Глава 1: возникновение неоплатонизма

§ 1 Александрия

Кризис античного мышления, сопровождавшийся ре­шительной победой скептицизма, привел к тому, что философия у себя на родине, в древней Греции, уже не находила более поклонников и должна была искать их в другом месте. В то время казалось, что все фило­софские вопросы уже рассмотрены и ни один из них не получил удовлетворительного разрешения, что все мыслимые философские системы уже созданы и ни одна из них не выдержала критики. В начальный период развития философской мысли постановка любо­го нового вопроса представляла собой решительный Шаг вперед; пробуждение малейшего сомнения развивало мысль. Но когда все вопросы уже были исчерпаны и даже истощен запас старых вопросов в новой постановке, философы потеряли интерес к исследованиям, ведь они не могли более надеяться на успех.

Не находя новых вопросов или новых ответов на существующие вопросы, философы прибегли к един­ственному оставшемуся у них средству приобретения славы - к путешествиям. Они отправились распрост­ранять свои идеи в Египет и Рим, и, оказалось, что там их готовы слушать с удивлением и наслаждением. Их устаревшие взгляды были новыми для общества, не имевшего своей собственной философии. В то вре­мя, из-за чрезвычайной дороговизны книг, единствен­ным способом распространения просвещения остава­лась устная речь, и чужеземные философы встречали повсюду радушный прием, а идеи, которые они заноси­ли, представлялись столь же новыми, как будто они высказывались впервые.

Философия, покинувшая древнюю Грецию, стала по­четным гостем в Александрии и Риме, но при этом она осталась чужестранкой, так и не получившей прав гражданства. В Александрии философия заявила о себе блестящими успехами, и лица, занимавшиеся ею, при­дали ей ту оригинальность и то влияние, которых она не имела в Риме.

Римская философия была слабой копией греческой, и потому она недостойна пристального внимания. В Риме было модно говорить и писать по-гречески. Дети обуча­лись греческими рабами. Греческие мудрецы препода­вали философию и риторику всем честолюбивым юно­шам. Для того чтобы завершить свое образование, счи­талось необходимым посетить Афины. Именно там Ци­церон воспринял те идеи, которые он впоследствии лю­бил развивать в своих очаровательных беседах. Там Гораций усвоил ту легковесную и безмятежную фило­софию, которая сквозит в его блестящем, как кристалл, стихе. Переходя из Академии в Портик и из Портика в Сад, он набирался того скептицизма, который подавлял его поэтическое вдохновение. Там же развил он в себе и мечтательный эпикуреизм, придавший его поэмам тот особый характер, который сделал его любимым писателем светских людей. В Риме философия могла лишь придать окраску поэзии, оказать влияние на развитие ораторского искусства, установить метод для юриспру­денции и служить темой дли разговоров, но она не ложи­лась в основу убеждений серьезно мыслящих людей, не пускала корней в народную жизнь, не воспитывала ве­ликих мыслителей.

Но совершенно не так было в Александрии. Буду­чи центром обширной торговли и управляемая про­свещенной династией Селевкидов, Александрия быст­ро превратилась в средоточие наук и не уступала в этом отношении Афинам. Александрийская библио­тека была самой знаменитой библиотекой античнос­ти. Этой библиотеке и собиравшимся в ней людям обязано человечество теми обширными научными тру­дами по литературе и философии, которые принесли столько пользы. Невозможно перечислить всех уче­ных, прославивших Александрию, но достаточно ука­зать Евклида - математика, Гиппарха - астронома, Эратосфена - географа и Аристарха Самофракийского -литературного критика. Кроме того, с Александрией связано творчество остроумного скептика Лукиана и замечательных поэтов: Аполлония Родосского, Каллимаха, Ликофрона, Трифиодора и, в особенности, Феокрита, автора нежных идиллий.

Вообще Александрия представляла собой, любопытное зрелище. Наряду с Мусейоном¹ в ней основывается и приобретает огромное значение христианская дидаскалия.

¹ Мусейон - научное учреждение, созданное в Александрии в 3 веке до н.э. царской династией Птолемеев, где наряду с разра­боткой филологических проблем велись исследования в области ^астрономии, ботаники, математики.

