Глава пятнадцатая. Первое, что услышал Василюк, появившись в училище, была гневная отповедь Ротмистрова

1.

Первое, что услышал Василюк, появившись в училище, была гневная отповедь Ротмистрова. Не успел он, жмурясь от удовольствия, сделать по территории и пяти шагов, как встретил майора.
Надо сказать, что Василюк, подобно многим мужчинам, совершенно не умел болеть. Подхватив ветрянку (черт бы ее побрал!), он надеялся, что уже через пару дней сможет вернуться к службе. И даже категорический запрет врачей «и думать забыть о всяких глупостях» вызвал у него лишь глухое недовольное ворчание.
Несколько раз он порывался покинуть «тюрьму», как с досадой стал называть свой дом. но полковник Ноздрев, узнав о планах подчиненного, пресек их на корню. «Мальчишек мне всех позаражать хочешь?» — поинтересовался он. Василюк мог хмуриться сколько угодно, но ему ничего не оставалось, как подчиниться.
И потекли бесполезные, скучные, похожие один на другой дни. Майор вставал, умывался, тщательно брился по привычке и, пока заваривался чай, долго и печально смотрел в окно, представляя, чем сейчас занимаются его ребята. Обрадовал Ноздрев, ничего не скажешь: замещает-то его, оказывается, Ротмистров. Слишком хорошо знал Василюк Ротмистрова. Слишком хорошо, чтобы не переживать.
Сведения из училища он получал какие-то расплывчатые, уклончивые. «Да, все в порядке, — чересчур жарко уверяли майора коллеги. — Лечись себе спокойно». Получая такую информацию, Василюк, конечно, начинал нервничать вдвое сильнее.
Но вот наконец срок заточения истек. «То есть вы хотите сказать, что я абсолютно здоров и совершенно не заразен?» — с опаской уточнил он у врача. Тот, теряя терпение, повторил в пятый раз: «Да-да. Идите работайте».
Утром майор проснулся раньше, чем зазвонил будильник. Полежал, улыбаясь в потолок, затем бодро вскочил и засобирался в училище.
На подходе к КПП остановился, удивленно покачав головой. Это ж надо? Не был здесь каких-нибудь две недели, а волнуется, как будто из кругосветного плавания вернулся. Даже не пытаясь сдержать радостную улыбку, Василюк вошел внутрь и встретил Ротмистрова. Тот направлялся на КПП, на ходу просматривая бумаги, которые держал в руках.
Василюк обрадовался Ротмистрову, как родному: все-таки первая знакомая физиономия после показавшегося ему таким долгим перерыва.
И пошел ему навстречу, заранее вытянув вперед руку для рукопожатия. Майор Ротмистров тоже заметил Василюка. Остановился, дождался, пока тот подойдет поближе, и сдержанно кивнул ему:
— Вижу, товарищ майор, вы поправились? — И, словно только в этот момент заметив протянутую руку, холодно ее пожал. — Вовремя вы вернулись, ничего не скажешь. — Он поджал губы. — Ваши суворовцы... — Ротмистров не закончил фразу, и Василюк заметил, как нервно дернулось его веко.
Улыбка медленно сползла с лица командира третьего взвода. Он нахмурился и, готовый к худшему, потребовал, чтобы Ротмистров объяснил, что имеет в виду.
— А что тут объяснять, — неохотно ответил тот. — Я уже все полковнику Ноздреву доложил.
— И все-таки я попросил бы, — не отступил Василюк.
Раздраженно проведя рукой по шее, Ротмистров сдался. На самом деле он собирался высказать Василюку все с самого начала, но опасался, что это будет выглядеть как жалоба. А так получается, тот сам его вынудил.
— Дисциплина, скажу я вам, в третьем взводе хуже некуда. — Василюк насупился, но промолчал. — Физподготовка вообще. — Ротмистров пренебрежительно махнул рукой. — Суворовец Перепечко и десяти раз подтянуться не может. А что касается готовности суворовцев к строевому смотру. — Он замолчал, глядя куда-то в сторону.
