Карлос Кастанеда 1 страница

Пятое октября, 2002 года

Москва, центр

22:56

Кольца не просохших после дождя дорог мягко низались на колёса вольво. По ту сторону холодного стекла мелькали незнакомые лица, проспекты, жизни. Верные московские стражи – фонари – как всегда, на посту. И город дышал: сквозь поры и канализационные люки, сквозь шпили и перекрёстки, сквозь улицы, которых уже нет и сквозь переулки, которых никогда не было. Город был живым организмом - неповоротливым, неуклюжим, таким разным и бесконечно одиноким. Он печально вздыхал под тягучие и рвущие душу звуки скрипки нищего студента, увлечённо игравшего с утра до вечера на промозглом ветру за мелочь, что швыряли в его футляр.

Мелькавшие то тут то там сталинские постройки звучали тривиальным контрабасом в нестройном хоре первопрестольной. Нежно вклинивались робкие струны скверов и мостов, навеки затерянных меж берегов и времён. Поддакивали устало старые приземистые купеческие дома, со скрипучими коваными лестницами, чердаками и теснящимися под исхудавшей крышей офисами тургенств, банков, ресторанчиками и магазинами модной одежды. Всё это было отлито в единый монолит, переполненный смазанными пятнами спешащих по своим делам прохожих, жужжащий и не спящий, называющийся Москва. Пошлая, грубая и не терпящая никаких возражений.

Небритый таксист и салон, переполненный клубами её сигареток. Его наголо обритая голова поблескивала, будто смазанная салом, стоило лишь проехать мимо очередной светящейся вывески.

Она смотрела на мелькавшую картинку за окном как смотрят на виденный сотню раз фильм. Те же декорации, актёры, реплики. Будь рядом с ней кто-то, кто знал бы её давно, пожалуй, он бы отметил, что так она смотрит на всё и всегда. Только рядом никого не было.

Кристина, гордость МАКиВа, надежда надежд, будущее отечественных исследований истории Средних Веков, которые давно начали гнить и последние двадцать лет топтались на месте… Книжный червь, единоличница и сволочь… Лауреатка десятков конкурсов в областях топонимики, нумизматики, европейской этнологии и искусства… Ведьма.

Неслышно завибрировал в сумке телефон.

-Да.

-Как успехи сегодня? – без приветствия, без лишних слов. Она просмаковала все оттенки этого хриплого и властного голоса. Так говорят создания, которые знают то, чего не знает никто. Или, по крайней мере, оное думающие.

-Ничего особенного. Рецептники. Тысячи страниц о том, как сглазить удои коров, сделать ребёнка слепым, приворотить мужчину, заставить чертей ходить в своих слугах… Бред. Одно и тоже.

-Ясно.

Пауза. Длиною в три с половиной дома, на чьих фасадах красовалась облупившаяся лепнина, и ещё один перекрёсток.

-До связи, – наконец сказала она и разъединилась, чтобы не услышать гудки без прощания первой.

Водитель сделал вид, что занят дорогой. Какая ему, в конце концов, разница? Через пару минут он высадит её и никогда в жизни больше не увидит. И в этом суть.

Из динамиков доносились звуки какой-то старой французской песни, заунывно режущей слух.

Тёмный подъезд, грязные ступени, обшарпанная дверь, квартира под самой крышей, окна нараспашку в бензиновые туманы над дорогами, гул машин, и разрывающие динамики строки бессмертного Цоя: «Белый снег...Серый лёд…На растрескавшейся земле…одеялом лоскутным на ней…Город в дорожной петле…А над городом плывут облака…Закрывая небесный свет…А над городом жёлтый дым...Городу две тысячи лет…Прожитых под светом Звезды по имени Солнце…»

Художник сидел на подоконнике, прислонившись спиной к косяку и свесив одну ногу на улицу. Его руки небрежно лежали на гитаре, а в зубах тлела сигарета. Тусклый взгляд омута чёрных очей был обращён куда-то вдаль, прямые длинные тёмные волосы небрежно рассыпались по плечам и широкой груди.

