Глава шестая. Ни на какой каток Андрей, конечно, не попал

1.

Ни на какой каток Андрей, конечно, не попал. Более того, когда Саша пришла в субботу, он сказал, что увольнительной ему не дали. Соврал. Саша расстроилась, но, наверное, не больше, чем сам Леваков. А расстроиться ему было от чего.
Через полчаса после неожиданной встречи с Сашей у забора полковник Ноздрев вызвал Андрея в себе в кабинет. Суровый и мрачный, он указал Андрею на стул, и мальчик сразу догадался, что разговор предстоит не из простых. О предмете разговора и гадать было нечего.
Присев, Андрей стал исподлобья наблюдать за полковником.
Ноздрев всегда производил впечатление непоколебимой прибрежной скалы, этакого утеса, на который постоянно набегают волны, но, сталкиваясь с его каменным упорством, брызгами отлетают обратно. И если даже и была у замначальника училища ахиллесова пята, то никто из кадетов не знал, где она находится. К сожалению, Левакову не повезло — ему удалось даже выяснить ее имя: Александра Ноздрева.
Перед полковником на столе лежал классный журнал их взвода, который он внимательно изучал, с шумом переворачивая страницы. Погрузившись в чтение, Ноздрев, казалось, напрочь забыл о суворовце, который, полный самыми нехорошими предчувствиями, внимательно и обеспокоенно следил за каждым его движением.
Наконец полковник что-то обнаружил и с такой силой ткнул пальцем в лист; что тот не-довольно скрипнул. Ноздрев заметно повеселел, закрыл журнал, отодвинул его в сторону и, сложив руки перед собой, спросил прямо: — Ты давно знаешь Александру? Безусловно, Леваков ожидал, что услышит нечто подобное, но все равно покраснел, как будто вопрос застал его врасплох. Сильно робея, он пробормотал:
— Нет... неделю, не больше.
— И что у вас с ней? — Полковник пытался подобрать слова, которые бы его самого не смущали. — Вы дружите? — спросил он в конце концов, чуть не сплюнув.
Андрей понял, что имел в виду Ноздрев. Он хотел выяснить, не встречается ли его дочь с курсантом Суворовского училища Леваковым Может, курсант бы и не прочь, но шансов, как уныло констатировал Андрей, v него немного. Когда Леваков вспоминал, как взахлеб рассказывал Саше о своем начальнике Ноздре и как девушка радостно хихикала в ответ, он готов был провалиться сквозь землю.
Полковник может быть спокоен: они с: его дочерью не дружат — в том смысле, который Ноздрев вкладывал в свой вопрос.
— Мы просто знакомы, — уверенно ответил Андрей.
Полковник выпрямился, бросил на кадета недоверчивый взгляд и забарабанил пальцами по журналу. Казалось, он раздумывает — сослать Левакова в Сибирь или ограничиться 1тубличной поркой?
— Понимаешь, Андрей, — начал Ноздрев издалека. — ты хороший парень, ц я желаю тебе только добра. — Леваков нахмурился: как правило, когда люди начинают разговор с подобной фразы, продолжение ему не сулит ничего хорошего. — Но нельзя тебе сейчас по девчонкам шастать. Это важно для твоего будущего.
«Какое живое участие в моей судьбе!» — неожиданно зло подумал Леваков.
— Я внимательно ознакомился с твоими оценками, — продолжил тем бременем Ноздрев.
«Да уж, я заметил». —Андрей угрюмо почесал нос.
— И они меня очень огорчили. — Полковник вздохнул. —Тройка по алгебре, четверка по литературе...
— Но четверка — это ведь хорошо, — хотел было возразить Леваков, но Ноздрев словно ожидал сопротивления и с энтузиазмом его перебил:
— А должно быть отлично, Андрей. Должно быть отлично. — Полковник назвал его по имени, бросив мимолетных! взгляд на бумажку, торчащую из-под журнала. —Ты ведь хочешь стать офицером?
Ноздрев задал этот вопрос как бы между делом, но Андрей насторожился и внимательно посмотрел на полковника. Участливо смотрит, лицо непроницаемо, как всегда.
— Хочу, — очень осторожно, исподтишка вглядываясь в командира, ответил Андрей.
Тогда работай, — с жаром посоветовал ему Ноздрев, — работай и добивайся своего. Поднажми на физическую подготовку, исправь математику, участвуй в олимпиадах. — Андрей понял, что его прорабатывают, и отвел тоскливый взгляд от полковника. А тот в это время, словно ничего не замечая, энергично тряс кулаком, рисуя радужное будущее Левакова (которое наступит при условии, что мальчик будет благоразумен) — А уже потом... — Ноздрев напоследок махнул рукой, мол: девушек много — выбирай любую.
