Александр Кушнер

Третье октября 2002 года

Московская Академия Колдовства и Ведовства (МАКиВ)

08:57

Четверг – весьма паршивый день недели. Вроде половина недели уже прошла, однако пятница только завтра, а суббота – ещё дальше. Кроме того, слово четверг начинается на «ч». Ч-ч-ч-ч-ч-четверр-рг!

«Чёрт, чёрный, Чебурашка, чебурек, чешки, чалма, чай… Честный, чопорный, Че Гевара, Чайковский, чирик, чурбан…» - перебирал в уме слова на «ч» профессор Академии, Борис Михалыч.

Сквозь замызганные московскими дождями окна ему в глаза светило настырное, глупое солнце. Он щурился, тихо матерился, но не двигался, иначе голова бы треснула надвое.

Скосил глаза на циферблат наручных часов.

«Мать твою…»

В аудитории потихоньку собирались студенты. «И сдалась им эта философия?» - озлобленно подумал он о деле своей жизни. Будто кто-то из них действительно удосужится открыть томик Ницше или, на худой конец…

Его взгляд остановился на манжетах собственной рубашки – все в каком-то соусе, с пятнами от селёдки под шубой и той красной уксусной бурды, что почему-то называют Арбатским вином.

Так кого «на худой конец», спросил он сам себя. Но ответ в мозгах, напоминавших ему мокрую вату, так и не появился.

Ровно в 09:00 противно скрипнул звонок. Надежда Кузьминишна, как всегда, даже в свои восемьдесят с лишним, точна и пунктуальна.

«Четверг…» - ещё раз пронеслось у профессора. По его сугубо личному мнению, ад – это когда завтра всегда четверг.

-На чём мы с вами остановились? – хрипло, чтобы хоть создать рабочую видимость, спросил он.

Ответом ему была смущённая тишина. Затем какая-то девушка со второго ряда тихо подсказала: «У нас с вами сегодня первое занятие. Мы второкурсники, группа 17-К».

«Все правильно, я так и думал, просто проверял» - попыталось сказать залу лицо преподавателя, но зал лицу не поверил.

Борис Михалыч достал из портфеля бутылку минералки, откупорил, подождал пока выйдут пузырьки, и стал жадно пить. С концов аудитории до него донеслось чьё-то предложение сбегать за пивком.

«Было бы нелишне» - безучастно подумал он, но ничего не сказал.

Пора бы и начинать, что-ли…

- Значит так. Звать меня Борисом Михайловичем; ежели понравитесь мне, то разрешу как всем, просто Михалычем. Насколько я знаю, изучать нам предстоит современную философию, - он осёкся и посмотрел на студентку, но та ничего не сказала; «наверно угадал» - решил он. – Встретиться придётся ещё раз пятнадцать, не считая сегодняшнего занятия, затем экзамен. Список литературы, по которой к нему можно готовиться, вам дадут в методическом кабинете…

Пару минут он ещё нёс какую-то ахинею, сам не зная про что. Говорил медленно, будто старательно чеканя каждое слово, чтобы не получилось околесицы. Язык уже почти полностью стал слушаться, и разве что был непропорционально большим, да ворочался лениво и нехотя.

-Итак, современная философия. Что вы о ней знаете? Как вы её себе представляете?

Пока студенты соображали, он попытался, было встать, но ноги не подчинились. Рановато ещё для таких подвигов.

-Ну-у… Это философия…только сегодня, - неуверенно слепил кто-то.

-Тогда что такое философия?

-Это философия, только вчера, - весело отозвался юношеский голос.

Борис Михалыч вздохнул и подумал, что сейчас бы закурить, и пресловутого пивка, а потом выспаться.

-Кто там такой умный? – спросил он. – Встаньте, молодой человек.

В седьмом ряду поднялась высокая долговязая фигура в мешковатом синем свитере и джинсах. Белобрысое, веснушчатое лицо, и смеющиеся зелёные глаза. Маленький рыжий хвостик из завитушек и тонкая эспаньолка на подбородке. Больше всего он напоминал подросшего Антошку из песенки про «пойдём копать картошку». Сокурсники над ним подхихикивали.

