Карлос Кастанеда 2 страница

Он пожал плечами и, как можно более простецки улыбаясь, пояснил:

-Дела-дела… Итак, о чём мы говорили?

-Ещё ни о чём. Расскажите мне, каким образом к вам попала вот эта вещица, - ведьма повертела в руке печатку Отверженного Алхимика с буквою «К».

-Хм.. Мне хотелось бы начать не с этого, но раз ты так настаиваешь…

Кристина выжидательно смотрела на своего визави, который лакомился халвою. В который раз за последний час в её голове проносилась мысль о том, что этот плутоватый старик скажет ей далеко не всё.

-Печать попала ко мне от Братиславы Петровны. Как ты знаешь, у неё небольшая коллекция занимательных артефактов на Петровке… Вот… Петровна на Петровке – не находишь это занимательным совпаденьицем?

Ведьма проигнорировала вопрос:

-Не слишком ли много милостей достаётся вам от неё? Защита, печать... Что ещё?

-Общение с такой женщиной само по себе милость. Она невероятна. Думаю, тебе следует её чаще навещать. Но это потом-потом, а пока, может, у тебя есть ещё вопросы?

-Почему вы показали мне печать? Почему именно мне?

-Ну… Во-первых, на мой взгляд, ты достаточна умна, чтобы оценить её, ведь тебе известна история жизни Казимира не хуже меня. И ты в состоянии понять, что одно её существование может значить.

-И что же оно может значить?

-А то, что раз цела печать, то, возможно, уцелели другие его личные вещи. Подлинник его «Трактата о смерти», к примеру. Ты ведь понимаешь, что то, что мы имеем сейчас, подверглось нещадной цензуре, если, конечно, не было переписано полностью…

-И что с того, что я это знаю? - неожиданно холодно перебила его Кристина. – Это далеко не причина, и вы далеко не дурак, чтобы не понимать, что я на это не куплюсь.

Старик смутился – толи от её тона, толи от града «не», толи для образа.

-Зачем вам нужна я?

Басилио посерьёзнел, будто постарел, и странная растерянность сползла с его лица. Помолчав немного, он, наконец, заговорил по-другому, сыро и глухо:

-Я думаю, что в архивах твоей Академии хранится важная информация.

-О Казимире?

-Почти. О деле всей его жизни. И ты поможешь мне её достать.

-У меня нет доступа в архивы – вы это знаете.

-Но ты можешь его получить.

Кристина перегнулась через стол и жёлчно прошелестела:

-Почему вы думаете, что я буду этим заниматься?

-Потому что ты всю свою жизнь – эти годы над пыльными книгами, часы в библиотеках, бессонные ночи над скучными и бесполезными трудами искала то же самое, что ищу я, то же, что искал Казимир.

-И что же это?

Басилио понизил голос до неслышного шёпота:

-Тайну.

Глава 4

«Сицилийская вечерня»

Бог находит виновного

Гомер

Это случилось апрельским вторником 1282-го года в небольшом провинциальном городе N* на Сицилии. Здесь с самого утра пахло истерией, и этот запах просачивался сквозь поры самой матери-земли, забитые грязью и дышащие безумием. Чума охватила большую часть города, десятки кварталов вымерли в считанные недели, а трупы, разлагающиеся под щедрым итальянским солнцем, не успевали хоронить. Толпы измождённого народа собирались у стен и так переполненной церкви Святой Богоматери, рыночная площадь походила на вавилонское столпотворение. Синьор городка, французский вассал Анжуйцев, маркиз де Гер, и его приближённые, не показывались с тех пор, как умерла первая девочка, восьмилетняя Мария, дочь мясника Алдо. Отовсюду слышались то мольбы, то проклятия, то просто крики боли и страха. Город с населением в неполную тысячу за месяц потерял половину своих жителей.

-Да можно без предисловий – дальше то что?

-Не перебивай!

