Глава шестнадцатая. Я тайком прокралась в жилые покои дворца, хотя по всему было видно, чтоотец еще не вернулся с охоты

Я тайком прокралась в жилые покои дворца, хотя по всему было видно, чтоотец еще не вернулся с охоты. Тем не менее я шла так тихо и осторожно,словно он был дома. И тут до меня дошло, что я прячусь вовсе не от Царя.Бессознательно я хотела избежать встречи с Лисом, моим извечным помощником иутешителем. Такая перемена в моих чувствах неприятно меня поразила. Пуби, увидев мою рану, разразилась потоками слез, а потом наложилановую повязку. Только мы закончили и я принялась за еду (а я была голоднакак волк), вошел Лис. -- Доченька, доченька, - запричитал он. - Да прославятся боги,вернувшие тебядомой. Я весь день места себе не находил. Где ты была? -- На Горе, дедушка, - ответила я, пряча за спиной левую руку. Я не могла рассказать ему, что я с ней сделала. Я поняла (увы! слишкомпоздно), что Лис осудит меня за хитрость, какой я принудила Психеюповиноваться. Одним из принципов нашего учителя было, что, если мы не можемубедить друг друга доводами разума, нам следует смириться и не "прибегать кпомощи коварных наемников" (под последними философ разумел страсти). - Ах, дитя мое, почему так внезапно? воскликнул грек. - Мы жеуговорились оставить все до утра! - Только потому, что тебе хотелось спать, - сказала я, и ответ мойпрозвучалжестоко и грубо, словно я говорила голосом моего отца. Мне сразу жестало стыдно. - Конечно, я виноват, - промолвил Лис с грустной улыбкой. - Тынаказаламеня, госпожа. Но расскажи мне новости, расскажи! Выслушала ли тебяПсихея? Я не ответила на его вопрос, рассказав вместо того о буре и наводнениив долине. Я сказала, что вся долина превратилась в болото, что я попыталасьпересечь поток, но не смогла, что я слышала плач Психеи вдали, на южнойстороне, и он удалялся к выходу из долины. Что толку было рассказывать емупро бога: он бы решил, что я грежу или сошла с ума. - Значит, доченька, тебе так и не удалось поговорить с ней? - спросилЛис недоверчиво. -- Да нет, - сказала я. - До этого мы немного поговорили. -- Дитя, что случилось у вас? Вы поссорились? Что произошло? На этот вопрос ответить было труднее, но Лис настаивал, и в концеконцов мне пришлось рассказать ему о моей затее с лампой. - Ах, доченька! - вскричал Лис. - Какой даймон вложил в твою головутакоековарство? И на что ты надеялась? Ведь злодей наверняка был настороже -разбойники спят всегда вполглаза. Он наверняка связал ее и уволок вкакое-нибудь другоелогово! А может, он вонзил ей нож в сердце, чтоб она невыдала его преследователям. Да что там, одной лампы хватило бы ему, чтобыдогадаться, что его тайна ужераскрыта. Может быть, несчастная плакалапотому, что он ранил ее? Ах, если бы тыпосоветовалась со мной! Мне нечего было сказать. Я ведь ни о чем таком даже не думала -очевидно, потому, что с самого начала не верила во всю эту историю оразбойнике с гор. Лис посмотрел на меня с недоумением - он не понимал, почему я молчу.Наконец он сказал: -- Легко ли она согласилась? -- Нет, - сказала я. Для того чтобы поесть, я откинула платок с лица и теперь об этом сильножалела. - И как тебе удалось убедить ее? - спросил Лис. Этот вопрос был для меня самым тяжелым: ведь я ни за что не сказала быЛису правду. Я не могла признаться не только в том, что я сделала, но и втом, что я сказала. Ведь я сказала Психее, что Лис и Бардия сходятся водном: ее возлюбленный -существо ужасное или гнусное. Но если бы я сказалатак Лису, он заявил бы возмущенно, что мнение Бардии и его предположение неимеют ничего общего между собой; одно питается бабушкиными сказками, другое- здравым смыслом. И тогда вышло бы, что я солгала Психее. Где Лису понять,что там, на Горе, все выглядело иначе. - Я... я поговорила с ней, - в конце концов вымолвила я. - И она меняпослушалась. Лис посмотрел на меня пристально и испытующе; в глазах его я незаметила той былой нежности, с которой он смотрел на меня, когда ребенком ясидела у него на колене и он напевал "Зашла луна". - Ну что ж, у тебя есть от меня тайна, - прервал долгое молчание грек.