Реплика проф. В.А. Конева

Я бы уточнил один момент. В этом фрагменте термин "человек" ("человеко-самость") означает форму безличного существования Присутствия (das Man), но тогда предпоследняя Ваша фраза некорректна. Человек как das Man не может осознать свою ничтожность перед лицом вечности, или перед лицом смерти просто потому, что эта форма существования как раз не знает смерти как не-обходимой возможности Присутствия. Человек, люди (das Man) бегут от смерти, забалтывают ее. Зов совести и нужен, чтобы оторвать самость от человеко-самости и поставить ее в отношение к смерти.

О.В. Герасимов

Да, конечно. Но что совесть выкрикивает позванному? Хайдеггер отвечает: ничего. Зов совести не имеет фактичной выраженности. Это просто взывание к самой своей способности быть, той способности, которая может знать смерть. Зов не вводит призываемую совесть в "судоговорение" (камешек в огород Канта).

Зов совести обходится без озвучания и слов. Совесть говорит всегда в модусе молчания, молчания, которое дает понять. Мы не должны ждать от зова сообщения, мы должны понять его из своей фактичности. Вот здесь, как мне кажется, находится корень всех обыденных представлений о совести. Наполняя зов совести своей фактичностью, которая у каждого своя, мы утрачиваем сам феномен и встаем на путь заблуждений. Хайдеггер "очищает" феномен от фактичности, что позволяет ему описать его как условие возможности всякой фактичности. Вместо того, чтобы понимать зов, говорит Хайдеггер, человеко-самость втягивается в рассуждающий монолог о (или псевдодиалог с якобы-совестью, добавим мы, т.е. то, что называют "успокоением совести"), что извращает феномен и его размыкающую тенденцию. Таким образом, возможность вернуться к собственной самости оказывается упущенной, и Присутствие остается потерянным в людях.

Ответив в § 56 на вопрос, кого зовет совесть, в § 57 Хайдеггер стремится определить, а кто, собственно, зовет. Это сложнее, поскольку зовущий не показывает себя, а потому он совершенно недоступен ориентированной на "мир" понятливости Присутствия. Зовущий хочет быть услышан, но не более того, и потому для экзистентного слышания фактичного голоса совести вопрос "Кто зовет?" может быть не важен. Но экзистенциальная аналитика зова и слышания требует ответа на этот вопрос.

Тезис Хайдеггера: «Присутствие зовет в совести само себя» (С.275).

Но можем ли мы в зове совести звать самих себя? Ведь совесть взывает к нам против нашей воли. Но зов этот не идет и от другого. Зов идет от меня и все же сверх меня. Теология говорит, что зов идет от Бога. Можно признать, что этот зов есть укор других, но тогда мы уходим от феноменологического анализа в эмпирический, и Присутствие остается потерянным в людях. То, что зов идет сверх "меня", еще не означает необходимость искать его источник среди неприсутствиеразмерного сущего. Присутствие экзистирует фактично. Факт сущего – его брошенность. Но Присутствие бежит от брошенности в облегчение мнимой свободы человеко-самости. В § 40 «БиВ» (С.189) Хайдеггер обозначал это как бегство от не-по-себе, от ужаса перед одинокостью бытия-в-мире, от ужаса за самую свою способность быть. «Что если, - спрашивает Хайдеггер, - зовущий зова совести – Присутствие, расположенное в основании своего не-по-себе? (С.276).

В "мире" этот зовущий не обнаруживается. Присутствию, потерянному в людях, самость, уединенная в не-по-себе, чужда. В пользу этого, говорит Хайдеггер, свидетельствует и то, что зов не сообщает никаких обстоятельств, говорит в модусе молчания. А что может сообщить Присутствие, уединенное в не-по-себе? Только взывать к самой своей способности Присутствия быть. Не-по-себе есть основа бытия-в-мире. Присутствие само зовет как совесть из основы этого бытия. И тем самым дает возможность Присутствию, потерянному в людях, вернуться к самому себе, к самой своей способности быть. Не-по-себе преследует Присутствие и угрожает его самозабывчивой потерянности. Совесть обнаруживает себя как зов заботы: зовет Присутствие, которое ужасается в брошенности за свою способность-быть. Эмпирически это проявляется в том, что "голос совести" неизбежно увязывается с вопросом: "А что же будет дальше?" – так, во всяком случае, я это понимаю. Позвано Присутствие, вызванное к наиболее своей бытийной способности ("Остановись! Не суетись! Не растворяйся в массе – будь самим собой!"). Вызвано Присутствие из падения в люди.