Человек по имени Бертрам, который взобрался на покореженную телегу, точно знал, кого в этом надо винить:

-Слушайте! Слушайте! Жители города N*, слушайте меня. Вы кричите и плачете!.. Вы молитесь и стенаете. Но знаете ли вы, что чума – лишь наказание за наши проступки перед Господом нашим? Мы – согрешили, ибо пустили в эти края грех. И вы знаете, где сейчас этот грех! Вы знаете, что надо делать!

Загалдело. Зашумело. Взревело и всхлипнуло.

-О чём ты говоришь? – послышался в толпе голос кузнеца.

-О том, что ты и все мы виноваты в том, что твоё отец и братья сейчас гниют в сырой земле!

Вздрогнуло.

-И что ты предлагаешь делать?

-Изгнать грех! Изничтожить его до корней.

Грехом они называли двух девушек из аравийских земель, которых привёл с собой в их город рыцарь маркиза Августина де Гера. Смуглые, красивые и необычные – они пугали добропорядочных, но дремучих и невежественных католиков, вызывая одновременно как неподдельный интерес, так и животный ужас. В те далёкие края за шёлком и пряностями старого рыцаря Филиппа послал торговец. Он вернулся без каравана, без денег и без своих людей. Привёл только этих девушек, заперся в своём полуразваленном доме и запил. А когда его спрашивали, о том, что же произошло с ним, с видавшим виды воякой, он рассказывал прелюбопытнейшую историю…

«Трое суток мы шли. Трое. Мы решили, что сбились. Мы должны были набрести на деревню Телль-Эи днём ранее, но мы так и не наткнулись на неё. Мы шли барханами, дюнами, расщелинами и хребтами скал. Но мы не находили никого и ничего. Песок вместе с ветром забивался в наши ноздри, в глаза.. Кхе-кхе… В глаза и, кхм-м… В глаза и в уши. Мои люди нервничали. А бедуины почти не волновались – для них всё ни по чём.

Но потом, на утро четвёртого дня, в этом адском чреве, в самом сердце дьявола, один из этих сынов пустыни указал на горизонт и сказал, что идёт стена песка. То была буря.

Мы побежали.

Наши губы давно истрескались без воды. Животные тоже страдали.

Мы наткнулись на какие-то старые постройки… Наверно, тут когда-то кто-то жил. Судя по тому, что остались одни кирпичи да черепки, это было давно. Мы решили найти укрытие в этих развалинах, как нас накрыло песком. Ветер стегал, как сумасшедший… Налей мне ещё, не жалей, друг мой. Вот так, полнее лей. Так вот, ветер. Я помню, как меня сбило с ног. Я помню, как ворчала земля. Я помню, как вокруг кто-то возился и орал, потом страшный грохот – а потом сырой мрак. Я открыл глаза в какой-то пещере. Меня туда перетащили бедуины. Было слышно, что на поверхности до сих пор беснуется песчаная буря, но у нас было темно и сухо. Оказалось, что грохот был из-за того, что обрушилась какая-то стена. И бедуины тут же направили туда своих животных, а потом затащили и меня. В той буре мы потеряли своих троих, и одного бедуина, который отправился за ними.

Развели костёр. Стало светлее. И мы увидели на стенах странные рисунки. Вообще-то то были не стены, а какие-то плиты, как мне показалось, из глины. Эти письмена были от пола до потолка в два с половиной человеческих роста. Мой старый друг, Франческо – вы же помните Франческо. Всегда был дураком, да так им и помер, разве что грамотный… Он причитал над ними как курица, ей Богу! Бедуины начали орать и молиться, мол, это демоны оставили тут. А Франческо мне сразу сказал – что за такое на книжной ярмарке в Венеции дадут не менее семи дукатов. Не знаю, где там он достал пергамента, но пока мы сидели и пережидали бурю, он угольком из костра перерисовывал всё, что видел на стенах.

