Будова атому 15 страница

Крус не сразу понял, что Травник над ним смеется. А когда догадался, поджал губы.

Снятая Гончаром однокомнатная квартира уступала номеру в «Мариотте» по всем статьям. Комната маленькая, темная. Мебель дешевая, скрипучая. Повсюду пыль, на кухне постоянно журчит вода. В туалете были замечены тараканы. Ужас! Неваду бесила сама мысль о том, что он прячется в подобном убежище.

– Почему Гончар не пустил меня к себе?

Травник молча пожал могучими плечами. Он удобно устроился в скрипнувшем под его тяжестью кресле, взял в руки журнал и хотел только одного: чтобы Вонючка заткнулся.

– Мы нужны Гончару только пока здоровые и сильные.

– Ты знаешь тех, кому нужны слабые и больные?

«Надо было добавить в чай снотворное!»

Укрепляющий отвар, что приготовил здоровяк, содержал небольшую дозу успокоительного, но оно еще не начало действовать.

– Но ведь совесть надо иметь, – продолжал канючить Крус. – В конце концов, я пострадал, выполняя его приказ. А вместо благодарности Гончар засунул меня в эту дыру.

– А что, нужно было памятник тебе поставить?

– Пошел ты… – Невада закрыл глаза. – Гончар тебя еще прижмет.

– Я ему ничего не должен.

– Что же ты, в таком случае, здесь делаешь?

– Испанка должна, – неохотно признался Травник. – А я так, за компанию подался.

Потому что давным-давно стал ее рыцарем.

– А Испанка Гончару зачем? Думаешь, он Собирателя Тайн без нас не разбудил бы? Оружейник его друг, Проказа ненавидит Механикуса, я – сделаю все, что он велит. А вы ему зачем? – Крус открыл глаза и с презрительной ухмылкой уставился на Травника. – За компанию он подался! Гончар прекрасно знал, что ты за Испанкой попрешься. Потому и позвал ее – одним ходом заполучил в команду сразу двух искусников.

Здоровяк оторвался от журнала и недоуменно посмотрел на парня:

– Зачем мы ему?

– Партия, дубина ты здоровая. Мы – его партия, понимаешь? Золотая Баба – это ведь не просто статуя, ей настоящие шаманы служат. Служат! Искусники служат, просекаешь?

Травник покачал головой. Он не понимал. И начал жалеть, что добавил Неваде успокоительного: язык Вонючки стал заплетаться.

– Что будет, если Гончар, да не сам по себе, а во главе единомышленников, заполучит Золотую Бабу? Что? Думай!!

Однако эта вспышка стала последней. Успокоительное наконец подействовало, Невада откинулся на спину, вновь закрыл глаза, и его дыхание выровнялось. Заснул.

– Партия! – Здоровяк покачал головой. – Ерунда какая-то…

Для своей обличительной речи Крус выбрал неподходящего слушателя. Окажись на месте Травника Испанка, она бы отнеслась к словам Невады с гораздо большим интересом. Постаралась бы выспросить подробности: почему так решил? Сам додумался или подслушал? Кому именно Гончар говорил, что собирает именно единомышленников, а не просто чем-то обязанных ему искусников? Чем важна Золотая Баба? А здоровяк стоял слишком далеко от внутренних дел искусников. Жизнь Травника, все его помыслы и заботы концентрировались исключительно на нем самом да на Испанке. Остальное здоровяка волновало постольку-поскольку.

А потому он лишь повторил:

– Ерунда.

И спокойно вернулся к чтению.

* * *

– Что вы там делаете? – с пьяной обидой поинтересовался полулежащий на заднем сиденье Славик.

Женщина, назвавшаяся Ольгой, хихикнула. А сидящий за рулем Гарик ответил, слегка запинаясь:

– Едем к тебе. Как договаривались.

