Глава седьмая. Что ни говори, а третьему взводу действительно удалось изменить результаты кросса

1.

Что ни говори, а третьему взводу действительно удалось изменить результаты кросса. Благодаря им первый взвод, уже начавший привыкать к тому, что вечно плетется в хвосте, впервые переместился на третье место. Первыми стали курсанты четвертого взвода, которые теперь ходили павлинами и, самодовольно посматривая на остальных (а в особенности на главных соперников из третьего взвода), преувеличенно громко обсуждали предстоящий поход в цирк.
Однажды Перепечко, — несмотря ни на что, он ходил гордый (добежал ведь, смог) и только при ребятах ненатурально скорбел (неуместно казалось ему радоваться-то), — услышав очередную ехидную тираду, не выдержал и тоже громко, чтобы услышал четвертый взвод, сказал:
— Ничего, скоро финальный матч по футболу. Вот и посмотрим, кто посмеется последним.
Тогда Сырников живо обернулся и ответил Печке, отвесив ему предварительно низкий поклон:
— Милости просим. Мы с удовольствием понаблюдаем, как вы друг друга на руках по полю таскаете. Это ведь, кажется, ваш новый стиль? Кхе-кхе, — натужно покашлял Сырников. —Донесите меня до мяча, пожалуйста. — Он вытянул руки вперед и, покачиваясь из стороны в сторону, сделал несколько шагов, но, словно внезапно обессилев (явно изображая Трофимова), опустился на стул.
Не удостоив Сырникова ответом (что тут скажешь?), Перепечко понуро удалился.
Неудачу третий взвод переживал тяжело. Кадеты приуныли. И особенно Трофимов. Ой как ребята на него злились!
До училища курили многие, но потом, поступив в Суворовское, побросали. Так почему же другие смогли, а Трофим нет? Да ладно бы он только себе гадил — ведь весь взвод подвел!
Да понимал это Трофимов, понимал. Ему и без того стыдно было. А тут еще постоянно лови на себе косые взгляды и отбивайся от едких замечаний. Впрочем, отбивался Трофимов вяло. Чувствовал свою вину. А оттого нервничал и тайно курил в кустах, судорожно глотая дым и выглядывая: не идет ли кто?
Но если уж суворовцы совсем доставали Трофима, он зло шмыгал носом, бормотал:
«Задолбали» — и отходил в сторону, чтобы пацаны не учуяли запах недавно выкуренной сигареты.
Как-то на истории Мих Мих рассказывал о русско-турецкой войне. Обычно, когда Мих Мих рассказывал, его слушали все. Историк не бегал по классу, не жестикулировал и почти не пользовался картами. Напротив, весь урок он сидел за столом, положив перед собой сцепленные в замок руки.
Но как он говорил! Живо, образно, не скупясь на эпитеты. Так и видишь перед собой картины! Когда он рассказывал, суворовцы будто сами в битве участвовали.
Однако сегодня было скучно. Мих Мих сразу это почувствовал и, неожиданно прервав повествование о политической обстановке в Западной Европе во второй половине XIX века, спросил:
— А вот кто мне ответит, господа суворовцы, — он часто называл их господами, и ребята по негласной договоренности хихикали, хотя слышали эту шутку уже не раз, — кто из вас хоть что-нибудь знает о героической обороне Севастополя?
Мальчики, удивленно переглянувшись, во все глаза уставились на преподавателя.
— Так это же во время Великой Отечественной было вроде... — неуверенно предположил Петрович.
Погрустнев, Мих Мих неодобрительно покачал головой. Его взгляд с надеждой заскользил по классу. Синицын не выдержал и поднял руку. Мих Мих обрадовался, морщины на полном лице мигом разгладились, глаза подобрели.
— Да, суворовец Синицын. — кивнул он Илье.
Тот встал и, в упор глядя на историка, начал:
— Оборона Севастополя началась в сентябре тысяча восемьсот пятьдесят четвертого года и длилась одиннадцать месяцев. Против наших воевали турки, французы и англичане. Их было намного больше, и оружие у них тоже было лучше. — Илья воодушевился и сам не заметил, как, рассказывая, стал оглядываться на товарищей, которые, повернув головы, притихли и внимательно его слушали. — Только не на тех напали! Обороной руководил знаменитый адмирал Нахимов. Он, кстати, и погиб тогда, — добавил Илья немного торжественным тоном. — У наших и боеприпасов не хватало, и с продовольствием проблемы были. А они все равно круглыми сутками у батарей стояли. А женщины с детьми им снаряды и пищу приносили. Вот. — Илья перевел дыхание и прикрыл глаза.
Мих Мих закивал, не удержался и добавил (причем и его голос тоже, как перед этим и голос Синицына, взволнованно дрожал, словно они оба только что вернулись из осажденного Севастополя):
— Когда бесталанное командование открыло противнику путь к городу, там оставалось всего тридцать пять тысяч солдат. На помощь им пришли матросы и местное население. Но город, — историк повысил голос, и кадеты непроизвольно втянули головы, — был готов сражаться. Адмирал Корнилов — он руководил обороной до Нахимова и тоже погиб — обратился к защитникам Севастополя и сказал: «Будем сражаться до последнего! Если кто из начальников прикажет бить отбой — заколите его!»
