Глава четырнадцатая. Ночь показалась мне очень долгой, хотя тем утром из-за царской охотышум поднялся ни свет ни заря

Ночь показалась мне очень долгой, хотя тем утром из-за царской охотышум поднялся ни свет ни заря. Я подождала, пока все встали и занялисьсборами, после чего собралась сама. Я надела тс же одежды, что и накануне, ивзяла ту же самую урну, только на этот раз я спрятала в нее лампу, кувшинчикс маслом и широкую полотняную ленту, вроде тех, что у нас а Гломе невестынаматывают на себя в день свадьбы. У меня такая лежала в сундучке с тогодня, когда мать Психеи выходила замуж за нашего отца. Затем я позвала Пуби ивелела принести мне еды; часть я съела, часгь тоже спрятала в урну. Когдазвуки труб и конский топот возвестили, что царь со свитой отбыли, я наделаплащ, прикрыла лицо платком и вышла из моих покоса. Первого же попавшегосямне раба я послала узнать, уехал ли Бардия, а если остался привести его комне в Столбовую залу. Мне было немного странно находиться там одной.Несмотря на все мои заботы и тревоги, я не могла не заметить, что дворецстал как бы светлее и теплее в отсутствие Царя. Даже рабы словно воспрянулидухом Пришел Бардия. - Бардия, - сказала я ему. Мне снова нужно на Гору. Я не могу пойти с тобой, госпожа, ответил воин. - Меня, к несчастью, невзяли на охоту только потому, что кто-то должен присматривать за дворцом. Ябуду даже ночевать здесь, пока не вернется Царь. Эта новость обескуражиламеня. - Ах. Бардия! - воскликнула я Что же делать? Я не моту не пойтименяпросила сестра! Бардия потер указательным пальцем под носом, как он всегда делал взадумчивости. - А ты не умеешь ездить верхом вздохнул он. - Не знаю уж., ах я дураНиодин конь не надежен, если не надежен всадник Нельзя ли отложить поездкунанесколько дней? Или поехать с кем-нибудь другим? - Нет, Бардия, мне нужен именно ты. Дело это должно остаться в тайне, аядоверяю только тебе... Я могу отпустить с гобой Ирека на два дня и одну ночь. - Кто это Ирек? Невысокий такой, черноволосый. Он хороший парень. - Умеет ли он держать язык за зубами? - Спроси лучше, умеет ли он говорить! Сколько он у меня служит, а я ещеидесятка слов от него не слышал. Но он парень что надо, преданный, и никогданезабудет об одной услуге, которую я ему оказал. Было бы лучше, если бы поехал ты. - Это все. что я могу предложить тебе, госпожа. Или и изволь подождатьНо я сказала, что ждать не могу, и Бардия послал за Иреком. Ирек былчерно-глазый человек с худощавым испуганным лицом. Похоже, он меня боялся.Бардия велел ему взять лошадь и ждать там. где дорога из города пересекаетлуга. Как только Ирек ушел, я сказала: - А теперь, Бардия, раздобудь мне кинжал.Кинжал? Зачем он тебе,госпожа? Для чего бывает нужен кинжал?Ты же знаешь, что у меня нет дурныхумыслов. Бардия искоса посмотрел на меня, но кинжал дал. Я повесила его напояс вместо меча. - Плошай, Бардия! - сказала я. Прощай? Разве ты не вернешься завтра, госпожа? Не знаю, не знаю... -сказала я и стремительно вышла, оставив воина в недоумении. На условленномместе меня поджидал Ирек. Он помог мне взобраться на коня, прикасаясь ко мнепри этом (если только это не было плодом моего воображения), как будто ябыла змеей или колдуньей. Это путешествие разительно отличалось от предыдущего. За весь день Ирекне сказал ничего, кроме "Да, госпожа. Нет, госпожа" Часто шел дождь, и дажек ею не было, ветер был насыщен влагой. Серое небо затянули низкие тучиэтого все живописные холмы и долины превратились в один унылый пейзаж. Наэтот раз мы выехали