«Ага, как договаривались! А сам на каждом светофоре лезет к Ольге под платье! А она хихикает! А ведь договаривались подождать до квартиры…»

Мысли путались.

«Почему она не выбрала заднее сиденье? Гарик ей больше нравится?»

Кровь вскипала и тут же успокаивалась. Драться с другом Славику не хотелось. Лень было, если честно. Последний коктейль оказался лишним. Но и произвести впечатление на Ольгу хотелось, показать, что он – ого-го! Не то что какой-то там Гарик… А как покажешь?

Спереди вновь послышалось подозрительное шуршание. Темные фигуры соединились.

– Хватит целоваться!

Ольга снова хихикнула. Гарик пробурчал что-то невразумительное. Тем не менее фигуры разошлись – загорелся зеленый, и Гарик дал по газам. Славик уже собрался треснуть ему по репе – нашлись все-таки силы, – как его взгляд упал на знакомое здание.

Офис отцовской фирмы.

«Сейчас я покажу, кто из нас крут!»

Молодой человек надавил на ручку дверцы.

– Ты куда? – Гарик успел ударить по тормозам, и только благодаря этому его приятель не выкатился из автомобиля на ходу. «Мерседес» встал у тротуара.

– Ждите здесь!

– Как скажешь.

Гарик не возражал.

«Я вам покажу!»

Обида и пьяная удаль окончательно поглотили Славика. Он выбрался из машины, шатаясь, обогнул здание и забарабанил в дверь запасного выхода.

– Эй! Открывай хозяину!

На мониторе появилась его физиономия. Двое находящихся внутри охранников переглянулись, выругались, но дверь отворили:

– Добрый вечер, Вячеслав Вячеславович.

Протестовать против позднего визита они не рискнули: папаша во всем потакал отпрыску.

– Спасибо за службу, орлы! – пьяно провозгласил Славик и нетвердой походкой подался на второй этаж, где располагался кабинет отца.

* * *

Комнату поглотила кромешная тьма, лишь свеча мерцала в сердце мрака. Едва-едва…

Маленький, слабенький огонек обычной свечки пытался противостоять черноте, но безуспешно. Свет огарка не дотягивался до стен, не бросал на них причудливых отблесков, не порождал тени.

Казалось, тьма сложила над фитилем ладони, оставив только маленькое отверстие, через которое виднелся огонек. Не более. Или что не свеча умирает в центре черной комнаты, а висит во тьме нарисованный язычок пламени, каким-то чудом ставший видным во мраке.

Казалось…

На самом же деле свет огарка забирал сидящий перед ним Гончар. Весь свет, что порождала черная свеча. Вдыхал его, впитывал, притягивал.

И если бы хоть кто-нибудь мог разглядеть свечу в другом мире, в том, куда переносил ее свет Гончар, он бы увидел малюсенькое солнышко, поднявшееся высоко-высоко в небо и испустившее один-единственный лучик, который стремительно помчался по московским улицам. Тоненький, призрачный лучик не рассеивался в огнях ночного города. Не растворялся в окнах и рекламных огнях, слабел чуть-чуть, удаляясь от дома, но не исчезал, упрямо тянулся к цели.

Лучик проскользнул в окно и коснулся лба спящего на неудобной кровати человека.

Человек вздрогнул.

– Ты во всем виноват, – прошептал Гончар. – Это сделал ты. Ты все придумал. А теперь раскаиваешься.

Человек сморщился, словно собираясь заплакать, застонал, но не пошевелился. Казалось, ткнувшийся в лоб луч пригвоздил его к месту.

– Ты это совершил. Ты давно его ненавидел. Он превратил твою жизнь в ад, а тебя – в раба. Ты хотел освободиться. Больше всего на свете ты хотел освободиться.

Из закрытых глаз человека потекли слезы.

– Но теперь ты понял, что свободы нет. Ты ошибся. Тебе плохо. И ты расскажешь об этом.

– Расскажу, – прошептал человек. – Я преступник. Я убил Арифа.