Прошло время, бедуины немного успокоились. Этот простофиля всё мулевал свои чёрточки да закорючки. А потом как завыло, каа-а… кхе-кхе.. налей ещё, друг мой!.. Так. На чём я остановился, а? Ах, да!.. Так вот. Завыло. Захлестало, и снова грохот!.. Когда утихло, мы стали проверять, все ли целы. Оказалось, что чуть дальше, в глубине пещеры, обвалилась ещё одна стена!.. Там-то внутри и стоял вот этот кувшин. Там было ещё больше надписей и картинок – мой дурачина Франческо визжал как баба от счастья. Стал и их перерисовывать… Вот же дубина-то был, а! Прости, Господи…

Значит, когда утихло, мы вышли. Небо разгладилось, стало ясно. Бедуины быстро сориентировались и сообразили куда идти. Мы и пошли. Вскоре набрели на деревню. Там-то всё и началось…

Мы рассказали местным жителям, что нашли в пещере у развалин в дне пути от них. Бабы запричитали. Старики сказали, что то – место нечистых духов, и что мы не должны были забирать у них их сокровища. Это они говорили про кувшин.

Там-то и померло двое бедуинов. Остальные ушли от нас, сказали, что не хотят иметь ничего общего с этим кувшином. Нас прогнали из деревни, и мы, семеро, да две девушки из деревни, которых изгнали вместе с нами за то, что они прелюбодействовали с Николо и Аллегро, повели наш караван из пятнадцати гружённых верблюдов сюда.

Я не знал, что совершаю большую ошибку.

Мои люди стали погибать один за другим. Животные падали без сил встать, и нам приходилось забивать их. Потом Николо сказал, что, наверное, местные жители той деревушки были правы, и кувшин проклят. Он попытался выбросить его, но Франческо был против. Они заспорили, потом стали драться. Не знаю я, как это получилось… Налей-налей.. не знаю как, но Николо нечаянно напоролся на меч Франческо. Тогда против кувшина восстал Антонио. Он орал как ненормальный, мол, мы все прокляты, надо что-то делать, надо выбросить эту посудину, Бог его знает, что у него внутри. А потом что-то произошло. Не знаю что. У него горлом пошла кровь, закатились глаза, и он издох за какие-то минуты.

Так мои люди уходили или умирали один за другим, один за другим. Последним ушёл Франческо. Он чем-то заразился на границе у Египта. По-моему, вода была заражена, но мы пили все, и тогда не понятно, почему я остался здоровым, а он сгорел в лихорадке в страшных муках за пару дней. Он оставил мне свои записи, над которыми корпел долгие часы в той пещере, и завещал на вырученные с них деньги купить его жене шёлка и бархата, которые он ей обещал.

Так я и добрался сюда, друзья мои. А теперь будьте так добры, плесните винца старому Филиппу, иначе он помрёт на месте прямо сейчас».

Кристина хмыкнула:

-Что за сказки?

-Слушай дальше.

По возвращение в N*, Филипп совсем опустился. Жил с теми девушками из арабской деревни, они ему готовили и стирали. А он, Бог знает где, находил деньги, хотя и ходил всё время пьяный. Поползли нехорошие слухи.

Мужчина и две женщины? Да где же это видано? Не срам-то? Не стыд? Да разве так можно?

Потом в город пришла чума.

И, конечно же, виноваты в ней, оказались старый развратник и две его наложницы.

-Он навлёк на нас гнев Божий! Он живёт здесь – дьявол в человечьем обличье – и всё это благодаря нашему попустительству! А расплачиваются жизнями за его чёрные грехи наши дети и наши отцы! Наши братья и наши сёстры!

Толпа от площади двинулась к его дому. Люди с вилами и топорами ворвались в дверь, вытащили двух ничего не понимающих девушек наружу, и поволокли к церкви Святой Богоматери. Те орали и визжали что-то на своём языке. Филипп то же орал, его били.

Девушек привязали к двум позорным столбам, положили к ногам вязанки сырого хвороста и подожгли. Их сожгли как ведьм.

Медленная, мучительная смерть, должен заметить…

Филиппу удалось выжить.