Восхищенно выдохнув, мальчишки невольно поежились. Синицын, не дожидаясь разрешения преподавателя, сел и рассеянно улыбнулся. Мих Мих тем временем пришел в себя и уже гораздо спокойнее сказал:
- Спасибо, суворовец, ставлю вам «отлично», - Мих Мих огляделся, - И кто же мне, господа, скажет, благодаря чему разрушенный почти до основания город стоял до последнего бойца? Добровольцы есть? – и обрадовано кивнул: - Суворовец Перепечко?
Печка, в этот момент энергично чесавший ухо, растерянно поднял глаза и медленно встал.
- Русский дух? – смущенно пробормотал он.
Раздались смешки. Мих Мих тоже не удержался от улыбки, которую, впрочем, сразу спрятал в усах.
- Ну, можно и так сказать, - неопределенно помотал он головой, - И что, по-вашему, есть моральный или, как выразился суворовец Перепечко, русский дух, принесший России не одну победу?
Ни одной поднятой руки. Боясь ошибиться – вопрос-то не конкретный, - мальчишки притаились. Историк опустил глаза в журнал.
- Суворовец Макаров! – Мих Мих выжидательно уставился на Макса.
- Я, - бойко вскочил тот, - Повторите вопрос, пожалуйста.
Историк крякнул, но вопрос повторил.
- Его предысторию я тебе, пожалуй, рассказывать не буду, - Мих Мих выразительно приподнял брови, - Рассчитывая на то, что ты был с нами все это время.
Макс важно кивнул, как будто задумался, а потом ответил:
- Не знаю, Михаил Михайлович, как насчет того духа, который помогает, но зато я точно знаю, какой дух мешает победе.
- Да? – заинтересовался историк, - И какой же?
- Табачный, Михаил Михайлович, - Макс откашлялся, - Еще великий русский поэт Александр Сергеевич Пушкин писал: «Табачный дух – Трофимом пахнет!» - продекламировал он с выражением.
Кадеты прыснули, а Трофим быстро поднял глаза, покраснел и, пробормотав уже ставшее привычным: «Задолбали», опустил голову.
Историк хмыкнул, покачал головой, но, как ни странно, ничего не сказал.
Леваков пригнулся к парте. Только бы Мих Мих его не вызвал! Еще не хватало пару по ис-тории получить. Причины нервничать у Андрея были. Он не слышал ни слова из того, о чем говорили сегодня на уроке, потому что, затаившись, повторял информатику (хотя накануне и занимался только ею).
И все из-за Петушкова. Даже пацаны обратили внимание, что информатик неровно к Леве дышит. Его прямо трясет при виде Андрея.
Иначе как объяснить то, что информатик на каждом уроке его спрашивает? Да если бы просто спрашивал!
Петушков упорно стремился подловить суворовца. Даже если Леваков, старательно вызубрив урок, отвечал все без запинки, информатик непременно задавал ему дополнительный вопрос, на который Андрей ответить уже не мог. Тогда Сергей Владимирович, притворно вздыхая, говорил:
— Так я и знал! Знания весьма и весьма поверхностны. — После чего, нимало не смущаясь, ставил Андрею пару.
Именно пару! Не тройку, которую запросто можно было влепить за неполный, с его точки зрения, ответ, а двойку, как будто Леваков и в самом деле полный дуб. Андрея это просто бесило.
К сегодняшнему уроку он специально подготовил не один параграф, а целых три, чтобы информатику не удалось его зацепить. Но все равно шел на урок волнуясь, не переставая шевелить губами, уже в сотый раз повторяя свой ответ. К битве курсант Леваков был готов (так, по крайней мере, он думал).
Однако и в этот раз история повторилась. Андрей привычно поднял руку (лицо суровое, зубы стиснул). Петушков поколебался, но согласно кивнул (при этом мальчик уловил во взгляде преподавателя легкую досаду — вроде как вот настырный!).
Андрей уверенно поднялся и изложил все, что знал, а окончив, замер и с вызовом посмотрел на Петушкова. Все то время, пока он отвечал, информатик рассеянно теребил пуговицу на своем костюме. Казалось, он вовсе и не слушал кадета. И после того, как Леваков замолчал, скрип ногтей Сергея Владимировича о пластмассу зазвучал особенно громко.
Впрочем, вскоре преподаватель очнулся, бросил пустой взгляд на суворовца, неодоб-рительно покачал головой и, словно испорченный автомат, выдал все то же:
— Нет, знания определенно весьма и весьма поверхностны.