Четыре таблетки обезболивающего зашипели в стакане с водой. Левой рукой Гончар держался за раскалывающуюся голову, а правой торопливо размешивал таблетки чайной ложечкой. Металл позвякивал о стекло, но происходило это не потому, что Гончар мешал не глядя – сил открыть глаза у него не было, – не потому, что торопился, а потому что рука дрожала. Сильно дрожала. Боль в голове была такая, что тело едва не сводило судорогой, Гончар держался из последних сил и едва услышал, что шипение прекратилось, вытащил ложку, схватил стакан и поднес его ко рту. Жаль только, что боль не уйдет сразу, что впереди еще бесконечные пять, а то и десять минут. Одуряющие. Страшные. Он отставил опустевший стакан, опустился на пол, прижался головой к холодной стене и застонал.

Но главное сделано: Собиратель Тайн свободен от любой другой работы, кроме той, ради которой ему помогли проснуться раньше срока.

Сибирь, 2004 год,

сорок девятый день экспедиции

Вот уже три ночи они не пользовались палатками. Причиной стало не падение дисциплины, хотя моральное состояние членов экспедиции действительно оставляло желать лучшего, а обычный расчет: три дня назад пали последние лошади, и они бросили все лишнее. Остин, прекрасно чувствующий настроение людей, разрешил комплектовать рюкзаки тем, что каждый сочтет необходимым, и не удивился, увидев в куче отброшенного барахла научные приборы, средства связи и даже оружие. Винтовки и патроны к ним взяли с собой только морпехи, ведь для нормального солдата остаться без ствола – все равно что оказаться голым, гражданские же, в начале пути щеголявшие мужскими игрушками, предпочли избавиться от лишней тяжести. Не выдержали. Осуждать их Остин не стал: две последние недели показали, что защитить своих обладателей винтовки неспособны.

Две последние недели…

Да, именно так: две последние недели, четырнадцать кошмарных дней, триста тридцать шесть часов, наполненных оглушающим страхом, паникой и смятением.

Две последние недели…

Все началось с убийства проводника. Не помогла усиленная охрана. Не помогли ежечасные ночные проверки Портянкина и состоящих при нем морпехов. Не помогло то, что палатка проводника ставилась в центре и ему было запрещено удаляться от нее – журчал и гадил практически в лагере. Ничего не помогло. Четырнадцать дней назад Ерофею Портянкину и его телохранителям перерезали горла. Перепуганный дежурный сдуру поднял общую тревогу, началась стрельба: запаниковавшие люди реагировали на малейший шорох, и Остину с огромным трудом удалось вернуть себе контроль над ситуацией. На стихийном ночном собрании Джеймс объявил, что экспедиция закончена и они поворачивают обратно. Кантор не протестовал, по всей видимости, уже тогда понял, что никто их из тайги не выпустит. Остальные Остину поверили. Успокоились.

Но дальше стало хуже.

Через три дня пали пять лошадей. Никаких признаков заболевания, никаких признаков внешнего воздействия. Просто упали и умерли. Одновременно. Тем же вечером на стоянке произошла драка между морпехами и гражданскими, которую удалось прекратить лишь благодаря проявленной Джеймсом твердости. Остин пообещал пристрелить нарушителей дисциплины. Соперники расползлись приводить себя в порядок, однако сержант Андерсен и несколько солдат демонстративно отделились от остальных членов экспедиции, расположившись на краю поляны и запалив собственный костер.

Во время следующей ночевки они самовольно оставили лагерь.

Исчезновение шести солдат гнетуще подействовало на гражданских. После убийства проводника они видели в морпехах защитников, а потому дезертирство Андерсена и его приятелей едва не вызвало панику. Опять последовало собрание, на котором всплыла правда об отказе навигационных приборов, и Остин, выполняя волю большинства, повел экспедицию по следам беглецов: гражданским отчего-то казалось, что Андерсен знает, как выбраться из проклятой тайги.

