Глава X. 28. Августин. И что же? Откуда в таком случае нам известно то, что мы понимаем: и что мудрость есть

28. Августин. И что же? Откуда в таком случае нам известно то,
что мы понимаем: и что мудрость есть, и что люди хотят быть муд-
рыми и блаженными? Действительно, я по крайней мере, никогда
бы не усомнился, что это для тебя очевидно и что это истина. А по-
тому, воспринимаешь ли ты эту истину как свою мысль, которая
останется для меня совершенно неизвестной, если ты мне ее не со-
общишь, или таким образом, что понимаешь — эта истина может
быть очевидна и для меня, хотя бы ты мне ее и не высказывал?

Эводий. Конечно, таким образом, что не сомневаюсь, что она
может быть очевидна также и для тебя, даже вопреки моему же-
ланию.

Августин. Итак, разве одна истина, которую мы оба по отдель-
ности воспринимаем каждый своим умом, не является общей для
нас обоих?

Эводий. В высшей степени очевидно, [что это так].

Августин. Я также полагаю, ты не станешь отрицать, что следу-
ет усердно стремиться к мудрости, и согласишься, что это [утверж-
дение] истинно?

Эводий. Я совершенно в этом не сомневаюсь.

Августин. Неужели ж мы сможем также отрицать и то, что эта
истина одна, и то, что она является общей для созерцания всех, кто
ее знает, хотя каждый в отдельности воспринимает ее не моим,
не твоим и не чьим-то еще, но своим собственным умом, посколь-
ку то, что видят все, также и существует для всех созерцающих
вместе?

Эводий. Ни в коем случае [я не стану этого отрицать].

Августин. Разве ты не признаешь, что в высшей степени верно
и существует для меня, как и для тебя, и для всех это созерцаю-
щих — то, что надо жить по праведности, что худшее должно под-
чиняться лучшему, а равное сопоставляться с равным, и каждому
следует воздавать свое?

Эводий. Согласен.

Августин. В таком случае, можешь ли ты отрицать, что неис-
порченное лучше испорченного, вечное — временного, неруши-
мое — уязвимого?

Эводий. Кто же может [отрицать это]?

Августин. Следовательно, каждый может назвать эту истину
своей собственной, поскольку она неизменно присутствует для
созерцания всех тех, кто в состоянии созерцать ее?

Эводий. Поистине, никто не назовет ее своей собственной, по-
скольку в той мере она является единой и общей для всех, в какой
является истиной.

Августин. Кто также станет отрицать, что нужно отвратить ум
от испорченности и обратиться к неиспорченности, то есть любить

следует не испорченность, но неиспорченность? Или кто, призна-
вая, что истина существует, не понимает также, что она неизменна,
и не видит, что она существует для всех умов, сообща способных
к ее созерцанию?

Эводий. В высшей степени верно.

Августин. Тогда станет ли кто-нибудь сомневаться, что жизнь,
которую никакие превратности не отклоняют от верного и чест-
ного взгляда на вещи, лучше, чем та, которую легко разбивают
и опрокидывают временные чувства?
Эводий. Кто же в этом усомнится?

29. Августин. Больше я уже не буду задавать вопросы такого
рода. Ведь достаточно и того, что ты так же как и я видишь и со-
глашаешься, что в высшей степени верно то, что эти словно бы
правила и некие светочи добродетелей, являются истинными
и неизменными и либо по отдельности, либо все вместе принима-
ются ради созерцания теми, кто способен их созерцать — каждый
своим разумом и умом (ratione ас mente conspicere). Но я, конеч-
но, спрашиваю: кажется ли тебе, что это имеет отношение к муд-
рости? Ибо, я полагаю, для тебя очевидно, что тот, кто достиг му-
дрости, мудр.

Эводий. Вполне очевидно.

Августин. В таком случае тот, кто живет праведно, разве мог
бы жить так, если бы он не видел то худшее, которое он подчиня-
ет лучшему, и то равное, которое он сочетает друг с другом, и то
должное, что он воздает каждому?
Эводий. Не мог бы.
Августин. Ты, стало быть, не станешь отрицать, что тот, кто это

видит, видит мудро?

Эводий. Не стану.

Августин. В таком случае разве тот, кто живет благоразумно,
не выбирает неиспорченность и не понимает, что ее следует пред-
почесть порче?

Эводий. В высшей степени очевидно, [что это так].

Августин. Следовательно, когда он выбирает то, к чему обра-
тился, что не колеблясь, следует выбрать, можно ли отрицать, что
он совершает мудрый выбор?

Эводий. Я не стал бы этого отрицать ни в коем случае.

Августин. Следовательно, когда он обращается к тому, что вы-
бирает, он, несомненно, поступает мудро.

Эводий. В высшей степени верно.

Августин. И тот, кого никакие ужасы и страдания не отвраща-
ют от того, что он мудро выбрал и к чему мудро обратился несо-
мненно поступает мудро.

Эводий. Вне всякого сомнения.

Августин. Итак, в высшей степени очевидно, что все то, что мы
называем правилами и светочами добродетелей, имеет отношение

к мудрости, так как чем больше каждый пользуется ими в жизни
и проводит жизнь в согласии с ними, тем более мудро он живет и
поступает. Но обо всем том, что делается мудро, нельзя правильно
сказать, что оно обособлено от мудрости.

Эводий. Да, это так и есть.

