Философская рациональность и утопия

Утопические образы стали темой философской рефлексии вместе с утратой интереса к вечности, совпавшей с «исчезновением порядка» в начале модерна. Единая репрезентация реальности, монополизированная господствующими институтами, основывалась на различии между вечным и временным, устанавливающим преемственность между прошлым и настоящим в традиционных обществах. Принуждение истины ослабевает вместе с распадом всеобъемлющего порядка на множество порядков, не находимых предуготовленными в вещах, а конвенционально инициируемых. Возможность иного заставила философскую рациональность покинуть трансцендентный мир, лишенный изменений, и трансформироваться в социальную критику, использующую утопическую перспективу для разоблачения идеологической иллюзорности конформистских представлений о квази-естественности и неизменности «положения вещей». Постметафизическая философия модерна вырастает из нового опыта потенциальности, приводящего к конфликту между унаследованным и инициируемым. Виртуализация социальной реальности ускоряет процесс умножения образов реального, который вызывает к жизни альтернативные локальные рациональности, основанные уже не на отношении человека к мнимо-нечеловеческой реальности, а на причастности к сообществу – то есть на отношении между людьми.

В этих отношениях эстетический опыт возможного, открываюший иные жизненные горизонты за пределами ограничений повседневной жизни, имеет решающее значение для демонстрации случайности и незавершенности так называемой «реальности», за которую принимают индуцированные коллективные иллюзии неспособных к релаксации расколотых центров приватного разума. Респонзитивность опыта по отношению ко множеству иных перспектив, сопутствующая эстетизирующему приобщению к возможным мирам, десубстанциализируют и операционализируют идею реальности – реальность становится проблемой воображения и воли. Современная эстетика, в отличие от классической, указывает не на примиряющий, а на травматический характер эстетического опыта. Классическое искусство было вторичным по отношению к истине – единственно объективному образу реальности. Искусство как бы раскрашивало общий для всех объективный мир в эмоциональные субъективные тона, в конечном счете выступая как посредник между человеком и миром. Разложение реальности в эпоху конфликта интерпретаций привело к лишающему покоя пониманию того, что художественный акт раздвигает границы возможности бытия, что он сам по себе есть событие истины – той, которую производит на свет вместе с новым возможным миром.

Но ведь и акт рефлексии освобождает сознание от фальшивых притязаний реальности и десубстанциализирует овеществленный мир. Поэтому суть процесса, происходящего в эпоху современности, можно описать и как рефлексивное ослабление бытия, и как его эстетизацию, поскольку эти процессы совпадают в редуцировании истины к образам. Искусство проникает в само средоточие реальности, сливающейся со своими образами, и воображение становится конститутивной социальной силой. Травматический опыт безосновности рефлексии и ответственности воображения за производимую реальность вошел в авангардную эстетику, в то время как эстетика гармонии и примирения опустилась в низины массовой культуры, адаптируясь теперь к последнему оплоту принципа реальности, сдерживающему воображение – к системным механизмам рынка. Задача философии в этой ситуации – быть последовательной в десубстантивации реальности. После того как поиск Истины был разоблачен как симптом нежелания принять на себя бремя свободы создавать альтернативные «словари», философская рациональность неизбежно становится эстетической – она имеет дело с утопическим образом возможного. Утопизм социальных практик конденсируется в философии и направляется на «разложение основ» – на демонстрацию остаточной псевдо-объективности и отчужденности социальных форм, препятствующих эстетизации жизни и избавлению человека от реалистических оков.