Глава двенадцатая

Бардия возник в сумерках подобно серой тени. - Ты покинула благословенную? - спросил он. -- Да, - коротко ответила я. Мне не хотелось объяснять ему ничего. -- Нам нужно решить, как устроиться на ночь. Верхом в сумерках черезседловину не проедешь, да и зачем? Разве для того, чтобы заночевать в той,другой долине, у Древа. На самом гребне не выспишься - ветер. Да и здесь счасу на час похолодает. Боюсь, спать придется здесь. Негоже это, у богов подсамым носом... -- Какая разница? - обронила я устало. - Везде одинаково. - Тогда пойдем со мной, госпожа. Я там собрал немного хворосту. Я пошла; в молчании близившейся ночи (все стихло, и только поток журчалгромче прежнего) мы издалека услышали, как скрипит трава на конских зубах. Нет в мире создания более дивного, чем мужчина-воин. Бардия выбрал дляночлега место там, где берег был самый пологий и две скалы, смыкаясь,образовывали нечто вроде пещеры. Мы сложили из хвороста костер и развелиего; он легко разгорелся, хотя мокрые от недавнего дождя сучья шипели вогне. Из чересседельной сумки Бардия извлек снедь получше, чем хлеб и лук;даже фляга с вином нашлась у него. Я все еще была по сути дела девчонкой (азначит, в большинстве случаев - дурой), и мне стало стыдно, что, несмотря намое горе, я так обрадовалась еде. На вкус все было отменным; мы ели возлекостра, который погрузил окружающий мир в непроглядный мрак, оставив от неготолько освещенный круг, уютный и жилой, как дом. Что еще нужно людям, крометепла и пищи, чтобы согреть и напитать свое смертное тело? Зачем им тогдадумать о богах, чудесах и неразгаданных тайнах? Для этого не остается ниместа, ни времени. Когда мы подкрепились, Бардия сказал, потупив глаза: - Госпожа, ты непривычна к ночлегу под открытым небом; боюсь, ты умрешьот холода, раньше чем взойдет солнце. Поэтому, осмелюсь сказать, нам лучшелечь вместе, спина к спине, под одним плащом, как это делают воины в походе.Не стесняйся, госпожа, ведь я для тебя вроде отцовой собаки, не болеетого... Я согласилась; ни у одной женщины в мире не было меньше причинломаться. Меня удивило скорее то, что Бардия вообще нашел нужным что-тосказать. Я уже знала, что если ты в достаточной степени уродлива, то мужчины(если только они не питают к тебе особой неприязни) вскоре перестаютвоспринимать тебя как женщину. Бардия спал, как спят все воины: сон сразилего в мгновение ока; но он проснулся бы с тою же быстротой при малейшейопасности (позже я имела случай в этом убедиться). Я же никак не моглазаснуть. Во-первых, земля была ужасно твердой и неровной. Кроме того, мне недавал заснуть хоровод безумных мыслей - о Психее, о загадочном дворце и омногом другом. Холод был такой пронизывающий, что я выползла из-под плаща(снаружи он весь намок от росы) и принялась расхаживать взад-вперед околокостра. И тут, о мудрый грек, мой будущий читатель и судья, случилосьследующее. Уже светало, и в долине стоял густой туман. Когда я подошла к реке,чтобы напиться (а пить мне хотелось ужасно), речные омуты показались мнечерными дырами на серой глади. Я выпила ледяной воды, и она то ли отрезвиламой рассудок, то ли окончательно отняла его у меня. Так или иначе, когда яподняла глаза и посмотрела за реку, туда, где клубился серый туман, яувидела такое, от чего у меня перехватило дыхание. Там, за рекой, высилсядворец. Он был серый - в этот час и в тумане серым казалось все, - но явнонастоящий, не призрачный. Я видела стены, бесконечные арки, могучийархитрав, целый лес колонн. Дворец был подобен прекрасному лабиринту. Шпилии башенки тянулись к высокому небу, такие стройные и неправдоподобнохрупкие, словно сам камень расцвел и пустил побеги. Ничего подобного яникогда не встречала прежде; Психея была права - ни один дворец в нашихкраях не мог сравниться с этим. Ни одно окно не светилось; казалось, всеуснули. Где-то там внутри спало нечто или некто - божественное, ужасное,прекрасное, диковинное? - кто может сказать, - сжав Психею в своих объятиях.