Глава четырнадцатая. Так Перепечко неожиданно для самого себя оказался вызванным на ковер — в кабинет заместителя начальника училища

1.

Так Перепечко неожиданно для самого себя оказался вызванным на ковер — в кабинет заместителя начальника училища. До этого все его провинности сводились в основном к плохим оценкам да неряшливой форме. То есть с его, Перепечко, точки зрения, были мелкими и особого внимания не заслуживали. Зато сейчас ему могут влепить по полной программе. И как ни странно, Печка втайне гордился собой. Ведь, несмотря на угрозу отчисления, он не назвал имена настоящих виновников, хотя вполне мог это сделать.
Может, в глубине души Степа и осознавал, что гордиться ему особо нечем, поскольку любой настоящий суворовец на его месте поступил бы точно так же. Но Печка все равно гордился. Несмотря на то что некоторые ребята из его взвода посчитали, что он сглупил: наглел кого выгораживать — Сырникова! Перепечко слушал и молчал. Что-то подсказывало Степе, что он все сделал правильно.
Ведь недаром большинство кадетов все-таки приняли его сторону. Как сказал Синицын: «Отвяжитесь от Печки. Он поступил так, как поступил».
Эти слова Печку приободрили, и именно их он и вспомнил, когда в сопровождении майора Ротмистрова и Философа вошел в кабинет Ноздрева. (Степе объяснили, что к Ноздреву — это еще хорошо: могли сразу к Матвееву отвести!)
Однако полковник явно был не в духе. И, едва взглянув на него, Перепечко опять занервничал. Лицо серое, щеки как будто впали, взгляд тяжелый. Неужели он тоже думает, что это Печка в туалете пиво пил?
Мельком взглянув на вошедших, Ноздрев положил руки перед собой на стол и довольно сурово обратился к Ротмистрову:
— Давайте, товарищ майор, докладывайте.
С готовностью выйдя вперед, Ротмистров
изложил в двух словах суть дела. Причем он не только рассказал о том, что в туалете в не-посредственной близости от Перепечко была обнаружена пустая бутылка из-под пива, но также и не забыл упомянуть, что, как ему показалось, видел данного суворовца в танцевальном зале.
— В то время как, — Ротмистров оглянулся на Печку, — он, имея двойку за контрольную
по физике, должен был сидеть в казарме.
Упорно глядя на свои руки, полковник пожевал губами и уточнил:
— Так вы видели суворовца или вам показалось?
— Показалось, что видел, — уклончиво ответил майор.
Медленно подняв глаза на Ротмистрова, Ноздрев мрачно тому посоветовал:
— Товарищ майор, когда кажется — креститься надо. — И, оглядев Перепечко, который заинтересованно выслушивал обвинения против себя, остановил взгляд на прапорщике. — Давайте по существу. У меня времени мало, недосуг разбираться с вашим «кажется».
Не ожидавший столь резкой отповеди Ротмистров прикусил язык и недовольно пожал плечами:
— Тогда у меня все. Ноздрев кивнул Философу:
— А вы, товарищ прапорщик, что скажете? Кантемиров незаметно для Ротмистрова
ободряюще сжал руку Перепечко — вроде как не переживай, выплывем — и ответил:
— Не он это, товарищ полковник. — И, проигнорировав полный желчной злобы взгляд
майора, добавил: — У меня на этот напиток феноменальный нюх.
Быстро зыркнув на Кантемирова, Ноздрев отрезал:
— Своими способностями будешь в другом месте и в другой компании хвастаться! —
Кантемиров послушно умолк, а Ноздрев повернулся к. Перепечко. Степа при этом весь внутренне подобрался. — А что нам скажет сам суворовец?
Как можно выше задрав подбородок, так что вместо лица полковника взгляд его уперся в окно, Печка прокричал:
— Я не пил, товарищ полковник! Ноздрев кивнул:
— Хорошо, а кто пил, ты видел?