Еврей Филон и последователь Пиррона Энесидем открывают в этом городе каждый свою школу. Сюда же является Аммоний Сакк. Климент Александрийский проповедует рядом с Лукианом вслед за Плотиной развивают свои идеи Арий и Афа­насий. Греческий скептицизм, иудаизм, платонизм, хри­стианство - все находит здесь своих истолкователей, в таком близком соседстве с храмом Серапис¹.

¹ Серапис - божество эллинистического Египта, созданное для сближения египетского и греческого населения страны на религиозной почве, в образе и имени которого были соединены популярные египетские боги Осирис и Апис. Вместе с той цивилизацией, для которой была после­дним оплотом.

Различные учения, появлявшиеся в Александрии, вносили в существовавшие тогда философские систе­мы некоторые новые элементы. И славу александрий­ской школе доставили те мыслители (Плотин, Прокл и Порфирий), которые смогли воспринять и перерабо­тать их. Кроме того, в Александрии философия встре­тила такого соперника, одного противостояния с кото­рым было достаточно для того, чтобы увековечить память о ней; этим соперником было христианство. Александрийская школа имела все, что необходимо для величия: на ее стороне были гений, власть, продолжи­тельность существования. Поддерживая в эпоху упад­ка деятельность одряхлевшей цивилизации, эта фило­софская школа выдвинула целую плеяду замечатель­ных философов. Плотин, истинный основатель алек­сандрийской школы, как бы воскресил собой Платона, Прокл дал человечеству нового Аристотеля, а в лице Юлиана Отступника эта школа властвовала над ми­ром. В течение целых трех столетий александрийская философия серьезно соперничала с величайшей си­лой, когда-либо появлявшейся на Земле - христиан­ством. Она пала, побежденная в борьбе, но пала лишь

§2 Филон

За свою многовековую историю Александрия нео­днократно была ареной разнообразных столкновений, но с точки зрения развития философии наибольший интерес представляет борьба неоплатоников с отца­ми христианской церкви.

Александрийская школа - это довольно неопреде­ленное название, распространяющееся на всех мысли­телей, искавших спасения от скептицизма в новой философии, основанной на совершенно особых прин­ципах. Все эти мыслители ни в каком случае не со­ставляли одну школу, но они породили известное дви­жение и составили эпоху в истории философии. За­метим здесь, что "Александрийская школа" и неопла­тоники - не одно и то же: первая является представи­тельницей всего движения, а последние вписали лишь наиболее славную страницу в историю этого движе­ния.

Первым неоплатоником был еврей Филон. Он ро­дился в Александрии приблизительно за 25 лет до Р. X. Влияние греческих идей давно уже чувствовалось в Александрии, и Филон комментировал еврейские книги в духе истинно греческой мысли. Он обладал восточным складом ума, но получил греческое обра­зование, и результатом этого стала странная смесь мистицизма и диалектики (апостол Павел хорошо оха­рактеризовал национальные особенности евреев и феков, заметив: "Евреи требуют знамения, то есть чуда, греки же ищут мудрости, то есть философии"). Мно­гое Филон позаимствовал у Платона, но, быть может еще большим он был обязан Новой Академии. Карнеад научил его не доверять чувственному знанию и не признавать разум критерием истины.

До этого пункта Филон во всем соглашался с гре­ками и руководствовался диалектикой. Но в его ум­ственном складе был еще и другой элемент, помимо греческого, элемент восточный или мистический. По­этому признавая вместе со скептиками обманчивость человеческого знания, Филон, однако, полагал, что че­ловек должен искать истину в какой-либо высшей сфере. Чувства могут лгать, разум может быть бес­сильным, но в человеке остается еще особая способ­ность - способность верить. И тогда истинная наука есть дар Бога; ее имя - Вера, ее источник - благость Бога; ее причина - благочестие.

Это соображение не принадлежит Платону, но, тем не менее, оно носит платоновский характер. Платон никогда бы не осудил Разума и не выдвинул бы на первый план Веру, однако и он полагал, что природа Бога непознаваема, хотя существование Его доказуе­мо. В этом отношении он вполне сходился с Фило­ном. Более того, хотя Платон и не считал науки даром Бога, но в одном месте он именно в этом смысле отзывался о добродетели, а его диалог "Менон" полно­стью посвящен доказательству того, что добродетели нельзя научиться, ибо она не от разума человека, а есть дар Бога. Ознакомление с подобными идеями Платона не могло не вызвать у Филона намерение развивать их, однако в результате такого развития философия у него превратилась в теологию.