Чуть не задохнувшись от злости, Андрей сперва побледнел, сравнявшись цветом с кефиром, а затем моментально сделался багровым и тяжело задышал. Когда преподаватель уже занес ручку над журналом, Леваков, не спуская с преподавателя сердитого взгляда, прямо спросил:
— Почему вы меня постоянно заваливаете?
Опешив от неожиданности, Петушков растерялся. Кадеты, внимательно следившие за происходящим, с восхищением смотрели на Андрея. Во дает!
Тем временем информатик пришел в себя и яростно ткнул ручкой в журнал, поставив против фамилии Леваков жирную точку.
— Да как ты смеешь? — возмущенно прошипел он, избегая, однако, смотреть на Андрея.
— Так ведь заваливаете, —угрюмо повторил тот.
Раздувшись так, что его жиденькие усы стали казаться еще более жидкими, преподаватель влепил мальчику не одну, а целых две двойки разом.
А что еще он мог сделать? Признаться, что и в самом деле заваливает кадега Левакова? Но ведь Сергей Владимирович действовал по приказу начальства, так что какой с него спрос?
Все дело в том, что информатик любил, так сказать, закладывать за воротник. Не то чтобы Петушков был заядлым алкоголиком, просто иногда, начав выпивать, не мог остановиться, что, естественно, сплошь и рядом приводило к курьезным случаям, которые сильно подмачивали его репутацию.
Однажды Сергей Владимирович напился прямо в училище. И ладно бы просто напился (тихо-мирно в преподавательской) — нет, его потянуло на подвиги. Выйдя на улицу, он, пошатываясь, упорно шел вперед, пока трупом не упал в кусты. Сколько Петушков там пролежал — неизвестно, только когда он наконец открыл глаза, то первое, что увидел, была лошадиная морда, сосредоточенно его разглядывающая.
Возможно, лошадь (если только она действительно существовала, а за это Петушков, не любивший вспоминать «сей досадный случай», не мог поручиться и сегодня) была под-слеповата, потому что наклонилась кобыла очень низко, буквально щекоча носом губы преподавателя.
С диким визгом Петушков, вмиг протрезвев, выскочил из кустов и тут же рухнул в крепкие объятия полковника Ноздрева, как назло проходившего мимо.
Какие последствия могло иметь это происшествие для информатика — предположить несложно. Но Ноздрев преподавателя прикрыл (рассудив, что, в конце концов, с кем не бывает).
И все оставалось шито-крыто до того момента, когда заместитель начальника училища не вызвал Петушкова к себе в кабинет и настоятельно не попросил его «обратить пристальное внимание на успеваемость суворовца Левакова».
Просьба была настолько неожиданной (в особенности странно было услышать подобное от известного моралиста Ноздрева), что Сергей Владимирович даже усомнился, правильно ли он понял полковника. Но тот решительно повторил (при этом он так сильно сжал кулаки, что костяшки пальцев жалобно побелели): «Да, я хочу, чтобы ты какое-то время вел себя с ним построже. А то, боюсь, не в коня корм». И он выразительно посмотрел на Петушкова. Тот смутился и, разведя руками, кивнул.
Долг платежом красен, признал Сергей Владимирович. Какую бы цель ни преследовал полковник, это не его дело.
Вот Петушков и придирался к Левакову. «Ничего страшного, мальчик действительно неважно знает предмет», — утешал себя информатик, когда его вдруг начинала грызть совесть, что, к счастью, случалось нечасто.
Если уж говорить начистоту, он действительно систематически заваливал кадета Левакова, но никак не ожидал, что тот вот так, в открытую, возмутится.
Нет, подобное обращение Петушков, определенно, стерпеть не мог. Грозно выдохнув, он с чистой совестью выгнал Левакова из класса, велев тому «подумать над своим поведением».
Ну вот и ладно, облегченно вздохнул Сергей Владимирович, когда дверь за Андреем возмущенно захлопнулась. Теперь все в порядке. И Петушков свою преподавательскую честь отстоял, и желание Ноздрева выполнено — увольнительной в ближайшие выходные Левакову не видать как своих ушей.

2.

Суворовцы, сочувственно проводив Андрея взглядом, дружно уставились на Петушкова — вопросительно, недоуменно и крайне неодобрительно. Тот заметил это и занервничал:
— Так, концерт окончен. Хватит вшей давить. Пора и делом заняться, — как можно грубее, но, как всегда, торопливо проговорил он, пряча виноватые глаза.
Услышав про «вшей» Перепечко поднял было голову и удивленно огляделся, но, не обна-ружив вокруг ничего интересного, вновь сосредоточился на разговоре, происходившем у него за спиной.
Там сидели Сухой и Петрович. После кросса Сухомлин демонстративно отсел от Трофимова, сказав, что у него «острый аллергический спазм на определенного рода запахи». И теперь, низко склонив головы друг к другу, они с Петровичем шепотом обсуждали вещи, от которых у Перепечко, сидевшего впереди, волосы вставали дыбом.