немного позже, поэтому седловины достигли ближе квечеру. Когда мы спустились в долину, небо расчистилось, словно поволшебству. Создавалось впечатлению, что солнце сияло над долиной всегда,даже когда дождь стеной обступал ее со всех сторон. Я привела Ирака туда, где мы ночевали с Бардией, и велела ему ждатьменя там и ни в косм случае не пытаться перенравиться через реку. - Я пойду туда одна. Я могу вернуться скоро, а могу остался на ночьнастороне. Не ищи меня, пока я сама не позову тебя. Он сказал, как всегда: "Да, госпожа", но по выражению его глаз быловидно, что вся эта затея ему совсем не по душе. Я отправилась к броду, который отстоял не более чем на выстрел из лукаот места, где я оставила Ирека. Мое сердце было холодным как лед, тяжелымкак свинец и черным как сырая земля - оно больше не ведало сомнений иколебаний. Я ступила на первый камень и позвала Психею. Она была где-тонеподалеку, потому что появилась на берегу почти в тот же миг. Мы былипохожи на два олицетворения любви - любви счастливой и любви суровой. Психеяизлучала молодость и счастье, она вся светилась изнутри, я же была исполненарешимости, обременена ответственностью, и в руке моей притаилось жало. - Видишь, я не ошиблась, Майя! - сказала сестра, как только яперебралась наее берег. - Царь тебе не помешал. Можешь считать меняпророчицей. Я совсем забыла ее предсказание и на миг растерялась, но решилаотложить размышления на потом. Задача была ясна; для сомнений больше неоставалось места. Она отвела меня от воды и усадила не знаю уж на какое из кресел своегопризрачного дворца. Я отбросила капюшон, сняла платок и поставила урну передсобой. -- Ах, Оруаль! - воскликнула Психея. - Я вижу следы бури на твоем лице.Такоеощущение, словно я снова маленькая девочка, а ты на меня сердишься! -- Разве я когда-нибудь сердилась на тебя, Психея? Даже когда мнеприходилосьругать тебя, мне было тяжелее, чем тебе, во много раз. -- Сестра, мне не за что обижаться на тебя. -- Тогда не обижайся и сегодня, потому что разговор предстоит оченьсерьезный. Наш отец - не отец. Твоя мать (мир с ней!) умерла, ее ты незнаешь. Я стала -и остаюсь до сих пор - и отцом, и матерью, и родней длятебя. И даже Царем. -- Майя, ты была для меня всем и даже больше, чем всем, со дня моегорождения. Ты и милый Лис - кроме вас, у меня никого не было. -- Да, Лис. О нем я тоже кое-что скажу. Так вот, Психея, есликто-нибудь в этоммире имеет право позаботиться о тебе, или защитить тебя,или объяснить тебе, чтоприличествует нашему роду, а что - нет, то это я, итолько я. -- Но зачем ты говоришь все это, Оруаль? Неужто ты думаешь, что яразлюбилатебя только потому, что теперь у меня есть супруг? Напротив, ялюблю тебя - и всеи всех вокруг - только больше. Ах, если бы ты только могламеня понять! От этих слов я задрожала, но попыталась скрыть это и продолжила. - Психея, я знаю, что ты любишь меня, - сказала я. - Я бы умерла, еслибыэто было не так. Но поверь и мне. Она промолчала. Мне не оставалось ничего, как перейти к сути этогоужасного разговора, но я словно онемела и никак не могла начать. -- Ты сказала мне при последней встрече, - выговорила я наконец, - чтопомнишь, как тебе вынимали занозу. Мы причинили тебе боль тогда, но мы немоглипоступить иначе. Любящие иногда должны делать больно любимым. Сегоднякак разтакой случай. Ты все еще ребенок, Психея. Ты не можешь решать за себясама. За тебямногое должна решать я. -- Оруаль, но теперь я замужем! Мне стоило немалого труда сдержать мой гнев при упоминании о муже. Яприкусила губу и сказала: -- Увы, именно о муже твоем (раз тебе нравится его так называть) ипойдет речь. -Я посмотрела сестре прямо в глаза и спросила резко: - Кто он?