Бог невыразим и непостижим; в существовании его можно убедиться, но познать природу его немыс­лимо. Однако знать, что Бог существует, значит знать, что он Един, совершенен, однороден, неизменен и ли­шен всяких атрибутов. Знание всего этого предпола­гается уже в знании того, что он существует; он не может быть иным, если он существует. Но знать, что _он совершенен, не значит знать, в чем состоит его совершенство. Человек не в состоянии разгадать тайну божественной сущности, он может только верить.

Но если человек не в состоянии познать Бога в его сущности, то он все же может составить себе не­которое понятие о его Божественности и познать ее с этой стороны в Слове. *3амечательно, что Слово (в том смысл, в каком оно употребляется в священном писании) встречается во всех мистических системах. Так как Бог непостижим и недоступен нашему пони­манию, то между ним и человеком должен быть неко­торый посредник, который и называется мистиками Словом. Согласно Филону, "Слово" есть мысль Бога. Эта мысль двоякого рода: 1) мысль, обнимающая все идеи (в платоновском смысле), то есть мысль, как мысль; и 2) мысль осуществленная, то есть мысль, воп­лотившаяся в мире. Эти три вида божества являются предвестием троицы Плотина. Первый вид - Бог-отец; второй - Бог-сын, то есть "Слово"; третий - сын "Сло­ва", то есть мир.

Этот краткий очерк теологии Филона достаточен Для пояснения двух крупных фактов, понимание кото­рых весьма важно. Вот эти факты: первый - союз пла­тонизма с восточным мистицизмом; второй - совер­шенно новое направление, приданное философии при соединении ее с религией. Это новое направление и составляет характерную особенность интеллектуаль­ного движения, порожденного александрийской шко­лой. Разум был признан совершенно бессильным в Деле решения великих вопросов, занимавших тогда философию. Различные школы руководствовались в своих философских построениях различными методами, но результат был один: каждая попытка завершалась скептицизмом. Но, по утверждению мистиков, "у Человека все-таки есть понятие о Боге и его благости, мы все глубоко верим в его существование, в совер­шенство его природы и, следовательно, в благодетель­ность его намерений. Однако такие понятия наши не врожденны нам; если бы они были врожденны, то они были бы присущи всем людям и всем народам. Если же эти понятия не врожденны, то, спрашивается, как они вырабатываются? Не путем разума и не путем опыта; они даются верой".

Можно различно смотреть на философию, но нельзя не признавать, что она есть порождение разума, есть попытка объяснить с помощью разума тайны, среди которых "мы движемся, живем и имеем бытие". Мож­но с полным правом заявить, что разум неспособен решить предложенную ему проблему, но совершенно незаконно пытаться сделать это с помощью веры. В философии разум должен или властвовать один, или же отречься от всякой власти. Никакой компромисс здесь не возможен.

Одно из двух: или разум может решить предло­женную ему проблему, или не может; в первом слу­чае его попытка вполне философская, во втором - она бесплодна. Стремление примешивать веру к разуму в вопросах, обращенных исключительно к разуму, ни к чему не может привести. Это вовсе не означает того, что все слепо принимаемое верой не может быть сознательно оправдано разумом, нет, но призыв веры на помощь разуму лишает исследование всякого фи­лософского характера. Разум может оправдать веру, но вера не должна влиять на выводы философии. До­статочно только отвернуться от разума, как филосо­фия прекращается; с этого момента всякое объясне­ние получает теологический характер и должно быть проверяемо на основании критерия, совершенно от­личного от того, который прилагается к философскому объяснению.

Первоначально всякое положение имело теологи­ческий характер, но мало-помалу разум робко стал предлагать так называемые "естественные объяснения", а затем, когда он почувствовал себя достаточно сильным, чтобы действовать самостоятельно, наступи­ло время философии. В ранних умозрениях ионийцев уже можно рассмотреть усилия разума разгадать тай­ну жизни. Однако, по мере развития философии, дела­лось все более очевидным, что философы не только не приближаются к решению проблем, занимавших пер­вых мыслителей, но только лишь начинают осознавать всю сложность и трудность их решения. Трудность эта прояснялась все более и более и, наконец, возник­ло убеждение, что она и вовсе непреодолима. Разум был признан некомпетентным в деле решения этих проблем, и вот тогда мыслителями вновь была призва­на на помощь вера, которая так долго оставалась в стороне. Итак, философия, сознав свое бессилие, усту­пила место теологии.

