Канд. философ. наук А.Е. Сериков

(Самарский муниципальный университет Наяновой)

Коллеги!

Предыдущий анализ приводит к пониманию целости заботы Присутствия и того, что эта целость заботы носит временной характер. Теперь, когда онтологически уяснена временность, можно перейти к временной интерпретации повседневности, предварительно проанализированной в разделе I. Этот предварительный анализ продемонстрировал, в частности, многосложность устройства Присутствия, и Хайдеггер специально подчеркивает, что новый этап анализа, основанный на знании целости заботы Присутствия, не должен игнорировать или отрицать эту многосложность. Одна из задач рассматриваемой главы как раз и заключается в том, чтобы показать, что эта целость Присутствия не противоречит многосложности повседневного бытия-в-мире и даже требует многосложности, также укоренной во временности, как и самое свое бытие.

Структуры бытийного устройства Присутствия, ранее интерпретированные до выявления временности, теперь должны быть объяснены с позиции временности. Временность была выявлена в рассмотрении собственной способности Присутствия быть целым. Теперь следует подтвердить временную интерпретацию заботы через демонстрацию временности озаботившегося бытия-в-мире.

Если в предварительном анализе Хайдеггер двигается от рассмотрения бытия-в-мире к рассмотрению бытия-в как такового (разомкнутости) и далее к анализу заботы, то теперь движение направлено в противоположную сторону: от временного понимания заботы к временной интерпретации разомкнутости и уже затем к интерпретации бытия-в-мире. Мирность следует рассмотреть сквозь призму временности. В этом рассмотрении, в частности, выявляется, что традиционный научно-теоретический взгляд на мир является модусом повседневного озаботившегося взгляда и также укоренен во временности. Далее, поскольку бытие-в-мире тесно связано с представлениями о пространстве, возникает задача временной интерпретации пространственности мира. В целом весь этот анализ можно охарактеризовать как рассмотрение здравого смысла в качестве укорененного во временности. С точки зрения здравого смысла повседневность понимается как череда дней, и это подводит нас к тому, что пока оставалось за пределами рассмотрения – к историчности.

Временная интерпретация разомкнутости Присутствия обозначает прежде всего описание модусов временности, лежащих в основании тех феноменов, которые конституируют многосложность разомкнутости. Разомкнутость Присутствия, т.е. его открытость на мир, проявляется, как уже мы знаем, в понимании, расположении, падении и речи [правда, в главе 5 первого раздела Хайдеггер указывает только на расположение, понимание и речь как способы Присутствия быть своим вот (см.: С. 133), падение приходит сюда из другой тройки, которая характеризует Присутствие – экзистенция, фактичность, падение (см.: С.231)].

Начинает Хайдеггер с интерпретации понимания. Уже в предварительном анализе понимание было названо фундаментальным экзистенциалом, основным модусом бытия Присутствия (С.143). Присутствие разомкнуто в осознавании того, ради-чего оно экзистирует, такая разомкнутость и есть понимание. В понимании ради-чего основана значимость как целое назначения, как исходная целостность отношений между ради-чего, с-тем-чтобы, для-этого, в-чем дела, с-чем имения дела. Понимание удерживает единство этих отношений, т.е. значимость, в опережающей разомкнутости (С.87). В значимости основана мирность как таковая, т.е. та структура (экзистенциал), которая конституирует бытие-в-мире. Понимание названо фундаментальным экзистенциалом, поскольку на его основе возможны различные как собственные, так и несобственные модусы понимания. Как экзистенциал понимание обозначает «набрасывающее-бытие к той или иной способности быть, ради какой всякий раз экзистирует Присутствие» (С.336). Поэтому с точки зрения решительного заступания и временности в основе понимания лежит будущее как для-себя-наступание. Однако понимание, а значит и будущее, может быть как собственным, так и несобственным. Ближайшим образом и большей частью, т.е. в повседневной обыденности, Присутствие нерешительно. С этим связано то, что время временит не постоянно из собственного будущего, что временение будущего изменчиво. «Присутствие фактично и есть постоянно вперед-себя, но не постоянно, по своей экзистентной возможности, заступая» (С.337). Эта фраза говорит о том, что экзистенция Присутствия постоянно есть забота, но непостоянно перед лицом смерти как своей собственной возможности. Лишь заступив в смерть, Присутствие может добыть себя из несобственного будущего. Поэтому собственное будущее называется заступанием. Однако большей частью Присутствие обнаруживает себя не в бытии к смерти, а в озаботившемся ожидании решения каких-либо практических повседневных вопросов. В повседневности Присутствие понимает себя в ожидании неких возможностей и в разомкнутости ожидания поджидает что-либо настающее как их реализацию. Ожидание - это несобственное будущее, а поджидание - несобственный модус настающего.