Андрей превосходно его понял. Всяк сверчок знай свой шесток. Не про тебя Саша Ноздрева. Что ж, возможно, полковник и прав. В конце концов, кто он, а где она? Нужен он ей такой, спрашивается?
Но у Андрея все равно больно защемило сердце. Хорошая девчонка Сашка. Ему вдруг вспомнилась почему-то ее прямая, ровнехонько лежащая на лбу челка, и от этого стало совсем тоскливо.
А Ноздрев, пристально наблюдая за кадетом, ждал его решения. И, увидев, как мальчик печально опустил плечи и, сдавшись, кивнул, обрадовался.
В субботу Левакову пришлось постыдно и неумело врать Сашке про двойку по алгебре. Девочка расстроилась, но понимающе кивнула. Последней скотиной почувствовал себя Андрей, когда она, всучив ему свой телефон, велела звонить.
Он даже хотел бумажку с номером сразу выбросить, чтобы не так стыдно было. Только подумал-подумал и не выбросил.
Чуть позже, направляясь к матери, Андрей то и дело воровато оглядывался, опасаясь, что девушка случайно увидит его и уличит, таким образом, в обмане. Но, к счастью, по дороге Саши он не встретил.
Мать открыла ему дверь так скоро, что мальчик заподозрил, уж не стояла ли она в коридоре, ожидая сына. Сияя, отошла она в сторону, чтобы дать Андрею пройти, а потом вдруг сделала внезапное движение навстречу, поцеловала в щеку — шумно, сухо, но так, как его еще никто не целовал, и, смущенная собственной храбростью, отступила назад.
За время, что Леваков ее не видел, мать изменилась. Окрепла, порозовела и даже как будто немного поправилась. Преобразилась к квартира. Исчезли засохшие цветы на подоконнике, залежи хлама, зато на карнизе появилась занавеска, а на столе новая, еще пахнущая магазином скатерть Теперь это была не просто квартира — комнаты приобрели незнакомый Андрею залах дома. «Почти как у Синицы», — с гордостью подумал он.
Теперь и мама была совсем другой (не такой какой он запомнил ее в больнице). Нина Левакова как будто расслабилась и часто шутила, смеясь одними только глазами. При этом ее лицо оставалось абсолютно серьезным, что делало шутку еще более сметной. Мать оказалась превосходной рассказчицей. Входя в образ, она менялась, по очереди изображая всех участников истории и заставляя Андрея хохотать до слез.
Невозможно было представить, что еще месяц назад эта веселая улыбчивая женщина сидела я этой самой квартире — только как будто и не в этой а в другой, пахнущей дымом дешевых сигарет, вонючими консервами и грязными телами, — обводя бессмысленным пьяным взглядом свою странную случайную компанию.
Кстати, Андрею все-таки довелось еще раз повстречаться с этой компанией. В прошлую увольнительную.
Не успел он привести мать из больницы и уложить ее в постель, как раздался звонок в дверь. Удивившись, Андрей отпер замок.
За порогом стояли двое. Задумчиво покачиваясь, они опирались о с гены, отвернув свои небритые, заросшие многодневной седой щетиной физиономии в разные стороны.
Нахмурившись, Леваков хотел было немедленно захлопнуть дверь, но мужик, которого он когда-то вышвырнул из квартиры, на этот раз оказался проворнее и в последний момент просунул ногу в щель.
— Вам чего надо? — зло спросил Андрей, пытаясь выпихнуть ногу незваного гостя в коридор.
Но мужик был настроен решительно и миролюбиво одновременно. Не думая сдавать свои позиции, он повернулся к товарищу, сделал тому какой-то знак, невидимый мальчику, и опять возник в проеме, радостно демонстрируя Андрею большую откупоренную бутыль с мутно-серой жидкостью.
«Бражка», — догадался Леваков по запаху и принялся с удвоенной силой выталкивать бывшего собутыльника матери из квартиры. На лице мужика отразилось такое удивление, что он едва не утратил бдительность. Это позволило Андрею почти выпихнуть гостей на лестничную площадку. Но, увы, только почти...
Мужик без труда вернул свое преимущество и, не обращая внимания на красное от зло-сти и напряжения лицо мальчика, сказал:
— Эй, пацан! — И он выразительно потряс бутылкой. — Выпьем за здоровье Нинки? Говорят, она домой вернулась?
Андрей удивился — откуда знает? — и сердито засопел:
— Валите отсюда.
Мужик огорчился:
— Ты чего, пацан? Мы же от всей души. Нинка нам как сестра, — он даже всхлипнул, — знаешь, как мы переживали?