Знаешь ли ты, кто он? -- Бог, - сказала Психея тихим взволнованным голосом. - Я думаю, что он-бог Горы. -- Увы, Психея, тебя обманули! Если бы ты знала правду, ты бы скорееумерла,чем взошла с ним на ложе! - Правду? -- Да, милое дитя, правду. Она ужасна, но тебе придется потерпеть, покая невыну эту занозу у тебя из груди. Что это за бог, который не решаетсяпоказать своелицо? -- Не решается? Ты можешь рассердить меня, Оруаль! -- Но послушай, Психея, красивое лицо не прячут, честное имя нескрывают. Нет,нет, слушай меня! Сердце твое знает правду, как бы ты ниодурманивала себя словами. Подумай. Чьей невестой ты была? Чудища. Подумайеще. А кроме Чудища, кто еще живет в горах? Воры и убийцы - люди, которыеопаснее всякого чудища, к тому же похотливые, как козлы. Если бы ты попаласьим в руки, неужто ты думаешь, они отпустили бы тебя просто так? Вот каковон, этот твой возлюбленный, несчастная! Или жуткая тварь - может быть,неприкаянная тень из мира мертвых, - или прожженный мерзавец, одноприкосновение губ которого к твоим сандалиям способно осквернить весь нашрод! Некоторое время Психея молчала, опустив глаза. -- Вот так, Психея, - прибавила я как можно ласковее и положила своюладоньна ее руку, но она живо отбросила ее в сторону. -- Ты ничего не поняла, Оруаль! Если я бледна сейчас, то только отгнева. Мнеудалось совладать с собой, и я прощаю тебя, сестра. Я надеюсь, чтоты не замышляланичего дурного, но мне жаль тебя: ведь ты омрачила свою душуэтими черными думами... однако не будем об этом. Если ты любишь меня,прогони их прочь. -- Черными думами? Что ж, не одну меня они посетили! Назови мне,Психея, двухсамых мудрых людей из тех, кого ты знаешь. -- Лис, разумеется. А второй... мне трудно сказать, но, положим,Бардия. По-своему он тоже мудр. -- Ты сама сказала той ночью, в комнате с пятью углами, что он -человек разумный. Так вот, Психея, оба они, хотя они такие разные, согласнысо мной в том,кто твой любовник. Согласны полностью. У них нет никакихсомнений. Это илиЧудище, или проходимец с гор. -- Ты рассказала им обо мне, Оруаль? Это скверно. Я тебе не разрешалаэтого, имой господин тоже. Ах, Оруаль, я могла ждать такого от Батты, но неот тебя! Я ощущала, что мое раскрасневшееся лицо выдает мой гнев, но пыталась непотерять самообладания. - Несомненно, - продолжала я, - этот твой муж, как ты зовешь его, хитериизворотлив. Дитя, неужели его гнусная любовь настолько завладела тобой, чтотыне хочешь видеть очевидных вещей? Бог? Что это за бог, который говорит"Молчи!","Не говори никому!", "Не предавай меня!"? Так говорят беглые рабы,а не боги. Я не уверена, слышала ли она меня, потому что в ответ она сказала: - И Лис тоже! Как странно... Я думала, он не верит в Чудище совсем. Я не говорила ей, что Лис верит, но раз она сделала такой вывод из моихслов, я не стала ее разубеждать. Не стоило так быстро сообщать ей главное -она просто не хотела ничего об этом слышать. -- Ни он, ни я, ни Бардия, - сказала я, - ни на мгновение не верили вто, что тыживешь с богом, не верили, что в этой глуши есть какой-то дворец.Знай, Психея, что,кого бы ты ни спросила в Гломе, все сказали бы тебе то жесамое. Правда слишкомочевидна. -- Но мне-то что до того? Что они могут знать? Он - мой муж. Это знаюя. -- Как ты можешь это знать, если никогда его не видела? -- Оруаль, неужто ты так наивна? Откуда я это знаю? Как откуда? -- И верно, откуда? -- Что я могу ответить тебе, сестра? Об этом не говорят... да ты и непоймешь...