Понятие картины в «логико-философском трактате» Л. Витгенштейна

В «Трактате» Витгенштейна теория значения и смысла определяется на скрещении двух метафорических рядов: тактильного и визуального. Значение возникает как точка касания, смысл описывается как сложенная из таких точек картина (2.1515. Эти соотнесения как бы усики элементов картины, с помощью которых она соприкасается с действительностью). Это пересечение закрепляется Витгенштейном с помощью третьего термина – «показывание». (2.172. Свою же форму изображения картина изображать не может, ее она показывает. В 4.022. Витгенштейн говорит еще определеннее: предложение показывает свой смысл.) Такому встречному движению двух метафорических рядов соответствует встречность определений, с помощью которых Витгенштейном вводится отношение значения и смысла на уровне предложения:

3.203 Имя обозначает объект. Объект – его значение.

3.3 Только предложение имеет смысл; имя обретает значение лишь в контексте предложения.

Второе положение оказывается поворотным пунктом всей теории значения Витгенштейна, поскольку перед этим он выстраивает прямой и, казалось бы, самоочевидный ряд «объект» - «элемент картины» - «простой знак» (= «имя»). Но вот в «имени» все переворачивается: теперь уже не значение («объект») находит для себя знак посредством проекции на поверхность картины, но, напротив, именно знак ищет и находит для себя значение. Имени как будто и нет, оно теряется в удвоении, которое задано именем как знаком объекта и именем как элементарным знаком предложения. Чтобы имя снова обнаружило себя или вообще только возникло, необходимо, чтобы в каком-то одном движении объект нашел для себя имя, и элементарный знак предложения нашел для себя значение. Это значит, что предложение определяется как поиск, а все понятия, которые до сих пор задавали нашу теорию значения определяются как псевдо-понятия, простые ориентиры поиска, измерения того пространства, в котором происходит это сближение имени и его значения.

Витгенштейн сталкивает обыденное понимание предложения (при котором каждому слову соответствует какой-то объект, вещь, а связь слов воспроизводит некоторую расстановку этих вещей) с проблемами, возникающими в языке логического исчисления:

4.1272 Так, переменное имя «х» является знаком, соответствующим псевдопонятию объект. Повсюду, где слово «объект» («предмет», «вещь» и т.д.) употребляется правильно, в символической записи понятий оно выражается переменным именем.

Переменная «х» пробегает список значений, каждое из которых испытывается не столько на предмет того, может ли оно быть предметом (принадлежащих определенному классу предметов) в обычном понимании, сколько на то, может ли оно придать связность предложению. Мы говорили, что «предмет» у Витгенштейна это, скорее всего, именно узел, сцепка пространства, и то, что в роли таких «предметов» могут выступать обыкновенные пространственные объекты, как, например, стол, стул, книга, ничуть не более показательно, чем если те же предметы выступят в роли не значений, а самих знаков. По крайней мере, в одном из афоризмов Витгенштейн предлагает рассмотреть именно такую возможность:

3.1431 Суть знака предложения становится намного яснее, если вообразить в качестве его составляющих не письменные знаки, а пространственные предметы (скажем, столы, стулья, книги), при этом смысл предложения будет выражен взаиморасположением этих предметов.

Понятно, что каждая «вещь» представляет собой сцепление огромного множества отношений. То, что предложение, составляя в качестве знаков ряд таких вещей, выделяет (выражает) некоторое особое взаиморасположение, можно понять как то, что оно определенным образом ограничивает, приостанавливает возможное множество, и эта приостановка осуществляется как своего рода касание, в точках которого определяется не только знак с его значением, но и объект в привычном для нас смысле. Пример Витгенштейна дает образ того действия предложения, в котором появление знака и вещи (пространственной вещи в данном случае) оказывается по существу одним и тем же.