— Он сидел в кустах, — рассказывал Сухой, — а у меня с собой ни лопаты, ни вил...
Петрович возбужденно перебил товарища:
— А у него? Сухомлин отмахнулся:
— Он кандидат в мастера.
— А ты? — не унимался Генка. Перепечко не то что дыхание затаил, он
готов был встать и попросить информатика говорить потише.
— А у меня коричневый пояс, — неохотно признался Сухой.
Печка побледнел. Он моментально вспомнил, как обвинил Сухомлина в краже и тот загадочно так намекнул: «Еще подеремся». Степа непроизвольно сполз пониже. Как же ему повезло, что Сухой о своей угрозе вроде как забыл. А вдруг не забыл?
Тем временем Петрович удивленно поинтересовался:
— И как же ты справился?
Довольно хмыкнув, Сухой объяснил:
— Я в последний момент оружие нашел. Он на меня выскочил — думал сзади рубануть. А я развернулся и — бац его, одного удара хватило. Ну, все вокруг, конечно, кровью залито, шея набок свернута, тело в судорогах бьется. Короче, клево было. Тебе попробовать надо. Когда другой рассказывает, это не то...
Тут Перепечко не выдержал, обернулся и, вперив в Сухомлина наполненный ужасом взгляд, пробормотал:
— Это как же так? Это зачем так?
Разом смолкнув, Сухомлин с Петровичем
озадаченно переглянулись, снова посмотрели на дрожащего от растерянности Перепечко, после чего Сухой наконец спросил:
— Печка, ты чего?
Не находя слов, Степа нервно вздрагивал, поднимая и опуская пухлые ручонки, которые в этот момент почему-то казались маленькими и сухонькими.
— Зачем ты его так? Ты ведь его убил, да?
Только тогда до ребят дошло, отчего Печка разволновался, и оба расхохотались так громко, что Петушков нервно сделал им замечание. Кадеты притихли и лишь приглушенно всхлипывали в кулак. Наконец Сухомлин немного успокоился и, еще фыркая время от времени, пояснил:
— Нет, Печка, ты все-таки деревня! Это же игра такая компьютерная. Мы в клубе с ре-бятами пара на пару бьемся. — Сухой еще раз фыркнул и неожиданно предложил: — Хочешь, пойдем с нами в субботу?
Недоверчиво переводя взгляд с одного сокурсника на другого, Печка уточнил:
— А это точно не больно?
Петрович выставил руку ладонью вверх:
— Если будет больно, фирма вернет вам деньги.
Сухой, лыбясь, с готовностью шлепнул его по руке.
В этот момент Трофимов, сидевший напротив Перепечко и слышавший весь разговор, повернулся к ним и неуверенно начал:
— Я бы тоже хотел... с вами.
Посмотрев на него задумчиво, Сухой покачал головой:
— Боюсь, не выйдет, это денег стоит — тебе на сигареты не хватит.
Поджав губы, Трофимов обреченно покачал головой. Курить ему уже почти совсем расхотелось.

3.

В компьютерный клуб решили идти прямо из училища, не заходя домой. Отправились вчетвером: Сухомлин, Петрович, Коришев и Перепечко. Звали Макса, но он пообещал при-соединиться позже.
Компьютерный клуб «Вирт» располагался в маленьком неблагоустроенном подвальчике, а основными его завсегдатаями являлись местные мальчишки. Это был второй дом Сухомлина, его самая большая страсть и самая страшная тайна.
Вот уже года три, не меньше, он, едва выдавалась возможность, вырывался сюда и просаживал все, что удавалось сэкономить из денег, еженедельно выделяемых матерью. В игре Сухой забывал о доме, дяде Леше, козлах одноклассниках, которые издевались над ним едва ли не с первого класса, обзывая очкариком и лупя за школой всей гурьбой. Здесь Сухомлин был в своей, только ему принадлежащей реальности, где правила игры известны заранее, а побеждает всегда самый умный. Пока мама не вышла замуж за бородатого дядю Лешу с квадратными стариковскими очками, которые он укреплял на голове с помощью серой скрученной резинки, было еще ничего, терпимо. Мама хоть никогда и не заступалась за сына прямо, как поступали другие мамы (она справедливо считала, что настоящий мужчина должен сам решать свои про-блемы), но Игорь всегда чувствовал ее поддержку. Знал, что она, может, и виду не подаст, но в душе поймет. Он и в секцию карате записался, чтобы ее не разочаровывать.
А потом появился дядя Леша. Он казался тихим и застенчивым. Много и часто извинялся, виновато косясь на мать, и часами объяснял Игорю, какой тот слабый, трусливый и никчемный.
Это уже потом Сухой догадался, что дядя Леша сам был никчемен, слаб и трусоват (только представьте, он держал под подушкой большой кухонный нож). И еще мальчик понял, что дядя Леша ревнует к нему мать. Она тоже это знала, но, наверное, дядю Лешу все-таки любила, потому что старалась ему повода для ревности не давать. И в результате Игорь остался совсем один.