Таким образом, в экзистенциальной возможности понимания как набрасывания лежит будущее, которое в модусе собственного будущего выступает как заступание, а в модусе несобственного (в повседневности) как ожидание.

В предыдущей главе было показано, что временность временит в единстве трех экстазов: настающего, бывшести и актуальности (С.329). Хотя Хайдеггер и подчеркивает, что настающее будущее есть первичный феномен исходной собственной временности, о единстве всех трех экстазов не следует забывать. Временная интерпретация каждого феномена подразумевает выявление этого единства. Понимание первично основано в настающем. Собственное заступание в настающее размыкает ситуацию и конституирует собственное настоящее, называемое мгновением-ока. Этот экстаз «подразумевает решительный, но в решимости сдержанный прорыв Присутствия в то, чт о из озаботивших возможностей, обстоятельств встречает в ситуации» (С.338). Несобственное настоящее называется актуализацией. Собственное понимание во мгновении-ока временит из собственного будущего. Несобственное понимание опирается на то, что может повседневно озаботить, и временит из актуальности. Поэтому его можно охарактеризовать как актуализирующее ожидание.

В собственном заступании Присутствие возвращается к своей самости, помня, что оно всегда уже каким-то образом есть (брошено), и «возобновляя втягивает себя в наиболее свою способность быть» (С.339), поэтому собственный модус бывшести в понимании назван Хайдеггером возобновлением. В несобственной же бывшести Присутствие за-бывает себя в том смысле, что в брошенности отрывается от собственной самости. Отрываясь от самого себя, Присутствие может удерживаться в актуализирующей повседневной озабоченности, и уже на основе этого удержания возможны забывания и воспоминания в смысле провала и возврата памяти. Несобственный модус бывшести назван забытостью. В целом несобственное повседневное понимание с точки зрения единства временных экстазов характеризуется как забывающе-актуализирующее ожидание. Эта формула подчеркивает первичность ожидания по отношению к двум другим экстазам.

Далее Хайдеггер переходит к временной интерпретации расположения. Расположение - один из экзистенциалов, это такая структура разомкнутости, которой экзистентно-онтически соответствует настроение. Всякое конкретное настроение возможно, лишь поскольку Присутствие всегда уже как-то настроено, т.е. брошено. «Быть брошенным значит экзистенциально: быть в том или ином расположении» (С.340). В расположении Присутствие всегда уже каким-либо образом есть, т.е. находит себя как бывшее. Поэтому именно бывшесть как временной экстаз первично лежит в основе расположения.

Конкретных расположений, как и настроений, много. Однако одно из них, ужас (другие варианты перевода – тревога, тоска), Хайдеггер называет основорасположением. Особенность ужаса заключается в том, что лишь это расположение, по Хайдеггеру, размыкает в конечном итоге перед Присутствием возможность быть самим собой. Лишь ужас является собственным модусом расположения. Из всех других, несобственных расположений, ближе всего к ужасу страх. Сравнение страха и ужаса наилучшим образом позволяет выявить различие между несобственным и собственным расположением. Поэтому именно страху и ужасу Хайдеггер уделяет основное внимание как в предварительном анализе расположений, так и в рассматриваемой главе.

С временной точки зрения в основе страха лежит ожидающе-актуализирующее забывание. Страх – это испуг перед угрожающим, ожидание угрозы. Поэтому ожидание как несобственный модус будущего характеризует страх. Однако специфическая черта страха, по Хайдеггеру, заключается в том, что боящийся возвращается к повседневной озабоченности подручным. Боязнь перед чем-то всегда есть боязнь за что-то, чем уже Присутствие озабочено. С временной точки зрения эта озабоченность основана в забывании как несобственном модусе бывшести, и страх первично характеризуется забыванием. Забывание лежит в основе угнетенности и смятения боящегося, который, не выбирая ни одну из определенных возможностей, в панике актуализирует те из них, которые попадаются под руку. Забыванию страха, таким образом, принадлежит актуализация как несобственный модус настоящего.