«Две тысячи лет война… Война без особых причин… Война – дело молодых… Лекарство против морщ…» - звук внезапно оборвался. Будто перекрыли кислород. Её Пьеро медленно повернул голову в комнату – Кристина стояла со шнуром в руке.

-Зачем? – безучастно спросила он. – Там мои любимые строки, – художник, проведя тонкими длинными пальцами по струнам, хрипло пропел: «Красная-красная кровь, через час уже просто земля, через два на ней цветы и трава, через три – она снова жива, и согрета лучами звезды по имени…- пальцы вдруг замерли, поколебались немного в нерешительности, и снова скользнули вниз, - по имени…»

Не дождавшись ни слова, он затих и вновь отвернулся к затянутому небу, туда, где днём должно быть солнце, но из-за туч и ночами не показывается даже луна.

Кристина молча бросила сумку на пол, скинула плащ и отправилась на кухню. Проходя мимо спальни, сквозь приоткрытую дверь, она увидела разобранную постель и чью-то, показавшуюся из-под одеяла, руку.

На столе полупустая бутылка мартини и пепельница, полная окурков. Два бокала. На тонких стеклянных ободках одного из них – губная помада.

В зале Пьеро снова что-то заиграл на гитаре, виртуозно дыша струнками, натянутыми как обнажённые нервы.

Чёрт… Всё это – бутылки дорогого вина, гора грязных шмоток у стиральной машинки в ванной, охрипшие от круглосуточных промоток голоса, что пели о крови, сексе и мире – это он. Потрескавшиеся губы, цвета покрытой пеплом вишни – это он. Какие-то малолетние девки, с которыми он трахается от нечего делать – это тоже он. А ещё он – это гитара, пятна краски и окна-асфальты. Вот уже полтора года – он. Вот уже которую жизнь – Он. И в который раз, видя мальчика, свесившего ноги с карниза и болтающего ими в воздухе, Мальвина понимала, что ненавидит вечно заплаканного, жалкого и слабого Пьеро. Его группа крови, её пропахшее сигаретами бельё, его порванная мечта, её сны, полные рук и глаз, его картины и её зверюшка, его бред и пустота в её ладони – всё это прямым, косвенным, касательным и Богом данным образом связано с человеком, которого она называла Пьеро, а остальные (коих было единицы) просто Художником.

-И что же ты делала сегодня? – раздаётся в который раз холодный вопрос за спиной. Пьеро стоит, прислонившись спиной к косяку двери. – Ты нашла библиотеку Грозного?.. Или, может, разгадала тайну Сфинкса?

Кристина ставит старый обгоревший чайник и зажигает конфорку. Достаёт с полки две кружки с отбитыми ручками и узором из цветочков:

-Это не моя область, - холодно отвечает она.

-Ну так расскажи мне, какая область твоя… Может я что-то и пойму.

-Не думаю.

-А ты попробуй.

«Я ведьма, мой мальчик, и с утра до вечера роюсь в стопках древних колдовских книг, так как хочу найти одну, проклятую, и с её помощью стать богом».

-Ты пьян. Иди и поспи. А, хочешь, иди к той бабе, что дрыхнет сейчас на нашей с тобой кровати. А я пока сварю тебе кофе.

Художник просто пожимает плечами:

-Хорошо.

Зима, 2000 год

Москва, художественная галерея «Пятое Солнце»

Полдень

Сюжет прост – где-то внизу горная река и острые камни, а в воздухе – одна натянутая нить. С обеих сторон навстречу друг другу, балансируя, двигаются две размытые фигуры - в белом и чёрном. У этой нити нет ни начала, ни конца, но ясно одно – чтобы одна дошла до финала, который, возможно, и не существует за границами картины, второй придётся упасть.