Зов совести имеет свое онтологическое основание в том, что Присутствие в основе бытия есть забота. Другими словами, если бы Присутствие не экзистировало как озабоченность-заботливость в мире, совесть онтологически была бы не нужна, т.е. невозможна. Здесь Хайдеггер решительно критикует расхожие представления о публичной совести, "совести мира". Ибо что она, как не голос людей, толки? Только то есть совесть, что идет из глубины Присутствия, что укоренено в нем.

Хайдеггер разбирает возможные возражения против своей интерпретации феномена совести с точки зрения эмпирической интерпретации совести, которая всегда "укоряет" или "предостерегает". Он предлагает различить зов совести и его слышание. Слышание есть собственное понимание в контексте собственной фактичности – так можно интерпретировать эти рассуждения Хайдеггера. "Следующее" за зовом необходимо, ибо зов (существующий в модусе молчания) не может "зависнуть". Даже "ничего не следующее" означает нечто позитивное.

Совесть как феномен есть онтологическое основание эмпирически "следующего" зову. Что зов дает понять в этом "следующем" – это другой вопрос. Он разбирается в § 58. Во всех случаях, замечает Хайдеггер, эмпирический "голос" совести говорит, так или иначе, о какой-то "вине". Подобно тому, как "совесть" была рассмотрена как феномен, как экзистенциальное условие возможности всякой фактичной способности быть, так Хайдеггер предлагает рассмотреть и "вину", взятую именно как феномен. Хайдеггер разбирает все эмпирические смыслы "виновности": "повинность" как "задолжание", "быть виновным" как быть причиной чего-то, "провиниться" как нарушить закон. Он исходит из того, что в основе всех этих эмпирических проявлений "вины" должен лежать один феномен. Это должен быть внутренний феномен Присутствия, т.е. бытие-виновным как способ бытия Присутствия. Любые попытки увязать "виновность" с другими возвращают нас в мир людей. Идея виновности должна быть понята из способа Присутствия быть. Только тогда мы сможем описать виновность как онтологическое основание возможности всякой фактичной виновности Присутствия как бытия-с-другими. У Хайдеггера бытие-виновным выступает фундаментальной характеристикой Присутствия, его самой своей способностью быть самим собой.

Феноменологический анализ "вины" выявляет ее связь с "изъяном", "недостачей", "отсутствием". Экзистенциальную идею "виновен" Хайдеггер определяет как "бытие основанием для бытия, определенного через нет, т. е. бытие-основанием некой ничтожности " (С.283). Эмпирическая провинность имеет своим основанием исходное бытие-виновным. Самость, экзистируя, берет на себя бытие-основанием, не будучи способной никогда овладеть им. Экзистируя как брошенное, Присутствие постоянно остается позади своих возможностей. Будучи основанием, оно никогда не владеет своим бытием. Будучи основанием, оно само есть ничтожность самого себя. Ничтожность при этом не означает неналичия (С.284). Все это требует дальнейшего осмысления, прояснения, интерпретации. Конец второго абзаца на стр. 285, видимо, содержит в себе ключ к пониманию всего параграфа. Цитирую: "Свобода... есть лишь в выборе одной (возможности – О.Г.), значит в перенесении не-имения-выбранными других и неспособности-выбрать-также-и-другие" (С.285). Это можно проинтерпретировать так: выбирая одну из возможностей, Присутствие не выбирает другие и делает не возможным выбор иных возможностей, т.е. как раз и выступает как основание бытия, определяемого через нет (см. выше). Онтологическое существо нет вообще может быть прояснено, говорит Хайдеггер, только через прояснение смысла бытия вообще (С.286).

Хайдеггер пишет, суммируя вышесказанное: "Сущее, чье бытие забота, не только способно отяготить себя фактичной виной, но есть в основании своего бытия виновно..." (Там же). При этом следует подчеркнуть, что для Хайдеггера понятие виновности в данном контексте ни в коем случае не этическое. Из бытия-виновным становится возможной не только фактическая виновность, но и совесть, зов которой и дает Присутствию понять его бытие-виновным. "Взывающее отозвание дает Присутствию понять, что оно – ничтожное основание своего ничтожного наброска, стоящее в возможности своего бытия, – должно, т.е. повинно из потерянности в людях извлечь себя назад к самому себе" (С.287). Именно об этой "вине" говорит Присутствию зов совести. С потерянностью в людях, т.е. в бытии-с-другими, Присутствие с необходимостью становится виновным, и не потому, что совершает проступки, а потому что оно как действующее со-быти е -с-другими виновно (См.: Хайдеггер М. Пролегомены к истории понятия времени. Томск, 1998. С.336). Несколько забегая вперед скажем, выбирая волю-иметь-совесть, мы выбираем и виновность (Там же). Для Присутствия быть-виновным означает собственно-быть. Быть-виновным указывает Присутствию на ту самую свою способность быть. Правильное слышание зова совести означает понимание этой способности и бросание себя на способность-стать-виновным. Это понимание Присутствия отличается от понятливости людей, которая знает лишь соответствие правилу и публичной норме. Выбор Присутствия означает выбор соответствия собственной самости.

