Глава вторая. Quot;Кадетство. Первые уроки" - вторая книга романа

Quot;Кадетство. Первые уроки" - вторая книга романа. Выбор сделан: вчерашние мальчишки - а нынче суворовцы - привыкают к суровой жизни в училище. Военная муштра, строгая дисциплина и повышенные требования учителей оказываются проверкой ребят на выносливость. Суворовцы становятся строже и ответственнее: к одному из них приходит настоящая любовь, другой взрослеет, заботясь о больной матери... Но детство ещё не отпускает мальчишек: при первой же возможности они готовы шалить и дурачиться...

Глава первая.

1.

Когда в понедельник Макс Макаров открыл тумбочку и вместо супердорогого мобильного телефона с прямым выходом в Интернет и всякими прочими прибамбасами увидел там кусок обыкновенного хозяйственного мыла, он машинально закрыл тумбочку, затем открыл ее снова и, убедившись, что зрение его не обманывает, коротко хохотнул. «Забавненько», - пробормотал он про себя и на всякий случай поворошил вещи, но, не обнаружив ничего, что хотя бы отдаленно напоминало сотовый, взял мыло, подкинул его вверх и резко выпрямился.
В казарме кроме Макса и дневального никого не было. «А что? – парень усмехнулся, задумчиво перебрасывая мыло из одной руки в другую, - Вещь полезная. Особенно, как я слышал, в тюремных условиях». Не удержавшись, он поднес мыло к уху и, закатив глаза, томно произнес: «Алле, алле».
Но это, невероятное на первый взгляд, происшествие случилось в понедельник. А еще раньше в училище и за его пределами произошло несколько не менее знаменательных событий. По крайней мере, знаменательных для отдельный суворовцев третьего взвода.
Tак, в субботу вечером из увольнения вернулся Перепечко. И, к радости оставшихся в училище кадетов, Печка вернулся в казарму не с пустыми руками.
Когда они с ребятами удирали из кафе от пьяного солдата, он успел в последний момент запихнуть в карманы пирожные, которые не доел Андрей Леваков. Более того, Степа умудрился даже завернуть свою добычу в салфет-ку. Впрочем, сливочный крем быстро пропитал бумагу и теперь коварно взялся за ткань брюк.
Но масляные пятна Печка заметил только после того, как выложил содержимое карманов на стул. Подмятые сладости мигом исчезли, а на лицах усердно жующих кадетов отразилось неземное блаженство.
Бесконечно гордый собственным благородством, Степа как следует облизал пальцы (чего добру пропадать?), затем засунул руки в карманы, чтобы очистить их от крошек, и вот тогда-то и обнаружил, что жирные скользкие пятна украсили изнутри его чудесную парадную форму, в которой он даже садиться боялся.
Обеспокоенно оглянувшись, Перепечко вывернул карманы наизнанку и расстроено уставился на пятна. Кто-нибудь увидит — и конец ему Под «кем-нибудь» Печка подразумевал прапорщика Кантемирова... или командира третьего взвода майора Василюка. Да какая разница, кто именно из начальства заметит непорядок?
Послюнявив пальцы, Степа попытался отскрести жир, но тот, словно издеваясь, только заблестел. Печка сник.
Неожиданно на помощь ему пришел Синица. Он стоял неподалеку и, не вчитываясь, листал книгу. Услышав чье-то пыхтение, Илья поднял голову и заметил, что Перепечко неистово трет себя по бедру. Присмотревшись, Синица понял, в чем дело. Он молча достал из своей тумбочки кусок хозяйственного мыла, который мать насильно всучила ему, собирая в училище, и протянул товарищу:
— Держи. Старый, проверенный способ. Моя мать им разве что волосы не моет.
Печка ударил себя кулаком по лбу и просиял:
— Ну конечно! И как я забыл. — С благодарностью схватив мыло, Степа, однако, не помчался тут же в умывальную, как ожидал Илья, а, размахивая им, как саблей, важно сообщил: — Между прочим, у нас в деревне девчонки очень даже часто вот этим, — он потряс мылом, — голову моют. И волосы у них — закачаешься. — Тут Печка, словно в подтверждение своих слов, покачался из стороны в сторону. — Анжелина Джоли отдыхает! — И он преувеличенно небрежно махнул рукой.
Кадет Коришев, долговязый, худющий, как кощей, парнишка с высокими скулами и широким «умным» лбом, услышав это, чуть не поперхнулся. Закашлявшись, он согнул в локте длинную, похожую на поливочный шланг руку, похлопал сам себя по спине и спросил:
— Печка! Ты хоть знаешь, кто такая Анжелина Джоли?
Подняв глаза к потолку — мол, скажешь тоже, — Перепечко ответил:
— Ну понятно, знаю. — И немного тише
добавил: — Мы с пацанами в кино сегодня ходили — она ведь губастая такая, да? — На самом деле Печке американка понравилась, но
он тщательно скрывал это, боясь, что пацаны
его засмеют. Однако маневр не помог.
Суворовцы на секунду притихли, но уже в следующий момент разразились таким громким смехом, что лицо Перепечко мигом покрылось густой багровой краской Сперва его губы, обиженно надувшись, дрогнули, но Степа тут же решительно их поджал и громко, чтобы его голос не утонул в общем гоготе, заговорил:
— А что, Анжелина Джоли? Ничего особенного. — Он пожал плечами. — У нас, например, в деревне девчонка есть — тоже Анжелиной зовут. Так эта губастая ей в подметки не годится.
Погруженный в собственные мысли Синицын, услышав последнюю фразу, очнулся и, не удержавшись, сдержанно улыбнулся:
— А фамилия у нее, конечно, Джолина?
Перепечко удивился.
— Почему? Козлова она, — простодушно
поправил он Синицына.
Кадеты аж завизжали от удовольствия. Чуть на кровати не попадали со смеху. И только мысль о прапорщике Кантемирове удержала. Еще бы! Философ сразу крик поднимет: «Кто давал команду „отбой", летчики-залетчики? Почему покрывала смяты?»
Анжелина Козлова! — Коришев радостно похрюкивал и даже икал от восторга. А потом вдруг резко прекратил смеяться и серьезно спросил Перепечко: — Степ, а можно к буду тебя Степулиусом звать? А что — звучит: Степулиус Перепечко! У вас в деревне это, наверное, круто? — И, жутко довольный собственным остроумием, заклокотал от смеха с удвоенной силой.
В ответ Перепечко, как молодой бычок, ринулся в бой. Решительно растолкав суворовцев локтями, он, насупившись, встал посередине казармы, упер руки в бока (причем в правой руке по-прежнему был зажат кусок мыла), расставил ноги и, шмыгнув носом, зычно, по-богатырски, выкрикнул:
— Между прочим, наша Анжелка... наша Анжелка. Во! — Не найдя нужных слов, Перепечко так широко, как только мог, растопырил пальцы и поднял согнутые в локтях руки на уровень груди, демонстрируя таким обра-зом размеры главного достоинства своей односельчанки. Суворовцы восхищенно присвистнули. Воодушевленный успехом, Степа продолжил: — Она этим «Во!» кого хочешь задавит. Помню, я еще маленький был, она меня в школе подкараулила, да как толкнет! Я через весь коридор пролетел. Чуть сотрясение мозга не заработал. Хорошо еще, что в директора затормозил, — пожаловался Перепечко, отходя к своей кровати.
Дневальный дал команду «отбой».
На самом деле Анжелина Козлова была толстой, училась на два класса старше Степана и постоянно его задирала. И чего ей только нужно от него было — непонятно?
Например, как-то раз Степа шел себе спокойно по школьному коридору, а тут откуда ни возьмись появилась толстая Анжелка и, бессовестно пользуясь весовым преимуществом (это при том, что и самого Перепечко природа формами не обделила!), запихнула его в женский туалет. Согласитесь, для десятилетнего мальчика ситуация более чем неприятная! Если пацаны узнают, то всё, пропала Степкина репутация. И он так перепугался, что, улучив момент, юркнул Анжелке под руку, оказавшись таким образом на воле, и, пока девочка соображала, что к чему, закрыл ее в туалете, просунув сквозь дверную ручку швабру. Ох и билась она там! Чуть дверь не выломала. Потом месяца полтора Перепечко передвигался по школе осторожно, едва ли не ползком, чтобы случайно не столкнуться с разъяренной Анжелкой.
Интересно, что она сейчас делает? Батя, когда приезжал, говорил, красавица стала. Да батя соврет не дорого возьмет. Но все равно любопытно хоть одним глазком посмотреть. Степан вздохнул.
Задумавшись о доме, он рассеянно засунул мыло в карман. Вскоре, начисто о нем забыв, Перепечко разделся и преспокойно уснул.