Кристина отошла на пару шагов назад, чтобы мазки краски слились и стали одним целым с полотном. Под другим углом иначе заиграли все оттенки серого неба – пожалуй, в них тренькнула безнадёга. А, может, это было лишь разыгравшееся воображение.

Под простой коричневой рамой стояло имя художника – Л. Т. Громкий псевдоним.

Это была его третья выставка. Кристина посетила две.

-Красиво, правда?.. – прозвучал рядом с ней мужской голос. – Сложно оторваться.

-Нет – коротко ответила она.

-Хм… Вы ведь так не думаете.

Кристина раздражённо пожала плечами:

-А вот этого вам уже не узнать.

На вид ему было около пятидесяти. Пальто с отворотами, шарф, шляпа и начищённые до противного лоска ботинки. По всему было видно, что этот ублюдок следил за собой не хуже Клеопатры.

-Мне нравятся работы вроде этой. Не просто намалёванный пейзажик, а задумка и история. Я бы даже сказал – тайна. Вы любите тайны?

-Нет.

Он рассмеялся:

-Да ладно тебе (когда он перешёл на «ты», ведьма вздрогнула)! Ну неужто столь юному созданию чужд вкус азарта и романтики? Молодость только разогревает жадность до таких чудесных вещей как тайны.

Она не ответила, а просто повернулась и заглянула ему в глаза. Странные, цвета бульона, маленькие и пристальные. Они буравили её в ответ, в то время как сетки тонких, глубоких морщинок вокруг них замерли, чтобы не спугнуть дичь.

Старик размазал свои тонкие губы в мятой улыбке:

-Кроме того, судя по твоему недавнему выступлению на конференции Памяти Великих Европейских Алхимиков ты …

-Вы были там? – не выдержала и изумилась она…

Он снова сдержанно улыбнулся:

-О да! Конечно, я там был, Кристина. Я не мог пропустить такое событие. И, должен признаться, я очень внимательно слушал всё, что ты говорила о Казимире. О Казимире Отверженном.

Ведьма покачала головой, и немного опустила взгляд – ровно настолько, чтобы её собеседнику не было видно, как затягиваются мутной пеленой белки глаз. Она попробовала почувствовать кто перед ней стоял – колдун это был, или ведьмак, или нечисть … Но, к своему величайшему изумлению, обнаружила, что это обычный человек.

Этому она ну никак не могла поверить. Человек?.. Человек!..

-Успокойся, - мягко сказал он. – Я давно храню эту тайну, твои меня знают. И не трогают.

Кристина попробовала понять, о чём думает этот дюже любо мудрый старикашка. Иногда – но очень редко – ей удавалось вполне сносно настроиться на чужую волну, но тут она наткнулась на абсолютно глухую и непроницаемую стену.

И когда её сознание уже почти отказалось понимать происходящее – обычный человек (а в том, что это было именно так, она могла поклясться), мысли которого так туго запечатаны - нонсенс – она догадалась, в чём причина.

Её взор привлекла татуировка, которая виднелась над костяшкой среднего пальца его правой руки, которую он положил на трость с серебряным набалдашником. Приглядевшись, она различила очертания змеи, выгнувшейся в букву G. Старинный масоно-гностический символ гносиса. Свободолюбивого знания, которое часто скрыто от всех под пылью сложившихся за века стереотипов и догм. Таким символом метил «своё» и «своих» только один человек из всех, о ком когда-либо слышала Кристина. И когда она, наконец, сложила все кусочки мозаики в своей голове, и поняла, под чьей защитой находится этот старик, ей стало жутко интересно – какого чёрта подопечному её бабки от неё нужно?

Шестое октября, 2002 год

Москва, Квартира Пьеро

05:36

Пьеро, прислонившись к подоконнику, пил кофе. За его спиной просыпался мегаполис, а в руках дымился ароматный чёрный яд. Холод, поступавший с отравленным выхлопными газами воздухом, его мало волновал.