— Что касается готовности суворовцев к строевому смотру? — эхом повторил Василюк, бледнея от злости. Он прекрасно понимал, что прежде всего Ротмистров сейчас делает замечание ему, как командиру взвода. Можно не сомневаться, что в более резкой форме тот уже поделился своими соображениями с начальством.
Нимало не смущаясь, Ротмистров глянул на Василюка и, ехидно улыбаясь, ответил:
— А это, товарищ майор, вы завтра на смотре и увидите. Я, как мог, старался их подтянуть, но бесполезно. Сырой, очень сырой материал. — И, не удержавшись, добавил: — Как-то подтягивать взвод надо, Василюк, работать надо с парнями, работать.
Василюк смерил Ротмистрова долгим взглядом, качнулся на носках и глухо спросил, зыркнув на того из-под бровей:
— Товарищ майор, вы ведь, кажется, офицер-воспитатель четвертого взвода?
Не понимая, к чему этот нелепый вопрос, Ротмистров медленно кивнул. Тогда Василюк развернулся и, уже уходя, бросил:
— Вот и занимайтесь своим взводом. А я как-нибудь сам разберусь.
«Такой же хам, как и его выродки, — уязвленно подумал Ротмистров, пятясь. — Яблочки от яблоньки».

2.

А что, если эти обормоты и впрямь перед Ротмистровым оплошали?» - угрюмо прикидывал Василюк, направляясь в расположение своего взвода. И, как назло, смотр завтра. Уже и сделать ничего не успеют.
«Ну и ладно, - невесело успокаивал себя Василюк, - и ничего страшного: этот смотр не последний, к следующему разу наверстаем».
Еще издалека услышал он возбужденный вопль какого-то суворовца: «Идет, идет, стройтесь!» - и в ответ ворчание – похоже, Макарова: «Вот войдет, тогда и построимся. Не дергайся, Кузнечик».
Усмехнувшись, Василюк толкнул дверь и вошел. Не успел майор переступить порог, как Макс скомандовал:
- Третий взвод, стройся!
Мальчишки, которые, видно, только того и ждали, мигом встали в строй. Однако от Василюка не ускользнуло, что двигаются кадеты тяжело, а некоторые тайком кривятся от боли. Что здесь, черт возьми, без него произошло?
Нахмурившись, Василюк не спеша, как обычно, пошел вдоль строя. Не без удовольствия он отмечал, как радостно сверкают глаза у кадетов и как усиленно они тянут подбородки, глядя перед собой, с трудом сдерживая губы, чтобы те не растянулись в довольной улыбке.
Наконец Василюк остановился. Еще раз оглядел взвод и с притворной строгостью поинтересовался:
- Ну, что успели натворить, пока меня не было?
Робкое хихиканье пронеслось по казарме. А Макаров сделал шаг вперед и глазом не моргнув, доложил:
- Взвод противника еще не уничтожен, но враг дрогнул, товарищ майор!
Василюк удивленно поднял брови:
- От тебя не ожидал. Теряете сноровку. Плохо, Макаров, плохо.
Макс повел плечами:
- Виноват, товарищ майор! Но сами понимаете, без вашего чуткого руководства… - и он скромно потупил взор.
Скрыв в усах ухмылку, майор огляделся:
- Кому еще не хватало моего чуткого руководства?
Печка с готовностью посмотрел на командира и жалобно начал:
- Хорошо, товарищ майор, что вы вернулись, а то… - он не договорил, потому что Петрович, стоявший рядом, больно наступил ему на ногу и прошипел сквозь зубы: «Ты че, обалдел?» - А то нам вас очень не хватало, - закончил Печка, бросив на Генку виноватый взгляд.
Майор, который было нахмурился, ожидая, что суворовец начнет жаловаться на Ротмистрова, оттаял, пригладил усы и спросил:
- Дайте-ка я угадаю, чего вам больше всего не хватало.
Леваков, хмыкнув, шепнул Синице:
- Это вряд ли.
Если Василюк и услышал комментарий, то никак на него не среагировал. Он весело оглянулся и предположил:
- Вечерних поверок с командиром третьего взвода?