Так ли это было или нет, выяснить не удалось. Через три дня экспедиция наткнулась на лагерь дезертиров: погасшее кострище, остывшая еда и шесть трупов.

Во время вспыхнувших беспорядков Остин, спасая свою жизнь, был вынужден застрелить одного из гражданских.

Той же ночью пали еще две лошади.

Спустя сутки одного из лаборантов задрал медведь.

На следующий день оступился и упал со скалы пехотинец. Экспедиция обзавелась раненым, однако задерживал продвижение он недолго – тем же вечером солдат скончался.

Как ни странно, эта смерть на некоторое время сцементировала путешественников, люди поняли, что выжить они могут только вместе, только доверяя и поддерживая друг друга. В течение следующих суток не было зафиксировано ни одной ссоры. Более того, кто-то из морпехов обнаружил оставленный знак, другой узнал приметный камень. Люди поверили, что находятся на правильном пути и скоро пережитый ужас останется позади. Впервые за долгое время на лицах появились улыбки. Вечером, с разрешения Остина, по кругу пустили бутылку виски. Пошли разговоры о том, как стоит отпраздновать возвращение, сошлись во мнении, что местные женщины страшненькие, но оттрахать их все-таки следует. Захмелевший Кантор пообещал переспать с двумя.

Окружающая лагерь тайга перестала казаться страшной.

А утром, едва экспедиция снялась со стоянки, двух гражданских придавило рухнувшим деревом.

А потом пали последние лошади…

– Кушайте! – Остин ловко вскрыл разогретую на костре банку консервов и передал ее Кантору.

Сидящий у дерева профессор моргнул, пару мгновений непонимающе смотрел на жестяную коробочку, после чего кивнул:

– Спасибо.

И принялся озираться в поисках вилки.

В последние дни Эммануил окончательно отошел от управления экспедицией, перепоручив все заботы Джеймсу, и часто впадал в глубокую задумчивость.

– Не за что.

Остин открыл свою банку и подцепил на вилку кусок горячего мяса.

С тех пор как пали лошади, традиция общего приема пищи канула в небытие, каждый ел то, что нес. Джеймс искренне надеялся, что члены экспедиции взяли с собой примерно одинаковое количество еды и драк за припасы не будет.

Общим на стоянках оставался лишь костер, на котором хмурые люди грели консервы. Затем они торопливо съедали пищу и заворачивались в спальные мешки. Правда, практика ночных дежурств продолжалась – оставшиеся в распоряжении Джеймса морпехи не рисковали идти на открытое неподчинение, однако часовые предпочитали спать, набираясь сил перед дневным переходом.

Разложение.

Впрочем, две недели непрерывного стресса способны разрушить порядок в любом подразделении.

– Как вы думаете, Джеймс, – негромко спросил Кантор, – мы действительно идем в правильном направлении?

Остин облизнул вилку и спокойно ответил:

– Нет.

Честный ответ прозвучал приговором, однако Эммануил лишь грустно улыбнулся:

– То есть нас не отпускают?

– Нет.

– Разве мы недостаточно заплатили?

Офицер скривил губы:

– Будь я на месте тех, кто нас преследует, я бы убил всех членов экспедиции.

– Почему?

– Потому что, если мне доведется сюда вернуться, я буду очень злым.

На этот раз паузу выдержал профессор. Поковырялся в банке, тяжело вздохнул и поинтересовался:

– А вы бы вернулись?

– Скорее всего – да, – ответил Остин.

– Почему?

Джеймс пожал плечами, словно удивляясь недогадливости собеседника:

– Потому что привык доводить дело до конца. И потому что счастливое возвращение означало бы, что отсюда можно вырваться.

Именно так его и рекомендовали Кантору: настоящий офицер, не боящийся ни бога, ни черта и воспринимающий приказы как личное дело. Солдат. Такими, как Остин, гордится любая армия, и жаль, что в американских войсках вскоре станет на одного профессионала меньше.