- Нет,прошу тебя, не отводи взгляд. Неужто ты полагаешь, что я будувыпытывать твойсекрет? Никогда в жизни. Друзья не должны ущемлять свободудруг друга. Моя настойчивость разобщит нас больше, чем твоя скрытность.Когда-нибудь потом, может быть... А пока слушайся бога, который внутри тебя,а не того, что внутри меня.Не надо, не плачь. Я не перестану любить тебя,даже если у тебя будет от меня тысячатайн. Я дерево старое; лучшие ветви мнеотрубили, когда обратили в рабство. Ты иПсихея - вот все, что у меняосталось. Увы, Психея! И она теперь потеряна для меня!Но осталась ты. Он обнял меня (я прикусила губу, чтобы не закричать, потому что онзадел раненую руку) и ушел. Никогда прежде я так не радовалась его уходу. Ноя не смогла удержаться от мысли, что Лис куда добрее Психеи. Бардии я вообще ни слова не сказала о случившемся на Горе. Перед тем как заснуть, я приняла одно решение, которое сильнопеременило впоследствии мою судьбу. До тех пор, как и все женщины нашейстраны, я ходила с непокрытым лицом; только во время моих поездок к Психее япокрывала его платком, чтобы не быть узнанной. Я решила, что больше его яснимать не буду. С тех пор я придерживалась этого правила как во дворце, таки за его стенами. Это было чем-то вроде сговора между мной и моим уродством.Пока я была совсем маленькой, я не знала о нем. Затем я подросла и тогда (ав этой книге я не собираюсь умалчивать ни об одном из моих безумств илизаблуждений) поверила в то, что при помощи разных ухищрений в прическе илинаряде я могу сделать его менее заметным. Девушки часто верят в подобныевещи - к тому же Батта всячески поддерживала во мне эту уверенность. Лис былпоследним мужчиной, который видел мое лицо, да и немногие из женщин могутэтим похвастаться. Моя рана быстро зажила (на мне вообще все заживает быстро), и черезсемь дней, когда Царь вернулся, я могла уже не притворяться больной. Царьприехал совершенно пьяным, поскольку он не мыслил себе охоту без попойки, ивесьма не в духе, потому что охотникам удалось убить только двух львов, ниодин из которых не пал от руки Царя. При этом лев загрыз любимого царскогопса. Через несколько дней отец приказал мне и Лису явиться в Столбовую залу.Увидев платок у меня на лице, он заорал: - Эй, девчонка, в чем дело? Боишься кого ослепить своей красой? Ну-каснимиэту гадость! И тут я впервые почувствовала, как изменила меня ночь, проведенная наГоре. Тот, кто лицезрел божество, вряд ли устрашится гнева старого царя. -- Это уж слишком - упрекать человека и за то, что он уродлив, и за то,чтостарается скрыть свое уродство, - бросила я, даже не пошевельнувшись,чтобы снятьплаток. -- Пойди сюда, - велел Царь, но уже обычным голосом. Я подошла к немутакблизко, что мои колени почти касались его. Он сидел в кресле, а я стоялаперед нимкак каменная; я видела его лицо, а он не мог видеть мое, и этословно бы давало мненекоторую власть над ним. Отец тем временем белел наглазах: видно было, что онвот-вот впадет в страшное бешенство. -- Что, норов решила показать? - процедил он шепотом. -- Да, - сказала я так же тихо, но отчетливо. Ответ вырвался у менясам, помимо моей воли. Все это длилось недолго - ты бы, читатель, и до трех не успелсосчитать, - и мне казалось, что он вот-вот убьет меня, но тут отцапередернуло, и