Леваков, поняв, что его силы для того, чтобы закрыть дверь, явно не хватает, перестал тянуть ее на себя, а наоборот, резко распахнул. Не ожидавший такого поворота мужик отлетел назад, увлекая за собой товарища. Андрей тем временем вышел из квартиры и ударил кулаком по двери.
— Вы цифры эти видите? — поинтересовался он, обводя пальцами номер квартиры.
Мужики переглянулись и растерянно кивнули. Удовлетворенный, Андрей продолжил: — А теперь забудьте их. — И он с вызовом оглядел обоих. — Еще раз вас рядом с ней, — он кивнул на квартиру, в которой лежала его мать, —увижу—убью. — Последние слова Леваков произнес глухо, одними губами, но решимость, прозвучавшая в них, похоже, подействовала на мужиков, потому что они, больше не возражая, поплелись вниз по лестнице. И, уже закрыв дверь, Андрей услышал, как один спросил другого: «А это вообще кто?» Больше мужики не появлялись. Потом Леваков еще один раз видел их во дворе. Заметив Андрея, они начали, жестикулируя, рассказывать что-то своим друганам. По Левакова это уже не интересовало. Главное: чтобы мать не трогали.

2.

Саша Ноздрева и сама не поняла, как вдруг оказалась около магазина, где они впервые познакомились с Леваковым. Просто брела, брела по городу, да и свернула не туда.
Сначала суворовец ее раздражал, потом его явная робость перед ней забавляла девушку, а спустя пару дней Саша и сама удивилась, заметив, что вспоминает об Андрее чаще, чем он того заслуживает. Подумаешь, какой-то незначительный эпизод в магазине.
Даже Самохина заметила, презрительно поморщилась и назвала Сашку глупой.
— Простоватый он какой-то, твой кадетик, — пренебрежительно повела она плечами.
Ну, для Самохиной конечно, решила Саша. В глубине души она чувствовала себя уязвлен-ной. Еще бы, ее подруга с такими парнями общалась, к которым отец Сашку и за несколько сот километров не подпускал.
Компания Самохиной собиралась у взрослого, уже работающего Витька. Он был плечистый, щетинистый и щербатый — Сашка видела парня несколько раз вместе с подругой. Повстречаться с таким в темном переулке она бы не хотела.
Что творилось у Витька дома, знали все. Знали, но закрывали глаза, потому что опасались его наглой ухмылочки. И даже после того, как прямо в квартире у него от передозировки умерла тринадцатилетняя Юлька Герасимова (Саша ее знала —красивая девчонка с глубокими черными глазами и длинными, густыми, но сильно секущимися на концах волосами], у Витька по-прежнему собирались ребята и гремела до утра музыка. Милицию соседи не вызывали ни разу.
Когда умерла Юлька, отец подозвал Сашу и серьезно спросил, ходит ли она к Виктору в гости. Саша поклялась, что нет (а про то, что к Витьке частенько бегает Самохина, умолчала — иначе отец ту и на порог не пустит).
Неудивительно, что Самохиной Леваков не понравился. А вот самой Сашке...
Накануне вечером у нее состоялся крайне неприятный разговор с отцом. Таким она папу не видела еще никогда. Будучи его любимой девочкой, Саша всегда получала все самое лучшее, что обижало брата и вызывало недовольное ворчание матери. Сашке прощались все ее шалости, ее никогда не наказывали за плохие отметки, поэтому просто чудо, что, достигнув четырнадцати лет, девочка не превратилась в законченную эгоистку.
О методах воспитания в семье спорили часто. Вечерами отец с матерью заседали на кухне, плотно прикрывая дверь, чтобы их разговор не слышали дети. Ко Саша с братом выползали из своих кроватей, крались по коридору и, затаив дыхание, прислушивались, пытаясь узнать, из-за чего ругаются родители.
Дети очень волновались. Особенно Саша. В классе у нее почти все девочки росли без отцов. И больше всего Саша боялась, что и ее папа однажды, не выдержав маминых упреков, соберет чемодан и, чмокнув дочь на прощанье, навсегда покинет их дом. Про себя Саша даже решила, что, если это произойдет, она уговорит отца взять ее с собой. А что, ему женщина в доме пригодится. Будет стирать, готовить отцу еду, ну и что там еще положено...
Но одна только мысль, что папа может уйти, вызывала у девочки слезы, которые она сердито вытирала, потому как считала: плакать — это удел слабаков. А себя Саша Ноздрева слабой не считала.