А я? Что я натворила! Позволила себе сомневаться и богохульствовать! Какаякара ждет меня теперь? У меня не было сомнений: нужно переправиться через реку или хотя быпопытаться сделать это. Пусть я утону, но я должна упасть на ступенидворцовой лестницы и попросить прощения у Психеи и ее бога. Я оскорбляла моюсестру и - что намного хуже - обходилась с ней как с ребенком, а она все этовремя была высшим существом - может быть даже, одной из бессмертных. Еслитолько то, что я вижу, не мираж... Мне было страшно. Я неотрывно смотрела насерую громаду, опасаясь, что она растает или начнет меняться на глазах.Затем я поднялась (ибо все это время я так и стояла на коленях там, гдеопустилась, чтобы напиться воды), но не успела выпрямиться в полный рост,как все пропало. Какое-то мгновение мне еще казалось, что я вижу в туманеворонки и сгустки, подобные стенам и башням, но - только мгновение. Передомной вновь расстилался один туман. Отдаю себя на твой суд, читатель. То, что я увидела дворец - илиподумала, что его вижу, - говорит ли это против меня или против богов?Возможно, боги скажут (если снизойдут до ответа), что это был намек,подсказка, чтобы помочь мне разгадать тайну Психеи. Но что толку в такомнамеке, который сам по себе - загадка? Я даже допускаю, что на какое-томгновение облако, застилавшее от моего смертного взора истину, приподнялосьи я прозрела. Все можно допустить. Но намного легче поверить, что вполумраке раннего утра мои не вполне пробудившиеся чувства придали густомутуману очертания, пригрезившиеся мне в тревожном сне. А еще легче поверить в то, что боги решили надо мной посмеяться. Этобольше всего на них похоже: они ставят тебя перед загадкой, а затем насылаютморок, который смущает ясность мысли и не дает найти правильный ответ. Еслибоги искренне хотят направить нас на верный путь, к чему вся эта игра?Психея умела говорить начистоту, когда ей было три года, - неужелинебожители глупее трехлетнего ребенка? Когда я вернулась, Бардия уже проснулся. Я ничего не рассказала ему (иникому другому) об увиденном до тех пор, пока не написала эту книгу. Дорога домой не доставила особенной радости; ветер, пропитанный мелкойводяной пылью, дул нам в лицо. Бардия сидел впереди меня, так что емупришлось намного хуже. Ближе к полудню мы присели отдохнуть и перекусить наопушке небольшой рощи. Все утро я терзалась неразрешимой загадкой; теперь, втени деревьев, где ветер дул не так сильно и было немного теплее (а Психея?не замерзла ли она?), я рассказала Бардии все, что случилось, опустив толькомое утреннее видение. Я знала, что воин - человек честный, что он умеет хранить тайны ипо-своему весьма не глуп. Он внимательно выслушал меня, но ничего не сказал.Мне пришлось спросить его напрямик. -- Бардия, - сказала я, - ты-то что обо всем этом думаешь? -- Госпожа, - ответил он, - я не привык говорить всуе о богах ибожественном. Я чту богов. Даже если мне прикажет Царь, я не стану естьлевой рукой, не приду на ложе жены в полнолуние, не буду потрошить голубяжелезным ножом - однимсловом, не совершу нечистого или святотатственногодела. Я приносил жертвы такчасто, как это может позволить себе человек моегоположения. В остальном же, чемменьше тебе до богов дела, тем меньше им деладо тебя. Но я твердо решила добиться от него правды. -- Бардия, - сказала я, - думаешь ли ты, что моя сестра сошла с ума? -- Знаешь, госпожа, - ответил воин, - лучше бы тебе не говорить такихслов.Разве может благословенная сойти с ума? Мы оба видели ее в здравомрассудке. -- Значит, ты считаешь, что в долине на самом деле есть дворец,которого я немогу увидеть? -- Я не очень понимаю, что такое "на самом деле", когда речь идет одворцахбогов. -- А что ты скажешь про ее любовника, который приходит к ней подпокровомтьмы? -- Я ни слова не скажу о нем. -- Бардия, и это тебя считают храбрейшим среди царских копейщиков? Тыбоишься даже шепотом обмолвиться о том, что у тебя на уме, а я так нуждаюсьв мудром совете! - В каком совете, госпожа? - Как разгадать эту тайну. Я хочу знать, приходит ли к ней кто-то насамом деле. - Так утверждает благословенная. Кто я, чтобы не верить ей? -- Но кто же он такой? -- Ей виднее. -- Ей виднее? Да она ничего о нем не знает! Она призналась, что никогдане видела его лица. Бардия, скажи мне, что это за жених, который непозволяет своей невесте смотреть на себя? Бардия молча