За его ухо была заложена художественная кисть, волосяной кончик которой вымазан в синее. В центре комнаты – деревянный мольберт и холст. Он рисовал с полуночи, и вот теперь на чистой глади уже отчётливо вырисовывались чей-то огромный, раненный взгляд, и московская улица. А ещё небо. Лучше всего ему всегда удавалось передавать все оттенки занимающихся алым небес, дышащих и бесконечно прекрасных.

Ему нравилась тишина. Потому, что только в тишине можно было расслышать, как за тонкой стеной его девушка тихонечко одевается, чтобы уйти незамеченной. О, Кристина обладает талантом делать всё незаметно!.. Особенно уходить.

«И каждый хочет доказать, что он лучше, чем есть.… И большая любовь превращается в месть…»[12]

Нет, пожалуй, он уже не мстит. Эта стадия называется «смирение». И это интересней всего, ведь до встречи с человеком по имени Кристина слова Я и Смирение были для него антонимами. Нет, Художник уже не боролся и не устраивал скандалов. Он просто с интересом и даже некоей долей пассивности наблюдал за собой и всем происходящим со стороны, будто молодой медик, старательно фиксирующий в блокноте все признаки разных фаз прогрессирующей болезни, что неизбежно приведёт к фатальному исходу.

Он закурил, немного развернул мольберт в сторону, чтобы рассмотреть всё под другим освещением, уселся в кресло и снова стал прислушиваться.

Вот Кристина щелкнула замочком часов. Вот шелестит бумага – это она собирает всё, над чем работала целую ночь, в сумку. Вот взвизгнули молнии её сапожек… Сейчас она выйдет в коридор, оденет своё пальто, и осторожно прикроет за собой дверь. А Художник в который раз задаст себе вопрос – откроет ли Кристина этим вечером – или когда-либо ещё – её вновь.

Пьеро закрыл глаза и откинулся назад. Сигарета меж пальцев всё тлела, а серый мёртвый пепел падал рассыпающимися минутами на пол.

Март, 2000 год

Москва, улица Пречистенка

15:48

Залитая солнцем улица, колко шуршащий под ногами грязный снег, и шум машин. Жёлтая палатка-фургон, над которой красуются большие красные буквы: «Горячие Блины». За стеклом было видно как две дородные женщины в белых фартуках поверх курток, и в белых колпаках, суетятся над большими электрическими плитами, то и дело, утирая белыми вафельными полотенчиками, перекинутыми через плечо, текущий со лба пот. Очередь.

Кристина невидящим взглядом рассматривала спину впереди стоящего парня в кожаной куртке. Времени до начала нужной ей лекции по истории христианской религии в МАКиВе оставалось не много, но какое-то шестое чувство, столь остро развитое у многих ведьм, подсказывало ей, что небольшое опоздание ничем серьёзным не грозит. Кроме того, преподаватель Алевтин Маркович мало чего нового мог сказать ей в этой области.

Чем дольше длилось ожидание, тем слаще и аппетитней казался терзающий ноздри запах горячих блинчиков.

А весна-то разливалась сладким недугом в воздухе! Из под взрытых ран грязного тающего снега, со дна холодных луж, уже выглядывал чёрный асфальт. Морозный воздух срывался лохматым отрепьем с губ. И дышалось так по-зимнему свежо, как дышится в марте.

На этот раз она почувствовала его приближение. Старик появился из-за угла за её спиной. Когда он подошёл вплотную, она, не оборачиваясь, тихо сказала:

-Этого следовало ожидать …

-Того, что я появлюсь снова? – он улыбнулся, становясь за ней в очередь. – Возможно.

-Что на этот раз?

-На этот раз? Хм… Дай-ка подумать. На этот раз, думаю, мне следует пригласить тебя на чай к себе домой.

-Вероятно. Ваше дело – предложить, моё дело – отказаться.

Старик усмехнулся. Кристина вновь – без особой на то надежды – попробовала пробиться сквозь стены, за которой скрывались его человечьи мыслишки. Естественно, тщетно. Потому что её защиту студентке МАКиВа не пробить и в своём самом смелом сне.