2.

Примерно через час в казарме стало очень тихо. И лишь время от времени то с одной, то с другой кровати раздавалось приглушенное щенячье посапывание. Да еще кто-то разговаривал во сне. Синицын лежал, прислушиваясь к тишине. Наконец не выдержал, поднялся и, мельком взглянув на клюющего носом дневального, вышел в коридор.
В туалете Илья, подпрыгнув, уселся на подоконник и прижался лбом к холодному стеклу. Окно выходило на улицу. По пустой дороге на огромной скорости с шумом проносились, ярко освещая лужи и колдобины, редкие ма-шины. Потом все резко стихало. Только ветер подвывал, раскачивая деревья да шевеля мокрые от дождя, не успевшие опасть на землю листья.
Ни души. Но вот из-за утла показалась небольшая компания: два парня и две девушки. Они шли нарами, на приличном расстоянии друг от друга, и негромко посмеивались, о чем Илья догадывался, следя из своего укрытия за выражениями их лиц. Не дойдя до училища каких-нибудь двадцати шагов, компания свернула в переулок.
От горячего дыхания Ильи стекло запотело, и на нем появился овал. Отстранившись, он вывел пальцем на стекле: «Ксюша». Подумал немного и добавил внизу: «10 000». Нахмурился, быстро стер кулаком цифры, оставив только имя девушки, и вновь прижался к стеклу, которое было таким холодным, что больно пощипывало лоб.
Если представить жизнь в виде высотного дома, внутри которого с короткими остановками движется наверх стеклянный лифт, то Илья Синицын определенно застрял где-то в районе третьего пролета. Приблизительно между четвертым и пятым этажами.
Вот будь дом настоящий, Илья непременно бы что-нибудь придумал. А тут... Тут кнопку вызова экстренной помощи не нажмешь. Но, самое главное, Синицын не мог элементарно разобраться в моральном аспекте возникшей проблемы.
Для Ксюхи, например, все просто: Мурашко подлец и вымогатель. «А как еще можно назвать человека, который требует у курсанта деньги за то, чтобы он продолжал спокойно заниматься любимым делом?» — с горящими ненавистью глазами не раз повторяла она Но Илья одергивал подругу — доктор же его покрывает, а значит, рискует своей работой, а следовательно, какой же он подлец? Хотя, с другой стороны... Но дальше Синицын пред-почитал не думать, потому что найти однозначного ответа на этот вопрос не мог.
За две недели, которые ему удалось выиграть у Мурашко, Илья с трудом наскреб три с половиной тысячи. Часть денег заработал, а кое-что удалось продать (к сожалению, гораздо дешевле, чем оно стоило на самом деле... эх).
Но где взять остальные семь тысяч? К родителям теперь точно обращаться нельзя.
Вон отец чуть документы его из училища не забрал. Нет, только не к родителям.
А времени с каждой минутой остается все меньше и меньше.
Во вторник. То есть послезавтра. Именно так сказал ему майор Мурашко два дня назад. Интересно, а что бы на его месте сделал Саня Григорьев?
Илья крепко задумался, наблюдая, как пляшут на асфальте в свете уличного фонаря тени деревьев. Кажется, он знает, что сделал бы Саня. Определенно, посчитал бы поведение доктора бесчестным и начал бы бороться с ним в открытую. Значит, Синицыну все-таки далеко до Сани...
На душе стало скользко и мерзло. Илья поежился: то ли на улице похолодало, то ли мысль о собственном малодушии сковала его изнутри морозцем.
Вот почему, к примеру, он не рассказал Левакову, что доктор его шантажирует? Ведь не потому, что такой гордый: мол, сам решу свою проблему. Просто струсил. Вдруг правда выплывет наружу и его отчислят? А так заплатит Илья Мурашко десять тысяч и будет себе спокойно учиться дальше.
Однако легко сказать — заплатит... Откровенно говоря, Синицын уже отчаялся. Ну почему же он такой невезучий? Сколько людей падает, а только он умудрился нос сломать!
Почему из сотни тысяч ребятишек именно он — Илья Синицын? Разве это справедливо?
Илья непроизвольно поднял глаза к небу. Но ответа не было. Лишь кое-где сквозь прорези в затянутом тучами небе на него, не мигая, тупо пялились звезды.
Илья тряхнул головой и, спрыгнув на пол, начал озабоченно ходить взад-вперед, то и дело ероша себе волосы. Беспомощность — вот что его угнетало. Он решительно ничего не мог придумать.
Правда, неожиданную настойчивость проявила Ксюха. Пришла сегодня и, сильно волнуясь, выложила свой план. Илье этот план категорически не понравился.
— Нет, — упрямо повторил он несколько раз, прежде чем девушке удалось поколебать его уверенность.
— Не глупи, Илья. — Она строго смотрела на него, чуть склонив голову, и держала за руку чуть повыше локтя — Илья был как в ловушке. — Смотри на это как на кредит в банке — потом отдашь.
Синицын горько усмехнулся, высвобождаясь:
— Кредиты, Ксюш, обычно под проценты дают, — и он демонстративно похлопал себя по карманам, — а я в ближайшие три года некредитоспособен.
— Если откажешься, — Ксюша многозначительно подняла брови, — в самое ближайшее время будешь учиться в обычной школе.
Илья открыл рот, чтобы возразить, но сказать было нечего, и он отвернулся. Ксюха недовольно засопела, раздосадованная его ослиным упрямством. И вдруг — тишина. Неожиданно ее пальцы мягко и робко коснулись его руки, словно снежинки упали и начали медленно таять. Они просили: «Ну пожалуйста, послушай меня. Все будет хорошо, только послушай».
Наверное, если бы не это, Синицын сразу бы отверг предложение Ксюши, а так он дрогнул и пообещал подумать.
Но когда на следующий день из увольнения начали возвращаться ребята, Илья все еще ничего не решил, а поэтому злился на себя до чертиков.
Разговаривать ни с кем не хотелось, а уединиться было невозможно. Вот Синица и бродил из угла в угол, стараясь не огрызаться на пацанов, которые то и дело приставали к нему с глупыми разговорами.
Илью бесили все, даже Леваков, который шлялся за ним повсюду и, активно жестикулируя, что-то говорил.
А Леваков заметил, что Синица его не слушает, и расстроился, потому что, по правде говоря, Андрею по горло нужен был совет. Ну просто вопрос жизни и смерти.

3.