-Представьтесь, шутник.

-Владимир, но ежели понравитесь мне, то можно просто Вовчик.

-Я не девушка, чтобы нравиться. Скажите мне, Вовчик, если не считать вашего идиотского предположения, что ещё вы знаете о философии?

-Ну… Что её придумали философы.

-Ага, придумали. Следовательно, её нельзя пощупать как соседку под столом, так?

-Так, - кивнул студент.

-А раз так, раз она нематериальна, её не видно и не слышно, то какого хрена мы тратим на неё столько времени?

Зал остолбенел.

-Посмотрите на меня, - продолжал Борис Михалыч. – Мне 43 года, я не женат, у меня нет детей, вот уже пять лет как я не ел домашнего борща. У меня нет никаких выдающихся способностей – я не колдую, не вижу будущего, не могу даже сварить себе что-нибудь от похмелья. С утра до вечера я торчу в этой Академии, чтобы рассказывать тем, кто может творить настоящие чудеса про то, что двести-четыреста лет назад думали старые пердуны о смысле жизни. Знаете, Жан-Поль Сартр говорил, что «вне зависимости от обстоятельств, времени и места человек свободен избрать себя предателем или героем, трусом или победителем». Но Жан Поль Сартр был обычным человеком, а люди рождаются в этот мир с равными способностями. В нашем с вами случае это не так. Поэтому напрашивается естественный вывод о том, что и философия у нас должна быть другая. Ещё полвека назад в этом зале вам бы читали курс лекций, мало чем отличающийся по контексту от того, что читают в том же самом МГУ. Но сейчас настали другие времена. У нас там, наверху, начинают понимать, что некоторые человеческие законы в применении к нечеловекам просто не работают. – он наконец смог встать и даже пройтись. – XXI век требует новых стандартов поведения, новых приоритетов, новых идолов. Старые законы уже мало влияют на новое поколение. Именно поэтому появилась новая философия, современная философия. Её куют, что называется, на наших глазах, и одно это заставляет меня наплевать на себя, на заплесневелую в раковине посуду, на мизерную зарплату… Знаю, вас всё это мало, что называется, чешет. Но поймите – если бы Блаватская в своё время не накачалась наркотиками и не написала свои «Стансы Цзянь», якобы снизошедшие к ней от сверхлюдей с Атлантиды, что вот уже тысячи лет торчат где-то на Тибете, то маловероятно, что мир услышал бы имя Адольфа Гитлера и словосочетание «евреи» и «нечистая раса». Если бы всем вам известная певица Луиза Чикконе не мастурбировала на сцене во время своих концертов и не эксплуатировала образ сексуально распущенной нимфетки с миллионов телеэкранов мира, то вряд ли бы сегодня мы могли наблюдать свободу нравов в отношении половых связей, за которую я, как заиндевелый холостяк, всеми пятью конечностями «за». Может я преувеличиваю, но отрицать того, что сегодня делается завтра нельзя. Вот почему я хочу, чтобы вы поняли всю важность того, о чём мы с вами будем рассуждать. Ясно?

Студенты неопределённо кивнули.

-Вот и замечательно.

Странно, подумал профессор. Скажи он им тоже самое, но без «какого хрена» и «мастурбировала», вряд ли его кто-нибудь услышал бы. Эх-х, куда катится мир? А лучше спросить – откуда? Но сказал он совсем другое.

-Садитесь.

Вовчик-Антошка плюхнулся обратно на своё место.

-Итак, с определением современной философии чрез пень-колоду разобрались. Теперь, пожалуй, потолкуем о современных философах. Назовите хотя бы одного…

-Звать меня Борисом Михайловичем, но ежели кто соизволит принести мне опохмелиться, то можно просто Михалычем, - фыркал Вовчик. – А ежели ещё составит компанию, то Борькой.

-Успокойся. Чего ты на него взъелся?

Вовчик глянул на свою подружку:

-А ты не видела, как он минералку глушил? Он же два литра за час уговорил.