Формально ужас имеет ту же структуру, что и страх: перед-чем и за-что ужасания. Но ужас потому и является совершенно особым расположением, что перед-чем и за-что ужасания совпадают, т.к. Присутствие ужасается возможности не быть собой, т.е. за самого себя. "Ужас ужасается за голое Присутствие как брошенное в не-по-себе. Он ведет назад к чистому так-оно-есть с а мой своей, одинокой брошенности" (С.343). Ужас приводит Присутствие к возможности возобновления, приведение к возобновимости – специфический для ужаса модус бывшести. Настоящее и будущее ужаса временят из приведения к возобновимости. Возвращаясь к возможности возобновления, ужас конституирует настоящее, которое в отличие от панической актуализации страха выдержано. Настоящее ужаса отличается от мгновения-ока тем, что лишь вводит в настроение возможного решения. Тем не менее, поскольку ужас вводит в это настроение, можно заключить, что ужас «возникает из будущего, настающего в решимости» (С.344). Настроение возможного решения предполагает решительность, к ужасу способно только решившееся Присутствие.

Расположения надежды, радости, воодушевления, веселости, безразличия, равнодушия Хайдеггер специально не анализирует, но обращает внимание на то, что они должны анализироваться как несобственные. В частности, феномен надежды, «казалось бы целиком фундированный в настающем, должен соответствующим образом анализироваться подобно страху» (С.345). Надежда интерпретируется Хайдеггером как укорененная в несобственной бывшести, а обнадеживающее – исключительно как внутримирно подручное. В фундаментальной онтологии Хайдеггера иначе и быть не может, и связано это с интерпретацией феномена смерти, с которой начинается анализ возможности Присутствия быть самим собой. Однако эта интерпретация, с моей точки зрения, может быть рассмотрена как далеко не очевидная и, следовательно, спорная с точки зрения ее феноменологической аутентичности. Смерть как бытие к концу и ужас перед смертью рассматриваются Хайдеггером как единственная возможность Присутствия вернуться из людей к собственной самости. Значение смерти в том, что каждый умирает в одиночестве, и именно поэтому заступание в смерть значит возврат к себе. Либо обезличенное растворение в людях, либо одинокое бытие к смерти – другой возможности Хайдеггер не видит, так как веру, любовь, диалог, надежду считает модусами бытия в людях. Однако феноменологически это не очевидно.

«Как способность быть Присутствие не может обойти возможность смерти. Смерть есть возможность прямой невозможности Присутствия. Таким образом, смерть открывается как наиболее своя, безотносительная, не-обходимая возможность» (С.250). Возможность смерти, конца вообще предполагается как не-обходимая, поскольку целость Хайдеггер вообще связывает с концом и не может мыслить ее вне какой-либо конечности. Такое представление о целости – методологическая предпосылка всей фундаментальной онтологии. Хайдеггер называет смерть возможностью в том смысле, что Присутствие может о ней знать, либо уклониться от этого знания. Однако онтологически она необходимость, и как всякая необходимость она фактически отрицает свободу и надежду. Можно было бы вывернуть аргумент Хайдеггера и сказать, что он убегает от свободы и прячется от надежды за якобы необходимой смертью. Поэтому он почти никакого внимания не уделяет возможности бессмертия. Скорее, он трактует идею бессмертия как еще одну попытку людей избежать смерти как наиболее своей возможности. Но насколько обоснована такая интерпретация бессмертия? Если понимать смерть не как уход из жизни, но как экзистенциальную возможность, как горизонт жизни, который приоткрывается в чувстве ужаса, то ее возможность не противоречит экзистенциальной возможности бессмертия. Мы можем испытывать подлинный ужас не только перед лицом смерти, но перед лицом выбора между жизнью и смертью, вернее перед бытием и небытием, поскольку смерть как простой уход из жизни не вызывает ужаса. Такой ужас, в отличие от ужаса в понимании Хайдеггера, смешан с надеждой на причастность к вечному вопреки возможному уходу из жизни.