Профессор вновь задумался и опомнился лишь от щелчка зажигалки: доевший нехитрый ужин Джеймс закурил сигарету.

– Я не просто так спросил о направлении, – продолжил Кантор, без энтузиазма разглядывая полупустую банку.

– Я понял, – кивнул офицер.

– Мы плутаем, но я не думаю, что нас водят по кругу. Я знаю, что шаманы сильны, но не верю, что они способны заморочить тридцать… – Эммануил сбился. Вспомнил, что их осталось значительно меньше. Кашлянул: – Не верю, что шаманы способны заморочить всех нас.

– Мы шли, ориентируясь по солнцу, – мягко напомнил Остин. – Согласно карте мы должны были пересечь железнодорожную ветку и выйти к поселениям. Этого не произошло.

– Получается, они нас куда-то ведут?

– Получается.

– Я надеюсь, они покажут нам Богиню, – жалко произнес Кантор. – Перед смертью покажут.

– Зачем? – безразлично спросил Джеймс.

– Но ведь мы шли.

– А они нас убивали.

– Не всех и не сразу.

– Они не остановятся. – Остин внимательно посмотрел на профессора: – Мы все умрем. – И указал зажатой в пальцах сигаретой на банку: – Кушайте, Эммануил, кушайте. Вам нужны силы.

Профессор слабо улыбнулся и ненадолго вернулся к еде. Несколько мгновений офицер смотрел на жующего товарища, затем вытащил из кармана пачку, пересчитал оставшиеся сигареты, подумал и раскурил еще одну. У него оставалась еще пара пачек в рюкзаке, однако Джеймс не верил, что проживет достаточно долго, чтобы остаться без курева.

А потому – щелчок зажигалки, глубокая затяжка и дым в воздух.

Хорошо.

Вытянутые ноги немного ноют от усталости, но впереди восемь часов сна, вполне достаточно для отдыха. В животе приятная тяжесть. В голове – ни одной раздражающей мысли. Полное спокойствие.

Свыкся?

Можно сказать и так. Командир обязан демонстрировать спокойствие и рассудительность в любых ситуациях. Не терять головы, не поддаваться панике. Уметь находить выход. Остин не смирился с приближением смерти, знал, что, несмотря на бессмысленность сопротивления, будет бороться, цепляться зубами за каждый шанс, стараться вырываться и вытащить подчиненных. Он не боялся смерти. Приказал себе не бояться и не боялся.

Командир обязан демонстрировать спокойствие и рассудительность в любых ситуациях.

– Скажите, Джеймс, – нерешительно протянул Кантор, вновь отвлекаясь от еды. – Вас знакомили с секретными картами этого района?

– Что вы имеете в виду?

– Ну… я знаю, что русские понатыкали в Сибири массу военных баз…

– Объектов, – поправил профессора Остин. – Русские не используют слово «база» в данном контексте.

Он был офицером до мозга костей. Всегда точен в деталях.

– Не важно, – мотнул головой Кантор. – Вы видели карты?

– Видел.

Воцарившиеся на обломках СССР демократы щедро делились с новоявленными союзниками государственными секретами, здорово облегчив жизнь военной разведке и ЦРУ. Остину показывали карту, полученную еще в начале девяностых, но, поскольку при Ельцине никакой заботы о защите страны не проявлялось, можно было не сомневаться в том, что новых объектов в Сибири не появилось.

– И?

– Что вы имеете в виду?

– В районе, куда шла наша экспедиция, есть какие-нибудь базы?

На этот раз Джеймс не стал поправлять собеседника. Зачем? В конце концов, перепуганный ученый не обязан следить за деталями. Отрицательно покачал головой:

– Нет.

И принялся думать, не выкурить ли третью подряд сигарету. Ведь целый день без табака, черт побери.