Как ты знаешь, то был день Сицилийской вечерни [18]. Не только Палермо полыхало тогда. Подпольщики города N* тоже, не смотря на чуму, решили выгнать к чёртовой матери французов со своей земли, Конечно, Августина де Гера и его семью предупредили заранее, и он бежал. Вместе с ним – уж не знаю как – бежал и Филипп, прихватив кувшин и письмена.

-Спрашиваю ещё раз: что за сказки?

-Согласен, чушь редкостная. Думаю, что Филипп много что переврал. Вряд ли эта история про бурю и пещеры случилась с ним. Думаю, он купил этот кувшин и письмена на каком-нибудь восточном базаре, пропил половину денег, и решил вернуться обратно вместе с этой бредовой историей. А, ну да – заодно прихватил себе двух восточных красавиц.

-А его люди? Они действительно умирали?

-Вот тут я склоняюсь к мысли, что Филипп не врал. Уж не знаю, что именно подкосило его соратников – может, подхватили какую-нибудь заразу в Аравии. Кроме того, не забывай, что битвы между Крестом и Полумесяцем в те года ещё не закончились. Да мало ли что! Факт остаётся фактом – он вернулся без них, седой, с девушками, кувшином и пергаментом, на котором углём были нацарапаны некие знаки, которые я считаю предшественниками клинописи.

Глава 5

«Пьеро, Мальвина и Цой. Vol.2»

Большая разница, не хочет человек грешить

или не умеет.

Сенека

Март, 2000 год

Москва, Старый Арбат

23:17

Кристина вышла из магазина редких книг, и, вдохнув как можно глубже сырую мартовскую тьму, изъеденную и искромсанную жёлтым светом невысоких чёрных фонарей, подняла ворот плаща как можно выше. Пропитанный московским ночным фарсом воздух Старого Арбата холодом заползал под одежду. Казалось, можно было физически ощущать, как люди, шедшие мимо неё, превращались в одну сплошную массу теней, мелькавших совсем рядом, настолько рядом, что можно было слышать их дыхание, мелькавших, чтобы исчезнуть и больше никогда не появиться. Она направилась к ближайшей станции метро, куря.

«И что? – прокручивала она в голове их разговор. – Зачем вы мне рассказали всё это?»

«Затем, что это прямым образом относится к Казимиру».

«Он жил на двести лет позже»

«Да, и очень любил древние вещи. В частности, древние тексты и свитки…»

Ведьма всё ещё не могла смириться с тем, что человек, обычный человек, пусть этот человек и плутоватый сицилиец, знает так много об истории нелюдей. В голове не укладывалось, как и кто позволил ему всё это найти и изучить. Его самоуверенность поражала, и, чёрт возьми, ему явно было отчего быть настолько в себе уверенным. По крайней мере, слепая вера в оное, сквозила в каждом его движении, даже когда он прикидывался мирным стариком, который всего лишь увлекается средневековыми колдовскими тайнами. Нет, прихоти не могут настолько владеть разумом, пусть они и старческие.

-Дочка, подай на хлебушек, а? – вдруг протянула к ней руку в оборванной грязной перчатке какая-то старушка, в платочке и с такой умиротворяющей и молящей беззубой улыбкой, что ей мог бы позавидовать любой актёр МХАТа. Она стояла у стены дома с фасадом, с которого потихоньку ссыпалась штукатурка, обнажая серую кирпичную кладку и гнилое нутро лепнины. Под её драными валенками был хорошо утоптан снег – с утра самого стояла, не меньше. – Ну, подай…

-Нет мелочи, - тихо бросила через плечо Кристина и прошла мимо. Позади раздалось тихое «Блядь!».

Москва – подземный город. Все улицы и перекрёстки, что наверху – это лишь кожа, изрытая фурункулами многоэтажных домов и прополотая глубокими речными бороздами морщин. А внизу, за слоем давно мёртвой и бесплодной земли, течёт по венам и артериям линий метрополитена кровь, живая и горячая, безликая и серая. Поезда, как лезвия, пропарывают пространства, метры и километры, в считанные мгновения. Между тем, московская подземка сама по себе – довольно съедобный фон для тех субъектов, что ею чаще всего пользуются. Мрамор, серпы, молоты – символы давно не существующей державы. Хотя, есть и исключения. Но их слишком мало. Кроме того, они интересуют разве что туристов.