Дело в том, что Андрей познакомился с девушкой. С необыкновенной девушкой.
Не то чтобы у Левакова был богатый опыт общения с обыкновенными девушками, но, едва увидев эту, он почему-то сразу понял, что она не такая, как все.
Зато вот познакомились они самым что ни на есть обычным образом.
В субботу Андрей, как и собирался, остался ночевать у бабушки. А в воскресенье, прежде чем вернуться в училище, забежал в магазин купить старушке чего-нибудь съестного.
Набросав в корзинку всякой всячины, Андрей пристроился в конец очереди. Очередь была небольшая—всего три человека. Невысокая девушка в синей курточке с коротко стриженными темными волосами и прямой, по са-мые брови челкой, грузный бородатый мужчина с тележкой и собственно сам Леваков.
Спустя какое-то время Андрей обратил внимание, что их малочисленная очередь не двигается с места. Впрочем, может, он и не придал бы этому обстоятельству особого значения, если бы бородатый не начал возмущаться. Андрей поднял голову и обнаружил, что около кассы идет настоящий бой.
Прислушавшись к несвязным возгласам кассирши и недовольному бульканью, которое издавал мужик. Леваков догадался, что девушка яростно оспаривает сумму, указанную в чеке.
— Ты будешь платить или нет? — нервничала кассирша, недовольно сверля взглядом пигалицу, из-за которой разгорелся весь сыр-бор. — Все правильно я посчитала.
— Ерунда! — упрямо поджимая губы, твердила девушка. — У меня по математике с первого класса ни одной четверки не было. Вы ошиблись, — ни минуты не сомневаясь в собственной правоте, отрезала она.
Кассирша недовольно хмыкнула и, слегка развернув кассовый аппарат, ткнула пальцем в экран, оставляя на нем четкие отпечатки.
— Милая моя! — Кассирше на вид было лет тридцать пять, и, видимо, она считала, что имеет право называть так девочку, которой, судя по всему, не больше четырнадцати. — Милая моя, я-то, конечно, могу ошибиться, а вот эта машинка, — она любовно погладила кассовый аппарат, — ошибиться не может. — И, навалившись пышной грудью на прилавок, она визгливо выкрикнула: — Tы мне должна еще пятнадцать рублей! — Когда кассирша говорила, ее губы, густо намазанные коричневой помадой, неохотно разлеплялись, а затем, как мокрая губка, тяжело сходились обратно.
Девушка дернула головой, отчего ее челка растрепалась было, но тут же послушно улеглась на место.
— Значит, ошиблись не вы, а тот, кто цены
неправильные в зале вывесил, — не сдавалась покупательница. — По моим подсчетам, я вам ничего не должна. — Похоже, третьего
варианта для нее не существовало. — Почему, скажите на милость, я должна расплачиваться за чьи-то ошибки? — И она недовольно подняла брови.
Бородатый, который до этого ограничивался вялыми злобными комментариями и выразительным подергиванием тележки (она как бы случайно ударялась о коричневые ботинки девушки), окончательно потерял терпение:
— Девочка, — резко сказал он, — в магазин нужно ходить с деньгами. Tы нас задерживаешь. — И он обернулся за поддержкой.
Но там стоял только Леваков. Недовольным или расстроенным он не выглядел. Наоборот, посматривал на девчонку с любопытством,
с интересом ожидая, чем все закончится.
Кассирша тем временем выжидательно уставилась на девушку, Та, не обращая особого внимания на бородатого, вызывающе смотрела на кассиршу. Андрей догадался, что у нее просто-напросто не хватает денег, но признаться в этом гордость не позволяет. Мысленно он подсчитал свои финансы, достал из кармана пятнадцать рублей и отдал их кассирше.
— Вот, возьмите. За нее. —Андрей кивнул на пигалицу.
Кассирша облегченно вздохнула и быстро схватила деньги, так как краем глаза заметила, что покупательница намерена протестовать. И действительно, не успев вовремя перехватить пятнадцать рублей, девочка резко обернулась к своему спасителю. Только особой благодарности Андрей в ее взгляде не увидел.
— Вот так мы и плодим беспредел! — недовольно выдала она, насупившись.
Затем шумно покидала покупки в корзину, презрительно зыркнула на кассиршу и, больше не оглядываясь, отошла от кассы.
Леваков дождался своей очереди, спокойно расплатился и уже двинулся к выходу, когда, засмотревшись на автоматы с мягкими игрушками, около которых кучковалась толпа ребятишек лет восьми, налетел на ту самую девчонку с прямой челкой. От неожиданности она не удержалась на ногах и вместе с пакетами грохнулась, успев, правда, сгруппироваться так, что основной удар пришелся на плечо.
- Настоящий кретин! — воскликнула она в сердцах уже с пола. Андрей, отбросив собственные вещи, кинулся помогать девушке. — И чему вас только в Суворовском учат? На беззащитных девушках приемы отрабатывать? Тренировались бы лучше на кошках. — Она тем не менее приняла его помощь, поднялась, отряхнулась и только тогда заметила, что один из пакетов порвался, а его содержимое рассыпалось по полу. Пылая, она переводила красноречивый взгляд с Левакова на испачканные в грязи покупки. Андрей окончательно смутился, покраснел и спешно бросился спасать то, что еще можно было спасти. Громко вздохнув, девушка наконец снизошла до того, что опустилась рядом с Андреем на корточки и стала принимать из его рук продукты, которые он украдкой наспех очищал рукавом. Когда на полу не осталось больше ничего,
Андрей решился посмотреть на девушку. Интересно, она все еще на него злится? Но та была озабочена другим. Не вставая, девушка пыталась запихнуть все продукты в уцелевший пакет. Однако туда не влезала и половина. А денег-то на новый у нее нет, догадался Андрей И он полез было в карман за мелочью, но девушка мигом вычислила его намерения и быстро хлопнула Левакова по локтю
- И думать забудь! — Ее левая бровь поползла вверх. — Ненавижу оставаться в долгу. — Андрей поспешно отдернул руку, и бровь вернулась на место. — Мы сделаем по-другому, — прижимая к груди продукты, девушка встала, — ты проводишь меня домой.
Торжествующе улыбнувшись, она всучила Андрею свои покупки, загрузив так, что он едва видел, куда идти, а затем легко перебросила сумочку через плечо, подхватила второй пакет и, не оглядываясь, пошла к выходу.
Андрей оторопело смотрел ей вслед, выглядывая из-за пакета, на котором были изображены бредущие коровы. Но вскоре пришел в себя, неловко нагнулся, боясь еще раз уронить чужие покупки, поднял с пола собственные пакеты и бросился догонять девушку.
Оказалось, что ее зовут Саша и живет она через три дома от его матери. Ей четырнадцать лет, но, как считают ее подруги, особенно некая Самохина (это имя Саша упоминала чаще других), выглядит она не старше двенадцати. И, опять же по мнению Самохиной, это все потому, что Саша не пользуется косметикой.
Они шли бок о бок, но при этом девочка болтала, не глядя на Левакова, как будто сама с собой, то хмурясь, то смеясь, то вдруг ни с того ни с сего пожимая плечами
- Так это же хорошо... вроде, — неуверенно вставил свое слово Андрей, исподлобья разглядывая Сашу.
Но девушка совершенно нелогично обиделась:
— Много ты понимаешь!
Потом резко затормозила и с любопытством глянула на Андрея своими большими бархатными карими глазами.
— А ты знаешь, о чем я сейчас думала?
Андрей совершенно искренне сказал, что нет.
— Я думала, что ты глухонемой! — торжественно сообщила она и засмеялась.
Андрей понадеялся, что над собой, а не над ним.
А Сашка, заметив, что суворовец насупился, тут же виновато улыбнулась:
— Ну, может, не совсем глухонемой. Не обижайся! — Как будто он собирался обижаться! Леваков по
мрачнел еще сильнее. Он, наверное, полным
идиотом ей кажется. А Саша двинулась дальше. — И скажешь ты или нет, наконец, как тебя зовут? — неожиданно возмутилась она.
Леваков снова покраснел и тут же отругал себя за это. Что он перед ней, как первоклассник перед директором, теряется?
— Да ладно, чего ты, — довольно невежливо пробубнил Андрей себе под нос.
Как-как, прости, не расслышала? — переспросила Саша, заглядывая ему в лицо
- Андрей, — еле слышно выдавил из себя Леваков, не поднимая глаз.
Саша удовлетворенно кивнула и остановилась.
— Замечательно, Андрей. Стой, раз-два. Мы уже пришли.
Послушно притормозив, Леваков ожидал, что Саша сейчас откроет дверь подъезда, чтобы он смог пройти внутрь, но девушка вместо этого начала забирать у него продукты.
— Извини, домой не приглашаю, —коротко объяснила она, — там папа. Он у меня еще тот консерватор. — Свободной рукой набрав код, Саша открыла дверь и, придержав ее ногой, кивнула Андрею: — Ну, спасибо, суворовец. Хорошо учись и слушайся старших. — Она уже скрылась в темноте подъезда, когда Андрей услышал ее последнюю фразу: — Ты это... будешь мимо проходить — заходи обязательно.
Дверь захлопнулась. Скрипнул кодовый замок, и Андрей остался стоять под козырьком ее подъезда. Он какое-то время потоптался на месте да и поплелся понуро восвояси.
Но одна мысль не давала кадету покоя: что именно имела в виду Саша, когда сказала «заходи обязательно»? Это просто так или девушка на самом деле хочет, чтобы Леваков как-нибудь заглянул к ней в гости?
Наверное, все-таки она из вежливости ему приходить велела, решил Андрей в конце концов. Вздохнул, потер рукав формы, на котором еще темнела засохшая грязь из магазина, и вышел из Сашиного двора.
Перед светофором его неожиданно осенило, и мальчик даже замер, едва сдерживаясь, чтобы не треснуть себя по лбу. Ну конечно! Она ведь ему ни адреса точного, ни телефона не оставила. А он-то, дурак, размечтался — аж слюни с подбородка капают.
Покачав головой и выругавшись, так что какой-то прохожий старичок недовольно и неодобрительно обернулся. Леваков пошел дальше.
Все вроде бы ясно. Но чем больше проходило времени, тем сильнее Андрей сомневался в правильности своего вывода.
Что он, в конце концов, понимает в девчонках? Может, Саша его стеснялась (хотя, честно сказать, в это он ни капли не верил). Кто ее, скажите пожалуйста, за язык тянул? Правильно, никто! Значит, она неспроста сказала «заходи обязательно».
Тут Андрей поймал себя на том, что разговаривает вслух, привлекая повышенное внимание прохожих к своей персоне. Смущенно оглянувшись, он прибавил шагу.
Нет, надо посоветоваться со специалистом. Например, с Синицей. Уж кто-кто, а Илюха в девчонках, без сомнения, разбирается.
Поэтому едва вернувшись в училище, Леваков бросился к Синицыну, который, как назло, витал где-то в облаках. Но Андрей был слишком взбудоражен, чтобы вот так просто оставить друга в покое.
- Погоди ты, не отворачивайся, - тормошил Андрей Илью за плечо.
Добившись, наконец, что тот повернулся и внимательно, но устало посмотрел на него, Леваков удовлетворенно продолжил:
- Вот, слушай, если девчонка говорит «заходи обязательно», что она имеет в виду? Ну, в смысле, - Андрей запутался, но, заметив, что внимание Синицына вновь рассеивается, быстро пояснил: - В смысле – она хочет парня видеть или нет?
- Если говорит «заходи обязательно»? – переспросил Илья.
- Ну, - взволнованно подтвердил Андрей, не сводя глаз с друга.
Синицын пожал плечами:
- Тогда ясно. Конечно, хочет видеть.
Глаза Левакова радостно блеснули, но он все-таки решился задать второй вопрос, который волновал его ничуть не меньше первого.
- Синица, а если они при этом ни телефона, ни адреса своего ему не оставляет? – и Андрей, обеспокоенно следя за реакцией Илья, прикусил губу.
Синицын не сразу нашелся, что ответить. Он потер пальцем переносицу, украдкой глянул на Андрея и уже открыл было рот, когда на выручку ему пришел Макс.
Проходя мимо, Макаров случайно услышал вопрос Левакова и не смог удержаться, чтобы не встрять.
Втиснувшись между Леваковым и Синицыным, он приобнял их за плечи и, доверительно наклоняясь то к одному, то к другому, прошептал:
- А это, друзья мои, рассеянный склероз. Например, когда у человека обычный склероз, он не помнит, делал что-либо или нет. Но когда рассеянный – человек уверен, что все сделал, а на самом деле не сделал ничего.
Суворовцы переглянулись и, не удержавшись, прыснули от смеха. Андрей покачал головой:
- Макар, а если серьезно?
- А если серьезно, - Макс хлопнул его по плечу, - штурмуй неприступную крепость!
Он всплеснул руками и элегантно, как танцор, обернулся вокруг своей оси:
- Девушку надо удивить!
- Чем? – оживился Андрей.
Макс неожиданно помрачнел и зло бросил:
- Чем-чем – деньгами, естественно. Клёвой машиной и дорогим навороченным телефоном.
Растерянно нахмурив лоб, Леваков посмотрел на Синицына. Тот недовольно поморщился и покрутил пальцем у виска.
- Ты его слушай больше. Причем здесь телефон? – он пожал плечами.
- Макс криво усмехнулся, засунул руки в карманы и, прежде, чем уйти, небрежно бросил:
- Слушай-слушай, я знаю, о чем говорю.