-Могу предложить на чай кое-что повкуснее блинов. Мне недавно один старый друг из Арабских Эмиратов привёз восточный сладостей. Ну, как, а?

Кристина молчала. Ей казалось смешным и нелепым всё происходящее.

-Послушайте, что вам и вашей хозяйке нужно от меня?

Он растянул тонкие бескровные губы в улыбке, которая получилась несколько снисходительной.

-Не надо сразу рубить с плеча. Лучше давай выпьем чаю. Там и поговорим обстоятельно.

Ведьма едко хохотнуло:

-С чего вы решили, что я стану тратить на вас своё время?

- Она предупредила, что ты спросишь об этом. Впрочем, она имеет мало отношения к делу, по крайней мере, пока… Чтобы убедить тебя¸ я кое-что прихватил с собой.

Он достал из кармана небольшой свёрток и передал ей. Кристина непонимающе глянула на него, а затем на крохотный кусок синего бархата на своей ладони. В нём было нечто тяжёлое, скорее всего металлическое. Второй рукой она осторожно развернула материю...

Она пристально посмотрела на старика. Стал бы он делать фальшивки, чтобы она согласилась выпить с ним чай? Вряд ли. Кроме того, Кристина умела отличать подлинники от фабрикаций. И она была уверена, что держала в ладонях печать самого Казимира Отверженного.

«Казимир, прозванный Отверженным. Европейский алхимик. Жил в Праге. О биографии К. известно мало. Умер в 1598 году безвестным».

Выдержка из Большой Энциклопедии Колдовства и Ведовства. Том 7.

-Я пью кофе. Крепкий, без сахара, - сказала Кристина.

Старик назвал себя Басилио. Он рассказал о том, что его предки были выходцами с Сицилии и жили в Палермо в течении многих веков. В Российскую Империю его привёз отец, когда ему самому было двенадцать лет. Поселились они на Арбате, где открыли лавочку редких книг, владельцем которой он сам до сих пор и являлся.

Кристина молча слушала его речи о том, как в советские времена лавочка стала подпольной, о том как она вновь легализовалась в 1994 году, после того как Басилио убедился, что любимому детищу его отца не угрожает ни правительство, ни только что зародившиеся в маргинальной Российской Федерации идеи капитализма, выросшие на костях издохшей мечты о светлом коммунистическом будущем, ни само российское общество. «Ты думаешь – отчего я не уехал в Европу?.. Там, конечно, было бы гораздо легче жить и делать свои дела. Скажем, поселился бы я где-нибудь в Швейцарии, где никто не мог назвать меня врагом народа за то, что я умею и знаю, что делать с деньгами…»

«Нет, ничего подобного я не думаю».

Они неторопливо шагали по улице. Ведьма часто поглядывала на правый карман пальто старика, думая о том, как попала туда печать легендарного алхимика. Алхимика, работами которого она давно интересовалась, вопреки устоявшемуся стереотипу о том, что он был не более чем шарлатаном и фокусником. О нём мало говорили, и воспринимали лишь как одного из многих. Она вернула Басилио печать, но её ладонь всё ещё чувствовала холод металла, а в голове лихорадочно плясали мысли.

Согласно давно принятой на веру теории, Казимир, умирая, уничтожил весь свой скарб. Сжёг на заднем дворе лачуги, куда привела его жизнь на склоне лет. Непризнанный и осмеянный, старый и беспомощный, он проклял всё, чем занимался и всех, кто оставили его. Он умер абсолютно один. Однако эта печать – небольшая вещица, похожих на которую великое множество – одним фактом своего существования доказывала то, что в история Отверженного есть ещё слишком много белых пятен, которые официальная и общепризнанная наука либо не видит, либо упорно игнорирует. И с самого начала – с тех пор как она увлеклась Казимиром и его опытами в области алхимии и магии – с тех самых пор её жгуче интересовал вопрос «Почему?». Она искала и не находила тех, кто мог бы на него ответить. Теперь же, похоже, кто-то с одержимостью сродни её, сам нашёл Кристину.