он сдавленно прорычал: - Ты такая же, как все бабы. Одна болтовня... вы луну с неба выпросите,если вам позволить. Мужчина не должен слушать баб. Эй, Лис, ты уже сочинилсвои враки? Отдай ей, пусть перепишет! Он не осмелился ударить меня, и страх мой перед ним прошел навсегда. Стех пор я ему и пяди не уступала, скорее наоборот. Вскоре я осмелиласьсказать ему, что мы с Лисом не можем уследить за Редивалью, потому что всевремя заняты с ним в Столбовой зале. Он рычал и ругался, но в конце концовперепоручил это дело Батте. Батта в последнее время была с ним накоротке;она проводила многие часы в царской опочивальне, сплетничала, шушукалась,подлизывалась. Не думаю, чтобы между ними что-то было - даже в лучшие еегоды в Батте не было ничего такого, что мой отец называл "сдобностью", - ноон начал сдавать, а Батта с ним нянчилась и потчевала его горячим молоком смедом. С Редивалью она тоже сюсюкала, но это была еще та парочка: то они'готовы были друг другу глаза выцарапать, то снова шептали на ушко пошлостии сплетни. Однако все, что творилось во дворце, не трогало меня нимало. Я, словноприговоренная к смерти, ожидала палача, потому что каждое мгновение ждалавозмездия небес. Но дни шли, и ничего не случалось, и с большой неохотой яосознала, что мои судьи, наверно, дали мне отсрочку. Когда я поняла это, я отправилась в комнату Психеи и расставила тамвсе, как было до начала наших бед. Я нашла греческие стихи, похожие на гимнв честь бога Горы. Стихи я сожгла, как и одежды, которые она носила впоследний год, - память о нашем счастье была для меня слишком тяжелой. Ноостальные ее вещи и драгоценности - особенно те, которые она любила вдетстве, - я привела в порядок и положила на место. Я сделала это на случай,если Психея вдруг вернется - тогда она нашла бы все таким, как было, когдамы обе были счастливы и любили друг друга. Затем я закрыла дверь и наложилапечать. Чтобы не сойти с ума, я должна была забыть все, что произошло, ипомнить только о счастливом прошлом. Если моим служанкам случалосьпроизнести ее имя, я приказывала им замолчать. Если это случалось с Лисом, яделала вид, что не слышу, и тут же переводила разговор на другое. ОбществоЛиса мне было уже не так приятно, как прежде. Правда, я охотно говорила с ним о той части философии, которую именуют"физикой": что такое жизнетворный огонь и как душа зарождается из крови, окосмических эпохах, о жизни растений и животных, о далеких странах, их почвеи климате, о способах правления и о многом другом. Мне нравилось обременятьсебя знаниями, я хотела измотать себя. Как только зажила моя рана, я вновь начала брать уроки боевогоискусства у Бардии. Еще моя левая рука не могла удержать щит, а я ужезанималась, ведь Бардия сказал, что бой без щита - тоже большое искусство.Воин очень хвалил меня, и я знала, что это не лесть. Я хотела укрепить в себе ту жестокую и беспощадную силу, которуювпервые ощутила в себе, выслушав приговор богов. Занятиями и трудами яхотела вытравить из себя женщину. Иногда, по ночам, когда дождь стучал покрыше или ветер завывал в трубах, я чувствовала, что возведенные мноюплотины рушатся и меня захватывает идущее из самой глубины души беспокойство- жива ли Психея, где она этой холодной ночью? Я представляла, как жестокиедеревенские женщины гонят ее, замерзшую и голодную, от своих ворот. Но,проворочавшись так с час в постели, пролив все слезы и призвав на помощьвсех богов, я вновь отгораживалась плотиной от этого чувства. Вскоре Бардия взялся обучать меня и верховой езде. Он говорил со мной,как с мужчиной, и это одновременно радовало и печалило меня. Так все шло до Зимнего солнцеворота. В нашей стране это - большойпраздник. На