Глава XIV

Однако никто не спокоен за те блага, которых может против
воли лишиться. Но истины и мудрости никто не лишается вопре-
ки своей воле. Ибо никто не может обособиться от них простран-
ственно, но то, что называется удалением от истины и мудрости,
есть извращенное желание (voluntas), благодаря которому любят

' Главный момент августиновской философии: истинная свобода челове-
ка — это деяние Божественной Истины в нас. Стало быть, не столько заслуга
человека, сколько Божественный дар.

низменное¹. Однако никто ничего не желает нехотя². Следователь-
но, мы обладаем тем, чем можем наслаждаться все равно и вместе;
никаких затруднений, никакого недостатка в [истине] нет. Всех
своих приверженцев она принимает без всякой зависти по отноше-
нию к себе и является общей для всех и безупречной для каждого.
Никто не говорит никому: «Отступи, чтобы я также подошел, убе-
ри руки, чтобы я тоже обнял». Все приобщаются, все касаются это-
го самого по себе. Пища, ею даваемая, отнюдь не дробится на части,
и ты не пьешь из нее того, чего не мог бы выпить и я. Ибо ты из
причастия ей не превратишь ничего в свою собственность, но что
ты берешь от нее, и мне достанется в целости. И я не жду, чтобы то,
что вдохновляет тебя, возвратилось бы от тебя, и таким образом я
бы получил от него вдохновение.

38. Следовательно, менее этой истине подобно то, чего мы ка-
саемся, либо то, что мы пробуем на вкус, либо то, что обоняем, а
более — то, что мы слышим и различаем, потому что всякое слово,
кто бы его ни слышал, слышится целиком всеми, и в то же время
каждым в отдельности. И всякий вид, который находится перед
глазами, в одно и то же время насколько доступен восприятию од-
ного, настолько же и другого. Но и это подобно [истине] с очень
значительным различием; ибо никакой звук не звучит полностью
одновременно, потому что тянется и производится во времени,
и одна часть его звучит раньше, а другая позже, и всякий зримый
вид словно бы разворачивается в пространстве и весь не существу-
ет повсюду. И несомненно, все это исчезает вопреки нашей воле,
и некоторые затруднения мешают, чтобы мы могли этим наслаж-
даться. Ведь даже если чье-нибудь сладостное пение могло бы ни-
когда не прекращаться и его ревнители наперегонки бежали бы
его послушать, они теснили бы друг друга и сражались бы за мес-
та, чем больше бы их становилось, — чтобы каждому быть ближе
к поющему, — и не добились бы того, чтобы, слушая, оставаться
с собой, но всякие привходящие звуки касались бы их [слуха]. Если

' Здесь Августин как бы хочет связать результаты исследования понятия
свободы из первой книги с результатами, полученными во второй: мудрость,
добродетель, праведность, свободные во благо поступки связуются в любви
к той реальности, которую нельзя потерять против собственной воли, и это
любовь к вечному и ненарушимому. Он уточняет, что истина и мудрость как
реальность вечная и неизменная не могут быть достигнуты или потеряны
иначе как посредством волевого акта. Напомним, что истину и мудрость Ав-
густин отождествляет с Истиной, которая есть Бог, воплощенный во Христе.
Стало быть, хотя свобода и субъективное завоевание, но она еще и некое до-
верительное приятие того, что в разуме проявлено как источник стабильнос-
ти и уверенности.

' Другое важное теоретическое уточнение августиновской «свободной во-
ли» как желания желать. Помимо прочего она представляется как невозмож-
ность взойти к последней причине нашего male facere, которое не было бы все
той же волей.

бы я внимательно всмотрелся в это солнце и даже мог бы настой-
чиво делать это, на закате оно ушло бы от меня, и его заволокло
бы облаками. И из-за многих других препятствий я вопреки воле,
утратил бы удовольствие смотреть на него. Наконец, даже если
бы удовольствие от света для зрителя и от звука для слушателя
всегда присутствовали, что великое посетило бы меня, когда это
было бы общим у меня с животными?

Но эта красота истины и мудрости, поскольку присутствует
упорное желание наслаждаться ею, ни приходящих плотною тол-
пой слушателей не удаляет, ни с течением времени не проходит,
ни в пространстве не изменяется, ни ночью не прерывается, ни те-
нью не прикрывается, ни телесным чувствам не подвержена. Она
близка всем, кто ее любит, обратившимся к ней со всего света,
для всех остается непреходящей, ни в каком месте не находится,
но и нигде не отсутствует, увещевает извне, учит изнутри, всех
познающих ее изменяет к лучшему, никем к худшему не изменя-
ется, никто не судит о ней, никто правильно не судит без нее.
И поэтому очевидно, что она, без сомнения, лучше наших умов
(mens), каждый из которых по отдельности становится мудрым
благодаря ей, и не о ней, но посредством нее ты судишь о прочем.