Иногда, когда родители вопили особенно громко, Саша с трудом сдерживалась, чтобы не выскочить на кухню и не закричать: «Да перестаньте вы! Я буду делать все, что скажете, только не ругайтесь!» Однако так ни разу и не выскочила.
Молча переглядываясь, они с братом продолжали тихо сидеть под дверью и дрожать от холода и страха.
Все подобные разговоры заканчивались одинаково. Отец говорил:«Tы пойми, лет через пять она выскочит замуж. Ну и пойдет: семья, заботы. Пусть у девочки будет хотя бы детство». «Tы ей так характер испортишь, что ее и замуж никто не возьмет»,— злилась мать. (Ее любимчиком был Славка — это всем известно.)
Но в итоге отец капитулировал и обещал, что впредь будет относиться к Саше сдержаннее и строже. Несколько дней он свое слово держал.
Но стоило маме уехать в командировку (которые случались у нее довольно часто), как все возвращалось на круги своя.
И вот что любопытно: отец, который на словах выдавал дочку замуж едва ли не с пяти лет, воспринимал появление на Сашином горизонте любого мальчика в штыки. Полковник ругался с дочерью, тайно беседовал с потенциальными кавалерами, и те таинственным образом испарялись.
Однако никогда до этого папа не сердился так сильно, как в этот раз.
— Все что угодно, только не военный! — кричал он на Сашу, которая молча выкладывала ужин ему на тарелку. — Tы у матери спроси, легко ей с военным жить?
Саша хмыкнула:
— Мама так редко бывает дома, что еще вопрос, кто у нас военный. И вообще, — она пожала плечами, — кто тебе сказал, что я с этим мальчиком встречаться собираюсь? Он просто мой знакомый.
— Просто знакомый, — проворчал Ноздрев. — Как же, как же, известное дело! Сначала просто знакомый, а потом — знакомься, папа, это мой муж.
Саша расхохоталась и, чмокнув отца в висок, убежала в свою комнату.
Это было вчера, а сегодня она вышла из дома и, сама не зная как, вдруг оказалась здесь. Зашла в магазин, купила мороженое (хотя на улице было отнюдь не жарко) и сквозь стек-лянную витрину увидела Андрея.
Он преспокойненько шел себе по той стороне, направляясь, по всей видимости, в училище. Саша замерла, плотно сжав губы и нахмурившись. Он же сказал, что увольнительной ему не дати? Значит, обманул.
Рассердившись (и прежде всего на саму себя), Саша выскочила из магазина, со злостью швырнула нераспакованное мороженое в урну и решительно побежала через дорогу, не обращая внимания на сигналы раздраженных водителей.
Ну, сейчас она все ему выскажет! Что он о себе возомнил, в конце концов? Не хочешь общаться — скажи прямо. Врать он ей еще вздумал!
Подскочив к Левакову со спины, девушка какое-то время шла позади, едва не наступая ему на пятки, но оставаясь незамеченной. А потом легонько похлопала суворовца по плечу.
Андрей обернулся, и Саша удовлетворенно отметила про себя, как испуг, но, главное, смущение, отразились на его лице. Покраснев, Леваков опустил глаза, явно не зная, что сказать.
Вот и прекрасно!
Ехидно улыбаясь, Саша нараспев произнесла:
— Ну, привет, суворовец! — Она наклонила голову. — Я смотрю, вам и правда несладко живется — ни тебе увольнительных, ни развлечений каких. — Тут девушка вздохнула с притворным сочувствием. — Начальники — звери. Я ничего не упустила? — поинтересовалась она.
Чувствуя себя преотвратно, Андрей с грустью посмотрел на Сашу и признался:
— Если честно, я и не знаю, что тебе сказать. — Образ полковника Ноздрева встал у него перед глазами. Хмурясь, воображаемый Ноздрев говорил (хотя в действительности он ничего подобного ни разу не произнес): «Хочешь учиться в Суворовском — о Саше и думать забудь». — Прости, так получилось. — И Леваков отвернулся.
Сашу бросило в жар. Она-то надеялась, что... Да о чем она — и так все понятно. Только как это, оказывается, унизительно. Закусив нижнюю губу, девушка поняла, что если сейчас же не уйдет, то расплачется.
— А ничего не говори, — беззаботно произнесла она. — Передавай привет... — Саша задумалась на секунду и, уже уходя, махнула рукой — да все равно кому.
Глядя на ее опущенные плечи и зарывшуюся в шарф голову, Андрей почувствовал му-чительную боль, которая, змеей вцепившись в горло, стала его душить изнутри. «Да будь что будет», — вихрем пронеслось у него в голове. И мальчик бросился вслед за Сашей.
