреться как изображенные в зеркальном отражении. При этом, «прямая» и «зеркальная» буквы будут находиться на одной стороне ленты5. Этот образ помогает нам понять природу нашего зазеркалья. Это – наш мир. Те же существа, которые возникают прямо из зеркала, могут быть уподоблены мертвецам.

Благодаря зеркальной стадии знание обретает рефлексию,.которая позволяет управлять творчеством. Не вдаваясь в подробности, которые здесь не существенны, отметим, что для жизни характерна открытая Луи Пастером молекулярная хиральность. Эта зеркальная асимметричность имеет два типа: левая (L-конфигурация), характерная для белковых молекул и правая (D-конфигурация), характерная для нуклеиновых кислот ДНК и РНК. Творчество многие отождествляют с самой жизнью. Если для жизни характерна зеркальная асимметричность, то творчество антизеркально (если так можно выразиться).