ГЛАВА 2: АНТАГОНИЗМ МЕЖДУ ХРИСТИАНСТВОМ И НЕОПЛАТОНИЗМОМ

§ 1 Плотин

В то время как христианство, несмотря ни на какие препятствия, делало быстрые и прочные успехи, и апо­столы переходили из города в город, то встречаемые с почетом, как евангелисты, то ссыпаемые бранью и побиваемые каменьями, как враги, неоплатоники, пере­рабатывая выдвинутые Филоном идеи, не только со­здали свою теологию, но и попытались создать на ее почве свою церковь. Философы эти были настолько безрассудны, что вообразили, будто старая религия сможет достойно противостоять набирающему силу христианству.

Однако христианству победы доставались без осо­бых усилий. Достаточно только взглянуть на него с чисто нравственной точки зрения, как сразу же стано­вится очевидным его неизмеримое превосходство. Пос­ледователи же александрийской школы довели до крайней степени развития ту фальшивую идеологию, которая уже принесла свои плоды в виде учений ци­ников и стоиков, - идеологию, основанную на презри­тельном отношении ко всему человеческому. Плотин, например, стыдился того, что у него есть тело; дальше, кажется, уже не могло простираться презрение к че­ловеческой личности. Но на какие цели указывали эти философы со своей стороны? На экстаз, на слия­ние личности с Божеством, на Божество недоступное познанию и любви, Божество, созерцание которого возможно только после полного отречения человека от своей личности.

Неоплатоники потерпели неудачу, и совершенно зас­луженно. Однако, среди них было много талантливых, которые оставили заметный след в исто­рии философии. В самом развитии неоплатонизма мож­но выделить три периода.

Первый, наименее блестящий, но самый плодотвор­ный период, связан с именами Аммония Сакка и Пло­тина. Удивительно, но простой александрийский но­сильщик Аммоний Сакк становится главой новой фи­лософской школы и привлекает к себе внимание ум­нейших людей того времени: в числе его учеников Плотин, Ориген и Лодаин. К сожалению, сведения о данном периоде, в ходе которого неоплатонизм фор­мировался как метафизическая система, весьма скуд­ны. Завершением этого периода можно считать ут­верждение неоплатонизма в Риме, выразившееся в основании там Плотиной собственной школы и в чтении им лекций с огромным успехом.

В это время александрийская школа вступила во второй период своего развития. Порфирий и Ямвлих придали ей характер церковного института, и она смогла оспаривать у христианства господство над миром. Ей даже удалось на короткое время перехватить истори­ческую инициативу: император Юлиан Отступник, несмотря на данное ему строгое христианское воспи­тание, под влиянием своих учителей-неоплатоников воздвиг гонения на христиан и обратился к язычес­ким культам. Но заметим здесь одно обстоятельство. Со смертью Константина христианство нисколько не утратило своего влияния, которое определялось искрен­ней убежденностью и горячей верой, а не поддержкой со стороны властителей. Это было влияние духовное, вечно деятельное и плодотворное. Между тем, со смер­тью Юлиана, неоплатонизм лишился своего значения, как политического, так и религиозного. С этого мо­мента наступил третий период неоплатонизма, и ге­ний Прокла озарил его последним лучом славы. Но усилия Прокла воскресить научный дух платонизма

были столь же тщетны, сколь безуспешны были де попытки Плотина оживить религиозный дух языче­ства. В стремлении к достижению своей цели Прокл напрягал все свои силы, но безуспешно. При Юстини­ане александрийской школы уже не существовало.

Такова внешняя история этой философской школы; обратимся теперь к выработанным ею доктринам. Можно заранее предположить, что в произведениях мыслителей-эклектиков, каковыми и были последова­тели александрийской школы, будут встречаться, по большей части, повторения того, что уже было сказано прежними философами. Но необходимо, конечно, оста­вить в стороне все взгляды, заимствованные этой школы, и ограничиться только ее оригинальными иде­ями. Оригинальность же ее последователей вырази­лась в том, что с помощью диалектики Платона они дошли до мистицизма и пантеизма. Именно они свя­зали учение, порожденное Востоком, с греческой диа­лектикой и принялись искать в разуме оправдание веры.