Догнал, развернул ее и прямо как на духу выложил все. Про Сашиного отца, про училище, про то (сейчас даже стыдно вспомнить), что испугался Ноздрева. Но теперь, закончил Андрей (и это главное, правда, Саша?), ему решительно все равно, потому что он действительно очень хочет пойти с ней на каток (ну, и с Самохиной тоже, разумеется), да и вообще...
Саша слушала его внимательно, светлея на глазах. Время от времени она сосредоточенно облизывала верхнюю губу, чтобы сдержать радостную улыбку — вот еще не хватало, а то возомнит этот суворовец о себе невесть что!
Когда Леваков замолк и обеспокоенно на нее уставился в ожидании ответа, девушка пожала плечами (вроде как не особенно-то она и переживала) и как ни в чем не бывало сказала:
— О'кей, тогда в следующую субботу.
— Что в следующую субботу? — не понял Андрей.
— На каток идем в следующую субботу, — терпеливо, но твердо пояснила она.
И ребята, конечно, не заметили полковника Ноздрева, который, вывернув из-за угла, так и застыл на месте при виде дочери, вопреки его запрету беззаботно болтавшей с су-воровцем Леваковым.
Да и парню, похоже, их недавняя беседа впрок не пошла. Ну что же — не понимают по-хорошему, придется действовать по-плохому, вздохнул Ноздрев.
Так и оставшись незамеченным, он развернулся и пошел обратно.

3.

Яков сидел в автомобиле около училища и, подняв тонированные стекла, караулил Полину.
Время от времени он кидал на себя в зеркало раздраженные взгляды и злился. Яков до сих пор поверить не мог, что девушка ему отказала (ну, не то чтобы совсем отказала, но резину тянет, это точно)!
А ведь когда он предлагал Полине пожениться, то думал, что делает ей великое одолжение. Более того, был просто уверен, что Полина в тайне ждет не дождется, когда он наконец решится. Ан вон как оно все обернулось.
Яков, как они и договаривались, приехал к Полине, когда истекли три дня, которые она попросила на размышления. Напялил выходной костюм, предполагая, что они поедут праздновать это событие в ресторан, и ждал с букетом цветов (идиот!), пока она освободится от своих спиногрызов.
Нет, Яков решительно не понимал, зачем Полина отправилась работать в это училище. Да с ее образованием и внешними данными можно хоть в Москву ехать (вообще-то Яков тайком и сам подумывал о переезде). Нет, заупрямилась. Хочу пользу людям приносить! Оценят они ее пользу, как же. Уж Яков побольше Полины на свете живет и давно убедился, что права старая пословица: человек человеку – волк.
Но чем-то человек от зверей все-таки отличается. А именно: он нуждается в спутнике, чтобы не так страшно было прожить эту самую странную жизнь. А смыслом жизни для него, Якова, стала Полина.
Особенно ясно Яков понял это после того, как, неловко заломив руки, Полина сказала, что пока не может принять его предложение. («Яшенька, миленький, дай мне еще подумать. Это ведь на всю жизнь, понимаешь?») Вспомнив, как старательно она при этом прятала от него глаза, Яков поморщился. Эх, Полина, Полина! К чему такие сложности? Проще надо жить! Жареный петух ее еще ни разу не клюнул, вот и создает проблемы на пустом месте.
Она, видите ли, считает, что у них разная система ценностей. Яков дрожащими руками достал из пачки сигарету и закурил. А ведь до этого не курил три года. Сорвался сразу после разговора с Полиной.
Что значит – разная система ценностей? Нет, ну раз сказала, так объясни, настаивал он. Но Поля глазки скромненько так потупила и отвечает: «Ты, Яшенька, сейчас все равно не поймешь. Я потом, когда сама во всем разберусь, тебе обязательно объясню».
Вот тут-то Яков и не выдержал. Лишнего наговорил: вспомнил про компьютер и мобильник (очень, кстати, недешевые), которые ей дарил. Полина не долго думая – из сумочки телефон вытащила и бряк о землю.
В общем, поговорили. Но Яков, конечно, не дурак. Сразу понял, что без мужика здесь не обошлось. А то он не знает!
Ха, вот наивная дурочка! Едва только Полина упомянула, что получила загадочное письмо по электронке, как Яков бешено ее взревновал. Но виду решил не подавать, а вместо этого начал слежку. Полина напрочь забыла, что Яков самолично регистрировал ее ящик. На почту Полины он заходил по десять-двадцать раз на дню. Но, даже убедившись, что новых писем девушка не получала, никак не мог найти себе места, постоянно дергал секретаршу и с удовольствием вымещал на пожилой женщине свое злобное настроение.