ведь ты еще девушка. Эта женская умудренность в устах той, которую я считала ребенком, чутьне положила конец моему терпению. Мне показалось (теперь-то я знаю, чтотолько показалось), будто Психея пытается поднять меня на смех. Но я все ещедержала себя в руках. -- Хорошо, Психея, если ты так уверена, что тебе стоит произвестинебольшуюпроверку? -- Какую проверку? Мне нечего проверять! -- Я принесла с собой лампу и масло. Смотри, вот они. Подожди, пока он- илионо - заснет. И посмотри сама. -- Я не могу. Ага!.. Вот видишь! Ты не хочешь. А почему? Да потому, что ты совсем нетак уверена. Если бы ты была уверена, ты бы сама настояла на этом. Если он,как ты утверждаешь, и верно бог, довольно будет одного взгляда, чтобыубедиться в этом, И для черных дум, как ты говоришь, больше не останетсяместа. Но ты боишься. Ах, Оруаль, дурное ты задумала! Я не могу видеть его, потому что онзапретил мне - вот и все. И я не обману его так подло, как ты предлагаешь. - Я могу вообразить себе - и Лис и Бардия тоже - только одну причинудлятакого запрета. И только одну причину твоего послушания. Тогда ты ничего не знаешь о любви. Ты снова тычешь мне в лицо моей девственностью. Лучше девственность,чем грязный хлев, в который ты угодила. Ну ладно, - пусть я не знаю ничего отом, что ты зовешь любовью. Об этом тебе будет интереснее поговорить сРедивалью, или с храмовыми девушками, или с царскими наложницами. Я знаюдругую любовь, и ты узнаешь, какова она. Ты узнаешь... Оруаль, Оруаль, гнев обуял тебя, - вздохнула Психея. Сама она была совершенно спокойна и печально смотрела на меня, но впечали этой не было ни капли раскаяния. Со стороны показалось бы, что этоона - моя мать, а не наоборот. Я поняла, что покорная, беззащитная Психеяумерла навсегда. Да. сказала я. Это гнев. Я гневалась на тебя. Но я всегда считала, чтолюбовь (ты меня поправишь, если я ошиблась) стремится отвести от любимыхклевету, которую на них возвели. Скажи матери, что ее дитя некрасиво. Онатут же покажет его тебе, чтобы убедить, что ты ошибаешься. Никакой запрет еене остановит. Если же она спрячет его, значит, дитя и вправду уродливо. Тыбоишься. Психея, боишься увидеть его лицо. Нет, я боюсь другого. Я никогда не прощу себе, если ослушаюсь его. Хорошо же ты о нем думаешь! Хуже, чем о нашем отце. Ты считаешь, что онразгневается, если гы нарушишь такой бессмысленный и ничтожный запрет! Ты говоришь глупости, Оруаль, - сказала Психея, покачав головой. Онбог. Он знает, что делает. Мне не дано знать его помыслов. Я - всего лишьпростушка Психея. Значит, ты не сделаешь этого? Ты не хочешь доказать мне, что он бог, иизбавить этим от беспокойства, которое иссушает мне сердце? Спасибо, сестра. - Я бы сделала, но я не могу. Я огляделась вокруг. Солнце уже скрывалось за седловиной. Еще немного,и она отошлет меня. Я встала. -- Пора положить этому конец, - сказала я. -Ты должна сделать это,Психея.Я приказываю тебе. -- Дорогая Майя, ты не можешь мне более приказывать. - Тогда мне не стоит больше жить! - воскликнула я и отбросила с этимисловами мой плащ. Выставив вперед левую руку, я вонзила в нее кинжал так,что проколола ее насквозь. Больнее всего мне было, когда я попыталасьизвлечь его обратно, ноя вытерпела и это. Оруаль! Ты сошла с ума! - вскричала Психея, вскочив на ноги. - В этой урне лежит лента. Перевяжи мою рану, - сказала я, садясь намох.