Глава восемнадцатая

Наутро я вскочила с постели и устремилась назад в царскую опочивальню;никогда ни один врач, ни один влюбленный не следил с таким волнением запеременами в пульсе и дыхании больного. Я была еще у изголовья (я нашла отцатаким же. как вчера), когда в комнату вихрем ворвалась растрепаннаяРедиваль. -- Ах, Оруаль! - запричитала она. - Правда, что Царь умирает? А чтослучилось во дворце ночью? А кто этот молодой человек? Говорят, онкрасавчик, силач иотчаянный храбрец. Он часом не царевич? Ах, сестра, что жемы будем делать, еслиЦарь умрет? -- Я стану Царицей, Редиваль. А что станется с тобой, зависит оттвоегоповедения. Я еще не закончила фразу, как она уже ластилась ко мне, целовала мнеруки, желала мне счастья и твердила, что любит меня больше всех на свете.Меня чуть не стошнило. Даже последний раб не унижался при мне подобнымобразом. Когда я сердилась, никто из челяди не заискивал передо мной; онислишком хорошо знали, что это на меня не действует. -Не будь дурой, Редиваль, - сказала я, отстранив ее рукой. - Я несобираюсьубивать тебя. Но если ты высунешь нос из дому без спроса, я повелютебя высечь. Атеперь - прочь! У двери она обернулась и бросила: - Тогда найди мне мужа, Царица! -Целых двух, - отрезала я. - У меня кладовая ломится от царскихсыновей.Убирайся! Пришел Лис, бросил взгляд на Царя и пробормотал: -Да он еще не один день протянет! - а затем сказал мне: - Доченька, ядурновел себя вчера. Я считаю, что твой вызов Эргану глуп и - хуже того -неуместен.Но я не имел права принуждать тебя любовью, слезами и мольбами...Так пользоваться любовью нельзя... Он не договорил, потому что в этот миг явился Бардия. -Гонец с ответом от Эргана уже прибыл, - сказал он. - Царевич кудаближе,чем мы ожидали, да покарают его боги за торопливость. Мы перешли в Столбовую залу (взгляд отца по-прежнему не давал мнепокоя) и пригласили гонца. Это был высокий красавец, разодетый как павлин. Ввыспренних выражениях он объявил, что его повелитель принял вызов, но,поскольку не должно обагрять меч воина женской кровью, он возьмет с собойверевку, чтобы повесить меня, после того как выбьет оружие из моих рук. -- Я не владею тем оружием, о котором ты говоришь, - сказала я. - Иеслитвой хозяин придет с ним, он поступит несправедливо. Однако он старшеменя (егопервая битва была так давно, что трудно и вспомнить), поэтому ясоглашусь на предложение из уважения к его годам. -- Я не могу передать этого царевичу, госпожа, - сказал гонец. Я не стала настаивать, потому что знала: даже если гонец не передастмоих слов Эргану, постараются другие. Затем мы стали обсуждать все мелочи,имевшие отношение к поединку, а таких было немало. На это мы потратили неменьше часа, потом гонец удалился. Лис, как легко было заметить, волновалсявсе больше и больше, по мере того как поединок становился неотвратимым. Ястаралась быть Царицей, и только Царицей, но Оруаль все же умудрялась поройшепотом осаживать меня. Затем пришел Арном. Он не успел и слова молвить, как стало ясно, чтостарый Жрец умер и Арном занял его место. Он был облачен в шкуры и рыбьипузыри, а на груди у него висела клювастая птичья маска. На меня внезапнонахлынули старые страхи: так ночной кошмар, забытый поутру, заставляет поройсодрогнуться в полдень. Но со второго взгляда я успокоилась: это был уже нестарый Жрец, а всего лишь Арном - тот самый Арном, с которым я заключилавчера тайную и выгодную сделку. Я поняла, что Арном никогда не будет внушатьмне того страха, потому что вместе с ним в комнату не входит сама Унгит.Когда я поняла это, странные мысли заклубились у меня в голове. Арном и Лис отправились в опочивальню и завели там беседу о состоянииЦаря (грек и жрец понимали друг друга с полуслова), а мы с Бардией вышли изкомнаты и отправились к маленькой дверце, через которую я и Лис вышли вутро, когда родилась Психея. -- Итак, Царица, - сказал после некоторого молчания Бардия, - это твойпервый бой. -- Ты сомневаешься в моей храбрости? -- Тебе хватит храбрости умереть. Но хватит ли тебе храбрости убить? Аубитьпридется. -- Ну и что? -- А то. Женщины и мальчишки говорят об убийстве с легкостью, но - ужповерь мне - одно дело