Глава девятнадцатая

Приготовления к важному событию длятся обыкновенно куда дольше, чем оносамо. Так коронное блюдо пира пожирается гостями в одно мгновение; а ведьдесятки людей за день до этого забивали скотину, разделывали тушу, жарили иприправляли мясо, а после пира мыли посуду и чистили столы. Поединок мой сЭрганом длился не более шестой части часа, но приготовления к нему поглотиливесь день. Прежде всего, Лис, ставший теперь вольноотпущенным, имел право нароскошные одежды, положенные ему по чину (Светоч Царицы - так называлась егодворцовая должность, предусмотренная нашими обычаями, но почти отмененнаямоим отцом). Но проще было бы обрядить девушку, первый раз выходящую в свет,чем престарелого греческого философа. Для начала грек заявил, что все одеждыварваров страдают варварским вкусом, и чем они шикарнее, тем сильнее имстрадают. Ему, видите ли, больше по нраву старая, побитая молью туника.Только мы привели ее в относительный порядок, как появился Бардия ипотребовал, чтобы я билась с непокрытым лицом. Он боялся, что платокпомешает мне видеть противника; к тому же он не мог решить, как мне надетьего - под шлем или поверх шлема. Но я твердо заявила, что о поединке соткрытым лицом не может быть и речи. В конце концов, я велела Пуби сделатьмне нечто вроде капюшона из тонкого, но непрозрачного полотна; в нем будетдва отверстия для глаз, и он будет такого покроя, чтобы его удобно былоносить поверх шлема. Отверстий можно было бы и не делать: я не раз побеждалаБардию с лицом, покрытым моим старым платком; но капюшон с дырками выгляделстрашнее и делал меня похожей на привидение. "Если он трус, - заметилБардия, - эта маска нагонит на него страху!" Выезд назначили на ранний час,поскольку столпотворение на улицах намечалось такое, что нельзя было инадеяться быстро доехать до поля боя. Мы собирались облачить в достойныйнаряд также Трунию, но он отказался. -- Чем бы ни кончилась битва, - молвил царевич, - исход ее не зависитот того,облачусь ли я в багрянец или предстану в своей походной одежде.Кстати, Царица,кто будет защищать мою честь? -- Ты узнаешь это на месте, - коротко ответила ему я. Труния онемел, когда увидел меня в моем боевом облачении; я смахивалана гостью из загробного мира: не было видно ни шлема, ни шеи, только дведырки для глаз, проделанные в белом полотне. Была ли я больше похожа начучело или на прокаженного - суди, читатель, сам. Испуганное лицо Труниипорадовало меня; я сразу подумала о том, какое впечатление мой нарядпроизведет на Эргана. Возле ворот нас встретили несколько старейшин и князей, чтобысопровождать в поездке через город. Легко догадаться, о чем я подумала,когда увидела их: я сразу вспомнила, как Психея вышла из дворца, чтобылечить людей от лихорадки. И разумеется, как она выехала в свой последнийпуть, направляясь к Священному Древу. Кто знает, подумалось мне, может,именно это и имел в виду бог, когда изрек: "Участь Психеи - отныне и твояучасть". Ведь меня тоже должны принести в жертву. Я уцепилась за эту мысль,как за что-то прочное и надежное. О жизни своей или смерти мне было некогдадумать. На меня смотрело слишком много людей; под взглядом этих глаз я могладумать только о поединке и ни о чем больше. Если бы ко мне подошелпрорицатель и сказал, что я буду славно биться десятую часть часа, а потомпогибну, я бы дала ему без колебаний десять талантов. Князья, ехавшие рядом со мной, были молчаливы и серьезны. Они полагали(они сами сказали мне это, когда им предоставился случай познакомиться сомной поближе), что Эрган выбьет оружие из моих рук сразу, как только мысойдемся, но они одобряли мое решение, считая, что нет лучшего способаизбавить нашу страну сразу от обоих соперников - Трунии и Эргана. Но простыелюди, встречавшие наш кортеж, бросали в воздух шапки и приветствовали меня.