Поэтому обратим внимание на главные пункты учения александрийской школы: ее диалектику, ее те­орию троицы и ее принцип эманации. В диалектике представители александрийской философии оказались сторонниками Платона, в своей теории троицы - мис­тиками, а в учении об эманации - пантеистами.

§2 Александрийская диалектика

Предполагая, что сущность диалектики Платона уже была достаточно выяснена прежде, не будем вдавать­ся здесь относительно ее в излишние повторения. Заметим лишь, что диалектика лежала в основании александрийской философии, однако не служила опо­рой убеждениям, как у Платона. Вообще, рассматри­вая философию как продукт человеческого разума, александрийская школа считала ее всего лишь доста­точной, но не необходимой, ибо предполагались еще другие проблемы, не входившие в сферу философии и требующие совершенно иного метода их решения.

Плотин соглашался с Платоном в том, что может быть только наука об общностях. Все индивидуальное есть лишь случайное проявление, быстро исчезающее и не имеющее действительного бытия; поэтому инди­видуальное не может быть объектом философии. Но, спрашивается, не подчинены ли сами общности, сами идеи, которые только одним и присуще действитель­ное бытие, еще чему-либо высшему? Феномены подчи­нены ноуменам, но и ноумены подчинены одному но­умену; другими словами, чувственный мир есть толь­ко проявление идейного мира, а идейный мир, в свою очередь, есть лишь один из видов бытия Бога.

Здесь возникает вопрос, как человек получает ка­кое бы то ни было знание о Боге? Чувственный мир человек воспринимает через посредство чувств; на­меки на мир идейный дают ему воспоминания, про­буждаемые восприятиями чувственного мира, но ка­ким образом человек достигает последней ступени, как он познает Божество? "Я" - существо конечное, и потому каким образом "я" могу постигнуть Беско­нечное? Пытаясь ответить на этот вопрос, Плотин пред­положил, что в то время, как "я" постигает Бесконеч­ное, оно само делается существом бесконечным, то есть "я" перестает быть самим собой, тем конечным суще­ством, которое сознает свое отдельное бытие. Беско­нечное воспринимается не путем разума, так как он конечен и распространяется только на конечные объек­ты, но благодаря какой-то высшей способности, совер­шенно безличной, отождествляющей себя со своим объектом. Тождество субъекта и объекта, мысли и мыслимого предмета, есть, по мнению Плотина, единственно воз­можное основание знания. Этот принцип, составляю­щий основу новейшей немецкой философии, совершенно отличен от всех обычных философских взглядов, и для объяснения его необходимо сделать некоторое от­ступление. Принцип этот играет такую важную роль в системе неоплатоников, что без него она теряет вся­кое значение.

. Знание и бытие (наше) тождественны; для того, чтобы знать больше того, что мы знаем, мы должны быть больше того, что мы есть. Однако, отсюда вовсе не следует то нелепое заключение, что познавать ло­шадь значит быть лошадью. Все, что мы знаем об этой лошади, ограничивается знанием происшедших в нас перемен, произведенных какой-то внешней причиной, и, отождествляя происшедшую в нас внутреннюю перемену с этой внешней причиной, мы называем ее лошадью. Здесь знание и бытие (наше существо) тож­дественны. На самом деле, мы ничего не знаем об этой внешней причине (лошади), мы знаем (сознаем) только о состоянии собственного нашего бытия и по­тому сказать, "что во время познания лошади мы де­лаемся лошадью" значит только выразить в необыч­ной форме ту мысль, что наше познание есть лишь состояние нашего бытия, и ничего более.

При обсуждении учения философов Новой Акаде­мии уже затрагивался вопрос о восприятии и пред­принималась попытка доказать, что знание человека есть только определенное состояние его сознания, по­рожденное некоторой известной причиной. Эта при­чина должна оставаться для человека неизвестной, по­тому что знание есть действие, а не причина. Пояс­ним это следующим примером. Перед вами яблоко, вы видите его, осязаете, пробуете, обоняете и говорите, что знаете, что это такое. Но что такое это знание-

Просто осознание различных действии, производимых _на вас яблоком. Предположим, что вы слепы и не можете видеть яблоко, тогда у последнего будет од­ним качеством меньше, то есть меньше одной сторо­ной, которой оно может на вас действовать. Предполо­жите, что у вас нет обоняния и вкуса, тогда в вашем знании об яблоке явятся еще два пробела. Таким об­разом, по мере того, как вы Лишаетесь органов чувств, яблоко теряет свои качества, другими словами, теря­ются способы воздействия на вас, и, в конце концов, ваше знание об яблоке сведется к полному отсутствию знания. Подобным же образом от прибавления новых чувств, увеличится сумма свойств яблока; ваше зна­ние возрастет вместе с тем, как расширится ваше бы­тие. Таким образом, знание и бытие тождественны; знание есть состояние бытия в момент познания.