Степа был готов к этому вопросу. Более того, он ждал его с удовольствием. Печка вытянулся и отрицательно покачал головой:
— Никак нет! — Вот, он сделал это! А теперь пусть выгоняют. Перепечко зажмурился, как партизан на допросе: «Стреляйте, если хотите, но больше вы от меня ничего не услышите!»
Но никто в него, конечно, стрелять не стал (разве что Ротмистров, да и тот глазами). Ноздрев с минуту подумал, хотя решение, казавшееся ему единственно правильным, напрашивалось само собой. Наконец он покачал головой и произнес:
— Я думаю, что суворовец и прапорщик Кантемиров говорят правду — И добавил, обращаясь уже непосредственно к Ротмистрову: — Ищите, товарищ майор, виновных. Ищите.
«Где, интересно, их теперь найдешь?» — недовольно проворчал про себя Ротмистров, направляясь к выходу. Он уже открыл дверь, когда полковник окликнул его:
— И позовите мне, пожалуйста, суворовца Левакова из третьего взвода.
— А этот что натворил? — не сдержался Ротмистров. Но Ноздрев лишь выразительно на него посмотрел и повторил просьбу:
— Позовите Левакова, товарищ майор. Это все, что вам надо знать.
Когда взбешенный Ротмистров вышел в коридор, заместитель начальника встал и начал нервно ходить по кабинету.
Последние две ночи он почти не спал. И все из-за Сашки. Черт знает, что с ней творится? Когда Александра появилась на свет, Ноздрев, глядя, как она дергает ручонками, щурится и кривит губки перед тем, как расплакаться, вдруг почувствовал к девочке такую нежность, на которую, признаться, способна не всякая мать. Не понимал полковник (тогда, конечно, он был еще никакой не полковник, а всего лишь капитан), как могут отцы оставаться равнодушными к своим малышам. От многих сослуживцев он слышал, что это, мол, «не люди еще, а так, зародыши», — вот когда на рыбалку или на футбол с ними можно ходить, тогда другое дело.
«Ну и пусть зародыш, зато свой, родной», — думал Ноздрев с нежностью, склоняясь над колыбелькой.
А ведь права была Санька тогда на остановке — ему и вправду нелегко оказалось добиться у родителей Кати разрешения на свадьбу. Но Катька всегда отличалась упрямством — в позу встала: будет он моим мужем, и все. А нужно ей это или нет на самом деле, не задумалась.
Призадумалась Катька позже, когда уже Сашку ждала. «А как же моя работа, — обливаясь слезами, упрекала она молодого мужа? — Моя карьера? Тебе-то все равно — вон пузо мне набил и рад». Ноздрев бегал вокруг и утешал. Он боялся, что Катины крики повредят малышу.
Ну а потом вроде все постепенно наладилось. Катька подулась-подулась да и отошла. Но с Сашкой у нее с самого начала отношения сложились странные, как будто она не дочь ей, а конкурентка. Причем ситуация не изменилась даже потом, когда Екатерина благополучно вышла на работу и начала делать карьеру.
Поэтому Ноздрев, как мог, старался восполнить дочери недостаток материнской любви. И это получалось у него довольно неплохо, потому что девочка, если и замечала что-то, относилась к этому философски: «Просто я папина дочка», — пожимала она плечами, неизменно вызывая отцовский восторг.
И вот вдруг его малышка, его «папина дочка» изменилась едва ли не в одночасье.
Саша ходила по дому бледная, упрямо поджимала губы, отказывалась от ужина — так, перехватит что-нибудь из холодильника и спрячется в свою комнату, только дверью — «хлоп». На все вопросы отца она отвечала неохотно и как-то неопределенно. А то и вовсе огрызалась.
Полковник приуныл. Иногда ночами он слышал, как дочка всхлипывает в своей комнате. Однако пойти туда и узнать, в чем дело, не решался.
Да как будто и так не ясно, в чем дело! Влюбилась его Сашка, и он должен принять сей факт. Рано или поздно это должно было произойти. И если уж говорить начистоту, то не такой уж и скверный выбор сделала его дочь.
В дверь робко постучали, Ноздрев обернулся. Пришел Леваков.