М. Хайдеггер объясняет, почему он избегает обсуждения проблемы бессмертия. «Определением смерти как "конца" Присутствия, т.е. бытия-в-мире, не выносится никакого онтического решения о том, возможно ли "после смерти" еще другое, высшее или низшее бытие, "продолжает" ли Присутствие "жить" или даже, себя "переживая", "бессмертно"... Со смыслом и по праву хотя бы методически надежно спросить, что будет после смерти, можно только тогда, когда она охвачена в своем полном онтологическом существе... Посюсторонняя онтологическая интерпретация смерти лежит до всякой онтически-потусторонней спекуляции» (С.248). Таким образом, Хайдеггер не желает исходить из спекулятивных предпосылок. Но бессмертие как экзистенциальная возможность – не в большей мере спекуляция, чем смерть. Речь ведь в таком случае идет не о реальности загробной жизни, а о реальности посюсторонней надежды на бессмертие и ужасном посюстороннем выборе между смертью и бессмертием. В то время как, согласно Хайдеггеру, реален только ужас смерти, и нет никакого выбора, а, следовательно, и никакой надежды.

Если Присутствие есть так, как оно решается быть, то для того, кто заступает в смерть, не зная надежды, жизнь есть бытие к смерти. Но, может быть, если Присутствие решится на вечность (а ее совсем не обязательно понимать как бесконечную череду дней), то оно будет вечным. Бытие к вечности, так же как и бытие к концу, может лежать в основе собственной самости, но допускать при этом собственные модусы надежды, любви, радости, творческой свободы и т.п.

Но вернемся к временной интерпретации повседневной разомкнутости. Вслед за расположением Хайдеггер рассматривает падение. Падение – это повседневный способ бытия Присутствия при озаботившем его мире, это отпадение от собственной самости и растворение ее в людях. В предварительном анализе повседневное понимание Присутствия, т.е. понимание, свойственное людям, характеризуется как толки, любопытство и двусмысленность. Это три формы повседневного понимания. В них и обнажается падение, предварительно определенное как «растворение в бытии-друг-с-другом, насколько последнее вед о мо толками, любопытством и двусмысленностью» (С.175). Для временн о го анализа Хайдеггер выбирает любопытство, ибо «на нем всего легче видеть специфическую временность падения» (С.346). Любопытство – это повседневная тенденция "посмотреть" в отличие от собственно понимания, которого любопытство избегает. Как несобственный модус понимания любопытство "удержано" в ожидании (первичном экстазе повседневного понимания). Любопытство поджидает что-либо любопытное. Но оно не может ждать всерьез и, стремясь избежать ожидания в актуализации, конституируется отталкиванием от ожидания как его модусом. Любопытство предполагает восприятие, а, следовательно, актуальное наличие воспринимаемого. Любопытный не хочет ждать, ему любопытно увидеть, услышать, пощупать прямо сейчас. Поэтому он обращает свой взор на все подряд, и ни на что всерьез. Первичным, специфическим для любопытства экстазом оказывается актуализация, охарактеризованная как беспочвенность. «Этот модус актуальности есть феномен предельно противоположный мгновению-ока. В первой бытие-вот повсюду и нигде. Второе вводит экзистенцию в ситуацию и размыкает собственное " вот"» (С.347). В отталкивающейся от ожидания актуализации Присутствие забывает себя, и чем больше это отталкивание, тем больше забывание. Любопытство основано на том, что Присутствие держится актуального и забывает уже бывшее. Актуализация всегда предлагает нечто "новое" и не дает Присутствию возможности вспомнить о себе, успокаивает его. В целом любопытство и раскрывающееся в любопытстве падение можно охарактеризовать с точки зрения временности как отталкивающуюся от ожидания забывающую беспочвенную актуализацию.

Далее очень кратко характеризуется временность речи. Речь артикулирует разомкнутость в ее полноте. Полнота повседневной разомкнутости – это понимающее расположение или расположенное понимание в их падении. Поэтому речь не имеет первичного временн о го экстаза. Однако речь большей частью говорит о мире, т.е. о наличных вещах, и выговаривает себя в языке, т.е. в наличных формах, актуализация имеет приоритетную конститутивную функцию. Время конституирует речь, речь укоренена в экстатичном единстве временности бытия Присутствия. Грамматические времена и формы глагола основаны в этой временности, а не наоборот.