Девушка ухмыльнулась:

-Уж чья бы мычала…

Они шли по коридору третьего этажа МАКиВа. Навстречу им двигалась толпа, со спины напирала такая же. Иногда столпотворение разрезал какой-нибудь очень спешащий профессор. Спинами чувствуя таких, студенты заблаговременно расступались.

Аудитория с пьяным философом во главе осталась где-то позади. Согласно расписанию, их сегодня ожидала ещё латынь, история Средних веков, литература и ТК (теория колдовства). Однако пока в голове жужжали только слова Винни-Пуха: «А не пора ли нам подкрепиться?»

В столовой, как всегда, было не протолкнуться. Она открывалась в восемь, за час до начала занятий, чтобы завтракали те, у кого дома в холодильнике шаром покати. А закрывалась около десяти, чтобы ужинали те, кто остаётся здесь работать до утра. Хотя, обычно, на ночь в ней оставался дежурный.

Кормили по-советски просто, но неплохо. Если быть точнее, то третий сорт – не брак.

Каждый день, даже по воскресеньям, часов в шесть, во внутренний двор огромного здания МАКиВ заезжал грузовичок, и пока водитель, потирая заспанные глаза, курил, трое ребят-снабженцев разгружали кузов. Там были противни с ещё тёплыми, ароматными булочками и пирожками. Иногда также завозили ящики чёрного чая, мешки с сахаром и специи. Примерно через час подъезжал другой грузовичок, побольше, нагруженный фруктами, овощами и, иногда, крупами. Из всего этого пятеро поварих под шефством шестой, Людмилы Марковны, дородной высокой женщины в белом колпаке и с круглым, как каравай, лицом, готовили – жарили, варили, парили, тушили и смешивали – чтобы в обед и на ужин весь МАКиВ не остался без первого, второго и третьего (с компотом). Их маленькая, в соотношении со всей Академией, кухонька, с восьми и до восьми представляла собой пекло – на электрических печах в огромных кастрюлях, на которых ещё до революции краской, с твёрдыми знаками, было написано «суп», «каша», «мясное», или «чай» - булькало и шкваркало и кипело что-то наваристое. Запах просачивался в саму столовую, и, бывало, дальше. Там, за столиками, коих вечно не хватало, жевали, писали, болтали и спорили студенты.

Сегодня пахло острым.

У стойки буфета была очередь. Оттуда, сквозь шум сотен голосов, слышался звон монет и усталые голоса продавщиц.

«Сколько ром-баба?»

«Пять-писят»

«А песочное?»

«Четыре-писят»

«Э-э…А у вас есть ещё эти пирожные, как их там…М-м-м…»

«Эклеры?»

«Нет, другие какие-то»

«Картошка?»

«Ага»

«Есть»

«Тогда две Ром-бабы» - и на стойку из потной ладони высыпаются медяки. Продавщица, зевая, пересчитывает их, затем раскладывает по плошкам (пятьдесят копеек в одну, десять в другую, рубли – в третью), шарит рукой по стойке и не находит на ней салфеток – кончились, идёт за новой пачкой, возвращается, вскрывает её, кладёт на тарелку две булочки, столько же салфеток, отдаёт студенту, и выслушивает с каменным лицом следующего.

«Сколько булка с маком?»

«Пять-шесят»…

На это раз заканчиваются чистые тарелки. Потом кончатся булочки. Могут попросить разменять, обменять или заменить… мало ли что ещё, ведь это МАКиВ. А завтра перед открытием уже другая продавщица, только-только заступившая в смену, снимет со стены пришпиленное меню с расценками и повесит другое.

Вовчик встал в конце очереди. В животе урчало со вчерашнего обеда.

Свободных мест в столовой уже не было. На пустующих стульях валялись пакеты и сумки – значит, тоже заняты. Даже встать-пожевать было негде – вдоль стен, выкрашенных в цвет травы, плотными рядами стояли люди – подвое, потрое, группами или в одиночку. Как на вокзале.

До конца перемены он явно не успевал. С минуты на минуту должен брякнуть звонок, а очередь всё не кончалась.

-Пошли, - потянула его за рукав девушка. – На следующей придём, иначе опоздаем. Сейчас ещё кабинет Карлуши искать чёрт знает где.