сказать, другое - сделать. Убить человека нелегко -по крайней мере в первый раз. Что-то в нашей природе противится этому. -- Ты думаешь, мне станет его жалко? -- Я не назвал бы это жалостью. Но когда мне пришлось убить в первыйраз,оказалось, что нет труднее дела на свете, чем вонзить сталь в живуюплоть. -- Но ты вонзил. -- Да, потому что мой противник оказался увальнем, но если бы он былпопроворнее - кто знает? Бывает так, что ничтожное промедление - и глазомморгнутьне успеешь - решает все. Одно мгновение - и бой проигран. -- Не думаю, Бардия, что у меня дрогнет рука, - сказала я, но самапопробовала представить себе, как это будет. Я представила, что мой отецнабросился на меняв приступе бешенства, и задумалась, дрогнула ли бы тогдамоя рука, чтобы поразитьего. По крайней мере, она не дрогнула, когда янанесла рану себе. -- Будем надеяться, - сказал Бардия. - Но я заставлю тебя пройтииспытание,которое проходят все новобранцы. -- Испытание? -- Да. Тебе известно, что сегодня должны зарезать свинью. Резать будешьты,Царица. Я поняла, что стоит мне отступиться, и Оруаль сразу же возьмет верх надЦарицей. -Я готова, - просто сказала я. Как забивать скот, мы знали: это зрелищесдетства было для нас привычным. Редиваль всегда ходила смотреть и визжала,я старалась не смотреть, но когда смотрела, молчала. Я пошла и зарезаласвинью (от этихтварей у нас не принято отрезать часть в жертву Унгит, потомучто они ненавистныбогине; есть предание о том, почему это так). Затем япоклялась съесть на пиру, есливыйду живой из поединка, лучшую часть туши сБардией, Лисом и Трунией. Снявфартук и смыв кровь, я вернулась в Столбовуюзалу и сделала то, что стало бы в случае моей гибели невозможным. При Арномеи Бардии как свидетелях я дала Лисувольную. И тут меня постигло большое горе. Теперь мне трудно даже понять, как ябыла настолько слепа, чтобы не предвидеть дальнейшего. Я думала только отом, что, если я умру, Редиваль тут же избавится от Лиса, и хотела спастистарика от унижений. И только когда я услышала, что говорят Бардия и Арном,целуя и поздравляя старика, я начала прозревать. "Твоих советов будет так нехватать... Многие в Гломе будут скучать по тебе... Не стоит отправляться впуть зимой..." - что это они говорят? -Дедушка! - закричала я, превращаясь на глазах из Царицы в Оруаль -кудатам! - в маленькую Майю. - Ты покинешь меня? Ты уйдешь? Лис посмотрел на меня, и лицо его исказилось от бесконечной муки. -Свободен? - промямлил он. - Значит, я мог бы... я могу... пусть я дажеумрув дороге... хотя бы до моря добраться... Тунцы, оливки... Нет, оливкиеще не поспели... Но запах, запах соли... Прогулки по рынку, беседы, умныебеседы - ах, что яговорю, разве вам понять! Доченька, ты ждешь от меняблагодарности, но если тылюбишь меня, подожди до завтра. Не будем говоритьсейчас. Завтра. Отпусти меня... Он прикрыл лицо плащом и выбежал из залы. И тут игра в Царицу, которая помогала мне держаться на плаву все утро,перестала помогать. Приготовления к поединку были закончены - оставалосьтолько ждать. А ждать предстояло весь вечер и еще следующий день. Ждать,зная, что, даже если я останусь жива, в моей жизни уже не будет Лиса. Я вышла в сад. Ни за какие сокровища я не смогла бы пойти сейчас подгрушевые деревья, где мы втроем были так счастливы когда-то. Я повернула вдругую сторону и стала бродить к западу от яблоневой рощи, пока холод незагнал меня обратно во дворец. День был пасмурный, морозный, солнца не былосовсем. Мне стыдно и страшно вспоминать, что я думала тогда. В невежествесвоем я и не предполагала, что моего учителя может с такой силой тянуть народину, - ведь я прожила всю жизнь там, где родилась. Глом был для менячем-то само собой разумеющимся и слишком живо напоминал обо всех моихстраданиях, унижениях и страхах. Я не имела ни малейшего представления отом, как вспоминает родину человек, разлученный с ней. Мне было горько, чтоЛис желает покинуть меня, ведь он был опорой, на которой держалось все моесуществование. Я всегда наивно полагала, что опора эта нерушима и вечна ипотому благодарить Лиса за его любовь так же странно, как благодарить солнцеза то, что оно восходит, или землю - за