чертил на земле зажатым в пальцах маленьким камешком. - Ну? - сказала я. - Не вижу здесь никакой загадки, - пробурчал он наконец. - Тогда объясни! -- Мне кажется - но я только слабый и смертный человек, а богам виднее,- онделает так потому, что облик его и лицо не столь приятны на вид... -- Значит, он уродлив? -- Госпожа, твою сестру избрали в невесты Чудищу. Но пора, однако, впуть, ато мы еще и половины дороги не осилили. С этими словами он встал. То, что он сказал, не было для менянеожиданностью: в голове у меня проносилось немало догадок, и эта была самойужасной и очевидной. Но меня неприятно поразило, что и Бардия так считает. Язнала: он не стал бы говорить того, в чем не вполне уверен. Он молчал отстраха, а вовсе не потому, что сомневался. Воин сам сказал, здесь никакойзагадки, и, боюсь, устами его говорил весь Глом. Бардия, несомненно, думалтак же, как и любой осторожный и богобоязненный подданный царя Гломского.Ему бы и не понять моих сомнений; ответ очевиден, ясен как день, так чего жтут ломать голову? Бог и Чудище - одно и то же. Царевну отдали ему, а онодало нам дождь, и воду, и (было на то похоже) мир с жителями Фарсы. Царевнуже боги забрали в потаенное место, где некое существо, столь жуткое, что егодаже нельзя видеть, священное и ужасное, похожее на духа, демона или зверя -или на всех трех сразу (кто их, богов, разберет), - забавляется с ней, какему угодно. Ответ Бардии отрезвил меня настолько, что мне было нечего емувозразить. Мы продолжали наш путь в молчании, и я чувствовала себяпотерявшим сознание от пыток пленником, которого только что окатили ведромхолодной воды: открываешь глаза и вновь осознаешь ужасную действительность,которая хуже любого беспамятства. Мне подумалось, что все остальные моидогадки были лишь утешительными снами, которые развеялись при пробуждении.Никакой загадки вообще не было - просто страх ослепил меня и заставил лгатьсамой себе. Моя рука нащупала под плащом рукоять меча. Еще до болезни я покляласьсебе, что, если другого выхода не будет, я скорее убью Психею, но не дамЧудищу надругаться над ней или пожрать ее. Теперь я вспомнила об этом, нотут же испугалась. "Неужели я могла бы убить ее?" - подумалось мне. (Бардия к тому времениуже обучил меня смертельным ударам.) Любовь победила, и я заплакала, иплакала так долго и отчаянно, что вскоре перестала различать, слезы иликапли дождя струятся у меня по лицу (а дождь к тому времени уже разошелся).В порыве любви я спросила себя, почему, собственно, я решила, что Психеюнадо спасать от Чудища или уговаривать оставить его; почему мне вообще доэтого есть дело. "Она же счастлива, -сказало мне сердце. - Бог он, чудищеили безумная мечта, но она счастлива. Ты видела это своими глазами. Она вдесять раз счастливее, чем была рядом с тобой. Оставь ее в покое. Не мешайее счастью. Не отнимай у нее того, что сама не можешь ей дать". Мы были у подножия холмов, почти рядом с Домом Унгит, хотя самого Домаиз-за дождя не было видно. Сердцу моему не удалось убедить меня, и я поняла,что есть любовь более глубокая, чем та, которая ищет для любимого человекатолько счастья. Согласился бы отец увидеть свою дочь счастливой шлюхой?Любящая женщина своего избранника - счастливым трусом? Рука моя сновапотянулась к мечу. "Да, она счастлива, - подумала я, - но она не имеет наэто права". Как бы там ни было, ценой ее или моей смерти или смерти многих,пусть придется столкнуться с богами лицом к лицу, но я должна вырвать Психеюиз объятий демона, хоть эти объятия и доставляют ей удовольствие (и в первуюочередь, именно потому, что доставляют). "Я все-таки царская дочь!" - сказала я, и момент для этого был самыйчто ни на есть подходящий, ибо мы переправились через Шеннит, и Бардия,который не упускал ни одной мелочи, сказал, что, когда мы поедем черезгород, мне лучше слезть с коня и незаметно проскользнуть через сады потропинке, на которой Редиваль первая увидела, что люди поклоняются Психее, ивойти на женскую половину дворца с черного хода. Ведь нетрудно представить себе, что скажет мой отец, если узнает, чтоя, слишком больная, чтобы работать с ним в Столбовой зале, нашла силы дляпутешествия к Священному Древу.