Глава пятнадцатая. Очевидно, выйдя на другой берег, я сразу же потеряла сознание; ничеминым я не могу объяснить провал в моей памяти

Очевидно, выйдя на другой берег, я сразу же потеряла сознание; ничеминым я не могу объяснить провал в моей памяти. Очнулась я от холода, жажды истрашной боли в раненой руке. Я с жадностью напилась из ручья и тут жезахотела есть, но вспомнила, что вся еда осталась в урне вместе с лампой.Все во мне противилось тому, чтобы позвать на помощь Ирека, такого колючегои неприветливого. Мне казалось (хотя я уже понимала, что это самообман),будь со мной Бардия, все кончилось бы иначе, намного лучше. И я началапредставлять, как бы это было, пока не вспомнила, зачем я, собственноговоря, здесь. Мне стало стыдно, что я забыла о главном. Я собиралась сидеть у брода, пока не увижу свет лампы, зажженнойПсихеей. Затем Психея прикроет лампу, и свет на время исчезнет. Потом,скорее всего, свет снова появится, когда она поднесет лампу, чтобырассмотреть лицо своего коварного господина. А потом - по крайней мере я наэто надеялась - я услышу шаги Психеи в темноте и ее сдавленный шепот, когдаона позовет меня с того берега. В то же мгновение я окажусь рядом и помогуей переправиться. Она будет плакать, и я утешу ее; она поймет, кто ей друг,а кто враг, и снова полюбит меня. Она будет благодарить меня за то, что яспасла ее от мерзавца, чье лицо она увидела при свете лампы. От таких мыслеймне становилось легко. Но были и другие мысли. Как я ни пыталась, я не могла избавиться отстраха. А вдруг я ошиблась? Вдруг он и вправду бог? Но о нем мне не очень-тохотелось думать. Я думала больше о том, что тогда будет с ней, с моейПсихеей. Я представляла, как она будет страдать, если ее счастье кончитсяиз-за меня. Не раз за эту ужасную ночь мне нестерпимо хотелось перейтиледяной поток и закричать, что я освобождаю ее от клятвы, что лампу зажигатьне надо, что дала ей дурной совет. Но я боролась с этим желанием как могла. Все эти мысли скользили по поверхности моего сознания, а в глубине,подобной тем океанским глубинам, о которых рассказывал мне Лис, лежалохолодное, безрадостное воспоминание об ее презрении, о том, как онапризналась мне в нелюбви - почти что в ненависти. Как могла она меня ненавидеть, когда рука моя вся ныла и горела отраны, нанесенной любовью? "Жестокая, злая Психея!" - рыдала я, пока с ужасомне заметила, что вновь впадаю в то бредовое состояние, которое не оставляломеня, пока я болела. Я собрала волю в кулак и остановилась. Что бы нипроисходило, я должна внимательно смотреть и не сходить с ума. Вскоре в первый раз вспыхнул свет и сразу же снова погас. Я подумала(хотя я не сомневалась, что Психея сдержит свою клятву): "Так. Пока все идеткак задумано". И тут я сама ужаснулась задуманному мной, но быстро отогналаэти мысли. Ночной холод был нестерпимым. Рука моя пылала огнем, как головешка,остальное тело превратилось в сосульку, которая прикована к этой головешке,но все-таки не тает. Только сейчас я сообразила, что моя затея довольноопасна - ведь я могла умереть от раны и голода или, по меньшей мере,смертельно заболеть. Из этого зерна тотчас в моем сознании расцвелболезненный цветок самых диких фантазий. Мне представилось, что я лежу набольшом костре, а Психея бьет себя в грудь и плачет, раскаиваясь в своейжестокости; Лис и Бардия тоже были там и плакали - даже Бардия! - потому чтоя умерла. Но мне даже стыдно говорить сейчас обо всех этих глупостях. Очнулась я оттого, что свет появился снова. Моим глазам, обессиленнымтемнотой, он показался нестерпимо ярким. Костер ровно горел, наполняяпустошь вокруг неожиданным уютом домашнего очага, принося какое-тоуспокоение во весь мир. Но тут тишина взорвалась. Откуда-то с той стороны, где я видела свет, прозвучал громкий,величественный голос; мурашки пробежали у меня по спине, а дыханиеперехватило. Он не был страшным, этот голос; он был суров и непреклонен, нозвучал литым золотом. Я забыла о боли; волна ужаса пронизала все моесущество; того ужаса, который испытывают люди перед лицом бессмертных. И тутже я различила сквозь трубные звуки этого голоса слабые женские рыдания.