Раненую руку я выставила вперед, и кровь стекала с нее на землю. Я думала, что Психея начнет кричать или упадет в обморок, но яошиблась. Она побледнела, но не потеряла присутствия духа. Кровь лиласьсильно, и ленту пришлось обмотать вокруг руки не один раз. (Мне повезло - янанесла удар, не задев ни кости, ни сухожилий. Если бы я знала тогда остроении руки столько, сколько знаю сейчас, я бы не решилась на такое.) На перевязку ушло немало времени, и когда мы закончили, солнце ужестояло низко, и в воздухе похолодало. Майя, - заговорила первой Психея. - Зачем ты сделала это? - Чтобы показать тебе, девочка, что я не расположена шутить. Послушай,тыдовела меня до отчаяния. Выбирай сама - поклянись теперь на этом клинке,влажном от моей крови, что ты сделаешь так, как я велела, иначе я убьюсперва тебя, апотом себя. - Оруаль, - сказала Психея с царским достоинством, высоко держа голову,-ты могла бы и не говорить, что убьешь меня. Не в этом твоя власть надомной. - Тогда поклянись! Ты знаешь, что мое слово твердо. Выражение ее лица стало странным. Мне подумалось, что, должно быть, таксмотрит мужчина на возлюбленную, которая изменила. Наконец Психея сказала: -- Да, видно, я и вправду не со всякой любовью знакома. По мне, такая,как твоя,ничем не лучше ненависти. Я словно в темную яму заглянула. Ах,Оруаль, ты взяламою любовь к тебе, глубокую, из самого сердца, не меркнущуюот того, что я люблюи другого, - эту любовь ты взяла в заложницы, чтобыобратить ее против меня. Тыпревратила ее в орудие пытки - раньше я этого затобой не знала. В любом случае,между нами произошло что-то непоправимое.Что-то умерло навсегда. -- Довольно болтовни, - сказала я. - Мы обе умрем здесь целиком и безостатка, если ты не поклянешься на этой стали. -- Я сделаю это, - сказала она с жаром. - Сделаю не потому, что яусомниласьв моем супруге и его любви. Я сделаю это только потому, что ядумаю о нем лучше,чем о тебе. Он не так жесток, как ты, я знаю. Он поймет, скакой мукой в сердце явынуждена была ослушаться его. Он простит меня. -- Может, он никогда и не узнает. Надо было видеть, с каким презрением она посмотрела на меня. Мне былобольно, но в то же время я гордилась - не я ли научила ее этомублагородству? Ведь она была все же моим творением. А теперь она смотрела наменя так, словно ниже меня не было твари на земле. - Ты думаешь, я скрою от него? Думаешь, не скажу ему? - воскликнулаПсихея, всаживая слова, словно гвозди в живую плоть. - С тобой мне больше нео чемговорить. Довольно. С каждым словом я узнаю слишком много нового отебе. Ялюбила тебя, почитала, верила тебе, слушалась тебя, пока ты имела наэто право.Теперь все кончено - но я не хочу, чтобы мой дом был обагрен твоейкровью. Тыхорошо придумала, чем принудить меня. Где твой кинжал? Япоклянусь. Я победила, но сердце мое исходило кровью. Мне мучительно хотелосьвзять свои слова обратно и попросить у нее прощения. Но вместо этого япротянула ей кинжал (такая клятва считалась у нас в Гломе самой крепкой - ееназывали "стальная клятва"). - И даже теперь, - сказала Психея, я делаю это, зная, на что иду. Ясобираюсь предать моего возлюбленного, лучшего из всех. Возможно, не успеети солнцевзойти, как счастье мое разлетится вдребезги. Вот она, цена твоейжизни, и я заплачуее. Она поклялась, и слезы хлынули у меня из глаз. Я хотела заговорить сней, но она отвернулась. - Солнце почти зашло, - сказала она. - Иди на тот берег. Жизнь твояспасена, уходи. Я поняла, что боюсь ее. Я вернулась к реке и кое-как перебралась на мойберег. И тут ночная тень легла на всю долину.