Мелосное начало логоса

(к онтологии музыкального воображения)

В подходе к онтологическим основаниям музыки существуют две тематически связанные проблемы. Во-первых, это вопрос о природе таких оснований; во-вторых — проблема «рациональности» музыкального воображения. Этой теме посвящен большой свод специальных исследований, начиная с музыкально-теоретических трактатов эпохи средневековья и кончая поисками онтологии «новой музыки» в музыковедческих и философско-музыкальных исследованиях А.Ф. Лосева, Н. Гартмана, Т. Адорно, Т. Манна, Р. Роллана, А. Берга и других выдающихся мыслителей XX века.

Существует удивительное тематическое пространство, дарованное нам еще древнегреческой культурой, в котором парадоксально пересекаются, казалось бы, вещи несопоставимые. Этимологическая и содержательная связь, существующая между понятиями «logos» и «mythos», позволяет понять, каким образом идея logos’a (слова) и mythos’a (в исходном своем значении тоже — слова) входят в классический период европейской культуры фактически в нераздельном виде. Мысль, слово, речь, говорение, голос, чтение, эпос — все эти важнейшие понятия возникали в слитном и нераздельном пока единстве logos’a и mythos’a. Мифология вплеталась в культуру, врывалась в нее, делая своим подспорьем рациональную и радикальную по своей сути идею логоса.

Однако у этой проблемы есть еще одна сторона. В философском (и культурологическом) обиходе как-то не прижилось древнее слово «melos». О melos’e писали историки музыкальной культуры и даже философы (Б.В. Асафьев, А.А. Тахо-Годи, Е.В. Герцман, К. Дальхаус и др.), но только тогда, когда обсуждению подлежали вопросы музыковедческие, не имеющие прямого отношения к теории культуры и онтологии воображаемого.

Оказывается то, что идея мелоса выражала в античности высшую степень синтеза музыкального материала и слова. Эта традиция и впоследствии не была утеряна. Так, уже в XIX-XX вв. термин «мелос» употребляется для обозначения мелодической энергии, силы мелодического тока (Р. Вагнер, В. Данкерт). Н. Гартман в своих исследованиях по фундаментальной онтологии музыки понимает мелос как характеристику «чистого музыкального бытия». Б.В. Асафьев считает, что мелос объединяет все, что касается становления музыки — ее «текучести и протяженности», а мелодия — лишь «частный случай» проявления мелоса.

Таким образом, можно предположить, что идея мелоса содержит в себе, по крайней мере, два взаимосвязанных смысла. Во-первых, это неразрывное единство слова и «мелодической энергии» — единство, опрокинутое в первичный мифологический хаос. Во-вторых, сущность мелоса проявляется как инобытие «чистой музыки», отделенной от статичного и тривиального содержания. Вспомним также, что слово «musike» у греков происходило от слова «музы», то есть первоначально оно означало не просто вид искусства, но любое занятие, которому покровительствовали Музы — дочери Зевса. Отсюда «musikos» — это всякий образованный человек, а не только хороший музыкант. Во всех известных нам смыслах мелос это то, что предшествует мелодии, то есть тому «простейшему» музыкальному компоненту, который у большинства людей связан с понятием «музыка», а в большинстве других случаев мелос — это то, из чего рождается музыкальная выразительность, даруемая синтезом слова и музыки.

Великая музыка совершает некое магическое действие над поэтическим словом (вспомним здесь пушкинский «магический кристалл» или же мандельштамовское «и, слово, в музыку вернись…»). В результате логос-слово подчиняется мелосу, и именно это дает уникальный онтологический синтез. Так, например, мысль А.Ф. Лосева о том, что «музыка напрягается до слова, до Логоса», — именно о Логосе, то есть не просто о литературном слове, но о той высшей субстанциональности, к которой всегда направлена великая музыка —будь то мифологический Хаос или же Логос Нового Завета.

Таким образом, онтология «воображаемых миров», даруемая нам музыкой, имеет глубокую метафизическую основу, возвращающую нас к первоосновам человеческого бытия. Музыка, казалось бы, явно противостоящая по своей природе «рациональности» в пользу «вымысла», на самом деле, подтверждает самим фактом своего существования и многовекового развития возможность и необходимость более «толерантного» (или, скажем, творческого) отношения к проблеме (в)нерационального в культуре.