– А хранилища какие-нибудь? Химические или бактериологические арсеналы? Могильники ядерных отходов?

– Нет.

Но профессор не унимался:

– Может, здесь был полигон, на котором проводились какие-нибудь испытания? Вы спрашивали? Уточняли?

– Ни черта здесь не было, – махнул рукой Остин. – Тайга.

– Точно?

– Абсолютно. – Офицер поерзал, устраиваясь поудобнее, заложил руки за голову: – Почему вы спрашиваете?

– Есть одно подозрение, – медленно ответил Кантор. – Но если вы говорите, что никаких военных объектов в нашем районе не было, то…

Джеймсу очень не хотелось менять принятую позу, уж очень комфортно он устроился, но пришлось. Он чуть подался вперед и задрал левый рукав:

– Вы спрашиваете, потому что у вас появились такие же штуки?

Эммануил закусил губу и долго, почти минуту, изучал три красные язвы, украшавшие предплечье офицера. Затем кивнул:

– Да. Сегодня утром… на груди…

– И вы решили, что подцепили какую-нибудь заразу?

– А что я еще должен был решить?

– Не знаю, – спокойно произнес Остин. – Я, к примеру, сразу подумал о шаманах.

Кантор удивленно посмотрел на офицера:

– О шаманах?

– Разумеется. Вы ведь сами говорили, что они способны на многое.

– Но… – Эммануил прикоснулся к груди, но тут же отдернул руку. Он явно пребывал в замешательстве. – Но…

– Ваши язвы болят?

– Нет.

– Температура? Сухость в горле?

– Нет.

– Видимо, все еще впереди.

Совпадение или нет, но врач экспедиции погиб совсем недавно, на него упало дерево. Однако Остин не сомневался: останься врач жив, он бы не помог.

– Я завидую вашему спокойствию, Джеймс, – признался Кантор. – Меня, честно говоря, трясет от страха.

Командир обязан демонстрировать спокойствие и рассудительность в любых ситуациях.

– Вы держитесь молодцом, профессор, – похвалил собеседника Остин. – Не ожидал.

– Спасибо.

– Не за что.

Мужчины помолчали.

– А еще, – спокойно продолжил офицер, – мне понравилась ваша мысль насчет того, что шаманы позволят нам увидеть Богиню. Я хочу ее увидеть. Я хочу знать, ради чего умираю.

– Спасибо, что не держите на меня зла, – прошептал Кантор. – Ведь это я…

– Не терзайтесь, – усмехнулся Остин. – Ложитесь лучше спать, завтра нас ждет еще один переход.

И поднялся на ноги. Третью и последнюю на сегодня сигарету Джеймс решил выкурить в одиночестве.

Вторник

Все было точно так же, как в прошлый раз.

И совсем не так.

Деревянная, чуть покосившаяся дверь оказалась незапертой, Волков просто потянул на себя ручку, и проход в квартиру открылся. А вот аромата сырости Федор не почувствовал, несмотря на то, что старье из прихожей никуда не делось. Висело, как в прошлый раз, но пахнуть перестало. И лампочка, едва светившая во время его прошлого визита, теперь радостно сверкала. То ли хозяин ее протер, то ли ввернул новую.

«Занятно…»

В комнате тоже навели порядок. Ковер стал заметно светлее, практически вернул себе прежние краски. Абажур, висевший над самым столом, переместился ближе к потолку и тоже производил впечатление вычищенного.

«Если верить наружному наблюдению, Оружейник явился в квартиру всего двадцать минут назад. Действительно, занятно…»

Очкарик выполнил данное обещание – снял засаду. Однако слежку за квартирой оставил, а потому уже знал, как выглядит загадочный убийца.

– Доброе утро.

– Доброе.