Я бы возгордилась, если бы не умела слишком хорошо читать в их глазах. Им небыло дела ни до меня, ни до Глома, им просто хотелось зрелищ - а поединокмежду мужчиной и женщиной был отменным зрелищем, потому что такое случаетсяне часто. Так те, кому боги не дали ни слуха, ни чувства прекрасного, всеравно обернутся послушать арфиста, который щиплет струны пальцами ног. Когда наконец мы добрались до места, возникли новые заминки: преждевсего следовало принести быка в жертву богам. Я подумала, что раз уж богитак впутались в наши дела, будет справедливо, если и им перепадет кусочек.На другой стороне поля недвижно стояли конники Фарсы под предводительствомЭргана. Это такое странное чувство - видеть перед собой обычного человека,такого же, как ты сам, и знать, что один из вас обязательно убьет другого. Явпервые задумалась, как странно звучит самое слово "убить"; казалось, яуслышала его в первый раз. Мой противник был светловолос, худощав инескладен; тонкие губы его кривились в надменной гримасе. Мне он сразу оченьне понравился. Затем мы спешились, сошлись, откусили по очереди от куска сыройбычатины и поклялись от имени наших народов, что выполним свой долг. Я ожидала, что после этого начнется само состязание. Небо в тот деньхмурилось, дул резкий, порывистый ветер. "Мы замерзнем раньше, чем начнембиться", - подумала я. Но пришлось еще подождать: сперва стражникиотодвигали народ с поля тупыми концами копий, затем Бардия подъехал кначальнику стражи Эргана и о чем-то долго шептался с ним, затем оба ониперешептывались с Арномом. Кончилось это все тем, что наших с Эрганомтрубачей выставили бок о бок посреди поля. -А теперь да хранят тебя боги, госпожа! - воскликнул Бардия, когда яужесовсем потеряла надежду, что поединок начнется. Лис стоял с окаменевшим лицом, опасаясь заплакать, если произнесет хотьслово. Я заметила, как вздрогнул от изумления Труния и как он побледнел (ноя не осуждаю его), когда я откинула плащ, выхватила меч и ступила на траву. Фарсийцы покатывались от хохота, народ Глома ревел от восторга. Эрганподошел ко мне сперва на десять шагов, затем на пять - и вот мы сошлись. Я догадалась, что царевич не воспринимает меня всерьез - эточувствовалось по тому, как лениво и небрежно он движется. Но мой первый жевыпад оказался удачным - он стесал Эргану кожу с костяшек пальцев и отрезвилего. Не спуская глаз с меча моего врага, я все же успела мельком рассмотретьвыражение его лица: лоб был нахмурен, губы скривились от тупой злобы инизменного раздражения, под которым, очевидно, скрывался страх. Что касаетсяменя, то страх оставил меня сразу же, как мы начали биться: слишком уж этовсе было несерьезно и похоже на наши занятия с Бардией - те же выпады, финтыи отражения удара. Даже кровь на костяшках ничего не меняла - такие ссадиныостаются и от удара незаточенным мечом. Грек, для которого я пишу эту книгу! Вряд ли тебе доводилось биться, аесли ты и сражался, то, скорее всего, в рядах гоплитов. Я сумела быизобразить тебе, как протекал бой, при помощи меча или, на худой конец,палки, но объяснить это на словах я не сумею. Вскоре я отчетливо поняла, чтоЭргану не под силу убить меня. Но я не была уверена, что мне будет под силуубить его. Я начала опасаться, что бой затянется и тогда он одержит надомной верх по причине большей выносливости. И тут я приметила в его лицетакую перемену, которой мне никогда не забыть. В тот миг я сперва не поняла,что она значит, но потом мне довелось увидеть такое же выражение в глазахдругих людей, и теперь я знаю его значение. Таким становится лицо учеловека, когда он внезапно осознает, что его смерть близка и неотвратима.