-Не нервничай, найдём как-нибудь.

Но она в этом сильно сомневалась – слишком уж большим был МАКиВ. Кроме того, она готова была поклясться, что иногда здесь больше этажей, чем кажется, когда смотришь на здание снаружи.

-Ты как хочешь, а я пойду.

-Ну и иди.

Вовчик остался в гордом одиночестве.

Звонок. Началась вторая пара. Половину мгновенно смыло, столики опустели, и в столовой стало непривычно тихо. Не ушли, по-видимому, самые голодные и те, у кого в расписании стояло «окно».

Наконец студент добрался до буфетчицы.

-Девушка, что можно купить вот на это, - и он выгреб из карманов всю мелочь, что была. Она, склонившись над его вытянутыми ладонями, неторопливо пересчитала монеты и протянула:

-Два маленьких кекса или пирожок с капустой.

-Ну, два больше чем один. Беру на всё, - улыбнулся он.

Девушка вальяжно развернулась, взяла щипчики, тарелку, и подошла к подносу.

-Если можно вон те, скраю, побольше.

-Ты, как я посмотрю, решил ни в чём себе не отказывать? – раздался рядом насмешливый голос философа. Услышав его, буфетчица обернулась и мгновенно расплылась в улыбке. – Привет, девочка, - отвесил он ей.

-Здравствуйте, Борис Михалыч.

Вовчик глянул на профессора – всё также потрёпан, без пиджака, но уже с затянутым галстуком.

-Что у нас сегодня на обед, девочка?

-Пока ничего, приходите через час. А так – уха и гречка с рыбными котлетами.

-Рыба? - поморщился он.

-Ну да, сегодня же четверг, рыбный день.

-А-а… Ну да, четверг.

В животе урчало, но буфетчица, похоже, не спешила донести до студента пару жалких крохотных кексиков. Она всецело было занята философом.

-А если я очень-очень попрошу, на этой кухне найдётся пара яиц для самого банального омлета? – с заискивающей улыбкой пронырливого котяры, спросил тот.

-Конечно, найдётся, - поспешила заверить его буфетчица.

-Прямо на этой перемене? – продолжал любопытствовать Борис Михалыч.

-Через пять минут, - уверила его девушка.

Вовчик сердито кашлянул. Но тарелка с кексами так и не двинулась в его сторону.

-Что ты у меня за золотце! – промурлыкал философ. – А второй порции у тебя не будет?

«Наконец-то!» - пронеслось у неё в милой головке, решив, что вторая порция – это для неё, и пусть то был не ресторан, но разве это важно?

-А то этот бедняга – философ кивнул в сторону Вовчика, - вспухнет с голодухи.

Сладостная женская улыбочка комком грязи сползла с её лица.

-И для него что-нибудь сварганим, - уже без особого энтузиазма добавила буфетчица, с грохотом поставила на стойку тарелку, и, не сказав больше не слова, скрылась.

Студент, недолго думая, взял в руку кексы, один надкусил, развернулся, и, жуя, направился было восвояси.

-Родной мой, - окликнул его философ, - а вторым омлетом мне что, самому давиться?

-А я вообще… - он закашлялся, сглотнул кусок, и снова сказал. – А я вообще-то не просил мне что-то заказывать. И у меня нет денег.

Борис Михалыч философски улыбнулся:

-Вот с этого надо было начинать. А просил – не просил, это дело десятое. Тащи две кружки, налей нам чаю, - он показал в сторону самовара, - садись за стол и меньше тявкай.

Вовчик помялся-помялся…

-У меня сейчас латынь.

Профессор едва не прыснул:

-Будто ты поймёшь хоть слово из речей Ангелины Карловны! Её лекции переворачивали представление об истории романских языков в КГБ, куда уж нам, простым смертным?.. Впрочем, если хочешь, иди.