Оружейник сидел на стуле, положив руки на стол. Старый, немного сутулый, одетый… как-то серо. Именно так: не неброско, не незаметно, а именно серо. И хотя каждая надетая на нем вещь сама по себе была относительно новой и чистой, вместе они создавали весьма и весьма унылое впечатление. Убийца, наводящий ужас на самые мощные спецслужбы мира, походил то ли на кладбищенского сторожа, то ли на контуженого клоуна.

А может, дело не в одежде, а в глазах?

– Вы пунктуальны, Федор Александрович.

– Работа такая, – хмыкнул Волков и сделал шаг в комнату.

И замер от неожиданности.

В стоящей на комоде клетке, той самой, что вчера служила усыпальницей для попугая, сидел тойтерьер. Пару мгновений собачка мерила Очкарика мрачным взглядом, а затем рявкнула. Да как рявкнула! Карманное животное оказалось обладателем тяжелого и чудовищно громкого баса. Короткое «Гав!» наполнило комнату так быстро и так плотно, словно на комоде разорвался артиллерийский снаряд.

Федор вздрогнул.

Оружейник улыбнулся:

– Именно поэтому, когда приходят гости, я запираю Серафима в клетку. Что поделаешь – зверь.

Тойтерьер зевнул и улегся на дно клетки. Выглядел он довольным. Птичьих костей вокруг не наблюдалось.

Сгрыз?

Шаляпинский бас песика стал той самой каплей, которая переполнила чашу волковской невозмутимости. Очкарик впал в легкое замешательство и спросил первое, что пришло в голову:

– В квартире стало…

– Чище? – пришел на помощь Оружейник.

– Да.

– Это все монета, – рассмеялся старик. – Она так и называется: «Гнилое место», усиливает гнетущее ощущение. Карпов сделал, как вы уже поняли. Когда я оставляю убежище, я расплачиваюсь, и до моего следующего визита квартира выглядит крайне погано. Предосторожность.

– А откуда у вас номер моего телефона?

Очкарику требовалось время, чтобы прийти в себя.

– Пусть это останется моим маленьким секретом, хорошо? – Оружейник снова улыбнулся: – А вы присаживайтесь, Федор Александрович, присаживайтесь. В ногах правды нет.

– А где она есть?

Волков отодвинул стул и разместился напротив старика.

– Правд много. Какая вас интересует?

– Все, – отрезал Очкарик.

– Но я не могу ответить на все вопросы разом, – развел руками Оружейник. – Тем более на невысказанные. Давайте пойдем по порядку?

– И вы будете отвечать?

– Вы спрашивайте, а там посмотрим.

Тойтерьер засопел, но голос подавать не стал. В открытую форточку долетели звуки грустной песни:

Ты снимаешь вечернее платье, стоя лицом к стене,

И я вижу свежие шрамы на гладкой, как бархат, спине,

Мне хочется плакать от боли или забыться во сне,

Где твои крылья, которые так нравились мне?

Кто-то слишком громко включил радио.

Где твои крылья, которые нравились мне?

Где твои крылья, которые нравились мне?

А перед Волковым сидел серый убийца с мертвыми, ничего не выражающими глазами и терпеливо ждал вопросов.

– Спрашивать у вас паспортные данные, я так понимаю, бессмысленно?

– К чему формальности? – Оружейник едва заметно пожал плечами. – Мы ведь беседуем не для протокола.

– С чего вы взяли?

– Разве я арестован?

– Это можно исправить.

Замешательство прошло, и Очкарик решил как можно быстрее вернуть потерянные позиции. Старику удался психологический удар, пора продемонстрировать твердость.

– За что же вы хотите меня арестовать?

– За убийство Арифа Гусейна.

– Уважаемый Федор Александрович, – благодушно протянул Оружейник, – мы оба знаем, что Арифа Гусейна убил Ильгар Гамбар. Семейное дело, так сказать. Молодая кровь вскипела и все такое прочее.