«Метро – мой альтернативный способ жить. Здесь есть всё, что мне можно и нужно, - любит часто повторять один замшелый вампир, прозванный Кротом, иногда дни напролёт проводящий в поездках по кольцевому, замкнутому кругу кровообращения. – Да и днём здесь безопасно как нигде в городе». Действительно: массы народа, в которых можно затеряться, и абсолютная недоступность для солнца. Что ещё нужно, чтобы с интересом провести светлое время суток вурдалаку?..

Он частенько усаживается где-нибудь с томиком Станислава Лема или со свежей, пахнущей типографской краской, газетой, а, устав читать, едет в любом направлении – в Новые Черёмушки, на Волгоградский проспект, в Митино, через Охотный Ряд - чтобы внимательно рассмотреть людей в вагоне. Ему нравится вглядываться в засыпающие лица, в лица усталые, или же наоборот, излучающие свежесть, в лица влюблённые или грустные, отчаявшиеся или смеющиеся, старые или молодые.

Кристина спустилась в подземный переход, и её немедленно обдало ароматами московских кулис: запахами горячей выпечки, мочи, ванильно-приторных духов и кислого пива. Из киоска слева от неё доносились напомнившие ей кого-то слова: «Ты совсем как во сне, совсем как в альбомах, где я рисовала тебя гуашью…»[19] Она даже замедлила шаг, чтобы дослушать песню, но тут какая-то дородная тётка толкнула её в бок и обошла, буркнув что-то едкое. И ведьма пошла дальше, влекомая живым потоком. Мысли вновь перескочили на сицилийца.

«Семейство де Гер спустя два поколения стало затухать. Они распродавали всё, чтобы выжить. В том числе, продали и бабкины сундуки, в одном из которых были свитки с письменами. Эти свитки и нашёл в какой-то захолустной лавке Казимир Отверженный».

Кристина, стоя на ступеньке эскалатора, и, в задумчивости взявшись за чёрную ленту перил, спускалась в подземный муравейник, как внезапно кто-то с соседнего эскалатора, поднимающегося наверх, истерично крикнул:

-Уйдите! Прочь, прочь, прочь от меня!! Суки!

Ведьма в мгновение отыскала в строе людей девочку с растрёпанными волосами в грязной синей курточке, которая смотрела куда-то в пустоту затравленным и измождённым взглядом. Стоило ей это крикнуть, как вокруг неё стало свободней – добропорядочные граждане отодвинулись подальше; от них пахло недовольством, в некотором роде даже страхом. Действительно – сколько ещё сумасшедших колобродит? Мало ли что взбредёт этой неспокойной в голову в следующий момент.

-Прочь, - снова прохрипела она, замахав руками вокруг себя. – Прочь, уйдите прочь!

Сумасшедшая, или…?

Да, колдовка. Молодая, лет четырнадцати. И, скорее всего, даже не догадывающаяся о том, почему она видит тех, кого давно научилась не замечать в толпе Кристина.

Ведьма тяжко вздохнула. По негласному уставу, ей следовало отвести эту девочку в Приёмник[20], где её утихомирят, всё объяснят, разъяснят, обогреют и накормят. А затем поставят на учёт и определят на обучение в какую-нибудь школу или лицей. Но в голове после общения с Басилио роился такой улей мыслей, что как раз этим ей хотелось сейчас заниматься меньше всего на свете. Однако делать было нечего. Оставить «свою», пусть девочка ещё и не догадывалась, что она «своя», в таком состоянии – это всё равно, что убить её своими руками. Поэтому Кристина, неотрывно следя взглядом за хрупкой фигуркой, внезапно развернулась и быстро пошла наверх, против «течения», вызвав град негодующих взглядов и ругани, сказанной исподволь и в сторону.