Августин. Следовательно, как есть верные и неизменные пра-
вила чисел, порядок и истина которых, как ты сказал, неизменно
существуют для всех вместе их понимающих, так есть и верные
и неизменные правила мудрости, — когда тебя спросили о немно-
гих из них по отдельности, ты ответил, что они верны и очевидны,
и согласился, что все вместе они существуют для созерцания все-
ми, кто в состоянии их видеть.

Глава XI

30. Эводий. Невозможно усомниться в этом. Но мне очень хоте-
лось бы знать: эти две вещи, то есть мудрость и число, принадлежат
ли к какому-нибудь одному роду, — ведь ты напомнил, что даже
в Священном Писании они поставлены связно, или одно возника-
ет из другого, либо одно заключается в другом, например число из
мудрости или в мудрости. Ибо я не дерзнул бы сказать, что муд-
рость возникает из числа или заключается в числе. Действительно,
не знаю каким образом, но поскольку я знал многих арифметиков,
или вычислителей, или тех — если их следует называть каким дру-
гим именем, — кто считает превосходно и удивительно, мудрых
же — очень немногих, а может быть и никого, мудрость кажется
мне гораздо более достойной уважения, чем число.

Августин. Ты говоришь о том, чему я тоже не перестаю удив-
ляться. Ибо, когда я сам с собой рассуждаю о неизменной истине
чисел и ее словно бы средоточии и прибежище или некой области
или о том, что мы назовем каким-то другим подходящим именем,
если можно его найти — неким обиталищем и жилищем чисел — я
далеко ухожу от телесности. И обнаруживая, возможно, нечто, что
я могу помыслить, однако, не обнаруживая того, что я был бы спо-
собен выразить словами, я, словно утомившись, возвращаюсь к тем
нашим вещам, о которых могу говорить, и говорю о том, что нахо-
дится перед глазами, как принято говорить. Это приходит мне на
ум также и тогда, когда я в меру своих сил размышляю о мудрос-
ти самым усердным и самым внимательным образом. И потому я
очень удивлен — хотя эти две вещи принадлежат самой сокровен-
ной и достоверной истине и к этому присоединяется также и свиде-
тельство Писаний, где, как я упомянул, они поставлены связно, —
больше всего я удивляюсь, как я сказал, почему большинство лю-
дей мудрость оценивают высоко, а число низко. Но несомненно то,
что это одна и та же вещь.

Однако поскольку в Божественных Книгах о мудрости тем не
менее сказано, что «она быстро распространяется от одного конца
до другого и все устрояет на пользу» (Прем. 8.4), та ее сила, с по-
мощью которой она быстро распространяется из конца в конец,
возможно, называется числом, та же, с помощью которой все уст-
рояет на пользу, называется мудростью уже в собственном смыс-
ле слова, поскольку и то и другое принадлежит одной и той же

мудрости.

31. Но, наделив числами все вещи, даже самые ничтожные и на-
ходящиеся в конце — ведь все тела, даже последние среди вещей,
имеют свои числа, — Он не даровал мудрости ни телам, ни всем ду-
шам, но только разумным, словно в них поместил для Себя седали-
ще, откуда располагал все то даже ничтожное, чему вменил числа;
итак, поскольку мы легко судим о телах как о вещах ниже нас, в ко-
торых мы распознаем запечатленные в них числа, мы также полага-
ем, что и сами числа нас ниже, и вследствие этого мало их ценим.
Но когда мы начинаем словно бы обращаться вверх, мы обнару-
живаем, что они превосходят даже наш ум и пребывают неизмен-
ными в самой истине. И так как мудрыми могут быть лишь немно-
гие, счет же доступен даже глупым — люди удивляются мудрости
и презирают числа. Просвещенные же и образованные, чем более
далеки они от низости земного, тем более они замечают в самой ис-
тине и число, и мудрость и дорого ценят и то и другое; и не только
золото и серебро и прочие вещи, которых упорно домогаются лю-
ди, но даже они сами теряют ценность в собственных глазах в срав-
нении с этой истиной.

32. Не удивляйся тому, что числа мало ценятся людьми, а му-
дрость им дорога потому, что им легче считать, чем быть муд-
рым, — поскольку ты видишь, что золото для них дороже, чем свет
светильника, сравнивать с которым золото смешно. Но более по-
читается вещь гораздо более низкая, потому что и нищий зажига-
ет для себя светильник, золото же есть не у многих; хотя мудрость
далека от того, чтобы ее ставили при сравнении ниже числа, по-
скольку это одно и то же, но требуется глаз, который мог бы это
распознать. Точно также, как в одном пламени свет и жар воспри-
нимается — выражусь таким образом — как проявление одной
сущности (consubstantialis), так что одно не может быть отделено
от другого, однако жар переходит на то, что придвинуто вплотную,
свет же распространяется дальше и шире, так и сила мышления,
которая присуща мудрости, воспламеняет более близкое, каковы
суть разумные души, а того же, что, как тела, более удалено, не ка-
сается жаром мудрствования, но исполняет светом чисел. Это для
тебя, возможно, неясно, ибо никакое уподобление видимой вещи
невидимой нельзя привести полному соответствию. Обрати вни-
мание на то, что и для предпринятого нами исследования доста-
точно, и даже для таких смиреннейших умов, каковы мы сами, это

очевидно, — потому что, хотя для нас и не может быть ясным, в му-
дрости ли заключается число или проистекает из мудрости, либо
сама мудрость — из числа либо в числе, либо и то и другое можно
показать как имя одной и той же вещи, — несомненно очевидно,
что и то и другое является истинным и истинным неизменно.