Перевоплощение иллюзии

Воображаемое «здесь» моего бытия и «сейчас» моего присутствия бесконечно вариативны. Конструирование смысла погружения во внешнее разнообразие форм самостного созерцания трансформирует поток образов, жонглирование которыми в форме речевых выражений доставляет мне истинное удовольствие. Удовольствие возникает в интенции самовыражения, где свободное высказывание обретает чувственный образ. Целостность самовосприятия, обретаемая в этом становлении иллюзорной событийности, обосновывает пределы телесного выражения в бесконечных трансформациях и превращениях. Тождественность чувственного и мыслимого восприятия производят достаточную иллюзию, свободно перетекающую из одной формы в другую. Свободное самовыражение в сотворении этой череды осмысленно-бессмысленных пределов теряет привязанность к единичности, и сам процесс изменений завершает стремление к устойчивости обретенного Я. Выражение Собственного превращает границы бытийствования в выраженное удовольствие, не завершаемое удовлетворением, поскольку сами изменения стимулируют продолжение процесса. Сотворение иллюзии пребывает, таким образом, в пределах восприятия единственного объекта, коим является Автор. Творческий акт сотворения мира в ходе событий, изменяемых в потоке формообразования самой интенции сознания к удовольствию, теряет ценностные ориентации, попадая в недифференцированное поле высказывания. Такой словесный поток являет нам, с одной стороны, предельно творческое выражение Я, с другой стороны, предстает ни чем иным как выраженной глупостью. Тут-то и выявляется истинное удовольствие, где фигура дурака задает предел разуму в его устойчивом стремлении опознать завершенные формы. Незавершенность в противоположность этому пребывает в редко нарушаемом молчании, что не дает нам оснований получить удовольствие в акте игры разума. Перевоплощаемое в потоке этой игры Я стремится к беспредельности, что предполагает мудрость жизненного становления, где любой предел предвещает конец. Но сама трансформация выявляет бессмысленность поиска границы, поскольку непрерывно отказывается от всех возможных вариантов. Удовольствие глупости как бессмысленности истинно бесконечно.

Но здесь возникает соблазн выявить удовольствие, поскольку целостность Я без него оказывается потеряна. Так высказывание, дающее ответ признания, выявляет сам акт получаемого удовольствия в процессе коммуникации между существами разумными, поскольку взвешивание отданного другому и полученного от него предстает непрерывным движением взаимодействия, как только происходит определенное замыкание на осмыслении уже высказанного. С другой стороны, высказываемое следом определяет текучесть образов, размыкая бесконечность интерпретативного ряда в ходе попытки воспринять, смешиваемой с претензией к пониманию. Так или иначе, но акт глупости оказывается предрешен самой попыткой сделать его осмысленным и разумным. Другой предстает для нас той формой Я, которая осваивается в новых вариантах возможного удовольствия, если мы принимаем ситуацию как должное и продолжаем игру ума.

Интенция к любой точке вызывает, таким образом, иллюзию перевоплощаемого объекта, который производит наше воображение в непрерывном становлении интерпретированных образов. Интерпретация позволяет нам создать приемлемую для конкретной ситуации формальную позицию, в рамках которой производится целостность чувственно-мыслимого объекта. Речевой акт завершает формообразование, но в предельном варианте предполагает бесконечное множество воплощенных чувственных вариаций, поскольку единственная форма может быть просто не воспринимаема. Отсутствие возможности сопоставлять объекты в акте игры разума разрушает условия самой игры, где главным принципом является возможность соотнесения. Риторические фигуры «умный брат» и «брат-дурак» при этом не занимают строго фиксированных мест, что и дает возможность развитию сюжета, в данном случае сказочного, выбранного как ситуация признанной формы народной мудрости. Соотнесенность изреченного образа с объектом реальности не дает нам дополнительных возможностей к определенности размышления. Объект в ходе речи распадается на неисчислимое количество возможных для сопоставления моделей. Искусственное ограничение будет сокращать продуктивность восприятия как такового.

Восприятие задает для нас ситуацию иллюзорного состояния, где мы можем предположить наличие взаимопонимания, если «признаем себя признающими другого». В этом случае перед нами развернется бесконечность перспективы понимания, когда любая завершенность приведет к ощущению неполноценности, ложности, а, в конце концов, и бессмысленности. Процесс восприятия в отличие от структурности понимания, носит целостный характер, протекая при этом в двух направлениях: выявления и фантазирования. Первый задает объективные, а второй — субъективные параметры воспринимаемому образу. Следовательно, иллюзорный объект восприятия попадает в пространство парадокса, что и определяет устойчивость рефлексирующего разума, признающего «глупость» формальным основание «мудрости», где «знание» представляется заведомо исключенным. Именно поэтому философская рефлексия предлагает формулу: «Я знаю, что ничего не знаю».