Где-то в аудиториях МАКиВа, вероятно, уже начиналась лекция по праву.

-Вряд ли ты сегодня попадёшь в Академию, милая, - заметил старик, увидев, как она поглядела на часы.

В это время они шли по Староконюшенному переулку, старательно избегая смотреть друг на друга. Сугробы, тая, были разбросаны грязными горками вдоль тротуаров. Прохожие, как всегда безликие, быстро проходили мимо, обгоняли, шли навстречу…

-Как вы получили своё защитное клемо? – спросила тихо Кристина.

-Ты хотела бы спросить, как я получил именно её клеймо, не так ли? – усмехнулся старик. – Что же, вполне предсказуемый вопрос. Действительно, странно, почему на человеке – всего лишь человеке – есть её защита? Этот вопрос, будь я на твоём месте, мучил бы и меня.

Ведьма потянулась одной рукой в сумку и вытащила из полупустой пачки сигарету. Приостановилась, закурила, пряча второй ладонью от ветра крохотной огонёк зажигалки, выдохнула дым, вновь пошла в ногу с Басилио и повторила:

-Так почему? Насколько мне известно, Братислава Петровна мало кому покровительствует. Если честно, то единицам. И как в их числе оказались вы я не понимаю.

-Братислава Петровна… Братислава Петровна – произнёс он тихо и мелодично, будто увлёкшись собственными мыслями, что всплыли в голове при упоминании этого имени.

Февральская Братислава Петровна. Старая, великая, даже легендарная московская ведьма. Согласно учётным записям архивов, что вели в Крысятнике[13], эта особа появилась в Первопрестольной в 1878 году. В те дни российская общественность гремела и бушевала. Только-только закончилась победой русско-турецкая война, был подписан Сан-Стефанский мирный договор, согласно которому Румыния, Сербия и Черногория получали полную независимость, а Болгария становилась автономным княжеством с полной свободой в вопросах внутреннего самоуправления, как Англия и Австро-Венгрия отказались признавать и принимать условия этого мира. Она созвали Берлинский конгресс летом 1878-го, и он, проявив удивительную, даже невинную наглость, фактически перечеркнул своими решениями все отвоёванные русской кровью достижения. После конгресса глава делегации Российской Империи, бедняга-канцлер Горчаков написал: “Берлинский конгресс есть самая черная страница в моей служебной карьере”. На это царь ответил: “И в моей тоже”. Викторию праздновали мы, но и контрибуцию будто выплачивали мы же. Наряду с этим шумела и волновалась интеллигенция, буянило студенчество, роптали аристократы… Все ждали чего-то… И в это неспокойное время в Москве появилась миловидная ведьма со звучным именем Братислава. Появилась, и, не медля, перессорилась со всеми московскими колдовскими патриархами. В те дни негласными хозяевами первой столицы были чета Нечаевых, проживавших летом в роскошном особняке на Ордынке, а остальное время проводивших в Петербурге; старый чудак Архип, тот самый, что славился своей страстью к одному закрытому игровому дому, который держал его хороший друг Денякин в Леонтьевском переулке; и, конечно, вычурная Агриппина Егоровна с Мясницкой, знаменитая на всё нечистое общество Первопрестольной своими ежедневными феерическими выездами на прогулку в семи каретах, с огромной свитой и штатом прислуги, в расшитых жемчугами и каменьями платьях и старинных украшениях. Уже никто точно и не знает, почему и как разразился тот скандал, однако итогом стало то, что вышеуказанные персоны были вынуждены навсегда покинуть Москву, где вот уже более ста лет неофициально царствовала Братислава Петровна, редко выходя из своей крохотной квартирки на Петровке, но, при этом, умудряясь знать всё обо всех и влиять на события, разворачивая их в одной ей угодную, и правильную по её собственному мнению сторону. Последние тридцать-сорок лет за ней, благодаря лёгкой руке (а, точнее говоря, языку) фривольного студенчества и золотой молодёжи, прочно укрепилось звание Третьеримской Бабы-Яги. Пожалуй, она была одной из самых интересных и загадочных фигур в летописи Москвы. В тоже время среди управы МАКиВа её почти подавляющим большинством ненавидели, так же как и недолюбливали её в МКВД и в других структурных подразделениях и институтах власти. За что? Да хотя бы за то, что, благодаря истории с изгнанными мэтрами, за ней укрепилась легенда о такой устрашающей мощи и способностях, которая сделала её абсолютно неприкосновенной.