Итак, выявлены временные характеристики разомкнутости, временность была интерпретирована как онтологическое условие бытия-в как такового. Далее, естественно, следует показать, что она является также основанием бытия-в-мире. В предварительном анализе бытия-в-мире затрагивались вопросы о сущностных связях бытия при мире (озабочении), событи и с другими (заботливости), бытии самости (вопрос о кто Присутствия). Последние два вопроса Хайдеггер считает достаточно проясненными уже на предварительном этапе и с временн о й точки зрения интерпретирует прежде всего озабочение. «После того, как отныне забота сама онтологически очерчена и возведена к ее экзистенциальной основе, временности, озабочение со своей стороны может быть специально осмыслено из заботы, сооотв. из временности» (С.351). Нужно показать, каким образом временность является условием возможности как практически усматривающего, так и теоретически озаботившегося бытия-в-мире.

Через озабочение как модус своего бытия Присутствие связано с внутримирно сущим, воспринимаемым как взаимосвязь средств. Экзистенциальную структуру озабочения составляет допущение-имения-дела. «Озаботившееся обращение способно вообще дать подручному в усмотрении встретиться только когда оно уже понимает нечто подобное имению-дела, которое всегда с чем-то в чем-то» (С.353). Временная интерпретация должна быть направлена на поиск модуса временности, допускающего-иметь-дело. Этот модус Хайдеггер характеризует как ожидающе-удерживающую актуализацию, связанную со специфическим забыванием. В ожидании для-чего дела озабоченное Присутствие возвращается к тому, в-чем дело и ожидает его, удерживая то, с-чем имеет дело. Это удерживание и есть актуализация средств, имея дело с которыми, самость забывает себя.

Имея дело с исправными и всегда находящимися под рукой необходимыми нам средствами, мы не обращаем на них особого внимания, воспринимаем их как должное, само собой разумеющееся. Такие средства незаметны, ненавязчивы и неназойливы. Поэтому особый интерес имеет интерпретация таких модусов допущения-иметь-дело как заметность, навязчивость, назойливость. Заметно неисправное средство; навязчиво то, которое необходимо, но отсутствует; назойливо ненужное, которое некстати подвернулось. Эти модусы открывают нам глаза на существование вещей как таковых и мира как такового, благодаря им мы начинаем замечать в средствах вещи, а в системе средств – мир.

Заметность интерпретируется как "застопоренная", приостановленная, ожидающе-удерживающая актуализация. Эта актуализация сталкивается с чем-то неисправным, неприспособленным в качестве средства, лишь поскольку уже ожидающе удерживает то, с-чем имеет в-чем то дело. Будучи застопоренной, она осматривает и проверяет средства, устраняет помехи, что по существу есть та же актуализация. Навязчивость – это дефективный модус актуализации, основанный в нехватке, в недоактуализации того, что ожидается. Назойливость возможна, поскольку актуализация одного средства ожидает его и не ожидает другого. Нечто окончательно неисправное, невозможное, ненужное не удерживается и не принимается в расчет. Присутствие мирится с этим. Временная основа примирения с тем, что неподвластно в качестве средства – ожидающе-актуализирующее неудержание. Однако неудержание – это форма удержания. «Непринятие в расчет есть модус ведения расчета в отношении того, за что люди не могут держаться» (С.356).

Заметность, навязчивость, назойливость и примирение выводят на свет наличие подручного. Благодаря этому возможен переход к размирщению подручного (см. с.75), так что в нем обнаруживается лишь-наличествование. Видимо, в размирщении мира и осознании чистого наличия основана возможность теоретического интереса к миру, возникающего из усматривающего озабочения подручным. Теоретический интерес – разновидность повседневного, а наука – это прежде всего один из способов повседневного бытия Присутствия. Наука озабочена в модусе соображения, оперирующего образами подручного согласно схеме " если-то " и без того, чтобы усматриваемое было непосредственно воспринимаемо. С временн о й точки зрения усматривающее соображение основано в актуализации. «Ибо актуализация образов лишь модус последней» (С.359).