Сердце мое готово было разорваться. Но и голос, и плач - все это длилоськакие-то мгновения, может быть, не дольше двух биений сердца (я говорю -биений сердца, хотя мое сердце не билось тогда - оно остановилось от ужаса). Яркая вспышка осветила все вокруг. Удар грома, такой сильный, словнотреснуло небо, раздался у меня над головой, и сразу же дождь из молнийобрушился на долину. При каждой вспышке видны были падающие деревья;казалось, это падают колонны призрачного дворца Психеи. Из-за громаказалось, что стволы деревьев лопаются и падают беззвучно; более того - зараскатами грома я сперва не услышала, что раскололась сама Гора. Огромныескалы пришли в движение и покатились по склонам, сталкиваясь и подпрыгивая,как мячики. Река встала на дыбы и окатила меня с головы до пят ледянойводой, прежде чем я успела отпрянуть; но я все равно бы промокла, потому чтовслед за бурей хлынул беспощадный ливень. Вскоре меня уже можно былоотжимать, как губку. И все-таки, несмотря на то, что я была ослеплена и испугана, япосчитала случившееся добрым знаком. Все, все доказывало мою правоту. Психеяразбудила какое-то чудовищное существо, и теперь оно гневалось. Онопроснулось оттого, что Психея слишком долго рассматривала его, а может быть(и это скорее всего), оно только притворялось спящим, потому что нечисть ненуждается в сне, в отличие от людей. Возможно, оно погубит нас обеих, ноПсихея узнает все. Если она умрет, то умрет, зная правду, прозревшая - и всеэто благодаря мне. А может, нам удастся ускользнуть - ведь не все ещепотеряно! И с этой мыслью я бросилась в воду под проливным дождем, торопясьна другой берег. Я думаю, мне не удалось бы преодолеть ревущую, пенную стихию, даже еслибы мне не помешали. Но мне помешали. Передо мной возникло нечто, отдаленнонапоминавшее застывшую молнию. Оно излучало свет - холодный, неземной,пронзительный, лишенный всякого тепла, беспощадно высвечивающий все вокругдо мельчайших подробностей. Он не был подвижен, как пламя свечи в комнатебез окон, и не становился ни ярче, ни слабее. В середине этого света стоялнекто, подобный человеку. Странно, но я не могу сказать, какого он былроста. Он смотрел на меня сверху вниз, однако я не помню, чтобы он показалсямне великаном. Не могу я и вспомнить, где он стоял - на другом берегу илипрямо на воде. Хотя свет сиял с неизменной силой, лицо того, кто стоял в нем,показалось мне вспышкой молнии, и я тут же отвела глаза в сторону, не всилах вынести вида этого лица. Вид его был невыносим не только для моих глаз- вся моя плоть и кровь, весь мой разум были слишком слабыми для этого. ДажеЧудище, каким его представляли у нас в Гломе, смутило бы меня меньше, чемдивная красота этого лица. Мне кажется, я легче снесла бы, будь это лицогневным, но оно не выражало гнева. Бесстрастный и безмерно глубокий взглядотторгал меня, и это было невыносимо. Хотя я скрючилась у самых его ног, онсмотрел на меня так, словно я была бесконечно далеко. Он отторгал самое моесущество, зная при этом (что было самым ужасным) все мои помыслы, все, что ясовершила, и все, чем я была. Один греческий поэт сказал, что даже боги невольны изменить прошлое. Не знаю, прав ли этот поэт, но тот, кто явился мне,сделал так, словно я знала с самого начала, что возлюбленный Психеи - бог, авсе мои терзания, сомнения и расспросы, вся моя суета - это пыль, которую ясама себе напустила в глаза. Читатель, будь мне судьей, скажи, так ли это? Ибыло ли это так, до того как бог изменил мое прошлое? А еще скажи - еслибоги в силах изменить прошлое, почему они не меняют его хотя бы иногда изжалости к нам? Гром стих, по-моему, в тот самый миг, когда вспыхнул свет, и в полнойтишине бог обратился ко мне. Голос его, как и лицо, не ведал гнева,подобного людскому; он звучал мелодично и бестревожно - так певчая птицапоет, усевшись на ветку, с которой еще не сняли повешенного: - Отныне