Воображение и интерпретация исторических реалий

(розановское «открытие» древнеегипетской культуры)

В культуре начала XX века за Розановым прочно закрепилось прозвище – «обыватель». На наш взгляд, оно требует определенной корректировки. Василий Васильевич, несомненно, больше играл эту роль, заполняя пустовавшую «вакансию». Он однажды заметил, что Бог сочетал в нем Дон-Кихота и Санчо Пансу. С Санчо, предположим, все понятно – это мещанство (с кавычками и без), а вот Дон-Кихот — что общего у него с Василием Васильевичем? С «рыцарем Печального Образа» Розанова роднит ностальгия по «золотому веку». Вспомним, какое недоумение и смех вызывал у современников Дон-Кихот тем, что «воскресил» волшебное пространство рыцарских романов. Нечто подобное испытал и Василий Васильевич, предпринявший попытку узреть мир древних, в том числе и их собственными глазами.

Сознание, ориентированное на поиск «золотого века», наделяет его совершенно фантастическими измерениями, населяет необычными персонажами. «Утопизм» Розанова имеет все же определенную специфику.

«У-топия» у него, как позднее и у Хайдеггера, становится «топией». Более того – «хронотопом», то есть локализуется не только в пространстве, но и во времени. «Хронотоп» этот – Древний Египет.

Следует заметить, что собственно исторические познания Василия Васильевича в данной области были невелики, носили, несомненно, дилетантский характер. Гениальность Розанова заключалась и в том, что в заведомо мифологической системе координат он умудрился найти рациональное зерно. Его изыскания, до известной степени, предвосхитили попытки воссоздания ментальности той или иной эпохи, ставшие популярными в XX веке (различные версии герменевтики, школа «Анналов» и т.д.). Ну а главным, что помогло мыслителю проникнуть в феномен древнеегипетской культуры, была творческая способность воображения.

Теперь обратимся к тексту – предисловию к книге «Из восточных мотивов» (1916–17 гг., издание было приурочено к 60-летию мыслителя): «…более всего я люблю египтян. Не буду отвергать и не буду порицать: в день и год юбилея надлежит быть мирным. Но никогда греки и римляне меня не притягивали, а евреи притягивали лишь временно, – и, как я потом догадался, они притягивали меня отсветом, какой на них упал от Египта. Корень всего – Египет. Он дал человечеству первую естественную Религию Отчества, религию Отца миров и Матери миров… научил человечество молитве, – сообщил всем людям тайну "молитвы", тайну псалма… <…> Основные и первые религиозные представления, – фундамент религии, столбы религии, – сложены были в Египте. О, это гораздо выше пирамид, крепче пирамид, вечнее пирамид».

Розанову могут, ссылаясь на новейшие исследования археологии, возразить, что «история начинается в Шумере». Эмпирически оппоненты Василия Васильевича будут правы, но лишь «эмпирически». Ибо «подлинная» (вспомним разделение, введенное в начале главы) история начинается все же в Египте. Для вавилонян и предшествовавших им шумеров человек был лишь игрушкой богов, лишенной всяких надежд на вечную жизнь («Эпос о Гильгамеше»). Истинная религия, как считал Розанов, соединяет все координаты времени – «прошлое», «настоящее» и «будущее». Но, помимо этого, дает и четвертое измерение – «вечности».

Именно такая религия зародилась и получила развитие в Древнем Египте, а потому Василий Васильевич имел все основания заявлять следующее: «Начала цивилизации на самом деле были положены не греками и не евреями. Авраам, первенец от иудеев, пришел в Египет, когда он уже сиял всеми огнями. Авраам лепетал, когда Египет говорил полным голосом взрослого мужчины. Все народы – дети перед египтянами, а следовательно и вся история – египетское дитя».[4]

К этому феномену Розанов вернется в последних сочинениях, где им будет развиваться неомифологическая концепция, базирующаяся и на своеобразно интерпретированной древнеегипетской религии. В этих произведениях, особенно в «Апокалипсисе нашего времени», мы имеем дело с уникальной попыткой вернуться к «истокам»: истории, религии, души, наконец. К «мирам иным» оказываются причастны самые обыденные вещи и существа, что роднит русского мыслителя с древними египтянами.

Эта конгениальность позволяет Розанову осмыслить феномен египетского похоронного обряда, египетского саркофага. Саркофаг оказывается «коконом» куколки – человека. Так же, как и гусеница, египтянин «окукливался», приуготовляя себя к вечной жизни. Сверху же, опять-таки подражая насекомым, мумия покрывалась жесткой «скорлупой» саркофага. Даже однообразно коричневатая окраска саркофага идентична оболочке куколки, что очень тонко подмечено Василием Васильевичем. Но тогда становится понятным обряд почитания египтянами жука-скарабея, «самого великого их божества», долгое время восхищавший Розанова. Египтяне, открыв «насекомообразную будущую жизнь», увековечили ее культом скарабея.

«Это – благороднейшая память, т.е. воспоминание, и благодарящая память за свою родную историю и чем главным образом был полон смысл их истории. Отсюда уже множество объяснений, напр., почему во время "пиршеств" и особенно во время "домашних пирушек" – любили они "проносить мумии". Это – не печаль, не страх, не угроза. Не "окаянная угроза христиан смертью", – могущая прекратить всякую радость. Напротив, напротив: это – радость обещания вечной жизни и радости этой жизни, ее воздушности, ее прелести».[5]