Это выражение ни с чем не спутаешь - оно исполнено такой жажды жизни, такогомучительного желания превозмочь судьбу! Тогда-то противник мой и сделалпервую грубую ошибку, но я от неожиданности упустила возможность. Мнепоказалось, что прошла целая вечность, прежде чем он ошибся вновь, но теперья была уже наготове. Я сделала прямой выпад, затем одним быстрым движениемотвела назад меч и вонзила его царевичу в пах - в то место, где ни одинврачеватель не в силах остановить кровь. Тут же я отпрянула в сторону, чтобыЭрган в падении не увлек меня за собой; вышло так, что первый человек,убитый мной, запачкал меня своею кровью меньше, чем первая свинья. Люди подбежали к раненому, но ему уже ничем нельзя было помочь. Ревтолпы оглушил меня, от него звенело в ушах, несмотря на то что шлемприглушал все звуки. У меня не было даже одышки - с Бардией мы бились обычнокуда дольше. Но ноги мои подкашивались, я чувствовала страшную усталость,словно у меня изнутри что-то вынули. Я часто спрашивала себя, не так личувствуют себя женщины после потери девственности. Бардия подбежал ко мне с радостью во взоре и слезами в глазах. Лиссеменил за ним следом. -Благословенная! Благословенная! - кричал воин. - Царица!Воительница!Моя лучшая ученица! Великие боги, как славно ты билась.Последний удар достоинтого, чтобы войти в людскую память! И с этими словами он приложил мою левую руку к своим губам. Я плакала,опустив голову, чтобы никто не заметил слез, стекавших из-под маски. Нопрежде чем я снова обрела голос, все уже столпились вокруг меня, включаяТрунию верхом (он все еще не мог ходить), и стали благодарить и восхвалятьменя так, что даже утомили, хотя маленький пузырек гордости где-то внутривсе равно приятно пощипывал мои чувства. Но рано было праздновать победу.Предстояло еще многое: обратиться к народу, побеседовать с фарсийцами и такдалее. И я подумала: "Мне бы сейчас тот жбан с молоком, который я выпила вдень, когда впервые взяла меч в руку!" Как только голос вернулся ко мне, я подозвала коня, села на него,направилась к Трунии и протянула царевичу руку. Так, держась за руки, мы иподъехали к конникам Фарсы. -Чужеземцы, - сказала я, - вы все видели, что царевич Эрган пал вчестномбою. Есть ли среди вас такие, кому все еще не ясно, кто наследникфарсийского трона? Человек пять - очевидно, ближайшие сторонники Эргана, - не сказав нислова, повернули коней и пришпорили их. Остальные сняли шлемы, подняли их наконцах копий и прокричали славу Трунии. Тогда я отпустила его руку, и Трунияподъехал к своим людям, чтобы посовещаться с начальниками отрядов. -- Теперь, Царица, - шепнул мне на ухо Бардия, - ты должна пригласитьнаших старейшин и старейшин Фарсы - Труния скажет тебе, кого именно, - напирво дворец. И не забудь позвать Арнома. -- На пир? Но чем мы угостим их, Бардия? Бобовой кашей? Ты же знаешь,чтонаши кладовые пусты.\ -- Ты забыла про свинью, Царица. Кроме того, я поговорю с Арномом,чтобыУнгит поделилась с нами быком. Отопри сегодня погреба, Царица, и пустьвино льетсярекой, тогда никто не заметит, что мы едим вместо хлеба. А я-то мечтала о скромном ужине с Лисом и Бардией! Не успела перваякровь высохнуть на моем мече, как я снова вернулась к женским заботам ихлопотам. Я жалела только о том, что не могу оставить гостей, первойдобраться до дворца, чтобы выяснить у виночерпия, насколько успели мой отеци Батта совместными стараниями опустошить наш погреб за последние дни. Итак, во дворец отправилось вместе со мной человек тридцать. Царевичехал рядом, осыпая меня похвалами (у него на это, несомненно, были причины)и умоляя меня открыть лицо. Эта обыкновенная учтивость, на которую другаяженщина не обратила бы внимания, для меня была внове и (не скрою) польстила,поэтому я растягивала удовольствие как могла. Я снова была счастлива, хотя ипо-другому, чем когда-то с Лисом и Психеей. В первый раз в моей жизни явеселилась - в этом и состояла новизна. Конечно же, это любимая проделка богов: надуть пузырь, а потомпроткнуть его! И пузырь лопнул, как только я переступила порог дворца. Какая-тодевочка-рабыня (я никогда не видела ее раньше) подбежала к Бардии и шепнулаему что-то на ухо. Тут же всю его веселость как рукой сняло, и взгляд егопотух. Он подошел ко мне и сказал, отводя глаза: -Ну, Царица, дневные труды закончены. У тебя больше нет во мненужды.