И в этот непростой период жизни он вдруг случайно оказался в «Вирте». И понеслось...
Вскоре мальчик стал замечать, что, увлекаясь, он начинает воспринимать жизнь в со-ответствии с условиями, заданными в игре. Если он сделает то-то и то-то, то почти наверняка в результате достигнет поставленной цели. Все четко, математически выверено и, главное, как выяснилось, действует. И Сухой все чаще и чаще стал применять этот принцип в повседневной жизни.
У него даже появилась своя собственная теория на этот счет, согласно которой все импульсивные, чувственные поступки неизменно ведут k провалу, потому как в действитель-ности все предусмотрено таким образом, что ключ от нужной двери лежит там, где его по-ложили (программисты, например). Обнаружить ключ можно только путем логических размышлений или методом от противного. То есть именно так, как он действовал в игре.
Теорию свою Сухой держал в тайне. Про «Вирт» он, кстати, тоже никому не рассказывал. И хотя к окончанию девятого класса отношения с одноклассниками стали более ровными (занятия карате сыграли здесь не последнюю роль), по-настоящему он дружил только с ребятами из клуба.
Едва компания переступила порог «Вирта», как к Сухому подлетела высокая поджарая девчонка в потертых рваных джинсах, с кудрявыми волосами до плеч и привычно чмокнула его в щеку на глазах у изумленных мальчишек.
— Это Катька — мой любимый админ, — как ни в чем не бывало представил Сухомлин суворовцам свою знакомую. Ей, скорее всего, было уже за двадцать, но выглядела она никак не старше шестнадцати. А затем, обращаясь уже непосредственно к Катьке, Сухой важно (хотя сам он хотел, чтобы это прозвучало как бы между делом) спросил: — Есть четыре компа свободных? Я сегодня с друзьями.
Длинная Катька окинула суворовцев любопытным взглядом и кивнула:
— Игорек, для тебя все что угодно.
Сухомлин расцвел, а кадеты удивились: Сухого-то, оказывается, Игорь зовут!
Единогласно договорились, что Перепечко будет играть в паре с Петровичем — иначе, как сказал Сухой, это ничем не будет отличаться от расстрела. Печка, боясь переспрашивать, судорожно пытался вспомнить все, что по дороге объясняли ему ребята. Но половина, естественно, вылетела из головы, и теперь он вертелся на месте, то и дело дергая товарищей и уточняя правила.
Но в предвкушении игры кадеты от него только отмахивались. В результате, так ничего и не добившись, Степа, тяжело вздохнув, сел за свой компьютер. Начали.
Наверное, Печка и сам не подозревал о таланте, который внезапно открылся у него едва ли не с первых минут игры. Совершив пару-тройку досадных ошибок, за которые немедленно получил несколько обидных имен от Петровича, Перепечко разозлился и пошел в атаку. Нашел оружие и, лишь краем глаза наблюдая за действиями напарника, бросился дубасить врагов. Сухомлин, решивший было выбрать выжидательную тактику, вскоре передумал и начал целенаправленную охоту за Печкой, который, к его удивлению, прятался в самых немыслимых местах, а потом проявлялся внезапно, нанося точные беспощадные удары. Однако Степа так увлекся, что случайно рубанул Петровича, взвывшего на весь зал:
— Печка, урод! Ты чего делаешь?
Но Перепечко, мигом шмыгнув в подвал замка, только отмахнулся:
— Тихо, не ори, они услышат.
Сухомлин тем временем кричал на Коришева:
— Ты чего его упустил — ближе всех ведь был? Давай теперь ищи.
Но Печка решил затаиться. Злобно рыская по залам. Сухой с досады чуть не ударил мышкой о клавиатуру.
— Ну и где этот Илья Муромец недоделанный? Степа! Выходи!
В азарте суворовцы не заметили Макса, который, мельком оглядев увлеченных игрой мальчишек, уселся за свободный компьютер. Проверил почту и беспокойно заерзал. Письма от Полины не было. «Ничего, - успокаивал он себя, - времени еще мало прошло. Может, у нее вообще компьютер сломался или с Интернетом проблемы?» Только настроение все равно испортилось.
Макс вылез из-за стола и подошел к товарищам. Те по-прежнему упорно его не замечали. Встав за спиной Перепечко, он, не переставая думать о Полине, рассеянно наблюдал за игрой. Потом Макаров втянулся, и ему даже забавно стало, что Сухой никак не может найти Печку. В конце концов Максим не выдержал и, смеясь, сказал:
- Да вон же он, в погребе за бочкой спрятался. Вы что, не знаете, где Печку искать надо?
Чуть не задохнувшись от обиды, Степа обернулся и возмущенно посмотрел на Макса:
- Ты зачем меня сдал?
- Место твое хочу занять. И показать вам, молокососам, что такое настоящая игра,- невозмутимо пояснил Макаров.