Решительно пригладив волосы, придав лицу невозмутимое выражение и сев за стол, полковник пригласил суворовца войти.
Леваков ничего хорошего от вызова к Ноздреву не ждал. Шел медленно, думал, может, что по дороге случится? Пожар, например? Но, как назло, никакого пожара не произошло. И не только кабинет, но и сам Ноздрев оказались на месте.
Мальчик заранее решил: что бы там полковник ни задумал, он ни за что не испугается, как в первый раз. Да, конечно, Андрей очень хочет учиться в Суворовском, ну и что? Саша-то здесь при чем? И несправедливо одно с другим мешать. Нечестно это.
Вот прямо так он и скажет Ноздреву, если тот опять вздумает ему угрожать. Настроившись на борьбу, Леваков совершенно не учитывал тот факт, что сама Саша не больно-то хочет его видеть.
Глянув в дерзко сверкающие глаза суворовца, Ноздрев горько про себя усмехнулся и велел мальчику сесть. Недоверчиво помявшись, Андрей все же устроился напротив полковника, не сводя с него воинствующего взгляда.
Однако Ноздрев сегодня воевать не собирался. Крепко сцепив руки в замок, он исподлобья еще раз посмотрел на суворовца и наконец решился.
— Разговор у нас с тобой, Андрей, будет коротким. — Мальчик невольно напрягся. Приятные разговоры так не начинают. Но уже следующая фраза обескуражила его настолько, что лицо Левакова из напряженно-бдительного враз стало по-детски изумленным. — Во-первых, я официально разрешаю тебе встречаться с моей дочерью Александрой. — И полковник торжественно кивнул, как бы подбадривая сам себя. — А во-вторых, если ты ее хоть пальцем тронешь, — здесь Ноздрев был искренен как никогда, — хоть слово одно плохое скажешь... Я тебя из-под земли достану и... и... —Тут он от души шлепнул по столу ладонью. От неожиданности Андрей аж вскочил. — Понял меня?
Леваков только и смог, что кивнуть. Он стоял и в полном недоумении таращился на полковника, пока тот не разозлился.
— Так и будешь здесь торчать весь день? — хмуро поинтересовался Ноздрев. — Что у вас сейчас по расписанию?
— Обед, — растерянно ответил Леваков.
— Так иди и обедай!
Андрей хотел было поблагодарить Ноздрева, но потом решил, что не стоит, и пулей вылетел в коридор.
До чего же легко вдруг стало у него на душе. Все вокруг казалось таким светлым и красивым. И дышать хотелось глубоко-глубоко, чтобы голова закружилась. Раз уже сам полковник неправоту свою признал, то, значит, есть на земле правда, ну а если правда есть, то не может Сашка в конце концов ему не поверить. Конечно поверит. Он все сделает, чтобы поверила!

2.

Но уже через полчаса настроение у него в корне изменилось. Мрачно вытирая чуть теплую густую лужу с плавающими в ней капустинами: Андрей с грустью констатировал: нет в мире справедливости, все решает сила. Он с трудом сдерживался. Да и не только он один. Если их офицер-воспитатель проболеет еще хотя бы месяц, то они точно этого Ротмистрова в туалете утопят. И Сырникова вместе с ним. А какой хороший дядька был майор Василюк. Вот уж точно: по-настоящему человека начинаешь ценить в его отсутствие.
Не разгибаясь, Андрей бросил убийственный, как он считал, взгляд на беспечно обедающих за их столом четвертый взвод.
Почему за их столом? Да потому что майор Ротмистров так решил. Привел своих на обед, увидел огромную лужу кем-то разлитого супа и принял единственно верное, с его точки зрения, решение – отобедать нынче за столом соседей.
Даже прапорщик Кантемиров, который сопровождал третий взвод, недовольно поморщился, недобро посмотрев на майора. А тот сделал вид, что не заметил. Он рукой этак небрежно махнул и вроде как объяснил:
- Столы ни за кем, как вам известно, не закреплены. Что смотрите? – это он уже суворовцам третьего взвода, - Убирайте!