Отмеченная выше воля-иметь-совесть означает готовность быть призванным. Она лишь исходная предпосылка для возможности стать фактично виновным. Действительно, чтобы почувствовать себя виновным, человек должен остановиться в своей деятельности. Действующий не может чувствовать себя виновным, ибо действие и вина несовместимы. Если я что-то делаю, значит, я считаю, что это правильно, а потому не могу считать себя виновным. Лишь окончание действия может привести к пробуждению чувства виновности, или "укол" совести – к остановке действия.

В § 59 Хайдеггер дает критику того, что сам он назвал расхожим толкованием совести. Установив, что совесть свидетельствует Присутствию о его самой собственной способности быть – быть виновным, в § 60 Хайдеггер анализирует экзистенциальную структуру этой способности. Понимание зова совести размыкает Присутствие в не-по-себе его одиночества. Ужас угрызений совести есть феноменальное удостоверение того, что Присутствие поставлено в понимании зова перед своим же не-по-себе. Воля-иметь-совесть становится готовностью к ужасу.

Позвольте привести следующее соображение. Из вышесказанного становится понятным то, что слабовольные люди чаще всего бессовестны: они не готовы к ужасу совести и вины; не имея воли-иметь-совесть, они не слышат ее зова и не понимают его, забалтывая его успокоительными резонами. И поэтому, как говорит Хайдеггер, зов совести есть умолчание – его озвучание утопило бы его в толках людей.

Решительностью Хайдеггер называет засвидетельствованную в самом Присутствии через его совесть способность к молчаливому, готовому к ужасу бросанию себя на самое свое бытие-виновным (С.297). Решимость есть модус разомкнутости Присутствия (зов совести, его понимание размыкает Присутствие на решимость). В § 44 (С.212 и сл.) разомкнутость была экзистенциально интерпретирована как исходная истинность. Следовательно, решимость – исходнейшая, собственная истина Присутствия.

Решимость размыкает Присутствие миру и другим, т.е. решимость быть самим собой не отрешает Присутствие от мира, от других. Напротив, решимостью самость вводится во всегдашнее озаботившееся бытие при подручном и заботливое со-быти е с другими. Решимость быть самим собой при этом не только позволяет Присутствию быть в наиболее бытийной своей способности, но и позволяет существующим другим быть также. Решительное Присутствие, говорит Хайдеггер, может стать "совестью" других. Присутствие и другие тогда не будут теряться в людях, но сосуществовать во взаимности, исходя из собственного бытия-самости, в противовес договоренностям и братаниям на людях, и не из того, что люди хотят предпринять. Здесь формулируется некий идеал отношений между индивидами, не завязанных на своекорыстный интерес (ср. с экзистенциальной коммуникацией К. Ясперса).

Решимость экзистирует как решение. Решение размыкает набрасывание и определяет конкретную фактическую возможность, т.е. речь, видимо, идет о том, что человек перестает "плыть по течению" и сам начинает выбирать свой путь. Присутствие "живет" как человеко-самость в условиях понятливой публичности людей, когда никто не решился, но все уже решено. Решимость позволяет вызвать себя из потерянности в людях (не совсем ясный момент: ранее Хайдеггер говорил, что зов совести вызывает и тем самым выступает как условие решимости, а здесь наоборот). Решение не изымает себя из "действительности", но лишь открывает фактичные возможности. Это Хайдеггер называет ситуацией. Ситуация открыта лишь для решительного Присутствия, но закрыта для людей, которые знают лишь "общую обстановку", "конъюнктуру". Решимость вводит Присутствие в его ситуацию. Призыв совести призывает в ситуацию. Решимость не сначала, знакомясь с обстановкой, представляет себе ситуацию, в которую собирается "войти", она уже "в ситуации", т.е. решимость означает поступок. Здесь Хайдеггер разводит подлинную решимость и якобы-решимость в намерении. "Быть в намерении" можно всю жизнь, но так и не решиться на поступок.

Итак, Присутствие должно преодолеть потерянность в людях, найти себя, прислушиваясь к зову совести, вернуться к самой своей способности быть – быть-виновным – и с решимостью ставить себя в ситуации, возвращая тем самым себе способность выбора возможностей, утраченную людьми. Проделанный анализ феноменов "совести", "вины" и "решимости" позволяет Хайдеггеру в следующей главе приступить к выявлению онтологического смысла целостности и временности Присутствия.

Благодарю за внимание!