Март, 2000 год

Москва, Суворовский парк

За 2 часа до описываемых событий

-Выпей, Даш, - протянул Костя девочке бутылку дешёвого пива.

Она, немного дрожа, взялась за горлышко, но не сделала ни глотка. Её взгляд приковали к себе тени за густо сплетёнными ветвями кустарника напротив. По коже в который раз бежала дрожь, а в горле вставал терновый ком.

-Выпей, - повторил он, и провёл мозолистой ладонью по её соломенным волосам. На этот раз она послушалась.

«Смотри!» - влился едва различимый шёпот ей прямо в ухо. Даша вздрогнула, большой глоток пива судорожно упал внутрь. - «Смотри и восторгайся!»

-Ты слышал это? Слышал, да?

Костя странно повёл глазами в сторону:

-Слышал что?

«Смотри и восторгайся!»

-Это!

-Я ничего не слышал.

Даше хотелось выцарапать его лицо. Ей хотелось забраться куда-нибудь и отключиться. Ей хотелось хоть секунду абсолютной тишины.

-Даш, мы тут одни.

Будто она этого не знала!

Четвёртый день. То был четвёртый день. В понедельник всё началось, с самого утра. Даже нет, ещё ночью. В полтретьего она проснулась оттого, что кто-то поцеловал её лоб. Она отчётливо помнила шершавые, холодные губы, и даже лёгкий аромат чьей-то кожи. Тогда она решила, что ей это приснилось.

Но могла ли ей присниться песенка разбойников, спетая кем-то во время урока литературы? Орали так громко, так скрипуче, что ей пришлось заткнуть уши.

«Кто это воет?»

«Говорят, мы бяки-буки. Как же носит нас земля? Дайте что-ли карты в руки – погадать на короля…»

«О чём ты?» - спросила её тогда соседка по парте в круглых очках с роговой оправой на носу.

«…Завтра дальняя дорога выпадает королю. У него деньжонок много, а я денежки люблю…»

«Кто это воет?» - хныкала она, чувствуя, как противный голос заползает внутрь и раздирает барабанные перепонки, в то время как весь класс не мог взять в толк, какого чёрта она кричит.

«…Дело будет шито-крыто. Карты правду говорят!»

«Даша – встань и выйди вон. Вернёшься, когда приведёшь себя в порядок!» - не выдержала Светлана Григорьевна. Пение не прекращалось.

«Да что с вами? – взвизгнула Даша. – Вы что, оглохли все? Кто-то поёт, вы не слышите?»

«Встань, и выйди вон» - ледяным тоном повторила преподаватель.

Песенка из мультфильма о Бременских музыкантах? А где же тривиально-гремящие цепи, стенания и крики? Где угрозы, щипящий шёпот и полумрак для создания нужной атмосферы? Неужели всё стало настолько простецким, что потерялось даже само очарование подобных ситуёвин?

За дверью пение прекратилось. Зато началась страшная головная боль, которая не утихла ни после двух кружек слабенького столовского чая, ни после выкуренной в туалете для девочек сигареты Союз-Аполлон, которую она стрельнула у какого-то шестиклассника, ошивавшегося у раздевалки. Там, за исписанной матом дверью кабинки, сидя на корточках на ободке унитаза, она прокручивала в голове всю ситуацию, и чем больше вспоминала лица, взгляды и жесты, тем больше понимала, что песенку разбойников слышала она одна. Чтобы выкинуть всё произошедшее из головы, этим же вечером она решила выпить. Но даже палёная водка, размешанная с апельсиновым соком, не высушила в её голове смутные и тревожные воспоминания об уроке литературы.

С тех пор прошло четыре дня. Четыре дня, четыре раза по двадцать четыре, а каждое двадцать четыре по шестьдесят, и даже эти шестьдесят тоже все до одного по шестьдесят. И всё это время, каждое мгновение, в ней рос и креп дикий, животный и необъяснимый ужас. Когда она слышала чей-то говорок в пустых комнатах, когда заливисто смеялись, когда она чувствовала на своём плече чью-то ладонь, когда прогорклое дыхание опаляло ей лицо, когда она видела тени, падавшие вроде как ниоткуда и не от чего – каждый раз она чувствовала, как само её естество внутри переворачивается и сжимается в дрожащий кусок необъяснимого и безотчётного страха.