Положа руку на сердце, Вовчику откровенно не улыбалось шагать по бесконечным пустынным коридорам МАКиВа. Кроме того, он был глубоко убеждён, что изучать мёртвые языки не имеет смысла – пусть остаются мёртвыми. И вообще, в воздухе уже так ароматно пахло, что…

Две огромные порции омлета, ломти чёрного и белого хлеба на тарелке, сырный соус, банка маринованных огурцов, чай и… один кексик. Борис Михайлович, глядя на всё это великолепие, потирал руки, но, остановившись взглядом на кексе, спросил:

-Это что?

Вовчик смущённо сказал:

-Это вам.

Профессор расхохотался, и студент пожалел, что не выбросил второй кекс или не съел его.

-Вот за что спасибо, за то спасибо!

-Кушайте, не обляпайтесь, - съязвил рыжий.

-Дурак ты, я ж серьёзно…

Борис Михалыч ел быстро, сноровисто, по-советски. Вовчик тоже старался не отставать, иногда исподлобья поглядывая на учителя.

-Откуда ты, Вовчик? – спросил философ, хрумкая огурчиком.

-Из Подмосковья, село Боярышниковое.

-И как же сопливый лешачонок оказался в столице, так далеко от родных лесов?

-Батя послал. Решил выучить меня, дурака. Сам сейчас небось от скуки дома воет. Мать-то третьего года как померла.

-Ну а ты что?

-А я что?.. Мне и тут хорошо.

В это время в столовую заглянул зав. по учебной части – Игорь Дмитриевич. Заочно все звали его Морковкой за длинный, красный, весь в угрях нос и маленькие осоловевшие глазки. Вытянутое лицо вечно показывалось неподалёку когда меньше всего следовало, поэтому ни учителя, ни студенты, коим он часами, бубня, впаривал что-то о безопасности жизнедеятельности, его не любили.

-О, Михалыч! – обрадовался он, будто хорошему другу. Борис Михайлович поморщился, но повернулся к нему и кивнул:

-Здравствуй.

Игорь Дмитриевич подошёл поближе:

-Яичницей балуемся... Ясно всё с тобой. А это у тебя кто? – кивнул он на студента.

-А это Владимир, второй курс. Беседуем тут...

-Аа... А что слышно про студентов по обмену? Не видел ещё их? Говорят, что привезли двоих откуда-то из южной Африки и какого-то мулата из Луизианы.

-Не знаю, по-моему, ими занимается Добрыня Никодимович.

-Знаю, но он вроде как-то обмолвился, что они и на тебе.

-Да?..

-Да… Ну, как говорится, с вами хорошо, а меня там Надежда Кузьминишна требует.

-Зачем?

-Не знаю, - протянул БэЖэшник, - небось опять ребята нашалили. Приятного аппетита!

-Бывай, - вздохнул философ, а Вовчик отвесил что-то одними согласными.

Борис Михайлович коротко посмотрел ему вслед и ничего не сказал. Умяв остатки омлета, он снова заговорил:

-Что-то мне не то что нынешняя молодёжь, мне и старики не нравятся... Какие-то все... Порченные что-ли... Вроде всё нормально, а нос воротится. Паршиво. И этой паршивостью слишком далеко несёт.

Студент, кивая, усиленно работал челюстями.

-Вот раньше было время… Знаешь, это когда у тебя стипендия сорок семь рублей, а из Шереметьево в Пулково через каждый час летает самолёт за рупь писят. И ты на последние летишь к чёртовой матери, чтобы с друзьями на Невском выпить пивка, закусив бабушкиной солёной капусткой. Ты бы знал, какую моя бабушка капусту солила, ёшкин кот! Люди были другие, время… Знаю я, что сейчас песню про ГУЛАГ запоёшь, но видишь ли, твою мать…

Философ отломил кусочек хлеба, вымазал тарелку и со смаком проглотил. Затем откинулся на спинку стула и похлопал себя по брюшку.

-Мда-а… А батя твой, Вовчик, в православии, али всё язычески проживает?

Вовчик оторвался от омлета и недоумённо, глянув на философа, пожал плечами:

-Какая разница, ё-моё?

-Да так…Я смотрю у тебя на шее крестик… Верующий?

Студент, не глядя, рукой нащупал маленького Иисуса на кресте и засунул за шиворот свитера.