Своеобразную установку на тактильный поиск предложения можно видеть и в следующем замечании:

3.1414 …Имена подобны точкам, предложения стрелкам…

Псевдопонятие, которым является у Витгенштейна «объект», есть собственно пустое понятие, значение-пустота имени, которое обеспечивает касание обозначаемого, поскольку прикосновение пустоты уже выделило нечто из общего ряда. Теория значения Витгенштейна принципиально контактна. Имя должно находить на ощупь обозначаемое именно потому, что с самого начала заполняет некую лакуну, и заполнение удается только в момент касания. Это заполнение, касание можно назвать приостановкой, торможением, внутри которого логическое пространство становится некой «картиной», своеобразным видением (может быть, даже первым включением видения как такового), но что же собственно открывается взору, что привносит это включение взгляда в чисто языковую структуру предложения?

Картина, как указывает Витгенштейн, соприкасается с действительностью. Было бы трудно понять, как это видимая картина могла бы стать соприкосновением, то есть наложением, свертывающим само поле видимости, если бы в самом соприкосновении мы не увидели уже некоторого превращения, переворачивания. «Элементы картины», на самом деле, замещают некоторое касание: они определены в тех местах, где объекты соприкасаются, соотносятся друг с другом, и поэтому сразу же определяются как касание артикуляции, последовательности, соотнесенности друг с другом в одном предложении. Но это касание, именно в силу необходимой последовательности, неизбежно ускользает из настоящего, поскольку закладывается объектам, их соотношениям. То, что остается, что выпадает в остаток как след и, таким образом, не только как изображение факта, но и как новый факт, как некоторая пред-ставленность самого времени, мгновения ухода – и есть картина.

Это именно картина, хотя, включаясь как видение, как взгляд, обращающий внимание на то или иное положение вещей, она соответствует в речи скорее паузе после предложения. «Ты сам понял-то, что сказал?» - вопрос, которой в принципе может возникнуть в связи с любой произнесенной фразой, поскольку фиксирует внимание на ее завершении, на том, что смысл предложения по существу связан с той картиной, которая не только выскакивает как полароидный снимок в паузе между съемками, но которая на самом деле и создает саму паузу, делает ее сопутствующей предложению, как само молчание изображения, картины, то приближение, поднятие горизонта в касании имен, которое придает своеобразную изобразительность самому настоящему.

Понятие картины вообще не так-то просто и самоочевидно. Вложить в двумерную поверхность сетчаточного образа некую картину действительности, уже значит подключить какую-то дополнительную информацию, опирающуюся на предшествующий (причем незрительный) опыт практической деятельности – прежде всего, осязания, передвижения, мышечной активности, позволяющих размещать элементы сетчаточного образа в направлении приближения-удаления, и именно так образовать пространственный образ. Можно сказать, что предшествующий опыт не просто накладывается, прибавляется к зрительному восприятию, но именно выходит навстречу, подступает во всех этих ориентациях ближе-дальше, поднимается как фон и, на самом деле, определяет уже не только фон вещей, но также и их текстуру, размеры, масштаб. Картина образуется, таким образом, не столько на какой-то поверхности, сколько как особая поверхность, в которой горизонт интенциональный и горизонт приближаемый, поднятый отыгрывают друг к другу, впервые только и включая изобразительность как особенный взгляд, внимательность взгляда.

Предложение, таким образом, не только вовлекает нас в языковую игру, но по существу именно оно отыгрывает к тому моменту тела, который совпадает с пробелом, паузой, в которой предложение собирает свой смысл как картину или, еще точнее, показывание. Этот пробел, как и соответствующий ему временной пробел – мгновение — суть нечто воображаемое, чистый образ, который просто предоставляет чему-либо происходящему место происходить, но именно так доводит его до выражения (до изображения картины), показывает само это место происходящего как место встречи. Этому показыванию соответствует не просто пауза между предложениями, но именно возникновение картины как сопутствующего предложению молчания, своего рода о т в е т а, исполняющего речь всегда уже как определенное свидетельство.