-Что с тобой творится? – спросил Костя, вперив в девочку странный и глупый взгляд. – В последнее время ты будто сама не своя.

-Говорю тебе, я слышу! Как ты не понимаешь? Я слышу, иногда чувствую, и даже вижу!

-Что ты слышишь? Что ты видишь, в конце-то концов?

Даша открыла рот, но не нашла что сказать. В небесах, что уже подёрнулись приближающимися сумерками, свистел ветер. И вечер пел о чём-то щемящем, что предательски скреблось о маленькое девичье сердечко. Они сидели на спинке лавочки в парке, а у их ног, на сиденье, стояло ещё две непочатых бутылки крепкого светлого пива. Промозглый март, промозглой время, промозглые головы. Боже мой, ну неужели она сходит сума?

-Просто скажи мне, - сказал тихо парень. – Что происходит? Что ты слышишь?

Даша пристально всмотрелась в его смуглое овальное лицо с прямоугольным подбородком и взвихрённым чубом коротеньких волос на лбу. В её голове уже было промелькнула мысль – что если всё это лишь грезилось?

Костя вновь провёл рукой по её соломенным волосам, дотронулся до щеки:

-Ну, что же ты, милая? Так больше нельзя. Иначе совсем шарики за ролики заедут.

А потом, внезапно, у неё пересохло в горле, она почувствовала, как вязнет сознание, как тяжелеют веки… Она мотнула головой, чтобы избавиться от этого странного ощущения. Потянуло запашком гнили; она открыла глаза и снова взялась за горлышко пива. Да, пожалуй, он прав. Нужно рассказать всё. Ведь этого не может быть, так?

Что-то зашевелилось у неё во рту. Она поперхнулась, пиво, выскользнув из её рук, упало и разбилось. На землю, вместе с зелёными осколками бутылки высыпалась горсть жирных, кремово-жёлтых опарышей. Даша вскрикнула, но это «что-то» в её горле продолжило шевелиться. Она вскочила на землю, схватившись за шею, и её тут же вывернуло наизнанку.

-Ну что ты, милая? Так больше нельзя, – вдруг сказал Костя тоже самое, что произносил только что, но уже чужим, не своим голосом. – Иначе совсем шарики за ролики заедут.

Даша смотрела на него и не верила тому, что видела. Всё его лицо трескалось, покрывалось сетью неглубоких порезов, из под которых сочилась не кровь, а гной. Глаза подёрнулись жёлтой пеленой, и смотрели криво, неправильно, будто он внезапно заболел косоглазием. Ей хотелось кричать, но отчего-то крик застревал в горле. Тогда сознание поплыло в очередной раз, она моргнула, и, открыв глаза, поняла, что снова сидит на лавочке, что у неё в руках бутылка пива, а Костя смотрит на неё испуганным взглядом и не может понять, что происходит. С его кожей было всё в порядке, глаза вновь стали прежними, а в её горле, будто никогда и не было вороха червей.

Бутылка вновь выскользнула из её рук и разбилась вдребезги. Другая или та же самая? Скорый поезд страха и ужаса в голове девочки несётся навстречу заложенному кирпичами тоннелю со скоростью триста километров в час и разбивается в горстку пепла.

Костя попытался взять её дрожащую ладонь в свою, но она с диким взвизгом отскочила от него, будто ошпаренная, и застыла в трёх шагах напротив.

-Ты что? – психанул он наконец. – Совсем сбрендила?

Она покрутила головой:

-Нет, но скоро.

И она, развернувшись, быстро пошла прочь, оставив позади себя растерянного и ничего не понимающего парня с пивом и широко открытыми глазами.