-Вроде, - ответил он, и больше не произнёс не слова.

Молчали. Один делал вид, что всецело поглощён выуживанием скорлупы из зубов, а второй просто всухомятку лопал хлеб.

В столовую входили и выходили, пахло корицей и рыбой из консервных банок, где-то в другом конце зала кто-то противно шуршал пакетом, минутная стрелка на часах, что висели напротив профессора, клонилась ниже и ниже.

Вскоре появилась буфетчица со слойками.

-Ваши любимые, Борис Михалыч. Ещё тёплые. Две с вишней, две маком, - прощебетала она, но насмешливый взгляд студента вернул её с небес на землю.

-Спасибо большое, девочка. Я попозжей зайду рассчитаться, лады? – промурлыкал профессор.

-И много ещё у вас в МАКиВе таких дам? – отвесил Вовчик, едва она скрылась из виду, вся сияя.

-Не твоего ума дело, сынок. Сколько надо, столько и есть. Я не жадный, лишнего не беру, - и, рассмеявшись, они принялись уплетать ароматные слойки.

В это время в дверях столовой появилась одна молодая особа. Среднего роста, с кукольной фигуркой и густыми пепельными волосами, собранными в хвост. Смуглая кожа, кареглазая, с симпатичной, если не считать очков, мордашкой – всё это Вовчик разглядел уже когда она подошла к их столику.

-Борис Михалыч, а я вас везде ищу.

Профессор тут же предложил ей сесть и почаёвничать. Нет-нет, она на минутку.

-Видите-ли, я сейчас пишу диплом, и мне нужен доступ в архив.

Он поперхнулся, закашлялся, и поспешил подальше отставить от себя кружку с пресловутым чаем.

-В-в ар-р-хив?

-Да, в архив МАКиВа.

-Ну ты, девочка, хватанула. Для этого тебе придётся сначала предоставить Смотрителю рекомендации.

-Они уже у него на столе.

-А анкеты? Ты хоть представляешь какая волокита со всеми этими бумажками, и как тщательно будет комиссия проверять каждый ответ? Эти старые карги придерутся к последней запятой, к лишней точке, да хоть к чему – лишь бы не пустить никого в их святыню.

-У меня есть разрешение от комиссии.

Профессор ошалело глянул на неё:

-Тогда… тогда что тебе от меня-то надо, девочка?

-Роспись. Мне дали бланк, где должны расписаться трое преподавателей, готовых поручиться за правозаконность моих действий. Как в банке. Вы согласны?

-А кого ты уже уболтала?

-Пока никого. Никто не хочет быть первым.

-Хм-м.. А что, собственно, ты рассчитываешь найти в архиве?

-Пока не знаю, но информации из библиотек явно не достаточно. Думаю покопаться в Хрониках XIV-XV веков. Посмотрим, что удастся урвать.

Борис Михалыч хоть и относился с явным негативным оттенкам ко всем проявлениям чрезмерной самоуверенности, но упорство этой студентки отчего-то не оставляло у него сомнений в том, что с его росписью, или без неё, она своего всё же добьётся. И он, недолго поколебавшись, взял у неё изящную шариковую ручку с тонким серебристым пером и черканул загогулиной под своей фамилией.

Когда она ушла, поблагодарив, в воздухе остался тонкий аромат её духов. Глядя, каким взглядом Вовчик смотрит ей вслед, профессор ухмыльнулся:

-Даже не рассчитывай. Птичка не твоего полёта, и даже не моего.

-Чьего же тогда?

-Не знаю. Видишь ли, есть женщины, которых мы выбираем для любви, есть те, на ком потом женимся, и тоже по-своему любим; и очень редко попадаются такие, как она.

Студент недоверчиво протянул:

-Это какие - такие?

-Те, что сами нас выбирают.

-А кто она?

-Кристина. Ведьма. Группа 24-В. Последний курс, будущий специалист по европейской истории и ведовству. Умна, чертовка…

Глава 2

Тени Петербурга

Рим создан человеческой рукой,

Венеция богами создана:

Но каждый согласился бы со мной,

Что Петербург построил сатана.