следующий день после него Царь, возвращаясь во дворец с пирушкиу одного старейшины, поскользнулся на парадном крыльце. День был холодный, иступеньки, которые мыли даже зимой, обледенели. Падая, он подвернул правуюногу и ударился об острую кромку ступени; когда слуги бросились к нему напомощь, он зарычал от боли и чуть было не укусил протянутую ему руку. Но вследующий миг он уже проклинал слуг за нерасторопность. Когда я подоспела кместу происшествия, я кивком приказала слугам поднять отца и отнести его впостель, что бы он ни говорил и ни вытворял. Это было сделано, хотя и не безтруда, после чего пришел цирюльник и определил перелом бедра; впрочем, мысразу так и подумали. "Мне это не вправить, госпожа, - шепнул цирюльник, -даже если он меня подпустит". Мы послали гонца в Дом Унгит за Вторым Жрецом,который слыл способным костоправом. Пока его ждали, Царь успел влить в себятакое количество крепкого вина, от которого обычный человек тут же умер бы.Когда прибыл Второй Жрец и принялся за сломанную ногу, Царь начал рычать ибиться, как дикий зверь, и попытался выхватить кинжал. Тогда я кивнулаБардии, и шесть стражников навалились на Царя, чтобы тот не бился. Вперерывах между стонами и звериным рычанием Царь выкрикивал, показывая наменя глазами: - Уберите отсюда эту! Эту, с платком! Она хочет меня замучить. Я знаюее, знаю. Той ночью он не спал и на следующую ночь тоже. Кроме боли в ноге, емуне давал заснуть жуткий, разрывающий грудь кашель. Кроме того, Батта, покамы не видели, щедро подносила ему вино. Сама я старалась держаться подальшеот царской опочивальни, потому что мне было противно смотреть на пьяногостарика, который все время твердил, что знает, кто я такая, хоть я изанавесила лицо платком. -- Хозяин, - уверял его Лис, - это твоя дочь, царевна Оруаль. -- Э-э, это она так говорит, - бормотал Царь, - а я-то лучше знаю! Этоона поночам прижигает мне ногу каленым железом! Я знаю, кто она такая... Эй!Стража!Бардия! Уведите ее отсюда! На третью ночь я, Бардия, Лис и Второй Жрец стояли под дверьмиопочивальни и переговаривались шепотом. Имя Второго Жреца было Арном; этобыл черноволосый молодой человек моего возраста, безбородый, как евнух, ноевнухом он не был (хотя в Доме Унгит евнухи и были, до жреческого служениядопускались только полноценные мужчины). - Похоже, - сказал Арном, - что Царь умрет. Вот оно, подумалось мне. В Гломе будет новая власть, и я отправлюсь визгнание, чтобы разделить с Психеей ее участь. - И я того же мнения, - откликнулся Лис. - И ждать этого недолго.Впереди- немалые заботы. - Большие, чем ты полагаешь, Лисиас, - сказал Арном (я в первый разуслышала, чтобы Лиса назвали его подлинным именем). - В Доме Унгит тоже естьумирающий. - Что это значит, Арном? - спросил Бардия. - Жрец при смерти. Если я что-то смыслю в искусстве врачевания, онпротянетне более пяти дней. - Ты будешь вместо него? - спросил Бардия. Арном утвердительно кивнул. - Если на то будет воля Царя, - прибавил Лис.Таков был обычай Глома. -- В такое время необходимо, - сказал Бардия, - чтобы Дом Царя и ДомУнгит ладили между собой. Иначе найдутся люди, которые захотят погреть наэтом руки. -- Да, - согласился Арном. - Никто не решится выступить против обоихдомов сразу. -- Нам повезло, - сказал Бардия, - что Царица и Унгит ладят друг сдругом. -- Царица? - спросил Арном. -- Царица, - в один голос сказали Бардия и Лис. -- Ах, если бы царевна была замужем, - вздохнул Арном, отвесив мнелюбезный поклон. - Ведь женщина не может вести в бой войско Глома. - Наша Царица может, - сказал Бардия и так угрожающе выдвинулвпереднижнюю челюсть, словно он сам был этим войском. Я почувствовала насебе пристальный взгляд Арнома и поняла, что в моем платке куда большепользы, чем в самой дивной красоте. - Между Домом Царя и Домом Унгит доброе согласие во всем, кромеПолян.