Тихое невольное «у-у» было ему ответом. А Макс замотал головой, от чистого сердца заверив майора:
- Ну что вы! Мы вас и так любим.
Кашлянув, Василюк смерил Макарова пристальным взглядом и неожиданно спросил:
- Про смотр завтрашний все помнят?
Выкрикнув «Так точно!», мальчишки переглянулись – и про смотр и про все остальное они отлично помнят! Забудешь такое…
Василюк продолжил:
- Готовы?
- Так точно, готовы! – ответили суворовцы.
- Не оплошайте, - попросил их командир негромко.

3.

Ребятам как-то вдруг очень сильно захотелось победить. Захотелось всем, даже тем, кто еще недавно недоверчиво хмурился и неуверенно пожимал плечами. Это как в деревне на речке. Кто-то обязательно предложит переплыть на другую сторону. Расстояние приличное. Откажешься – трусом прослывешь. А согласишься – есть унизительная вероятность того, что проиграешь. И вот ты заходишь в холодную воду, закрываешь глаза и ныряешь. Слышишь, как где-то рядом с бульканьем и брызгами плывут остальные. И хочется посмотреть, далеко ли они, и понимаешь, что нельзя – совсем нельзя останавливаться, нельзя оглядываться. А только плыть, причем плыть так, как в последний раз. Чтобы мышцы сводило, чтобы в ушах звенело и казалось, что все – сейчас уже не выдержишь. Лечь бы на спину и отдохнуть, глядя на облака, которые уютными пышными матронами бродят по небу, как по проспекту.
Но рядом шлепают о воду товарищи, которым до зарезу хочется приплыть первыми. И тебе тоже хочется. Не столько победить, сколько доказать себе самому, что смог.
Но если откровенно, Макс до последнего сомневался, что у них получится. Нет, в себе и в ребятах, которые его поддержали, он был уверен. Но вот остальные… Им-то зачем животы надрывать? Ничем вроде не рискуют.
Макаров даже хотел с ними еще раз поговорить, да подумал-подумал и рукой махнул. Толку-то? Насильно он их будет за собой тащить? Ясное дело, что не будет. Василюка только жалко. Огорчится, наверное. И пацанов…
Он-то, может, и готов уйти из училища. Какой из Макса офицер? Отец небось и тот не захочет, чтобы сын после «краба» в военное шел.
Вот Синицын – тот прирожденный офицер, сразу видно. Этот и на смотре до конца выложится. Надежный парень. Только много их, Синицыных-то? То-то и оно, что не особенно.
Но хоть Макс и не Синицын, он покажет Ротмистрову, на что способен. Может, офицер из Максима никакой, но злости хватит, чтобы заставить этого урода побледнеть от ярости.
Макс бросил взгляд на майора Василюка. Интересно, о чем тот думает? Лицо непроницаемо, усы только чуть-чуть подрагивают. И тут Максу показалось, что командир подмигнул ему – мол, ничего, прорвемся. Может, конечно, ему и почудилось, только вице-сержант третьего взвода подтянулся и кивнул.
А чтобы уж совсем все пути к отступлению себе отрезать, Макс еще один специальный зарок придумал: если окажутся не первыми, он никогда-никогда больше Полине писать не будет. Ни писать, ни звонить.
Он сначала придумал, но потом усомнился – может, это слишком? Правда, кто знает, что он этот зарок себе дал? Никто. Значит, вроде как и не обязательно его выполнять. Наверное, не обязательно… Макс задумался. С другой стороны, он-то сам знает об этом. И получается, что если они опростоволосятся, а Макс Полине все-таки напишет, значит, он сам себя обманет. И в чем тогда выгода?
Окончательно запутавшись, Макс махнул рукой и решил об этом не думать.
Суворовцы стояли, ожидая начала смотра. Молчали.
Печка, нервно переступавший с ноги на ногу, не выдержал и спросил:
- Неужели нам прямо так вот обязательно нужно будет уходить? – и с надеждой предположил: - Может, не отпустят всех-то? А то ноги, боюсь не выдержат! – Степа попробовал было поныть, но быстро осекся. Понял: сейчас не время.