4.

Он говорил о Полине. И считал, что имеет на это все основания. А что? Разве она с тем дядей не ради денег встречается? Конечно ради денег. Ни в жизнь Макс не поверит, что Полина могла полюбить пухляка без единой мыслительной морщины на лице, но зато с дорогой блестящей тачкой.
И Макс самозабвенно мечтал, как будет ненавидеть Полину всю оставшуюся жизнь. Как будет ей мстить за то, что она подло его обманула. Но не просто мстить, а делать это изощренно, как этот… ну, как его там - точно, Монте-Кристо.
Вернувшись домой в субботу вечером, Макс отказался от ужина и, бодро проскакав в свою комнату, запер дверь. Он решил, что проведет выходные, размышляя о Полине и страдая. Поэтому, выключив свет и задернув жалюзи, Макаров лег на кровать и, прикрыв глаза рукой, замер.
Однако, как назло, совершенно не страдалось.
Мысли тараканами разбегались в разные стороны, как ни пытался он сосредоточить их на образе Полины Ольховской. В голову лезла всякая чепуха. Максим гадал, вернулся ли отец, и если да, то зайдет ли, чтобы поздороваться? Прикидывал, не положить ли еще денег на телефон? Даже о Палочке думал. Спросит он его во вторник или нет?
Конечно, Полина тоже то и дело забредала в голову, но совсем не так, как Максим хотел. Она улыбалась и, чуть опустив глаза, лучисто смотрела на него из-под ресниц.
«Чего пялишься?» - в конце концов не выдержал Макс и вскочил. Отперев дверь (на всякий случай: вдруг отец все-таки зайдет?), он уселся за компьютер и до поздней ночи резался в «Ночной дозор».
Вернувшись в воскресенье в казарму, Макс первым делом попросил у Кантемирова свой мобильник, который все еще хранился у того в кабинете. Попросил так, на всякий случай. Полине он, само собой, звонить не собирался. Философу Макс, понятно, сказал, что хочет позвонить родителям и сообщить, что добрался благополучно (ха, будто их это волнует!). Кантемиров недоверчиво прищурился, но телефон отдал. Прапор был в принципе мужик ничего, с пониманием.
Перед сном Макс повертел в руках мобильник, который так ему и не пригодился, засунул его под подушку и хотел уже лечь, как вдруг что-то привлекло его внимание. Макаров нагнулся и с удивлением обнаружил возле кровати Перепечко небольшой кусок хозяйственного мыла. Разочарованный, Макс откинул было одеяло, как вдруг сразу две гениальные мысли пронеслись у него в голове.
«Мыло! Вот балда», - довольная улыбка заиграла на его губах. Ну конечно, электронная почта! Полина говорила, что принимала участие в каком-то фестивале и даже сайт называла, где можно информацию об участниках найти. Как все просто. Уже завтра у Макса будет электронный адрес Полины. Это уже кое-что!
А вот на эстетику завтра идти совсем не обязательно. Обойдется Ольховская и без него! Макс, улыбаясь сам себе, поднял мыло, соскреб небольшое количество пыли на бумажку, аккуратно завернул ее и положил в карман. А мыло бросил на место. То есть на пол.
На следующее утро перед осмотром Макс незаметно вытащил из кармана маленький сверточек с мыльной пылью, развернул его и глубоко вдохнул носом коричневый порошок.
Подействовало лучше некуда! Не успел майор Василюк поприветствовать кадетов, как Макс громко и выразительно чихнул несколько раз подряд. Причем чихнул он так славно, что пацаны нервно вздрогнули и непроизвольно отодвинулись.
Командир внимательно посмотрел в красные глаза кадета, который уже открыл рот, чтобы выдать очередной мощный чих, и скомандовал:
- Суворовец Макаров!
Макс, старательно изображая, что мужественно борется с болезнью, шмыгнул носом, тихо вздохнул и сделал шаг вперед:
- Я.
Майор неодобрительно покачал головой.
- Марш в медсанчасть.
- А может, не надо, товарищ майор? – вяло запротестовал Макс, - У меня так бывает иногда. Скоро пройдет.
Но Василюк, к счастью, был непреклонен:
- Это приказ. Выполнять!
Чуть слышно пробормотав «есть», Макс поплелся к выходу, изо всех сил сдерживая улыбку.
Однако вместо медсанчасти он прошмыгнул в туалет. Запершись в кабинке, вытащил телефон и нажал на подсоединение к Интернету. Войдя в сеть, набрал в поисковой системе название фестиваля, о котором говорила Полина. Нужный сайт оказался в списке вторым. Макс пробежал глазами все ссылки и, найдя «каталог участников», нажал на клавишу.
Вот она! Есть! Полина Ольховская, а чуть ниже электронный адрес для обратной связи. Торжествующе ухмыльнувшись, Макаров вырубил телефон и прислушался. Тишина. Выйдя из туалета, Макс тщательно вымыл руки и лицо, чтобы не осталось запаха хозяйственного мыла, а затем поскакал к Мурашко.
Доктор, естественно, ничего у него не обнаружил, пожурил для порядка и отправил на занятия.
Макс забежал в казарму, бросил телефон в тумбочку и помчался на второй урок, решив после обеда отдать мобильник Кантемирову.
Но после обеда телефон пропал.

Глава вторая.

1.