Серафим подтвердил слова хозяина негромким, но тяжелым звуком. То ли проскулил, то ли зевнул. Что именно сделал песик, осталось невыясненным, но презрительные нотки прозвучали весьма отчетливо.

– Ильгар совершил убийство вашим оружием, – сказал Очкарик.

Волков не давил, не напирал – не время, но фразу произнес уверенно и твердо.

– Что требуется доказать.

– А если докажу?

– Каким же это образом? – удивился старик. – Федор Александрович, мы с вами прекрасно понимаем, что знать правду и доказать ее – далеко не одно и то же. Кто поверит рассказам глупого юнца, указывающего пальцем на уважаемого человека? Тем более что и указывать будет не на кого, я, знаете ли, в тюрьму не собираюсь.

– Есть люди, которым не требуются доказательства. Они мне поверят.

– Знаю, – усмехнулся Оружейник. – Но захотите ли вы сказать им «Фас!»? Вот в чем вопрос.

Старик говорил негромко, однако была в его голосе непоколебимая вера в произносимые слова. Он полностью контролирует ситуацию. Он, серый убийца с внешностью обветшалого гаера. У него есть козырь, бьющий все карты Волкова, и Очкарику захотелось увидеть эту карту.

– К чему наша встреча?

– Чтобы удовлетворить ваше любопытство.

– Монетки вы оставили специально?

– У вас должен был появиться след.

«Чеканщик? Его рассказы о монетах на все случаи жизни? Это след? Эту историю я должен был услышать?»

Как относиться к истории Карпова, Волков не знал до сих пор. С одной стороны, любой коллекционер в какой-то мере сумасшедший, склонный видеть в своем занятии мистическое начало. Тем более коллекционер потомственный. Но и в то, что Сан Саныч – банальный фальшивомонетчик, Очкарику не верилось. Преступников, даже если они хорошие актеры, Волков видел насквозь, чуял, подобно хорошему псу. Он мог ошибиться в другую сторону, начать подозревать честного человека, но наоборот – никогда. Карпов не уголовник, а его история… его история…

Его сумасшедшая история…

Но пора возвращаться к разговору. Очкарик мрачно посмотрел на старика:

– Играли со мной в поддавки?

Не очень-то приятно чувствовать себя бараном, которого ведут на веревочке, но что делать, в этой партии карты сдавал Оружейник, а он оказался опытным шулером.

– Вы должны были кое-что узнать, Федор Александрович, но не на словах, нет… – Оружейник пошевелил пальцами, подбирая нужное выражение. – Вы должны были расследовать, дойти своим умом, обдумать и принять, понимаете? Или не принять. Но вы сами. Никто, кроме вас. В идеале все должно было случиться само собой, вы ведь искусник, рано или поздно докопались бы, но… время дорого, вот и пришлось помочь вам заглянуть за кулисы.

«Искусник?»

Искусник – искусство. Вспомнились слова эксперта, прозвучавшие после осмотра ловушки в туалете: «Совершенство. Настоящее искусство». А план устранения Гусейна? А убийство сенатора?

Искусник.

Убийца, который наперед ЗНАЕТ, где человека поджидает смерть. Нумизмат, монетами которого можно расплатиться за что угодно. Старик прав: если бы Федору просто рассказали о чем-нибудь подобном, он бы лишь посмеялся. Но теперь…

– Я должен был показать вам то, что скрывается над вершиной.

– Бабушка, бабушка, не ходи сегодня в магазин!

Маленький мальчик вцепился в пальто старушки. Вцепился крепко, не оторвать. На глазах слезы.

– Но как я могу, Мишенька, – удивилась женщина. – Нужно хлеб купить.

– Останься, бабушка, пожалуйста! Сходишь после обеда!

– После обеда мы будем варить варенье, разве ты не помнишь? Мы обещали маме.

– Бабушка, пожалуйста! – Мальчик не находил нужных слов, не знал, что сказать, как выразить то, что он видел. – Бабушка, останься, мне страшно одному!