И тут Макс Макаров чуть не взорвался. Все заметили, как он побледнел, глаза блеснули, кулаки сжались. Но к счастью, Философ его вовремя остановил. Можно сказать, перехватил. За руку – так цепко, что Макс скривился от боли. Однако сдержался, лишь недоуменно глянул на Философа: мол, пусти, знаешь же, что я прав! Тот ему ничего не сказал – просто так посмотрел, что Макс мигом все понял.
А ведь и правда, какой смысл бунтовать? Ну, получит он наряд вне очереди. Порадует майора. Нет, Макс потрогал едва заметную ранку под бровью, возмущаться в открытую слишком глупо. С такими как Ротмистров надо по-другому. А как? Ну ничего, уж он-то придумает, не будь он Максим Макаров.
Парень слегка успокоился, глубоко вздохнул, сел за стол и стал хмуро, не чувствуя вкуса, забрасывать кашу в рот.
Что-то у него в последнее время все идет наперекосяк. Вот, например, выходные у Макса выдались еще те. Вначале он потратил чуть ли не целый день, убеждая Кузю завершить эту глупую (и порядком ему поднадоевшую) шутку с Петушковым. Но его бывшая одноклассница неожиданно решила проявить характер, и скрестив руки на груди, наотрез отказалась.
- Между прочим, он очень милый, - выдала она, повергнув Макса в самый настоящий шок.
- Кто милый? Петушков? – Максим ходил взад-вперед по кузиной комнате, в отчаянии размахивая руками, - Да он старый и страшный. И к тому же кретин! – в сердцах добавил он, приставив горизонтально к носу палец и выкатив глаза, - Вот такой!
Однако Кузя была категорически не согласна.
- Какой же он кретин? – девушка поправила волосы и глупо улыбнулась, - Он очень умный и, главное, как и я, безумно романтичный, - тут она пренебрежительно посмотрела на Макарова, - Не то, что вы, пацаны, - при этом она противно гнусавила, почему-то считая, что истинные москвичи говорят именно так.
Макс только руки опустил: ну, если Петушков умный, а Кузя романтичная, ему остается одно – уйти в монахи. Впрочем, успеется еще.
Вместо этого Макс ушел от Кузи. На улице уже стемнело. Но раньше, еще до поступления в училище, он частенько гулял допоздна, чтобы не возвращаться домой слишком рано и не ужинать вместе с отцом, если тот соизволит быть дома. Макаров усмехнулся. Вроде сейчас все почти как тогда, да и времени прошло совсем немного, но вот только сам Макс изменился. Вернее, повзрослел. Как-то незаметно вдруг детство кончилось.
Парень вздохнул, поднял воротник и поежился. Что-то ветер усиливается…
До дома оставалось пройти еще несколько кварталов. Свернув с оживленной улицы в переулок, Макс бросил взгляд на пустынную дорогу и сразу заметил, что за ним следят. Вернее, совершенно открыто его преследуют.
Не прячась, вдоль тротуара ехала хорошо знакомая Максу «ауди». Сделав вид, что не заметил машину, он перешел на другую сторону и, не прибавляя шагу, двинулся по направлению к дому. Макаров решил выждать и посмотреть, что предпримет «дяденька». Очень может быть, размышлял Макс, что он просто хочет продолжить их тесное сотрудничество. Хотя… Ерунда! Если бы «дяденька» хотел вновь подрядить Макса следить за Полиной, он бы подъехал к училищу, а не ездил за ним вечером по темным улицам.
Следовательно, Макс перевел дыхание, следовательно, у «дяденьки» совсем другие цели. Парень мгновенно принял решение и одобрительно кивнул сам себе. Какой смысл ждать удара в спину и гадать на кофейной гуще? Хочешь узнать ответ – задай вопрос.
Круто притормозив, Макс обернулся и, небрежно засунув руки в карманы, пошел к машине, которая, в свою очередь, тоже остановилась. Стекла опущены, водителя не видно.