Сухомлин, который в этот момент со всех ног кинулся в подвал, пробормотал:
- Счас-счас, Печку завалим и поменяемся.
Макс кивнул.
- Тогда если что, я наверху, - и, засунув руку в карман, нащупал сотовый.
Новый мобильный ему, не спросив ни о чем, дала мать. А вот отца Максим с момента его визита в училище так и не видел. Мама пояснила, что у того началась какая-то предвыборная кампания. Ну, да очередная кампания. Конечно, Макс все понимает. Матери он так и сказал.
Выбравшись на улицу, мальчик вдохнул полной грудью и задумчиво посмотрел на небо. Не любит его отец, и тут уж ничего не поделаешь. Раньше, может, и любил, а теперь…
Макс поморщился. Ну и черт с ним! Вот окончит училище, а потом – только его отец и видел! Сбежит он из дома. Куда? Да хоть на Север. Там все настоящее. Сразу видно, кто есть кто. Иначе нельзя.
Заберет Полину, и они вместе уедут. Полина согласится. Должна согласиться. Макс вспомнил ее последнее письмо и решительно мотнул головой. Он в ней не ошибся. Это она ошибается. Как, например, с этим Яковом.
Вспомнив о владельце блестящей «ауди», Макс хмыкнул. Уж он дяденьку завтра порадует. А сам одним ударом двух зайцев, вернее, двух поклонников убьет: и старичка этого, и второго, липучего, который Полине в училище проходу не дает.
Под вторым поклонником мальчик подразумевал информатика. Как-то перед уроком Макс забежал в преподавательскую за журналом, и угадайте, какую картину он увидел? Петушков самозабвенно водил рукой Полины по коврику для мыши и что-то объяснял девушке. При этом он наклонялся так низко, что чуть не касался губами ее уха. А Полина незаметно морщилась, но из вежливости молчала. А чего молчать, спрашивается? Треснула бы пару раз по макушке мышью, чтобы руки не распускал!
Ну, на Петушкова он управу найдет. Макс достал телефон. Есть одна идейка. Пальцы его забегали по кнопкам.
Пока он ждал ответа, из подворотни вынырнули трое ребят. Одетые в почти одинаковые спортивные куртки с капюшонами, прикрывающими лица, она, не заходя в «Вирт», остановились неподалеку от Макса и воровски оглянулись. На улице было пустынно. Кроме суворовца ни одного человека. Мальком скользнув по нему взглядом, ребята равнодушно отвернулись.
Макс насторожился и даже забыл про телефон. Парни ему не понравились. Что-то в их поведении вызывало у него нехорошее предчувствие. А интуиции Макаров привык доверять.
И действительно, не прошло и минуты, как один из подозрительных типов достал из кармана баллончик, похожий на лак для волос, и энергично встряхнул его.
В это врем Кузя наконец взяла трубку и звонким ласковым голосом, которым обычно разговаривала по телефону, сказала «алле». Но Макс, напряженно следивший за неизвестными, рассеянно нажал «отбой». Потом перезвонит.
В руках у пацанов был, конечно, не лак. Это оказалась краска, которой они старательно начали рисовать на стене. Макс пригляделся. Вскоре он понял, что именно пытаются изобразить парни, и недовольно поморщился. На красных кирпичах проявлялась еще не дорисованная до конца свастика.
«Скинхеды», - догадался Макс и решительно направился к ним. Было немного страшно, но это он понял уже потом. В тот момент Макаров думал о другом. Парни краем глаза заметили его приближение, но свое занятие не оставили. Видимо, худенький подросток нимало их не пугал. Сами-то они еще те лбы были!
- Эй, Пикассо! – крикнул Макс самому длинному, предположив, что тот в компании главный, - Что-то мне не нравится эта твоя «картина мира». Сворачивай мольберты. Да поживее.
Однако ответил ему вовсе не длинный, а тот, что был поменьше, но поплотнее, со зверским выражением на тупом лице. Угрожающе сверкнув в темноте на удивление белыми зубами, он сплюнул на асфальт, окинул Макса презрительным взглядом и небрежно бросил:
- Ха, а мне вот ты не нравишься! И что теперь будем делать?
Макс развел руками в притворном недоумении.
- Может, поиграем в камень-ножницы-бумага? – предложил он, подходя к скинам вплотную.
Длинный выжидательно уставился на белозубого. Тот заметил и прикрикнул:
- Чего пялишься? Заканчивай быстрей! – и, обернувшись к Максу, многозначительно произнес: - А тебе, ментяра, пора бы знать – умные проходят мимо.
- Значит, я не умный, - огорченно вздохнул Макс, - И вообще, что за оскорбление… ментяра, - протяжно повторил он, подходя к противнику ближе.
Плотный повел плечами:
- Ну все, урод, сам напросился.
Он сделал шаг вперед, но суворовец оказался проворнее.
Выхватить баллончик у неожидавшего атаки «художника» оказалось делом несложным.