изгоняется Психея и суждено изведать ей голод и жажду, блуждаяпо тернистым дорогам. Пусть те, кто надо мной, совершат свою волю. А ты,женщина, вернись к себе и к трудам своим. Ты тоже станешь Психеей в свойсрок. Голос и свет исчезли одновременно, словно их отрезали, а затем внаступившей тишине я услышала чей-то плач. Я никогда не слышала, ни до, нипосле, чтобы кто-нибудь так плакал - ни брошенный ребенок, ни мужчина,потерявший руку, ни девушка из захваченного города, которую волокут врабство. Если бы женщина, которую ты ненавидишь больше всего в жизни,плакала так, ты бы кинулся, чтобы утешить ее, читатель, даже если бы на путиу тебя был ров с острыми кольями или река c текучим огнем. Хуже всего былото, что я знала, кто это плачет и почему и кто повинен в этих слезах. Я кинулась к Психее, но плач ее слышался все дальше, и я поняла, чтоона уходит прочь, к южному выходу из долины - туда, где я еще никогда небыла, - чтобы сорваться там с крутых утесов и разбиться насмерть. А я ничемне могла помочь ей, потому что взбесившийся поток не пускал меня на другуюсторону. Он не пытался утопить меня - он просто забавлялся со мной, швыряяиз стороны в сторону, как щепку, и сковывал мои движения смертельнымхолодом. Наконец мне удалось ухватиться за скалу - от земли было мало толку,потому что время от времени огромные глыбы ее сползали в воду, котораястремительно уносила их, - и я обнаружила, что, несмотря на все моистарания, по-прежнему нахожусь на том же берегу. Я пошла вдоль берега, но втемноте скоро потеряла его. Дно долины, залитое водой, совсем раскисло, и яс трудом выбирала путь среди потоков воды. Остаток ночи я плохо помню. Когда забрезжил рассвет, я увидела, чтосталось с долиной, после того как на нее обрушился гнев бога. В мешанине изгрязи, камней и воды плавали деревья, кусты, мертвые овцы, даже олень. Еслибы я переправилась ночью через поток, я только оказалась бы на маленькомостровке посреди грязи. Несмотря на все это, я упорно звала Психею, пока несорвала голос. Я знала, что это глупо: Психея ушла в изгнание, как велел ейее бог. Она бредет где-то по чужой стороне, льет горькие слезы по своемувозлюбленному и даже не вспоминает (зачем лгать себе?) про свою сестру. Я нашла Ирека, промокшего и дрожащего. Он украдкой бросил взгляд на моюперевязанную руку, но ничего не спросил. Мы подкрепились припасами изчересседельных сумок и отправились в путь. Небо к тому времени ужепрояснилось. Я пыталась посмотреть по-новому на все, что случилось. Теперь, когдастало ясно, что боги существуют и они ненавидят меня, не оставалось ничегоиного, как ждать возмездия. Я гадала, на каком опасном месте лошадьподвернет ногу и сбросит меня в пропасть, какое дерево выбьет меня из седлаветкой или когда моя рана достаточно воспалится, чтобы свести меня в могилу.Тут мне вспомнилось, что иногда боги мстят нечестивцам, обращая их вживотных. Я то и дело ощупывала свое лицо под платком, ожидая, что оновот-вот покроется кошачьим мехом, или собачьей шерстью, или даже свинойщетиной. При всем этом мне не было страшно. Даже странно, с каким иногдаспокойствием человек смотрит на землю, траву, небо и говорит им в сердцесвоем: "Отныне вы все - враги мне. Вы ставите на меня силки и готовите мнеказни". Но потом я подумала, что слова "Ты тоже станешь Психеей в свой срок"надо понимать буквально; если она стала изгнанницей, то и я обречена бродитьпо свету. И ждать этого придется недолго, догадалась я, - достаточно, чтобылюди Глома не захотели видеть на троне женщину. Но бог сильно заблуждался -неужто и боги заблуждаются? - если думал, что такая участь будет мнеособенно горька. Разделить участь Психеи... лучше этого могло быть толькоодно - понести наказание вместо нее. От этих мыслей какая-то новая сила ирешительность пробудились во мне. Из меня выйдет отличная нищенка. Ядостаточно уродлива для этого, а Бардия научил меня неплохо драться. Бардия... Я задумалась, стоит ли рассказать ему все. А Лису? Об этом уменя еще не было времени подумать.