Если бы не болезнь Жреца и несчастье с Царем, мы бы вернулись кразговору о Полянах. Я знала, о чем шла речь. Поляны были спорным угодьем, из-за котороговозникали раздоры между храмом и дворцом с тех пор, как я помню себя. Явсегда держалась того мнения, что Поляны должны принадлежать Унгит (вовсе,как ты понимаешь, читатель, не из любви к богине), поскольку эти владенияоблегчили бы храму расходы на жертвенных животных. Кроме того, мне казалось,что жрецы, разбогатев, будут меньше брать с простых людей за совершениеобрядов. - Царь еще жив, - заговорила я, и присутствующие вздрогнули, услышавмойголос. - Но поскольку он тяжко болен, от его имени буду говорить я. Онжелаетпередать Поляны Унгит на вечные времена и скрепить договор в камне, нопри одном условии. Бардия и Лис изумленно посмотрели на меня, но Арном живо спросил: -- При каком условии, госпожа? -- При условии, что стражи Унгит отныне перейдут в подчинение главыдворцовой стражи, которого назначит Царь или его наследник. - А платить им содержание будет тоже Царь... или его наследник? - сбыстротой молнии отозвался Арном. Об этом я не подумала, но посчитала, что скорый ответ в этом случаелучше мудрого, и сказала: - В соответствии с часами службы в Доме Унгит и во дворце. -- Ты предлагаешь - то есть Царь предлагает - тяжелую сделку, - сказалжрец.Но я знала, что деваться ему некуда, потому что хорошая земля важнеедля храма,чем воины. И Арном прекрасно понимал, что без поддержки дворца егоне утвердятВерховным Жрецом. Тут Царь застонал и заметался в постели, иАрном поспешил кнему. -- Отлично, доченька! - прошептал Лис. - Да здравствует Царица! - отозвался Бардия, и они последовали заАрномом.Я вышла в большую залу; она была пуста, в очаге едва теплился огонь.Это было одно из тех странных мгновений, которыми так полна моя жизнь. Я сталаЦарицей, но на душе у меня было все так же горько. Может быть, эта переменав моей жизни если и не скует темные воды в глубинах моего сердца, то хотя быукрепит ту плотину, которую я выстроила, чтобы удержать их? Затем меняпосетила совсем иная мысль - я впервые подумала о том, что мой отец скороумрет. У меня закружилась голова. Мир словно распахнулся передо мной, и яувидела огромное синее небо, более не омраченное этой назойливой тучей.Свобода! Я глубоко и сладко - как никогда в жизни - вздохнула. От этого чутьбыло не прошла даже душевная горечь. Но она не прошла. Было поздно, и почти все в доме спали. Мнепоказалось, что вдалеке кто-то плачет. Плакала женщина, и я поневолеприслушалась. Плач, судя по всему, доносился снаружи. В то же мгновениемысли о троне, о моем отце, об интригах храма покинули меня. В безумнойнадежде я кинулась в другой конец залы и отворила маленькую дверцу, котораявела в проход между молочным двором и казармами. Луна сияла ярко, но быловетрено, вопреки моим ожиданиям. Плача сперва не было слышно, но вскоре онраздался вновь. - Психея! - позвала я. - Психея! Истра! - и побежала на звук, ноуверенностьуже оставила меня. Я припомнила, что подобный звук иногда издает(даже при легком ветерке) колодезная цепь. Неужели это всего лишь она? Я остановилась и прислушалась. Плача не было слышно, но казалось, чтокто-то крадется в темноте. Затем я ясно увидела человека в плаще, которыйметнулся через освещенный луною двор и скрылся в кустах. Я устремилась заним во всю прыть. Пошарив рукой в густом кустарнике, я наткнулась на другуюруку. - Спокойно, милочка! - прошептал кто-то. - Отведи меня во дворец.Голоспоказался мне совершенно незнакомым.