Остальные среагировали мгновенно. Привыкшие к частым уличным стычкам, скины молча набросились на Макса. Плотный, ожидавший только повода для начала драки, ударил кадета ногами в тяжелых ботинках и повалил его на землю. Баллончик, позвякивая, покатился в сторону.
В этот момент из подвала появилась голова Перепечко. Он шел сказать Максу, что компьютер освободился. Увидев Макарова в окружении бритоголовых (капюшоны свалились и открыли отливающие синевой черепа), Печка хотел было сразу кинуться на помощь другу, но, благоразумно оценив обстановку, поспешно скрылся внутри.
С шумом ворвавшись в зал, Степа, едва не опрокинув админа Катьку, заорал во все горло:
- Скорее, скорее! Скинхеды наших бьют!
- Что? – не отрываясь от монитора, переспросил Сухой.
От нетерпения Перепечко схватил Петровича за рукав и стал тянуть на себя:
- Там скины Макса лупят. Скорее…
Суворовцы, гремя стульями, вскочили с мест и помчались на улицу. Сухомлин уже на бегу раздраженно бросил:
- Ну ты и осел, Печка. Не мог сразу толком объяснить.
Степа хотел было возмутиться, но лишь махнул рукой и одним из первых выбежал из клуба.
И очень вовремя. Макс валялся на земле, скрючившись и держась за живот, по которому сапогом что есть мочи лупил длинный. Плотный держал Макса за волосы, лишив кадета любой возможности сопротивляться.
Увидев толпу суворовцев, с угрожающими криками выныривающих из подвала, плотный отпустил Макса, но, прежде чем броситься на новых противников, сунул пальцы в рот и громко, пронзительно свистнул. Через мгновение издалека послышался ответный свист.
Перепечко нашел по дороге какую-то палку и, отчаянно лупя скинов, пытался вытащить из кучи дерущихся Макса. Петрович, который в этот момент оттаскивал в сторону длинного, успел крикнуть:
- Печка, только ты меня случайно не рубани, ладно? Жить-то хочется!
Перепечко, пыхтя, кивнул. Ему удалось нащупать ногу Макса, и теперь он тянул ее изо всех сил. Вице-сержант лишь время от времени глухо постанывал. Краем глаза Степа заметил, как из подворотни, откликнувшись на сигнал плотного, выбежали, размахивая палками, еще человек пять.
Макс, оказавшийся наконец на свободе, тоже увидел подкрепление.
- Ну вот и отдохнул, - он стал подниматься.
Печка протянул ему руку, оглядываясь и вслепую размахивая своим оружием, чтобы на них не напали прежде, чем Макс снова встанет в строй.
- Ничего, - утешал он сам себя, - нас пятеро, справимся.
- Четверо, - мрачно констатировал Макс, сжимая кулаки, на которых краснели свежие ссадины, и принимая стойку.
- Почему? – удивился Перепечко и даже на секунду замер.
Криво усмехнувшись, Макс стрельнул глазами в сторону:
- Тонущий корабль покинула единственная крыса.
Оглянувшись, Перепечко увидел, как вдалеке мелькает сапогами Коришев. Смылся, гад.
- А скажут, - перехватив палку, занесенную над ним, добавил Макс, - скажут, что нас было пятеро.
А вдалеке уже вовсю выла милицейская сирена.

4.

В это самое время Андрей Леваков робко выходил на лед, мечтая только об одном: как бы сразу не упасть на глазах у Саши и ее неизменной спутницы Самохиной.
Нет, конечно, никакой увольнительной ему не дали. Но именно это и разозлило Сашку.
Отказавшись от бесполезных переговоров с отцом, которого перекашивало от одного только упоминания об Андрее, Саша приняла решение вытащить Левакова из училища во что бы то ни стало.
— Я считаю, что любой непорядочный поступок должен быть наказан. Правда, Ань-ка? — говорила она Левакову по телефону, одновременно наблюдая за отцом, который, ужиная рядом, не сводил с дочери пристального взгляда. Небось ломает голову, что это за Анька такая и откуда она взялась, ехидно предположила девушка. Никакой подруги с таким именем у Саши Ноздревой не было и в помине.
А Леваков, сразу догадавшись, почему вдруг стал «Анькой», попытался возразить:
— Саш, меня выгонят. Меня точно выгонят, даже не сомневайся. Твой отец такой возможности не упустит.
Сашка хихикнула:
— В том-то и весь фокус! — Ноздрев перестал жевать и, оттопырив ухо, с интересом прислушивался к беседе. Сашка сделала вид, что не заметила, и как ни в чем не бывало продолжила: — Так ты у своего парня под постоянным пристальным присмотром. А если уйдешь, он уже не сможет тебя контролировать. — Она надеялась, что суворовец разгадает ее шифр.
Ноздрев, удостоверившись, что дочь действительно разговаривает с подругой, встал и пошел мыть посуду, но воду (и это Саша про себя отметила) включил не на полную мощность. На всякий случай.