-Скажем так, - растянул задумчиво Басилио, - она знает о моих исследованиях, и понимает, как тяжело обычному человеку пробиться сквозь всю вашу колдовскую бюрократию, которая не приемлет и мысли о том, что я могу быть осведомлён в вопросах вашей истории больше, чем вы сами. Её защита… Её защита – это моя гарантия безопасности.

-Вы боитесь, что вас убьют? – усмехнулась Кристина. – Неужели думаете, что вы действительно стоите того, чтобы вами занимались наши?

-Я не думаю, а уверен, и скоро ты поймёшь почему. Однако я не договорил. Покровительство Братиславы Петровны с одной стороны даёт мне уверенность в том, что однажды вечером мне не повстречается «ненароком» голодный носферату[14], или же я внезапно не умру по непонятной причине. С другой стороны, оно закрыло мне доступ во все ваши библиотеки и архивы – в том числе в архивы МАКиВа – в силу весьма сложных взаимоотношений между Братиславой Петровной и властью.

Ведьма хохотнула:

-Думаете, вы без её клейма попали бы туда? Вы бы не нашли Академию, даже если бы Братислава Петровна пометила на карте Москвы крестиком место, где она стоит.

-Не будь столь уверена в этом, - хитро прищурил левый глаз сицилиец.

Поворот, и за углом показался Старый Арбат. Люди, тени, звуки, уличные художники, запахи кофе и бензина, бесчисленное количество раз смешивались в какофонию московского полудня-полувечера. Невысокие, будто игрушечные фонари, отмеряли метры и минуты. Фасады домов, нежно окрашенные и походящие на пирожные, как казалось, призваны были внести хоть немного колорита в картину, где скучным и безыскусным выглядело даже небо, лениво и грузно нависшее над головами и крышами. Можно было бы притвориться, что это навевает некое настроение романтики, или даже печально-прекрасной меланхолии, связанной с интересной и заманчивой историей улицы, но всё – даже воздух – здесь слишком пахло деньгами и матрёшками, не нужными даже туристам, что их покупали.

Кристина выбросила в сторону окурок. Басилио тем временем остановился в трёх метрах впереди неё у затемнённой витрины и, повернувшись к ней, сказал:

-Мы пришли.

То действительно была лавка сицилийца. Над слегка обшарпанной, двустворчатой дверью висела мало приметная вывеска «Редкие книги». С неё затейливыми композициями свисали сосульки. Басилио поднялся по двум ступеням, потопал ногами, чтобы стряхнуть с подошв налипшую грязь и снег, как делает хозяин, входя в свой дом, глянул с улыбкой на ведьму, и, приоткрыв одну створку, проговорил:

-Только после вас.

Кристина фыркнула и зашла, успев на ходу подумать, что для кавалера он уже староват, но вот на роль умелого проныры его года подходят в самый раз.

Изнутри лавочка была настолько банальной, насколько только она могла таковою быть. Полки с книгами, теснота, тусклый свет, прилавок и сонная продавщица у, по-видимому, давно бездействующего кассового аппарата. Девушка щелкала семечки, нехотя наблюдая за двумя посетителями, что застряли рядом с собранием Дюма-отца. При появлении хозяина она ладонями собрала со столешницы шелуху и выбросила её в мусорное ведро.

-Здрасте, - отвесила она.