Удостоверившись, что сотовый действительно исчез, Макс в недоумении почесал затылок. Просто мистика какая-то! Поменяли шило на мыло, называется. Дорогое шило, надо сказать.
А вдруг нет? Да нет, он точно его сюда положил. Бросив косой взгляд на тумбочку, Макс задумался: может, закатился куда? «Ага, к дверце прилип», - ответил он сам себе, хмыкнув.
В казарму, азартно что-то обсуждая, вошли Перепечко и Сухомлин. Сухой говорил в своей обычной манере – размеренно, с ленцой, нехотя объясняя то, в чем был уверен на двести процентов. Печка другое дело. Наивно хлопая глазами, он, захлебываясь, пытался опровергнуть доводы оппонента, хотя заметно робел перед его высокомерной самоуверенностью.
Выслушав очередную пылкую тираду Перепечко, Сухомлин, дождавшись, пока тот перестанет колыхаться от возмущения, спокойно сказал:
- Видишь ли, в чем дело. На твое мировоззрение крайне пагубное влияние оказывает неистребимый романтизм Синицы. Это в его духе – вылупив глаза, рассуждать о чести.
Исчерпав все аргументы, Печка растерянно оглянулся и, заметив Макарова, вспыхнул надеждой.
- Макс, ну скажи что-нибудь, - жалобно попросил он.
- Что-нибудь, - рассеянно ответил Макс, глядя в сторону.
Печка замотал головой:
- Да нет, ты не понял. Нам Этикет… - он мигом осекся и опасливо посмотрел на Макарова.
Но тот и не дрогнул. Не заметил, обрадовался Степан и как ни в чем не бывало продолжил:
- Полина Сергеевна велела нам подумать над словом «честь». И вот он, - Печка сердито кивнул на Сухого, - он считает, что такого слова уже давно нет и в помине. Ну не прав же он, да?
Поправив очки, Сухомлин пояснил:
- Слово-то, может, и есть – значение поменялось. Если я скажу «отдать честь», ты о чем первым делом подумаешь? – ехидно спросил он, наблюдая, как Печка застенчиво краснеет, - Вот, а Философу это даже в голову не придет, - он пренебрежительно пожал плечами, - Старая школа.
Прапорщик, оживился Макс. Черт, как он сразу об этом не подумал! Конечно, телефон мог взять Кантемиров! Макс ему трубку вовремя не вернул, вот тот и слямзил мобильный, пока суворовцы на учебе были.
Заметно повеселев, Макаров, не обращая внимания на удивленно взирающего на него Перепечко, бодро пошел к выходу. Однако около дневального вдруг резко затормозил.
В наряде стоял Петрович. Скучающе пялясь на свои до розовых подушечек остриженные ногти, он грустил, переступая с одной ноги на другую и с огромным трудом сдерживая зевки. При виде вице-сержанта Петрович нехотя подтянул живот, расправил плечи и встал прямо. Без особого рвения, готовый в следующую минуту снова расслабиться.
А Макс, пристально глядя на Петровича, задумался. Ему в голову пришла интересная мысль. Странно, что он раньше не додумался.
Дневальный насторожился. На всякий случай он приосанился, соединил носки и, не поворачивая головы, одними глазами следил за Макаровым.
Тот же, не торопясь, почесал шею и очень ласково спросил:
- Давно стоишь?
Петрович удивился:
- А ты как думаешь?
Макс понимающе кивнул, но не ушел. Петровичу это не понравилось. Присутствие Макарова его смущало, и с каждой минутой он нервничал все сильнее. «Что прицепился?» - было написано на физиономии дневального.
- А скажи мне, друг Петрович, - продолжил Макс все тем же приторно-ласковым тоном, и дневальный окончательно стушевался – «Знать бы, что натворил?», - к нам в казарму заходил кто-нибудь часов после десяти?
- Так ты и заходил, - последовал неуверенный ответ.
Макс быстро согласился:
- Хорошо, допустим. А еще?
Петрович нахмурил лоб и прикусил губу, всем видом показывая, что вспоминает. Макаров нетерпеливо походил взад-вперед, остановился и одобряюще добавил:
- Давай, Ген, вспомни, напрягись.
Петрович и так изо всех сил старался. Его длинное, с выступающим квадратным подбородком лицо даже покраснело от напряжения. Наконец Петрович громко выдохнул и, загибая пальцы, начал перечислять:
- Забегал на пару минут Сухой, - он кивнул на Сухомлина, который вместе с другими кадетами уже давно с любопытством прислушивался к их беседе, - потом еще были Трофимов, Синица, Лева и, кажется, Перепечко…
Степа в ответ возмущенно завопил:
- Брешешь! Не было меня!
Макс недовольно оглянулся:
- А ты помолчи.
Перепечко надулся, но послушно замолчал. Тем более, что Петрович, виновато кашлянув, его поддержал:
- Не, Макс, он прав – не приходил Печка.
Перепечко просиял, но, вспомнив, что обижен, посерьезнел.
Макс кивнул:
- Хорошо. Кто еще?
- Да вроде все, - Петрович развел руками, - Философ заглядывал, но тебе это, наверное, не надо?
Много ты понимаешь! Максу только это и было надо. Все-таки Кантемиров. Хитер прапор. На душе полегчало. И вовсе не потому, что нашлась дорогая вещь… На пацанов думать не хотелось. Не без ежиков, конечно, но чтобы воры…
Хлопнув Петровича по плечу так, что тот от неожиданности дернулся, Макс с довольным видом обвел глазами казарму, заговорщицки подмигнул ничего не понимающему Перепечко и, развернувшись, столкнулся лицом к лицу с Философом. Вернее, столкнулись они лбами. Макс отпрыгнул назад, а Кантемиров, скривившись, беззвучно выругался и укоризненно посмотрел на выжидательно застывшего в паре шагов от него суворовца.
- Ну, Макаров, как говорится, на ловца и зверь бежит, - он поднял указательный палец и пистолетом направил его на Макса, - Вот скажи, как тебя назвать?
Макс попробовал угадать:
- Зверь?
Кантемиров отрицательно покачал головой:
- Нет, Макаров, хуже, - и, резко сменив тон, гаркнул, краснея скулами: - Почему я должен за тобой бегать?
- Конечно, не должны, товарищ прапорщик, - не стал спорить Макс, - все следует делать исключительно на добровольных началах.
- Все, кончай, Макаров, лясы точить, - Кантемиров подошел к нему ближе и протянул руку, - Давай телефон.
Вот тебе и на! Словно гром среди ясного неба. Улыбка вначале застыла на губах Макса, а потом медленно сползла. Как это «давай телефон»? растерянно моргнув, он почувствовал в животе резкий холод. Значит, мобильник не у прапорщика, разом сникнув, догадался он.
Кантемиров, который сперва нарочно смотрел в другую сторону, заметил краем глаза, как вытянулось лицо суворовца, и почувствовал неладное. Повернувшись к Максу всем корпусом, он повторил просьбу. Но в ответ мальчик развел руками.
- А телефончик тю-тю, - признался он неохотно.
Кантемиров напрягся, повел плечами и угрожающе тихо уточнил:
- То есть как «тю-тю»?
- Совсем тю-тю, - Макс щелкнул пальцами и снова развел ладони.
Добавить было нечего.
Темнея на глазах, Философ сурово оглядел притихших ребят. Они насторожено молчали. Поняли – случилось что-то очень нехорошее. Даже обычно невозмутимый Сухомлин почувствовал себя неуютно.
Ну и ну! Вот так летчики-залетчики…

2.