Снизойди и отпусти меня домой. У жены моей начались схватки. Мы недумали, чтоэто случится так рано. Я хотел бы быть рядом с ней сегодня ночью. В этот миг я поняла, почему и как бешенство завладевало моим отцом, ноневероятным усилием воли сдержала себя и сказала: -Разумеется, Бардия, ты нужнее сейчас дома. Передай от меня поклонтвоейжене, и вот тебе кольцо: принеси его в дар Унгит и попроси богиню,чтобы твоя женасчастливо разрешилась от бремени. Я сняла с пальца лучшее из колец, что были при мне, и вручила еговоину. Бардия сердечно поблагодарил меня, но было заметно, что ему не терпитсядомой. Я думаю, он так никогда даже и не понял, как ранили меня его слова одневных трудах. Что ж, он был прав - служа мне, он зарабатывал свой хлеб.Когда служба кончалась, он шел домой, как всякий поденщик, и там была егоподлинная жизнь. То был мой первый пир. Он же был и последним, который я высидела доконца (на пирах мы сидим на скамьях, а не возлежим, подобно грекам). С техпор я не раз давала пиры, но завела обычай заходить в залу только три разаза вечер, в сопровождении двух служанок, обнося вином самых почетных гостейи выпивая с ними кубок за их здоровье. Затем я удалялась в свои покои. Этотобычай спас меня от многих излишних тягот и к тому же создал мне славуженщины скромной и гордой, что было весьма кстати. Ту ночь я дотерпела почтидо самого конца. Я была единственной женщиной за столом и на три четвертичувствовала себя бедной Оруалью, которая вот-вот получит взбучку от Лиса зато, что сидит среди пьяных мужчин, и только на четверть - Царицей, гордойсвоею славой, порывающейся то громко хохотать и пить чашу за чашей, каквоин, то заигрывать с Трунией, как красавица, спрятавшая из каприза своепрелестное личико под платком. Когда я наконец выбралась из натопленной залы в холод темной ибезлюдной галереи, голова у меня раскалывалась. "Фу! - подумалось мне, - чтоза свиньи эти мужчины!" К этому времени гости уже перепились, кроме Лиса,который рано ушел спать, но пьянство их не было так мне противно, как ихобжорство. Я никогда раньше не видела, как веселятся мужчины, как они едят.Рвут мясо зубами, рыгают, икают, вытирают жирные руки о бороды, бросаютобъедки на пол псам, грызущимся у них под ногами. Неужели таковы всемужчины? И Бардия тоже? Бардия... Вернулось одиночество. Но теперь это былодважды одиночество: я потеряла и Бардию, и Психею. Я не знаю, без кого изних мне было хуже. В голове моей крутились немыслимые картины - будто всемогло быть иначе с самого начала и Бардия был бы моим мужем, а Психея -нашей дочерью. Мы бы хлопотали по дому... с Психеей... а он бы приходил кнам домой. Только теперь я поняла великую власть вина и догадалась, почемумужчины становятся пьяницами. Не то чтобы вино развеяло все мои печали, нооно придало им какое-то особое величие и благородство. Это чем-то похоже напечальную, торжественную музыку, когда становится жалко самого себя, но приэтом, оттого что ты сам себя жалеешь, чувствуешь себя очень хорошимчеловеком. И я ощущала себя гордой и оскорбленной царицей из старой песни.Тяжелые слезы навернулись мне на глаза и сладко защемило в сердце. Однимсловом, я напилась как последняя дура. А раз дура, значит - спать. А это что? Ах нет, нет, это девушка плачетв саду. Голодная, замерзла, а ее не пускают... или она сама боится войти?Нет, я уже знаю, это просто звенит колодезная цепь. Не буду дурой, не будуснова бегать по саду и звать: "Психея! Психея!" Где она, Психея? Я - великаяЦарица. Я убила воина. Я напилась, как воин. Все воины пьют после битвы. Какгорит моя рука... в том месте, где Бардия поцеловал. У всех царевичей,наверное, бывают любовницы. Кто там снова плачет? Да нет, это же ведро вколодце. "Закрой окно, Пуби. Спать, спать, детка. Ты любишь меня, Пуби?Поцелуй меня. Спокойной ночи!" Царь умер. Он больше не будет таскать меня заволосы. Назад и прямо в пах. Я его убила. Я - Царица! Оруаль, я и тебя убью!