Но Якова не так возмутило письмо неизвестного воздыхателя, как ответ Поли. И эта скромница еще будет ему рассказывать о чести и чистой бескорыстной любви!
С нетерпением ожидал он продолжения истории и вот наконец дождался. Анонимный поклонник прислал Полине сертификат, согласно которому Полине Ольховской принадлежит теперь мировое господство, чему можно найти подтверждение на таком-то сайте, - и адрес. Яков, конечно, заглянул туда и поморщился.
На главной странице слева (она сплошь была усыпана образцами подобных бредовых, с точки зрения Якова, товаров) имелся квадратик «мировое господство», в котором красовалось имя его возлюбленной. Видимо, именно это она называет романтикой. Тьфу!
Получив подарок, Полина, естественно, не заставила поклонника долго ждать ответа.
«Принимаю с благодарностью. Уважаю людей, которые не бросают слов на ветер, - писала она. И еще: - Хотелось бы только побольше узнать о дарителе».
Кокетничает. Яков места себе не мог найти от злости. Ну ничего. Он выяснит, кто это такой умный. А уж потом разберется с ним по-своему, по-мужски.
В этот момент мимо его автомобиля торопливо прошел высокий темноволосый парень в форме суворовца. Ага: то, что надо.
Опустив окно, Яков крикнул:
- Эй, ты!
Суворовец то ли не расслышал, то ли сделал вид, что не слышит. В любом случае, не повернув головы, он пошустрил дальше. Нехотя открыв дверцу, Яков довольно проворно для своей комплекции выполз из машины и повторил громче:
- Ты, в форме. Я к тебе обращаюсь.
Тут парень удивленно обернулся. На мгновение на его лице отразилась смешанная гамма чувств, из которых можно было вычленить два доминирующих – недоумение и любопытство. Но уже в следующий момент суворовец бодро подошел к Якову.
- Да, дяденька? – почтительно склонив голову, спросил темноволосый парнишка.
В начале Якову показалось, что тот над ним издевается. Но, взглянув в невинные, по-детски голубые глаза, он успокоился.
«Господи, детский сад какой-то», - презрительно подумал Яков, а вслух небрежно поинтересовался:
- Ты ведь здесь учишься?
Почесав затылок, суворовец согласно кивнул. При этом лицо его приняло самое дебильное выражение, которое только когда-либо видел Яков.
- Полину Сергеевну Ольховскую знаешь?
Парень опять кивнул, причем взгляд его стал еще более пустым, чем до этого. Яков обрадовался. Вот и замечательно. Такой шизик за десять рублей будет ему, как говорится, носом землю рыть.
- Дело в том, я очень хороший, даже, можно сказать, близкий друг Полины Сергеевны, - суворовец понимающе кивнул. Приободренный Яков продолжил живее: - И боюсь, что кто-то у вас там сильно ее обижает, - Яков, не скрывая отвращения, которое испытывал к училищу, кивнул в его сторону, - Ты мне поможешь?
Глаза у парня округлились, и он растерянно развел руками: мол, что я, простой смертный могу сделать для столь важного господина? Подойдя к суворовцу вплотную, Яков доверительно зашептал:
- Последи за ней для меня, хорошо? – он говорил в самое что ни на есть ухо суворовца, надеясь, что тот, несмотря на свой глупый вид, поймет его с первого раза, - Ну, и если вдруг там рядом с ней кто появится – приставать будет или еще чего, - как можно более небрежно закончил Яков, - ты мне свистни, хорошо?
К радости Якова, суворовец, похоже, понял все сразу, потому что, приблизив в свою очередь губы к его лицу, прошептал:
- А что мне за это будет?
Вот это деловой разговор! Вот это он понимает!
- Не обижу, - усмехнулся Яков.
Суворовец расцвел непосредственной детской улыбкой, вытер нос, проведя ладонью по самому его кончику снизу вверх, и согласно кивнул.
Скреплять рукопожатием их договор Якову расхотелось. Он только удовлетворенно кивнул и предупредил:
- Только будь очень внимателен! Через неделю, в это же время, встречаемся здесь. Тогда мне все и расскажешь.
- А пароль явки? – поинтересовался темноволосый.
Яков, который в этот момент уже садился обратно в автомобиль, оскалившись, ответил:
- Иди, пионер, работай.
Очень довольные друг другом, они разошлись (или разъехались, если говорить о Якове).
Но как только его машина скрылась из виду, суворовец резко преобразился. Глупое, чуть подобострастное выражение исчезло с его лица, а вместо этого губы парня растянулись в презрительной усмешке. Макс (а это был именно он) брезгливо вытер лицо, глаза его недобро сверкнули.