Перепечко бежал тяжело, с огромным трудом. В мышцы ног как будто вонзились миллионы маленьких иголочек, лицо пылало, как в сильный мороз, а перед глазами салютом взрывались разноцветные круги и, словно мыльные пузыри, улетали в небо.
Чуть впереди, согнувшись и опустив голову, трусил, с усилием передвигая ноги, Трофимов. Иногда он оборачивался, смотрел на Перепечко шальным взглядом, а потом его зашкаливало, и тогда Трофимов переходил на шаг, но тут же встряхивался и, безвольно мотая ослабшими руками, бежал дальше.
Темные фигурки остальных кадетов мелькали где-то вдалеке. Когда у Перепечко хватало сил поднять голову, он мог разглядеть их силуэты, но уже в следующий момент пот, стекая с бровей, застилал и больно щипал глаза. Печка моргал, фыркал, как пес после купания, и снова опускал голову, после чего видел лишь дорогу – одну только дорогу и собственные ноги, грузно топающие по ней.
Это было наказание. За украденный телефон. Прямо об этом не говорили, но все и так знали.
Когда Макс огорошил Кантемирова, тот несколько минут пыхтел, дулся, с подозрением пялился на мальчишек (вдруг признается кто?), но, так ничего не выпыхтев, развернулся и ушел, оставив в казарме тревожное предчувствие неприятностей.
Вскоре туда ворвался Василюк. Злой, как фурия, он сурово повел челюстью и приказал Макарову строить взвод.
Таким командира Перепечко не видел еще ни разу. Злым, может быть, недовольным – да, сколько угодно! – но вот брезгливым, пожалуй что, никогда. Василюк морщился, как будто они разом из мальчишек превратились в угрей, которых майору предстояло сначала отловить голыми руками, а затем сварить и съесть.
- Докатились! – презрительно кривился командир взвода, пытаясь сохранить хладнокровие, но не в силах сдержаться, вспыхивал, пуская глазами огненные стрелы, что делало его похожим на древнегреческого бога Зевса, каким Печка его запомнил по картинке из книжки «Мифы древней Греции» (только без бороды и чуть костлявее), - Телефоны друг у друга воруем, да? У вас понятие о совести вообще есть? – Василюк остановился около Петровича, у которого, наверное, понятие о совести все-таки было, потому что он сразу виновато опустил глаза, - А! – обрадовался чему-то майор, - Мне тоже на вас смотреть тошно! Сытые, довольные рожи. А может, - он, с надеждой вглядываясь в бледные лица ребят (вовсе они не выглядели сытыми и довольными!), быстро прошелся вдоль строя, - Может, кто-то просто пошутил? Ну, признавайтесь, пошутили, да?
Держи карман шире! Если среди них и была крыса, то она притаилась, не имея ни малейшего желания себя выдавать. Лицо майора осунулось, и усы печально повисли. Теперь он уже был похож не на Зевса, а скорее на почтальона Печкина из мультфильма (только без шапки и потолще).
Кадеты топтались на месте, чувствуя неловкость. Перепечко тоже стало стыдно. Ну что этот вор, в самом деле, так их подставил? Прав командир, что злится.
Но где-то в глубине души Печка радовался, что он здесь ни при чем. Уверенность, что его не накажут, нет-нет да и вытесняла страх, уступая место любопытству: интересно, кто все-таки Макса обчистил? И только смутное беспокойство, вызванное мрачным молчанием майора, мешало Степе окончательно расслабиться. Увы, он догадывался, что последует, если вор так и не признается. И конечно, его опасения полностью подтвердились.
Командир развел руками и отправил взвод на спортплощадку – «свежим воздухом дышать». Откровенно говоря, Перепечко за эти дни, кажется, уже успел отравиться кислородом. Он и так по физподготовке вечно в хвосте плелся, а с таким режимом недолго и копыта отбросить. Может, прав Макс и надо худеть?
Макаров прямо так ему и сказал, когда Печка только-только начал отставать. Макс больше других злился: заявил, что, мол, мало того что его ограбили, так еще и скачи тут, как заяц в сезон охоты. Но Философ его сразу на место поставил. Нечего, сказал он резко, телефонами разбрасываться. А когда Перепечко, запыхавшись, стал постанывать, обернулся и ядовито бросил: «Худей, Печка, худей. Тебе полезно».
Степа невольно поднял глаза на спотыкающееся худое тело Трофимова впереди. А вот кое-кому надо бросать курить. Перепечко сам видел, как тот за оградой смалит. А в увале, наверное, вообще пачку за день выкурил.
В этот момент Трофимов споткнулся, грохнулся на колени и, почувствовав облегчение, завалился на бок. Печка быстро его нагнал и, присев рядом, начал толкать. Под футболкой быстро-быстро поднимались и опускались острые ребра. Не сразу, но Трофимов все-таки ожил, поднялся на колени, встал, опираясь на Перепечко, и захромал дальше.
После неожиданной передышки у Степы открылось второе дыхание (он, признаться, уже давно ждал: когда же оно наконец откроется!?). Без труда обогнав Трофимова, Перепечко заметно быстрее, чем раньше, побежал вперед.
А все-таки странно, что Макса не волнует вопрос, кто стырил его мобильный.
Вот у них в деревне случай как-то был — дачный домик ограбили. Его называли дачным, потому что зимой там никто не жил, а летом хозяева сда вали дом приезжим из города. Те обычно приезжали на грузовике, доверху заваленном пухлыми коробками, заклеенными скотчем. Декь-два шумно распаковывались, а потом затихали. Дачники были странные.
Двоюродная тетка Перепечко как-то шепотом рассказывала его матери, что своими глазами видела, как «эти-то, бесстыжие, что учудили». Вроде как они голые по двору шастают, все в кефире перемазанные.
Степка потом так же шепотом пацанам об этом по секрету сказал. Они несколько дней в кустах около дачного домика просидели. Пи одного голого. Даже ребенок — и тот в трусах на крыльце ошивался.
Набрехала, наверное, тетка-то. Только брехуном тогда Степку объявили (еще и подзатыльников навешали!).
А однажды, в самом начале лета, городских ограбили. Участковый мужикам сказал — грузчики.
Подогнали грузовик, в котором накануне дачников привезли, закидали обратно все вещи и спокойно уехали. Они с мальчишками тогда бегали «на кражу» и своими ушами слышали, как взрослые между собой говорили: «Хорошо, что чужие поработали, а то стыда не оберешься».
А вот в их казарме явно поработали свои. В этом ни Перепечко, ни кто другой даже не сомневался. Вечером Степа пытался выяснить у Макса, кого тот подозревает, но Макаров только отмахнулся. Тебе, говорит, надо, ты и подозревай. Ха! Будто Печке приятно думать, что у них крыса завелась.
Но крыса завелась, и, следовательно, ее нужно изловить. А раз всем плевать, то этим займется он, Перепечко. И когда Степа самолично поймает вора, над ним сразу перестанут смеяться. А то и ест он, видите ли, много, и ерунду мелет. А тут все, наоборот, удивятся, и начнут уважительно на него посматривая, шептаться: «Гляньте, это тот самый Перепечко, который вора нашел».
В том, что ему удастся раскрыть преступление. Печка не сомневался. Почти всю свою доучилищную жизнь (почти всю!) он читал детективы. Их сумками таскала из пансионата за озером тетя Катя. А потом отдавала своей огромной, больной диабетом сестре Маше, которая работала в деревне библиотекарем.
Тетя Катя служила в пансионате горничной (правда, сама она это слово не любила и называла себя уборщицей). После отъезда очередной партии гостей практически в каждом номере — на тумбочках, под кроватями, на подоконнике — находила она измятые, часто заляпанные жиром и вином книжонки, которые бережно собирала и относила тете Маше. Она жалела сестру.
В библиотеке тетя Маша работала потому. что ни на какую другую работу не годилась. «По состоянию здоровья», — как важно сообщала она каждый раз, когда вступала с кем-нибудь в беседу.
В книгах тетя Маша ничего не понимала, но по-детски радовалась, расставляя принесенные сестрой «новинки» по полочкам, пересчитывая их по два раза на дню и стирая мокрой тряпкой несуществующую пыль, отчего книги быстро желтели и хрустели, когда у них перелистывали страницы.
Степку тетя Маша любила. Еще в окно завидев своего маленького читателя, она выплывала к нему навстречу. Ее скрытое под бесформенной рубахой тело угрожающе колыхалось, и библиотекарша даже не подозре-вала, что до смерти пугает мальчика.
Только желание завладеть очередной стопочкой романов, где описывались захватывающие приключения Эркюля Пуаро, заставляло его, преодолевая ужас, плестись в библиотеку.
Но еще больше, чем тетю Машу, Печка боялся ее дочь — Анжелку Козлову. Вот уж кого ему совершенно не хотелось застать в библиотеке.
Неизменно, когда это происходило, повторялась одна и та же история. Тетя Маша, повернувшись к дочери и сдвинув брови, начинала самозабвенно нахваливать Степкину образованность. При этом красивое лицо Анжелки зеленело, и Перепечко не знал, куда деться от смущения и страха.
И все эти мучения он терпел только ради маленького бельгийского сыщика с большой яйцевидной головой. Нет, Печке, конечно, и другие детективы нравились, но про Эркюля Пуаро все-таки больше остальных.
Каждый раз, скрывшись в роще около оврага, он с замиранием сердца начинал просматривать свою добычу, надеясь обнаружить знакомое имя (наверное, проще было выучить фамилию автора, но Печка любил, «чтобы сюрпризом»).
Иногда ему не везло, и книжки попадались мало того что без Пуаро, но еще и вдобавок скучные. Одна природа и занудные, непонятные Перепечко диалоги. Тогда, делать нечего, приходилось снова идти к тете Маше.
Та, словно они и не виделись всего каких-нибудь полчаса назад, расплывалась в радостной улыбке, отчего ее голова втягивалась в плечи и тетя Маша становилась похожа на гигантскую ухмыляющуюся жабу.
Печка робко мычал в ответ на ее умиленное: «Уже прочитал?» — и, судорожно сгребая выложенные на стол книги, спешил убраться вон.
Но уж если он натыкался на Пуаро — то пиши пропало. Напрасно мать рыскала по деревне, разыскивая Степку в чужих огородах. Надежно прятался Печка — ни за что матери его не найти, пока не выяснит он, кто убийца.
Так что по части загадочных преступлений Печка считал себя специалистом. Подумаешь, какая-то кража! Да он в два счета вора вычислит.
Итак, с чего начать? А с чего начал бы Эркюль Пуаро? Правильно. Великий сыщик определил бы круг подозреваемых.
Благодаря Петровичу Степа знает имена тех, кто приходил в казарму между десятью часами утра и двумя часами дня. Во-первых, это сам Макс. Он вернулся от врача, бросил, по его словам, телефон в тумбочку и тут же убежал, потому что опаздывал к БМП. Насколько Печка помнит, Макс вбежал как раз тогда, когда Гришин докладывал математичке, кто сегодня отсутствует.
Но Макс, конечно, сразу отпадает. Зачем ему красть собственный телефон? И кто у нас остается? А остаются Сухомлин, Синицын, Трофимов и Леваков. Да, еще Петрович. Дневальный как дворецкий – на него никто не обращает внимания. А в то же время, если у кого-то и была возможность беспрепятственно копаться в тумбочке Макарова, так это у него.
Впрочем, немного поразмыслив, Печка решил все-таки отклонить кандидатуру Петровича. Что он, полный идиот? Ведь и ежу понятно, что в случае чего будут подозревать именно того, кто все утро из казармы не выходил. Хотя вел себя Генка, когда его Макс в понедельник расспрашивал, очень подозрительно. Нервничал, и глазки бегали.
Ладно, оставим пока Петровича в покое. Кто следующий? Сухомлин. Вот кого Печка с удовольствием бы разоблачил! Тот побледнел бы, снял очки и опустил голову — мол, прав Печка, отпираться бесполезно. Вот пацаны бы удивились! Эх, жаль, Этикетка заболела, а то бы он завтра такой доклад про честь забацал. И Прямо во время урока вывел бы Сухомлина на чистую воду!
Перепечко живо представил свой предполагаемый триумф, разулыбался и едва не свернул с дороги. Это его отрезвило. Что он имеет на Сухого, кроме личной неприязни? Да практически ничего, признал Печка, поразмыслив. Вот разве что одно подозрительное обстоятельство... Сухомлин никогда не проводит увольнительные вместе с остальными. Как только они оказываются за территорией училища, Сухой машет рукой и поворачивает в противоположную сторону. А если предположить, что у него есть некая тайная страсть, ради которой он готов на все? Даже на то, чтобы не раздумывая обокрасть товарища!
Вздохнув, Перепечко покачал головой. Бред. Стоит только представить себе худое лицо в очках, за которыми прячутся внимательные бла-горазумные глазки. Нет, определенно, на большую тайную страсть Сухой не способен.
Дальше — Леваков. У того мать после операции в больнице лежит. Ради нее Лева, наверное, мог бы пойти на кражу. Только Перепечко очень бы не хотелось, чтобы вором оказался Андрей. Как, впрочем, и Синица.
Оставался Трофимов. Печка оглянулся. Приоткрыв рот, Трофим из последних сил пытался не отстать. Взгляд мутный, как у пьяного.
Перепечко отвернулся.
Так кто же из них?
Но найти ответ на этот вопрос Степа не успел. Его оглушил ураган голосов, из которого невозможно было вычленить и узнать хоть чей-нибудь голос в отдельности.
- Давай, Печка, давай поднажми! – орали кадеты, бешено прыгая за спиной майора, - Ну-ну, еще чуть-чуть осталось!
Степа зажмурился и, приглушенно рыкнув, сделал последний рывок. Суворовцы одобрительно взвыли. Василюк посмотрел на секундомер и удовлетворенно кивнул:
- Совсем неплохо, Перепечко, совсем неплохо, - подумав, он кивнул еще раз, - Если через две недели на кроссе пробежишь так же, мы, может, второе, а то и первое место займем. А ты, - он обернулся к Трофиму, который как раз в этот момент доплелся до финиша, - очень плохо. Не понимаю, что произошло. Раньше твои результаты были намного лучше.
Трофимов поднял было руку, но тут же безвольно опустил ее и буквально рухнул на землю.
- Кончено! Уносите, - констатировал Макс печально.
Перепечко наклонился, облокотившись о колени, как лыжник после олимпийской гонки. Кто-то подходил, хлопал его по плечу, отходил.
Отдышавшись, Перепечко выпрямился. Оглянулся. Преступник где-то рядом. И он, Степа, его найдет.