Обычно, столкнувшись с чем-то необъяснимым и непонятным, люди стараются быть поближе к кому-то, кому они доверяют, в такой наивной надежде, что друзья или родные смогут их защитить в случае опасности, но на самом деле, когда приходит беда – не важно, живёт она только в твоей голове или вне её – ты инстинктивно чуешь, что никто из твоих близких тебе не помощник, и что ты абсолютно и беспросветно один. В таких случаях остаётся только одно – курить, бродить и слушать Наутилусов.

Она пробовала дышать, как некогда обучала её мать, увлекавшаяся йогой и аутотренингами. «Я спокойна. Я вдыхаю…» Но её хватало только на пару минут – затем дрожь в кончиках пальцев возвращалась вновь, а из покрасневших глаз, в который раз, лились слёзы. У неё начались галлюцинации. Люди, что проходили мимо, как ей виделось, то злобно косились в её сторону, то были жутко изуродованы, то освежёваны. У кого-то изо рта торчали лапки насекомых, кто-то шёл с перерезанным горлом или вывешенным, как у висельника, языком, у кого-то из щёк высовывались спицы и булавки… Даша кричала. Она кричала снова и снова, но от этого не становилось лучше. В конце концов, она оказалась где-то в центре. Девочка не могла с уверенностью сказать, как именно она туда попала, но дело было в другом – здесь стало в сто раз хуже. Если раньше они показывались в личине других людей, то сейчас она уже видела их – бледных, смутных, будто размытых. Они протягивали к ней свои крючковатые цепкие пальцы и что-то бормотали. Они были везде. Страшные и милые, красивые и уродливые, и стар и млад. Но все, как один, тянулись к ней, хотя ближе чем на пару метров ни один не приближался.

-Боже! Господи! Господи!!

Они пели, они пританцовывали, просто прогуливались, ходя сквозь стены, и туда же исчезая. Они сидели на лавочках и стояли, прислонившись к деревьям в сквериках. Но они не разговаривали между собой – будто на свете для каждого из них существовала одна она и никто более.

-Даша, - ласково говорил кто-то. – Даша-а…

-Что? – вырвалось у неё истерически в полупустом переулке, где-то между Андреевской набережной и улицей Вавилова. – Что вам от меня нужно??

-Даша…

В конце концов, она спустилась в подземку, но её сознание спугнул страшный грохот, что стоял там от отбывающих и прибывающих поездов. Она готова была поклясться, если бы её спросили, что не знает ни на какой станции находится, ни куда собиралась было ехать. Домой? Но она ещё помнила тот ужас, что охватил её утром в ванной, когда она чувствовала, что за душевой шторкой кто-то стоит. Чувствовала настолько явственно, насколько только возможно чувствовать присутствие кого-то рядом. Однако каждый раз, отодвигая её, она видела только пустоту. Нет, дома не было спокойно. Покоя не было вообще нигде.

Состояние нестояния. Так бывает когда выпьёшь прорву дешёвого спиртного, когда накачаешь себя наркотиками, или когда по твоим пятам следуют игоши[21]. Да только вот Даша не знала ничего о том, что с ней происходит, или, тем более, о том, кто такой игоша.

Она бросилась наверх, на воздух.

-Прочь! – кричала она им, уже не обращая внимания на ошалелые взгляды ничего не понимающих людей.

Подземный переход, какие-то тени, музыка, грохотавшая в ушах. Или же это так шумела кровь? Даша подошла к телефонному аппарату, прислонилась к грязному кафелю, и, наконец, остановилась. Сил идти дальше больше не было. Она сползла вниз, села на корточки, и, обхватив руками голову, уткнулась носом в коленки. Всё. Большего ей и не нужно. Она ничего не видит и не слышит. Её вообще нет. И не было. Только покой-покой-покой и никого. Слёзы, градом катившиеся по её горевшему лицу, были солёными и горькими, от них щипало кожу. Нащупав на груди старый крестик, она сжала его горячей, вспотевшей ладошкой, и зашептала молитву, которую выучила когда-то в детстве, но вспоминала редко. Но ведь «в окопах нет атеистов»[22], не правда-ли?.. «Отче наш, сущий на небесах…»