то, что она есть. Мне казалось, чтои Лис относится ко мне точно так же, как я к нему. "Дура! - восклицала я просебя. - Неужели тебе все еще не ясно, что ты никому не нужна? Что ты значишьдля Бардии? Да не больше, чем Царь, твой отец! Сердце его отдано дому, женеи пащенкам, которых она ему наплодила. Если бы он любил тебя, разве бы онпозволил тебе участвовать в поединке? Что ты значишь для Лиса? Сердце егополно Грецией. Ты была для него просто утешением в дни неволи. Говорят,узники в темнице развлекаются тем, что приручают крыс. Пока двери тюрьмызакрыты, они проникаются к крысам чем-то вроде любви, но стоит им выйтинаружу, они и не вспомнят о крысах". И все же, неужели ему ничего не стоит расстаться с нами навсегда? Явспомнила, как он держал на коленях Психею, приговаривая: "Прекраснее, чемАфродита!" - разве не так он говорил? "Да, но то была Психея... - сказаломне мое сердце. - Ее бы он не оставил. Ее он любил. Меня - никогда". Японимала, что лгу сама себе, но не могла - или не хотела - остановиться. Но не успела я еще отойти ко сну, как ко мне явился Лис. Лицо егопосерело, он был тихий и какой-то надломленный. Если бы не отсутствиеувечий, могло бы показаться, что он только что вырвался из рук палача. - Поздравь меня, доченька, - сказал старик, - ибо я одержал победу надсамим собой. Человек должен радоваться радостям своих друзей и жить ихжизнью. Я - лишь часть Целого, и мое место там, куда меня определила Участь.Я остаюсь, и... -- Ах, дедушка! - сказала я и заплакала. -- Не надо, не надо, - приговаривал старик, поглаживая меня по голове.- Нучто я буду делать в Греции? Отец мой умер. Сыновья мои и думать ужезабыли обомне. Моя дочь... не буду ли я ей обузой и помехой - сном,заблудившимся в яви, каксказал поэт? Путь далек и опасен, можно погибнуть,так и не увидев моря. Он поспешно перечислял все доводы против, словно боялся, что япопытаюсь разубедить его, но я молчала, прижавшись лицом к его груди, и нечувствовала ничего, кроме безграничного счастья. В этот день я несколько раз побывала у отца, но не нашла в егосостоянии ни малейших перемен. Ночью же я спала плохо. Я не боялась предстоящей схватки - простомногообразные перемены, случившиеся в моей жизни по воле богов, взбудоражилименя. Смерть старого Жреца сама по себе могла бы занять мои мысли на добруюнеделю. Пока мы лиц не обрели157 Я часто хотела его смерти (особенно тогда, когда она могла спастиПсихею), но верила в нее не больше, чем в то, что в одно прекрасное утроСедая гора исчезнет. Освобождение Лиса из рабства, хотя я совершила егособственной рукой, было другим невероятным событием. Было похоже на то, чтоболезнь моего отца вынула клинья из-под колес жизни и все покатилосьневедомо куда. Все это было так неожиданно и странно, что даже моя вечнаяболь оставила меня в ту ночь. Я была поражена. Одна часть меня взывала:"Верни эту боль. Оруаль умрет, если забудет о своей любви к Психее!" Нодругая часть возражала: "Туда ей и дорога, этой Оруали. Разве из нее вышлабы настоящая Царица?" Следующий день (день перед поединком) прошел как во сне. С каждым часомстановилось все труднее поверить в происходящее. Слухи о состязанииразлетелись по всей стране, и толпы простонародья еще с утра собрались уворот. Хотя я была об этих людях невысокого мнения - слишком свежо было впамяти то, как они предали Психею, - но, хочешь не хочешь, восторженныекрики слегка вскружили мне голову. С посетителями же иного звания -старейшинами и князьями - я немного побеседовала. Ни один из них неусомнился в моем праве на трон, так что речь моя была короткой, хотя Лис иБардия похвалили ее. Пока я говорила, глаза благородных были прикованы кмоему платку. Видно было, что им очень хотелось бы знать, что он скрывает.Затем я посетила Трунию и сказала ему, что один из наших воинов вызвалсябиться за.