Трофимов скривился:
- Ты, Печка, не о том думаешь. Лучше забудь, что у тебя есть ноги. И вперед.
«Если я забуду, что у меня есть ноги, - с сомнением подумал Перепечко, - то как же я вообще смогу бежать?»
Макс глянул на майора. Пора или нет? Тот глаза прикрыл. Значит, пора! Скоро уже.
Обернувшись к остальным, он незаметно сложил пальцы латинской буквой «V». Вперед!
Как с обрыва в холодную воду. Как в последний раз.
Когда все закончилось, Макс с бьющимся сердцем снова посмотрел на майора. Если тот и не улыбался, то лицо его как-то разгладилось и посветлело. Плечи расправил, расслабился. И смотрит куда-то в сторону. Проследив за его взглядом, Макс увидел, что Василюк наблюдает за Ротмистровым. Не удержался майор, хмыкнул Макс. Но кто бы на его месте удержался, спрашивается? А что Ротмистров?
Лицо его недовольно вытянулось. Игнорируя пристальный взгляд Василюка, он всем своим видом показывал, что нечего, мол, раньше времени флаг вывешивать.
Однако Макс думал иначе. И не только Макс. Синицын, тоже внимательно следивший за командиром, пробормотал:
- Ну что, похоже, остаемся?
Повернув голову, Макс одарил приятеля улыбкой:
- Неужели сомневался?
Илья скосил глаза:
- Ну, не то, чтобы сомневался… - и, улыбнувшись, добавил: - Опасался, что родители не поймут.
Макаров вроде как призадумался:
- А мои бы оценили. Как насчет кафешки в субботу?
- Забито, - с готовностью согласился Синицын, - Только я не один. С Ксюхой.
- Да хоть с тремя, - отмахнулся Макс.
Мечтательно улыбнувшись, Илья покачал головой:
- Нет, только с одной, - и повернулся к Левакову: - А ты, Андрюх?
Но Андрей решительно отказался:
- Я никак. У меня дела.
Вообще-то дело у него было только одно, но очень важное. Леваков решил серьезно поговорить с Александрой Ноздревой.

4.

Она стояла в дверном проеме, одетая во фланелевый халатик, и ее худые острые коленки воинственно торчали из-под него.
Прежде чем открыть дверь, Саша посмотрела в глазок. Увидела Андрея и все равно отперла. Сначала Левакова это приободрило, но стоило сверкнуть из темноты коридора Сашиным глазам, как он опять упал духом. Даже забыл речь, которую повторял про себя всю дорогу.
Сложив руки на груди, девочка прислонилась к дверному косяку и, чуть скривив губы, сказала:
— Суворовец, ты ошибся. Самохина здесь не живет.
Набрав в легкие побольше воздуха, Андрей посмотрел Сашке прямо в глаза и уверенно произнес:
— Я ни в чем не виноват. Слышишь? — Она слышала, но нарочно мучила eго, делая вид, что внимательно изучает свои ногти. Андрей вышел из себя. Оперся о стену так, что его рука почти касалась Сашкиных волос (девушка почувствовала это, но не пошевелилась) и, сильно волнуясь, повторил: — Я не виноват. Почему ты ей веришь, а мне нет?
Оторвавшись от созерцания своих пальцев (за последние дни Сашка умудрилась обгрызть под корень почти все ногти), Александра Ноздрева прямо встретила его взгляд.
— Потому что Самохина — моя лучшая подруга. И ее я знаю почти сто лет. А тебя совсем недавно.
Леваков отрицательно мотнул головой:
— Неубедительно. — И с горечью добавил: — Да зачем она мне сдалась? Нужна мне твоя Самохина, как собаке пятое колесо.
— Телеге, — автоматически поправила Сашка и вдруг взбеленилась: — А раз не нужна, — она напряглась, широко расставила ноги и, уперев руки в бока, пошла на Андрея, — так чего же ты к ней домой тогда поперся, а? Зачем целоваться лез?
Андрей непроизвольно вытер губы:
— К Самохиной? — он брезгливо поморщился. — Да я лучше Перепечко поцелую.