Обойдя «ауди» со стороны проезжей части, Макс остановился около места водителя и пальцами отбил такт по стеклу. Оно неспешно опустилось, и показался курящий Яков.
Громкая музыка неожиданно взорвала тишину спящей улицы. Где-то недовольно скрипнула оконная рама. Яков приглушил звук и посмотрел на Макса. Тот с пониманием встретил его взгляд и спросил:
- Вы чего-то хотели? А то, смотрю, машинка ваша юбчонку подобрала и крадется за мной на цыпочках.
Ничего не ответив, Яков распахнул дверцу автомобиля. Макс посторонился, наблюдая, как он с трудом вылезает из машины.
- Может вам помочь? В вашем возрасте… - договорить Макс не успел.
По прежнему не произнося ни слова, Яков изо всей силы двинул парню в солнечное сплетение. Глухо охнув, Макс согнулся пополам и, хрипло дыша, отступил назад. Очередной удар – и вот уже мальчик, не удержавшись на ногах, упал, ударившись бровью о бордюр.
Боль была такой сильной, что закружилась голова. Как будто желудок лопнул т теперь желчь медленно растекалась внутри. Все еще держась за живот, Макс поднял голову и с ненавистью посмотрел на Якова. В носу защипало, и суворовцу пришлось что есть силы сжать зубы, чтобы не дать слезам выбраться наружу.
Стоя над корчившимся на асфальте подростком, Яков опустил руки и впервые за все это время произнес:
- Если ты еще раз, писатель, напишешь Полине хотя бы «здравствуйте», то мигом окажешься в больнице. И запомни: я не угрожаю. Я просто предупреждаю.
Попытавшись встать, Макс оперся о локоть и, усмехнувшись, ответил:
- I’ll be back, - в голосе прозвучал металл.
- Что? – угрожающе сдвинул брови Яков.
- Английский учи… терминатор! – Макс встал было на четвереньки, но тут же снова получил удар по животу – на этот раз ногой.
Не удержавшись от слабого вскрика, он рухнул обратно. Обойдя мальчика вокруг, Яков злорадно заметил:
- Шути, шутник, пока можешь… но если увижу около Полины…
Макс не дал ему договорить. Пытаясь дотянуться до ноги противника, чтобы повалить его, он заорал:
- Да ты мизинца ее не стоишь! Она просто не может тебя любить! Хоть завались своими деньгами, а такую, как она, тебе все равно не купить!
Ехидно наблюдая за тщетными потугами Макса схватить его, Яков наконец не выдержал и наступил кадету на руку. Парень от боли закричал так громко, что Яков невольно отступил. И вдруг – тишина…
… Когда шум мотора стих вдалеке, Макс медленно, очень медленно, потирая ушибленный бок, с трудом отполз к стене. Наконец ему удалось даже сесть, прислонившись спиной к холодному бетону.
Отдышавшись, Макс похлопал себя по карманам, нашел мобильный и грязными пальцами уверенно набрал номер Светланы, отцовской секретарши. Девушка ответила почти сразу же. Макс постарался, чтобы его голос прозвучал бодро:
- Света, привет… Да, это Максимчик… У меня к тебе маленькая просьба… Нет, бомба пока не нужна, но спасибо, я подумаю… Одного плохого дяденьку проучить надо… Да, только чтобы папа не знал… Спасибо…
Макс нажал на кнопку «отбой» и довольно улыбнулся. Светлана подключит ребят из службы безопасности, а уж те сделают все в лучшем виде. Должен ведь «дяденька» понять, что маленьких обижать нехорошо…

3.

После обеда майор Ротмистров вновь вывел суворовцев на плац. Те плелись понуро, еле передвигая ноги. Было очевидно, что, если так будет продолжаться и дальше, на послезавтрашнем строевом смотре они просто упадут.
В пятницу ребята маршировали три часа, под конец уже едва ли не поддерживая друг друга, чтобы не свалиться. Но майор все равно остался недоволен. И когда суворовцы уже с трудом передвигали ноги, Ротмистров устроил им очередную выволочку.