Переключение от усматривающего озабочения к теоретическому раскрытию мира заключается не только в новом взгляде на подручное средство как чисто наличную вещь, это одновременно и новый взгляд на место, занимаемое вещью: оно теряет свою специфическую встроенность в систему средств, становится просто точкой в пространстве и времени. Точки мира перестают восприниматься как места, допускающие-иметь-дело. Мир, который был ограничен имением дела, становится безграничной совокупностью абстрактных точек. В мир включается все потенциально наличное, а не только то, что связано с делом. Мир перестает быть сконцентрированным вокруг Присутствия, теряет центр, становится универсальной и объективной Вселенной. «Объективирующее бытие при внутримирно наличном имеет характер отличительной актуализации. Она отличается от актуальности усмотрения прежде всего тем, что для своих открытий соответствующая наука ожидает единственно раскрытости наличного» (С.363).

Объективация тематизированного наукой сущего возможна, лишь когда Присутствие его трансцендирует. Объективация предполагает осуществление трансценденции, т.е. взгляд на сущее со стороны. В науке это очевидно. Однако поскольку наука является переключенным модусом повседневного практического озабочения, в его основе также должна лежать трансценденция. Трансценденция мира основана в единстве экстатичной временности. С фундаментально-онтологической точки зрения временность – это смысл целостной заботы Присутствия, которое и есть свой мир. Временность как единство экстазов имеет нечто подобное горизонту. У каждого экстаза своя горизонтная схема, или структура. Ради чего наступания (ради себя) – схема настающего, перед чем брошенности (на что оставленности) – схема бывшести, с-тем-чтобы – схема настоящего. На основе горизонтного устройства Присутствию принадлежит разомкнутый ему мир. Если нет экзистирующего Присутствия, нет и разомкнутого ему мира. И лишь в этом мире возможны как практическая, так и теоретическая деятельность. От Присутствия не зависит, будет ли раскрыт ему мир. Экзистирующему Присутствию некий мир раскрыт всегда. «Лишь что оно всякий раз открывает и размыкает, в каком направлении, как далеко и как именно, есть дело его свободы, хотя всегда в границах его брошенности» (С.366).

Во временности основана и пространственность мира. Присутствие не находится в пространстве как наличная вещь, но конституирует пространство своего мира. Экзистируя, Присутствие простирает себе некий простор, из которого как бы возвращается к месту нахождения своего тела. Из этого же простора, принадлежащего миру Присутствия, определяются и места других тел и вещей. Таким образом, раскрывается нечто, что называется местностью. Раскрытие местности - основа озабоченного пространственного перемещения подручных средств. Самопростирание Присутствия конституируется направлением и от-далением. Направление и отдаление конституируют местность как совокупность мест вещей. Когда повседневно вещи рассматриваются как наличные, местность рассматривается как часть пространства, в которой якобы и существует мир. Однако с фундаментальной точки зрения, не мир наличен в пространстве, а пространство открывается внутри мира.

Позже Хайдеггер изменяет представленную здесь интерпретацию пространства. В статьях и докладах 1950-1960 гг. он продумывает время и бытие как вмещенные сбывающимся событием. Вмещение трактуется как уместность события, как то, что вручает бытие и время их собственному существу. Из этой уместности поздний Хайдеггер продумывает пространство и заявляет, что ранняя попытка «возводить пространственность человеческого Присутствия к временности не может быть удержана» (Хайдеггер М. Время и бытие: Статьи и выступления. М., 1993. С.405).

Закончена ли с временной интерпретацией бытия-в-мире и пространственности мира временная интерпретация повседневности? Нет, не закончена. Повседневность – это еще и протяженность дней между смертью и рождением, что заставляет обратить внимание на рождение как на еще один конец Присутствия, а затем перейти к временной интерпретации историчности. Повседневность может пониматься как противоположность истории, как нечто незначительное по сравнению с историческим, но может пониматься, наоборот, как основа истории, и быть историчной. Во втором случае история может трактоваться как нечто, что немыслимо без повседневности. Повседневность же, как мы убедились, основана во временности.

Общий итог рассмотренной главы можно сформулировать следующим образом: повседневность, по сути, не что иное, как временность; временность – смысл бытия Присутствия, поэтому удовлетворительно прояснить повседневность можно лишь в рамках прояснения смысла бытия вообще.

Благодарю за внимание!