— И вообще. —Девушка многозначительно помолчала. — Ты мне доверяешь или нет?
И Андрей решил ей довериться. Не то чтобы ему сильно хотелось на каток. Напротив, на каток ему идти совсем не хотелось (он и так уже несколько раз выставил себя перед Сашей полным идиотом, а сделать это в очередной раз, не умея кататься на коньках, будет несложно). Но Леваков считал, что полковник поступает несправедливо: разве его дочь не имеет права сама решать, с кем ей дружить? И потом, почему он пытался его запугать? Приведя себе подобные аргументы, Андрей решил все-таки согласиться на Caшкино предложение.
И хотя где-то в глубине души мальчик побаивался последствий, выставить себя трусом перед девчонкой было еще страшнее. Словом, он колебался и не был уверен, что у них все получится.
А вот Сашка точно знала, что нужно делать. Не зря она была дочерью офицера. Отец нередко рассказывал дома забавные случаи, произошедшие в училище. Сашка, даже когда еще маленькая совсем была, всегда его рассказы слушала открыв рот. Кто бы мог подумать, что когда-нибудь эти знания дочка использует против него.
И главное, что она поняла, —уйти в самоволку и вернуться обратно не так уж сложно. Достаточно выбрать нужное время и ввести окружающих в заблуждение. Другими словами, необходимо, чтобы каких-нибудь два часа все думали, что ты там, где тебя на самом деле и в помине не было. Например, дежурный офицер считает, что ты в казарме, ребята — что ты поручение кого-то там выполняешь (чем неопределеннее, тем лучше), ну и так далее. Долго так продолжаться, конечно, не может, но им долго и не надо.
Леваков, откровенно говоря, до конца не верил, что все получится так, как учила его Сашка. Однако сработало, несмотря даже на то, что врать Леваков совершенно не умел и ему все время казалось, что лицо его покрывается краской, а честный взгляд говорит: «Разве вы не видите, что я вру?»
И все-таки получилось.
Увидев перелезающего через забор Андрея, Саша довольно потерла ладошки и раскрас-нелась от мысли о собственной гениальности. Помогая кадету встать, девушка, взволнованно оглядываясь, прошептала:
— Побежали, времени мало. Самоха нас уже на месте ждет.
Поспешно кивнув, Леваков решительно взял Сашу за руку и они рванули прочь.
Самохина действительно с нетерпением поджидала их в раздевалке вот уже около получаса. С коньками под мышкой, в умопомрачительной короткой красной юбочке и такого же цвета шапочке, она взмахнула ресницами, приветствуя Андрея, и тут же задала вопрос, которого Леваков, по правде сказать, опасался:
— Ну, кадетик, а ты кататься-то умеешь? Промямлив в ответ что-то неопределенное, Андрей отважно пошел за коньками.
Умеет, не умеет: какая разница? И если ему потом влетит по первое число, то пусть уж лучше за дело, а не за то, что он с трибуны смотрел, как девочки кренделя на льду выписывают. И вообще... что тут может быть сложного?
По едва Андрей напялил на себя коньки и, кое-как зашнуровав их, поднялся, он сразу понял — будет непросто. Держась сперва за стенку, а потом за сиденья на трибунах, он осторожно вышел на лед. Девочки, завершив очередной круг, подъехали к нему.
— Готов? — радостно улыбаясь во весь рот, спросила Саша. — Ну тогда поехали. — И протянула ему руку.
— Угу, — только и смог выговорить Леваков. Все его внимание было сосредоточено на собственных ногах, которые самым вероломным образом норовили разъехаться в разные стороны.
В любой другой момент Андрей, наверное, был бы счастлив вот так просто подержать Сашу за руку, но сейчас он судорожно в нее вцепился, сделал два неловких шага и растянулся, увлекая девушку за собой.
— Как быстро развиваются события! — Отфыркиваясь, Саша легко поднялась и помогла встать Андрею. Тут ее взгляд случайно упал на его коньки. — Оп-па, да кто же так за-шнуровывает? — спросила она недовольно.
И, решительно взяв Андрея за руку, потащила его к трибунам. — Смотри, суворовец. — Она села и крепко перешнуровала ему ботинки. Андрей смущенно наблюдал, как девушка исправляет его ошибку. Она тем временем закончила и, гордая собой, заявила: — Пойдем, буду тебя учить.
Разумеется, звездой фигурного катания Андрей не стал, но зато уже через полчаса он мог проехать несколько метров, не уронив себя и свою прекрасную учительницу. Они ехали рядом; Андрей робко поглядывал на Сашу, а она, смеясь, отъезжала вперед, делала небольшой круг и возвращалась.
Самохина каталась поодаль, бросая время от времени на ребят странные, задумчивые взгляды, которых, правда, ни Андрей, ни Саша не замечали.
Леваков смотрел только на Сашку. Он вдруг ясно понял, что если даже вдруг все откроется и его выгонят из училища за самоволку, он все равно ни секунды ни о чем не пожалеет.