- Замечательный выбор, дяденька, - задумчиво глядя вслед Якову, сказал он, - Я думаю, мы с вами сработаемся.
И, взлохматив волосы, он еще раз улыбнулся и скрылся на КПП.

4.

Во вторник бежали кросс. Десять километров. Накануне тренировались несколько часов. Им даже время самоподготовки урезали. Василюк сказал: «Главное, конечно, как говорится, не победа, а участие, но вы должны победить, ребята. Это будет маленькая победа, но вкус ее вам понравится».
Суворовцы понимающе закивали. Кто же проигрывать любит? А тут если лучшими в училище станут — и почетно, и остальным нос утрут.
В общем, кадеты кросса ждали не без волнения, конечно, но с удовольствием, и только Перепечко начал недовольно ныть еще с вечера.
Перед отбоем он слонялся туда-сюда, расстроенно прислушиваясь к разговорам, и обес-покоенно ощупывал неприятно ноющие после сегодняшней тренировки ноги — садиться и то больно было. Как завтра бежать? А ребят подводить не хотелось. Не решаясь поделиться своими опасениями, он все-таки осторожно забросил пробный мяч:
- Ну и зачем он, интересно, нужен, этот кросс? – Печка оглянулся, высматривая реакцию товарищей, но кадеты только хмыкнули. Он развил мысль: - Нам, как будущим офицерам, необходимо тренировать мозги, а не ноги.
Макс живо повернулся к нему.
- Печка, - позвал он, - честно говоря, мне иногда кажется, что тебе мозги развивать ни к чему. Разве что географию учить, чтобы в трех магазинах не заплутать.
Печка вздохнул. Он давно уже научился не обижаться на Макса. Мало ли что Макаров болтает. Вот батя его всегда повторял (особенно когда Печка, возвращаясь из школы, заставал дома гостей): «Степка наш – парень головастый. Далеко пойдет». Раньше Печка думал, что головастый – это обидно. Что вроде как голова у него огромная – гораздо больше, чем у других. Потом, конечно, понял, что это значит, что мозгов в голове много. И обрадовался – стал бы отец так говорить, коли это не правда?
- Я еще, между прочим, роман «Отца и дети» к завтрашней литературе не дочитал, - пожаловался он.
По правде говоря, Степка книгу открыл, прочел пару страниц и начал дремать. Но если Палочка его спросит, он с полным правом разведет руками – у нас кросс был, не успел.
Раздался смешок. Петрович, оперевшись на локоть, приподнялся на кровати:
- А ты с Левой поговори. Он тебе много неизвестных фактов про отношения отцов и детей поведает. Настоящий роман! Да, Лева?
Андрей хотел было огрызнуться, но лишь махнул рукой. Пусть треплются, жалко, что ли? Пацаны каким-то образом пронюхали, что Леваков «крутит любовь с ноздревской дочкой», и теперь просто проходу ему не давали. Но не драться же с ними, в конце концов? Поэтому Андрей краснел, злился и молчал.
В казарму заглянул дежурный офицер и цыкнул, заслышав смех. Разговоры мигом смолкли.
Синицын, который, затаив дыхание, прислушивался к болтовне пацанов, вздохнул и повернулся на другой бок. Ему до смерти надоело дуться на ребят. Но подойти и заговорить с ними как ни в чем не бывало Илья не мог. Гордость не позволяла.
Злость, которую он испытывал сначала, куда-то пропала. И все чаще Илья стал задумываться, а как бы он сам поступил в подобной ситуации? Где гарантии, что не стал бы из принципа отстаивать очевидные для него факты, которые на самом деле (как, например, в его случае), оказались далеко не так очевидны?
Вон как все непросто вышло. Как выяснилось, вором-то был Трофимов. Он украл у Макса телефон. А для чего? Чтобы остаться в училище. Цель-то вроде благородная. Илья задумался.
И правильно ребята Трофимова простили. Он бы, наверное, точно так же поступил на их месте. А ведь еще недавно…
Синицын вспомнил старого суворовца Устинова, который неодобрительно крякнул, увидев, как возмутился Илья, услышав окончание его истории. Надо бы как-нибудь к нему зайти, решил Синицын, уже засыпая.
На другой день перед стартом майор Василюк напомнил:
— Вам, ребята, сегодня намного проще, чем было вашим товарищам. Первый, второй и четвертый взвод уже пробежали. Лучший результат показал взвод майора Ротмистрова. — Кадеты издали неодобрительный ропот. — Но это пока. — Майор выразительно посмотрел на мальчишек. — Мы ведь сегодня изменим общие показатели?