-Здравствуй, Мариночка. Как идут дела?

-Ушел, наконец, двухтомник Мёртвых Душ. А так – по прежнему.

-Замечательно.

Басилио обернулся – Кристина разглядывала потрёпанные корешки.

-Идём, я же обещал чай.

В дальнем углу комнатки, приспособленной под магазин, обнаружилась неприметная дверка, а за ней – лестница на второй этаж. Там-то и жил сицилиец. В одной просторной зале, как объяснил он сам ведьме, были запасники – здесь стопками, варварски расставленные на полу и в мешках, находились книги, ожидая своей очереди попасть на полку внизу. Тут же стояла кровать и шкаф. Бра на стене нескромно высветил пыль и паутину в углах. Далее следовала маленькая, но более опрятная кухонька. По-видимому, здесь прибиралась Мариночка. Старый маленький холодильник, газовая печка, стол, три табуретки и маленькая кушетка, на которой лежали шесть-семь книг с закладками. На столе – вазочка с бумажными салфетками и пара грязных кружек. В раковине – тарелки и ковш.

Басилио пожимал плечами, будто извиняясь:

-Мда… Вообщем, в тесноте да не в обиде.

Он прислонил в углу к стене свою трость, снял пальто, бросил его на кушетку, поставил чайник на комфорку, достал из небольшого шкафчика два чистых стакана и пакетики с чаем.

-Сколько ложек сахара?.. Ах, да, ты пьёшь кофе! – спохватился он, и, было, стал что-то искать, но почти сразу осёкся, - Ох, а вот кофе-то как раз и закончилось.

-Ничего, - вздохнула Кристина, усаживаясь на табурет и цепляясь ногой за перекладину. Она посмотрела на мокрые следы, что оставляли её сапоги, потом расстегнула пуговицы своего плаща, положила руки на стол и стала ждать. Старик суетился над плитой, и бормотал извиняющимся тоном про то, что давно собирается съехать на квартирку поудобней, да всё не соберётся. Под пальто, как оказалось, на нём были плотные отутюженные брюки со стрелками и рубашка с накрахмаленным воротничком. Ведьма живо представила, как он собственноручно расстилает на этом самом кухонном столе белую марлю, затем кладёт выстиранную в тазике и высушенную над книгами рубашку, а после склоняется над ней с утюгом, стоя в старых ситцевых трусах и майке-безрукавке. Скорее всего, так и бывало.

Наконец вода вскипела, и Басилио разлил кипяток по стаканам. Обжигая пальцы о моментально накалившееся стекло, он придвинул один к Кристине, второй к местечку напротив неё, затем вышел в соседнюю комнату, но быстро вернулся с парой вскрытых коробочек. Он высыпал из вазочки на столе салфетки, а в неё ссыпал всё, что оставалось в коробках. Немного чурчхеллы, чуть-чуть рашид-халвы, чак-чак и пахлаву.

-Вот и обещанное угощение, - улыбнулся он, сел, попробовал выпить немного чаю, но обжёгся, скривился, и сжал губы. Затем пискляво звякнула мелодия телефона, и старик потянулся к карману пальто, что висел на спинке кушетки. Он вытащил свёрток с печатью и маленький нецветной мобильник.

-Si… Ciao! Cosi-cosi. Si, vorrei vedere questa cosa[15], - он внимательно вслушивался в то, что говорили ему с той стороны, немного морща лоб и вертя в руках синий бархат, за которым неотрывно, даже заворожёно, следила Кристина. –Non lo so. C’e un’ altra possibilita?[16] – Басилио заметил, как смотрит на то, что находилось в его ладони, ведьма и улыбнулся, разворачивая материю, чтобы она снова увидела вещицу Казимира во всех подробностях – он то знал эту страсть и этот шпаренный азарт, ведь сам некогда любовался ею также часами, – Bellissimo! Domani sera, fra le quattro e le cinque. Ti passo a prendere a casa, d’accordo? Si, si, va bene. Arrivederci![17]