3.

Однако от метода дедукции ему пришлось отказаться.
Конечно, заманчиво назвать имя преступника, предварительно, как Эркюль Пуаро, шокировав сокурсников убийственной логикой своих рассуждений. Только вот беда — все рассуждения Степы сводились к одному: пятеро суворовцев имели одинаковые возможности незаметно вытащить мобильный телефон из тумбочки Макса. Получается какая-то математическая задачка с одним неизвестным.
И Перепечко решил действовать. И правильно, что понапрасну время тянуть? Пока он тут всякие теории развивает, преступник успеет избавиться от телефона.
На следующий день, когда кадеты высыпали из класса на перемену, Перепечко, высмотрев в толпе Сухомлина (именно с него, не без тайной корысти, решил начать он свою оперативную работу), подошел к нему сзади и, облокотившись о подоконник, возле которого тот стоял, как можно небрежнее спросил:
— Значит, так, да, у тебя дела с честью обстоят? — И, перефразировав Достоевского, глубокомысленно выдал: — Раз чести нет, то и все дозволено? — Для пущего эффекта он хотел подпереть ладонью подбородок, но рука со-скользнула, и Перепечко с трудом удержался, чтобы не упасть. И только схватившись двумя клешнями за стену, сумел выстоять.
Недоуменно обернувшись, Сухомлин опустил книгу, которую с увлечением читал, и поверх очков стал наблюдать за пляской святого Вита, исполняемой Перепечко. Когда тот наконец обрел равновесие и, придав своей позе утраченное было достоинство, выжидательно на него посмотрел, Сухой одним быстрым движением поправил очки и снисходительно заметил:
— Ты, Печка, тормоза почини. Эту тему
мы еще в понедельник закрыли. — И вернулся к чтению.
Степа порозовел, но не успокоился.
— А вот и нет. — Он украдкой провел ладонью по щеке, надеясь свести румянец, но тот запылал еще сильнее. — Мы в понедельник эту тему только открыли. Вернее, открыл ее ты! — Перепечко очень надеялся, что в его го-лосе прозвучал многозначительный намек, услышав который Сухомлин (если он, конечно, причастен к краже) догадается, что его вычислили, и немедленно себя выдаст. Однако на лице Сухомлина отразилась лишь доса-да. Только добрался до самого интересного места...
— Слушай, — он заложил книгу пальцем, — вот Этикетка выздоровеет, и мы с тобой на уроке подискутируем. Договорились? — с надеждой уточнил он.
Но Печка был непреклонен.
— Так ты настаиваешь, чтобы я высказал
свою догадку при всех? — еще более таинственно поинтересовался он.
Сухомлин почувствовал, что теряет терпение.
— Какую еще догадку? — устало спросил он, уныло поглядывая на книгу. Видимо, дочитать главу до окончания перемены ему все-таки не удастся.
— Да есть тут одна гипотеза. — Степа намеренно тянул время, все еще рассчитывая смутить Сухого. Однако тщетно. Огорченный, Печка тем не менее решил не сдаваться. — Относительно личности нашего вора, — тор-жественно закончил он.
Захлопнув книгу, Сухомлин бросил ее на подоконник, сложил руки на груди и, побледнев от злости, задал вопрос:
— Перепечко, ты, кажется, на что-то на
мекаешь?
Немного струхнув, Печка поежился, опустил руки и, вцепившись пальцами в штанину, кивнул:
— Намекаю. И даже больше. Я думаю, что
телефон Макса взял ты — Выговорив наконец эту фразу, Степа испугался. На Сухого было страшно смотреть. У него задрожали губы и сузились зрачки. Руки непроизвольно сжались в кулаки. Быстро сориентировавшись, Перепечко забеспокоился. Он даже не вольно обернулся и, только удостоверившись,
что вокруг достаточно много народу, немного расслабился.
А Сухомлин тем временем пришел в себя и, нависнув на толстяком, процедил:
— Ты за языком-то следи! — Когда его что-то сильно выводило из себя, он начинал говорить сбивчиво, хаотично, внезапно теряя всю свою самоуверенность и хладнокровие. — Я ведь за такие слова и по морде могу дать! — Сухой даже замахнулся, заставив Перепечко отступить. Но не ударил, а даже как будто пришел в себя и презрительно улыбнулся. — И будь уверен, не промахнусь, — добавил он на всякий случай для острастки.
Степа порядком занервничал, но все-таки выдавил из себя:
— А что я? Телефон ведь кто-то украл. — Теперь он уже оправдывался (от недавней уверенности не осталось и следа).
Сухомлин взял книгу, полистал ее, нашел нужную страницу и загнул уголок.
— И почему, интересно знать, ты решил, что этот кто-то именно я?
— Так факты же, — поспешил объяснить Перепечко, довольный, что легко отделался, — Петрович сказал, что в казарму входили четверо — в том числе и ты…
— И что? — перебил его Сухомлин, засовывая книгу под мышку.
А то. — Степа наконец почти успокоился. — То, что ты ведешь себя очень подозрительно.
— Очень интересно. — Сухой наклонил голову и прищурился. — И что же именно тебя настораживает? Я слушаю.
— Ты во время увольнительных вечно куда-то убегаешь. Вон в прошлый раз — все в кино пошли, а ты нет. — Когда Печка произнес это вслух, он вдруг понял, как нелепо звучат его доводы. Ему захотелось побыстрее замять тему, а еще лучше — провалиться сквозь землю.
Едва сдержавшись, чтобы не расхохотаться, Сухомлин легонько хлопнул Перепечко по плечу.
— Слушай, а ты забавный. На тебя даже
злиться невозможно. — И, развернувшись, чтобы уйти, бросил: — Я тебя как-нибудь с собой возьму. Пинкертон недоделанный.
Подеремся.
Что значит подеремся? Перепечко озабоченно проводил взглядом удаляющегося Сухомлина. Несмотря на явную неудачу, которая его постихла, Степа решил пока все-таки не вычеркивать Сухого из списка подозреваемых.
Он совершил ошибку, недооценив противника и позволив тому слишком легко сбить себя с толку. В следующий раз, разговаривая с потенциальным преступником, Степан будет умнее. Пусть ему только подвернется бла-гоприятный случай.