Третий взвод стройно прокричал:
-Да-а!
— Разделаем Сырникова, —уверенно кивнул Сухой. — Под грецкий орех.
— И скорлупы не оставим, — тихо согласился Петрович.
А Василюк тем временем продолжал свою речь. Звук его голоса вселял в мальчишек не-вероятную уверенность. Раз командир верит в них, то сами они и подавно должны победить (хотя бы уже потому, чтобы его не разочаровать).
— И я не сомневаюсь, что мы способны на это. Ваш результат всегда был либо хоро-шим, либо отличным. А если кое-кто, не будем называть имен, — и Василюк улыбнулся, — постарается как следует, то мы можем стать первыми.
Перепечко со скучающим видом рассматривал носки своих сапог. Понятно, на кого на-мекает майор. Ну что он, Степа, может поделать? И так уж старается изо всех сил.
— Кое-кто, кое-кто, — грустно пробормотал он. «Может, кое-кто головастый, а не ногастый», — вспомнив отца, попытался успокоить себя Печка.
—А чтобы вас подбодрить, скажу, что взвод, показавший лучший результат, будет награжден походом в цирк.
Дружное «вау» было ему ответом. Даже Перепечко оживился:
— Товарищ командир, а там звери будут? Василюк развел руки:
— А ты беги быстрее и узнаешь.
Печка всерьез задумался. А что? Может, попробовать?
Однако то, что произошло в действительности, предвидеть было трудно.
Перепечко бежал на удивление легко: то ли он силы правильно распределил, то ли зверей ему уж больно увидеть захотелось — неизвестно. Только ноги словно сами летели по до- роге, и, хотя от основной группы Степа отстал, на дистанции он был не одинок. Вон мелькают сапоги Коришева, за ним Гришин локтями машет, а чуть позади Печки тяжело дышит Трофимов.
Приободрившись, Перепечко даже самоуверенно подумал, а не обогнать ли Гришина на последнем повороте? Смерив расстояние на глаз, он кивнул себе — да легко.
До финиша оставался всего лишь какой-то там километр, и тут Перепечко услышал за спиной слабый вскрик и следом звук падающего тела. Бряц — как мешок с картошкой, небрежно выброшенный из грузовика.
Не останавливаясь, Степа оглянулся и увидел Трофимова. Тот лежал поперек дороги и судорожно дышал. Прежде чем развернуться, Печка крикнул бегущему впереди Гришину: — Вить! Трофим в обмороке. Гришин обернулся и, едва бросив взгляд на Трофимова, потрусил обратно. Туда, где Перепечко пытался привести товарища в чувство. Безуспешно. Закрыв глаза, тот, красный, мокрый и липкий от пота, не двигался и только заходился временами в громком хлюпающем кашле.
— Докурился. Дыхалка не выдержала, — констатировал Гришин. — Что делать будем? — Он взглянул на Печку, который все еще со слабой надеждой похлопывал сокурсника по щекам и что есть силы дул ему в лицо. — Здесь его не бросишь. Да и результат без Трофима все равно не засчитают. Так что же нам делать?
Подняв глаза, Перепечко пожал плечами:
— Что-что? Тащить к финишу.
Возразить было нечего. Подхватив вялое,
безвольное, а оттого тяжелое тело с двух сторон, Перепечко с Гришиным поволокли без-дыханного суворовца, пытаясь даже бежать, насколько это возможно.
Издалека заметив троицу, напряженно всматривающиеся в поисках отставших кадеты их взвода бросились на помощь Перепечко и Гришину.
Когда общими силами Трофимова донесли и положили на землю, он все никак не мог отдышаться, глаза его то закрывались, то открывались и пугающе безучастно смотрели вверх.
Василюк пощупал пульс Трофимова и спросил:
- Курит?
Мальчики промолчали. Тогда майор, понявший все без слов, махнул рукой: мол, жить будет и, досадливо морщась, отошел в сторону.
Кадеты вновь окружили Трофимова.
- Что случилось-то? – недовольно спросил Сухомлин.
- Сам видишь, плакал наш цирк, - ответил ему кто-то.
- При чем здесь цирк? – досадливо отмахнулся Макаров и тоже отошел.
А Трофимов все прекрасно слышал – и расстроенное ворчание ребят, и возбужденный рассказ Перепечко о том, как тот увидел и поднял его на дороге. Слышал, но молчал и только равнодушно смотрел в небо.
Хорошо-то как! Тихо, высоко, спокойно. Кто-то уже писал об этом — о небе. Ага, Толстой, кажется. Эх, прав классик! Все суета, кроме высокого, гордого и недоступного неба у нас над головой.