Сашка не знала, кто такая Перепечко. но догадалась, что раз Левакову не очень хочется с ней целоваться, значит, она та еще штучка. Однако заявление кадета не убедило девушку. Может, Андрей с Перепечко целоваться и не хочет, а вот к Самохиной приставал. У Саши снова болезненно сжалось сердце. Самохина ведь ей сама сказала: мол, мы лучшие подруги, поэтому не хочу от тебя правду про твоего кадетика скрывать. Не могла же она ее обмануть? Или могла? В душе мелькнуло было сомнение, но Сашка тут же устыдилась, что заподозрила подругу в обмане. Her, это суворовец ей лапшу на уши вешает, не иначе.
И Сашка с яростью на него зыркнула: «Вот ты, оказывается, какой, кадетик!»
Решительно отступив назад в квартиру, девушка потянула дверь на себя.
— А я все равно тебе не верю, — зло бросила она и — ба-бах! — Андрей даже за лоб схватился. Он стоял слишком близко и получил увесистый щелчок.
— Так тебе и надо, — послышался, словно из подвала, злорадный Сашкин голос. —Даже мало. У-у, кадетик...
Леваков поморщился. Кадетиком его раньше только Самохина называла. Теперь и Сашка туда же. Все еще держась за лоб, Андрей уныло побрел вниз. Ну как ее убедишь, если она своей Самохиной больше, чем ему, верит?
И тут ему в голову пришла интересная мысль. Мальчик решил попытаться в последний раз. Вывернув карманы, Андрей высыпал на ладошку все, что там завалялось. Не густо. Но должно хватить.
Через полчаса, вооруженный кистью и банкой с дешевой желтой краской, Леваков, задрав голову, отсчитывал окна. Вроде вон то, с клетчатыми занавесками. Или соседнее — с кошачьей мордой в форточке.
Почесав затылок, Андрей оглянулся. Вот они, гаражи, в которых он прятался, дожи-даясь Сашку. Из какого окна ни выгляни, взгляд обязательно на них упадет.
Откупорив банку, Леваков обтер о край мигом испачкавшиеся пальцы, оглянулся и, убедившись, что вокруг ни души, приступил к работе.
Двери гаража были ржавые, бугристые, и краска ложилась плохо. Приходилось по не-сколько раз выводить одни и те же буквы, которые получились хоть и большими, но кри-выми и некрасивыми.
Вскоре руки суворовца покрылись желтыми пятнами, такие же капли желтели на земле и у него на ногах. Заметив это. Леваков вырвал пучок сухой травы, хотел было вытереть краску, по только размазал ее по сапогу и, е досадой оглядев результат, махнул рукой
Затем отошел подальше, чтобы полюбоваться на свою работу. Откровенно говоря, надпись получилась не очень. Зато крупно: «САША, Я НЕ ВИНОВАТ!» Андрей удовлетворенно кивнул — сойдет — и оглянулся на дом. Все занавески по-прежнему наглухо задернуты. Саши видно не было.
Вздохнув, Леваков бросил кисть в банку и, еще раз оглянувшись, побрел прочь.
Когда он скрылся из виду, Сашка раздвинула занавески, за которыми пряталась все это время, и с волнением прильнула к стеклу. На губах её играла рассеянная улыбка. А что.
если парень все-таки и правда не виноват? Надо поговорить с Самохиной, решила она. Просто удостовериться, что Андрей врет. Лишний раз убедиться.
Соскочив с подоконника, Сашка шустро оделась и, крикнув: «Я ушла», хлопнула дверью.
Ноздрев отложил книгу, встал и не спеша прошелся по комнате. Что происходит? Вроде как он разрешил Левакову с его дочерью встречаться, а та все равно темнее кочегара ходит. Кажется., это Леваков сейчас заходил — прогнала его Сашка, что ли? Улыбнувшись было, полковник тут же себя отругал: чему радуешься?
Он задумчиво подошел к окну и, засунув руки в карманы, посмотрел вниз. Да так и замер с отвисшей челюстью. Вот тебе на! «САША, Я НЕ ВИНОВАТ!» Что бы это значило? Ноздрев непонимающе крякнул.