4.

Благоприятный случай представился ему в тот же день. Дело было так. Из деревни приехал родной дядя Перепечко. Дядя был немного чудаковатый и смешной. Особенно он смешил Степу, иногда они с отцом, скрываясь от матери в сарае, где хранились всякие инструменты, распивали на двоих бутылочку-другую кисло пахнущей бражки. Отец после таких посиделок обычно, отмахиваясь от злобных криков матери, сразу заваливался спать, а дядя, красный и небритый, садился на бревнышко около забора и, степенно раскуривая папироску, начинал рассказывать племяшу про баб. А если верить дяде, баб он за свою жизнь перевидал немало. Рассказывал дядя красочно, образно, так что Печка, не понимая и половины, громко и заливисто смеялся, пока не появлялась мать и не прогоняла «бесстыдника поганого» прочь со двора. А Степку, который «уши-то и развесил», домой. Перепечко обычно уходил неохотно, потому что происходило это как раз в самом разгаре очередной истории, конец которой, Печка знал это наверняка, он уже так никогда и не выяснит, потому что на следующий день дядя на-прочь забывал, о чем врал накануне.
В городе дядя обычно останавливался у некоей таинственной особы, про которую Печка знал только, что ее зовут Анна. Да, еще Степе был известен ее номер телефона, по которому он сейчас и собирался позвонить.
Когда он подошел к автомату, там был только Синица.
Вообще-то Перепечко не имел дурной привычки подслушивать чужие разговоры, но, услышав фразу «Я верну деньги», невольно навострил уши.
Некоторое время Синицын, взволнованно дыша в трубку, молчал, прикрыв глаза и нервно теребя провод. Внезапно он резко выкрикнул, видимо прервав своего собеседника:
— Не спорь! Я верну все до последней копейки не позже понедельника.
На том конце провода что-то ответили, и Илья кивнул.
— Да, я все отдан ему. Все отдал, говорю, —
повторил он нетерпеливо. — Ксюш, мне сей
час неудобно об этом говорить. — И он покосился на Перепечко, который в последний момент успел отвернуться и даже сделать
вид, что читает плакат на стене. — Да. он
сказал, что все в порядке...
Опять спорят, догадался Перепечко, глядя, как Синицын яростно сжимает зубы.
— Нет, со мной не все в порядке! Со мной
все будет в порядке, когда я верну деньги.
Задумавшись, Степа и сам не заметил, как отошел в сторону. Неужели все-таки Синица?
Он сразу припомнил, как за несколько дней до кражи Илья предлагал ребятам купить плеер. Значит, Синице нужны были деньги. И потом... Макс сказал, что вместо телефона обнаружил в тумбочке кусок мыла. А мыло точно принадлежало Синицыну
Улика? Улика. Хотя зачем ему свое мыло Максу подбрасывать? Вопрос.
Надо с ним поговорить, решил Печка. Только по-тихому.
Синицын Степану нравился, и сейчас он искренне расстроился. Жаль, что вором оказался именно Илья.
Дождавшись, когда Синица закончит разговаривать по телефону и отойдет от автомата, Перепечко потрусил за ним.
Какое-то время Илья не замечал крупную тень, крадущуюся за его спиной. Но в конце концов почувствовал что-то и обернулся. От неожиданности Перепечко замер, а глаза у него вдруг стали большими-большими, как две луны.
Удивленно мотнув головой, Синицын спросил:
— Ты чего?
Степа зачем-то прижал палец к губам и просеменил к Илье. Тот еще больше изумился, но сделал шаг навстречу. А Печка встал на цыпочки (Илья был на полголовы его выше) и прошептал:
- Я думаю, тебе все-таки лучше вернуть
деньги.
Синицын так резко побледнел, что Печка хотел даже поддержать Илью, чтобы тот не упал в обморок. Но Синица, конечно, ни в какой обморок падать не собирался. Он быстро овладел собой и спросил:
— Какие деньги, Степа?
— Ну, деньги или телефон, — заговорщицки прошептал Перепечко, подмигивая.
— Погоди. — Синицын положил руки на плечи Перепечко и, наклонившись, заглянул тому в глаза. — Ты откуда знаешь?
Все-таки он. У Перепечко, который до последнего надеялся, что ошибся, от огорчения опустились уголки губ. Правы те, кто утверждает, что правда может быть горькой. Вздохнув, Степа начал издалека:
— Слушай, мне и правда жалко, что это оказался ты. — И сочувственно поинтересовался: — Тебе, наверное, очень нужны были деньги, раз ты решился на кражу?
Услышав подобное заявление, Илья просто обалдел.
— На какую кражу?
— Телефона Макса, — подсказал Перепечко.
Синицын изумленно уставился на Печку
и недоверчиво уточнил:
— Ты думаешь, что это я украл телефон?
- Ты же сам только что признался, — в свою очередь удивился Перепечко.
Непонимающе покачав головой, Илья ответил:
— Я ни в чем не признавался.
Из-за угла бодрым шагом вывернул Леваков. И с удивлением увидел Синицына с Перепечко, воинственно стоящих друг против друга. Печка яростно жестикулировал, а Синица слушал его с каменным лицом.
— Ну как же. Я своими ушами слышал,
как ты про деньги говорил, — доказывал Перепечко. — Кому тебе нужно вернуть деньги?
— Не твое дело, — грубо отрезал Илья.
Ничего не понимая, Андрей переводил взгляд с одного сокурсника на другого, но наконец не выдержал и спросил:
— О чем спор?
Нахмурившись, Илья кивнул на Перепечко.
— Да так, ерунда. В нашем семействе появился доктор Ватсон, — представил он Печку. — Представь себе, вот уверяет, что это я у Макарова телефон свистнул.
— Это шутка, что ли, такая? — не поверил Андрей. — Печка, ты чего?
Перепечко расстроился. Что они двое на одного? И недовольно пробубнил:
— А ты спроси, зачем он плеер продавал?
Спроси-спроси.
Подняв брови, Андрей выжидательно посмотрел на Синицына, но тот только пожал плечами:
— Значит, нужно было.
Леваков удивился, однако вслух сказал:
— Вот видишь, Синица ответил. Еще вопросы есть?
Опустив голову, Перепечко повернулся и, не сказав ни слова, поплелся прочь.
А ну его, этого преступника, подумал он неожиданно. Чуть со всем взводом из-за него не поругался. Да еще и обсмеяли: то Пинкертоном, то Ватсоном обозвали.
Хорошо, будь по-вашему. Перепечко больше не станет никого ловить. И еще посмотрим, кто будет смеяться последним, когда вор проявится снова.
А с него, Степы, хватит! Подумаешь, Пуаро...