его жизнь (я не стала говорить, кто это) и мы предоставляемцаревичу возможность следить за поединком с почетного места, но оставаясьпод стражей. Хотя эта весть не была для него особенно радостной, царевич,будучи человеком разумным, понимал, что мы делаем все, на что способны принаших слабых силах. Затем я приказала принести вина, чтобы выпить его сцаревичем за удачный исход поединка. Но когда дверь открылась, на пороге скувшином вина стоял не царский кравчий, но моя сестрица Редиваль. Как я,дура, не догадалась об этом! Я же отлично знала, что, когда в домепоявляется незнакомый молодой мужчина, Редиваль способна прогрызть насквозьстену, только бы попасться ему на глаза. Сперва я хотела разгневаться, нопотом онемела, увидев, с каким искусством Редиваль изображает из себя самупокорность, само смирение, забитую младшую сестру, скромницу и недотрогу.Глаза ее были опущены долу, но я-то знала, что от них не ускользает ничего ичто Труния весь, от макушки до перевязанной ноги, рассмотрен и подвергнутоценке. - Кто эта красотка? - спросил Труния, как только Редиваль вышла. -- Моя сестра, царевна Редиваль, - сказала я. -- Глом даже зимой - цветник, полный роз, - вздохнул Труния. - Нопочемуты так жестока, Царица, почему даже на миг мне не дано увидеть твоеголица? -- Если ты ближе сойдешься с моей сестрой, она тебе объяснит, - сказалая довольно зло, хотя это не входило в мои намерения. -- Что же, я не прочь, но для этого нужно, чтобы завтра победили мы, -сказалцаревич. - Иначе смерть возьмет меня в мужья. Но если все же удачаулыбнется нам,не стоит обрывать так внезапно начавшуюся дружбу. Почему бымне не взять женуиз дома Гломских царей? Хотя бы тебя, Царица? -- Двоим на моем троне будет тесновато, князь. -- Тогда твою сестру. Вот об этом стоило подумать. Но все во мне противилось тому, чтобы датьположительный ответ: очевидно, я сочла, что царевич слишком хорош дляРедивали. -Мне сдается, - ответила я, - что брак этот возможен, но прежде ядолжнапоговорить с моими советниками. Я поддержу тебя. Конец этого дня был еще удивительнее его начала. Бардия отвел меня вказармы, чтобы в последний раз перед боем позаниматься со мной, -Основная твоя слабость, Царица, - сказал он, - это отходной финт. Тысним знакома, но мне хотелось бы совершенства во всем. Мы отрабатывали этот прием около получаса, а потом остановились, чтобыперевести дыхание. Бардия сказал: -Лучше не бывает. Скажу тебе честно: если бы мы взяли сейчас в рукибоевоеоружие, ты бы убила меня. Но я скажу тебе еще две веши. Первое: еслистрах охватит тебя, когда ты скинешь плащ и толпа заревет, и противник твойпокажется напротив, - не пытайся скрыть этот страх. Всякий изведал его,впервые идя в бой. Я чувствую его перед каждой схваткой. Может быть, твоябожественная кровь даст тебе нечеловеческое бесстрашие - тем лучше. Второе:шлем твой хорошо сидит и не слишком тяжел, но выглядит бедно. Лишняяпозолота тебе не повредит. Давай попробуем подыскать что-нибудь вопочивальне. Я уже говорила, что в опочивальне Царь собрал множество различногооружия и доспехов. Мы вошли и увидели Лиса, который сидел у царскогоизголовья в задумчивости. Не знаю, о чем он думал, - вряд ли он любил своегостарого хозяина. -Без изменений, - сказал грек. Мы с Бардией стали рыться в груде железа и вскоре вступили впререкания: мне казалось, что надежнее всего меня защитит привычная стараякольчуга, но воин говорил все время: "Нет, постой! Может, лучше вот эту!" Мыбыли всецело поглощены этим занятием, когда Лис воскликнул у нас за спиной: -Все кончено! Мы обернулись; полуживое тело в царской постели испустило дух в тотсамый миг, когда (не знаю, хватило ли у этого живого трупа сил заметить)женщина примеряла на себя доспехи, которые некогда облегали его грудь. -Да будет мир с ним, - спокойно молвил Бардия. - Мы скоро закончим.Когдамы уйдем, позови женщин, чтобы обмыли тело. И мы снова принялись примерять шлемы и кольчуги. То, о чем я мечтала долгие годы, произошло почти незаметно, потому чтоу меня в тот миг были более насущные дела. Только через час (когда нашлосьвремя) до меня в полной мере дошло случившееся. С тех пор я не раз замечала,что смерть любого человека производит намного меньше переполоха, чем можнобыло бы ожидать. Люди, которых любили и которые заслуживали любви кудабольше, чем мой отец, отправлялись к праотцам при полном спокойствииокружающих. В конце концов я остановилась на моем старом шлеме. Правда, мыпопросили оружейника надраить его так, чтобы он блестел не хуже серебряного.