- И куда только смотрел ваш офицер-воспитатель? – можно подумать, он знать не знает его имени, - Вас даже в поле выпустить стыдно! – как будто они бычки! – В понедельник повторим.
- «В понедельник повторим!», - уже в умывальнике передразнил майора Трофимов, - И чего он только добивается?
Леваков устало пожал плечами:
- Понятно чего. На последнем смотре кто лучший был?
- Известно кто, - проворчал сидящий рядом Петрович: - мы.
Разведя руками, Андрей констатировал:
- Ну так что вам не ясно? Ротмистров очень хочет, чтобы на нынешнем смотре лучшими оказались не мы.
Этот разговор происходил в пятницу. Макс тогда промолчал. Но зато в понедельник, перед тем, как вывести взвод на плац, он собрал всех своих и быстро зашептал:
- Мы его план сорвем. Ротмистров и впрямь хочет нас из игры вывести, но лучшей местью ему будет наша победа. Вы меня поняли? Наш взвод должен стать лучшим.
Петрович усомнился:
- Да мы не сможем. Я после той тренировки до туалета едва дополз.
Прищурившись, Макс уверенно повторил:
- Сможем. А если не сможем… - он задумался: что бы придумать такое страшное? И придумал: - Если не сможем, то на следующий же день все положим на стол Ноздре рапорта на отчисление.
Разом примолкнув, мальчишки ошарашено уставились на своего вице-сержанта. Издевается, что ли? Однако Макс выглядел необычайно серьезно, и это пугало еще сильнее. Ребята переглянулись. Каждый ждал, что первым заговорит кто-нибудь другой. Ну пусть найдется хоть кто-нибудь, кто осмелится возразить и решительно откажется от этой затеи. И тогда все остальные его поддержат, а Максу скажут: «Это всего лишь строевой смотр. Зачем рисковать нашим будущим ради такой ерунды?» И конечно, Макаров все поймет.
Наконец Илья невозмутимо потер лоб ладонью, посмотрел на вице-сержанта, прикусил на мгновение губу и открыл рот. Кадеты было радостно оживились, но, как оказалось, напрасно. Ибо сказал Синицын всего два слова:
- Я согласен.
И протянул Макарову руку. Макс с готовностью ее пожал. Он и не рассчитывал, что кто-нибудь поддержит его безумное предложение. С облегчением переведя дыхание, Макаров осмотрел остальных. Что скажут они?
- И я, - отозвался Андрей Леваков, тоже пожимая Максу руку.
Вслед за ними участвовать в пари согласились Трофимов, Петрович, Сухомлин и некоторые другие. Те, кто решительно возражал против ставки Макса, встали, и, покачав головами, отошли в сторону.
Последним к смельчакам примкнул Перепечко. Вложив свою влажную мягкую ладонь в руку Макса, он обреченно вздохнул:
- А я уже успел к вам привыкнуть, ребята. Жаль будет расставаться.
Но Макс подбадривающее шлепнул толстяка по спине:
- Не боись, Печка! У нас все получится, вот увидишь.
По крайней мере, нервы они Ротмистрову точно помотают.
Когда суворовцы построились для занятий, майор отошел на приличное расстояние и, равнодушно оглядев их изможденные худые физиономии, приказал:
- На-пра-во! – кадеты повернулись, - Ша-гом марш!
Но не успели стихнуть в воздухе его последние слова, как Макс, стоящий впереди шеренги, протяжно, как попрошайка в электричке, затянул:
- Вставай, проклятьем заклейменный, весь мир голодных и рабов…
Ребята знали только эти строчки. И хором дружно повторили их за Максом. Лицо Ротмистрова вытянулось. Он заорал:
- Это что еще за самодеятельность?
Но кадеты, не слушая его, вновь и вновь, как заведенные, повторяли эти слова, пока Ротмистров наконец не замолчал, а из окна не высунулся заинтересованный Ноздрев.
Майор возмущенно махнул на кадетов рукой, бросил беглый взгляд на полковника и быстро скрылся в здании училища.