"Если знание",- говорил Плотин, -"есть то же, что и познаваемый предмет, то, конечное, как таковое, буду­чи не в состоянии стать бесконечным, никогда не мо­жет познать бесконечное. Поэтому попытка познать бесконечное разумом будет бесполезна; оно может быть постигнуто только тогда, когда мы будем знать о нем непосредственно. Способность, благодаря которой человек отрешается от своей личности, есть экстаз. В момент этого экстаза душа освобождается от своих материальных оков, отделяется от своего индивидуаль­ного сознания и растворяется в бесконечном разуме, от которого она произошла. В этом экстазе душа со­зерцает истинное бытие; она отождествляет себя с тем, что она созерцает".

Воодушевление, на котором основан этот экстаз, не является постоянной способностью человека, подоб­ной разуму или восприятию; оно является только вре­менами, по крайней мере в течение того периода, в который длится личностное существование человека ⁸ этом мире. Это проблеск света, приводящий человека в восхищение, во время которого воспоминание обращается в интуицию, так как в этот момент пле­ненный человеческий дух возвращается к породивше­му его Богу. Узы, приковывающие дух к человеческо­му телу, бренны. Бог, отец рода человеческого, из со­страдания к нему, создал непрочными и тонкими эти узы, приносящие мучение людям, и в своей благости иногда посылает им моменты покоя.

В этом учении заслуживает внимания его восточ­ный и мистический характер, но в то же время хоро­шо заметен и платоновский элемент. Платон в своем диалоге "Ион" говорил о цепи вдохновения, спускаю­щейся от Апполона к поэтам, и через них далее к рап­содам. Последними звеньями этой цепи являются души людей любящих и философов, которые будучи не в состоянии передать этот божественный дар дальше, тем не менее испытывают на себе его влияние. Пос­ледователи александрийской школы также допуска­ли божественное вдохновение, не то вдохновение, ко­торое лишь согревает и возвышает душу, но вдохнове­ние, открывающее истину, недоступную разуму. Пользу­ется ли человек руководством различных наук и тер­пеливо восходит по ступеням диалектики для того, чтобы достигнув, наконец, вершины сорвать покров, скрывающий божество, или же, вместо такого медлен­ного восхождения, он возносится на эту вершину вне­запным порывом, силой добродетели или силой любви, в обоих случаях откровение это одно и то же. В этом отношении поэт, пророк и философ отличаются друг от друга лишь тем, что у каждого из них своя особая точка отправления. Поэтому, диалектика, представля­ющая собой важный философский метод, не есть, одна­ко, единственный путь, приводящий к экстазу. Все, что очищает душу и придает ей ее первоначальную простоту, способно вести к экстазу. При этом в душах людей отмечаются коренные различия. Одни восхищаются красотой и находятся во власти муз; другие тяготеют к единству и соразмерности (это -философы); третьи, стремящиеся более всего к нравственному совершенству, есть те благочестивые, пла­менные души, которые живут только одной религией.

Таким образом, переход от простого ощущения или воспоминания к экстазу может совершаться тремя пу­тями: путем музыки, путем диалектики и путем люб­ви или молитвы. Результат во всех этих случаях один и тот же: победа всеобщего над индивидуальным. Та­ков был ответ александрийской школы на старый, как мир, вопрос, как человек познает Бога. Человеческому разуму недоступно такое познание, потому что он ко­нечен, а конечное не может вместить в себе беско­нечное. Но так как человек все же имеет понятие о Божестве, то, разумеется, он должен был приобрести это понятие каким-либо образом. Спрашивается, ка­ким? Отцы христианской церкви, отвечая на этот воп­рос, имели возможность просто сослаться на открове­ние, но последователи александрийской школы на этот же вопрос могли дать лишь крайне неудовлетвори­тельный ответ, объявив, что средством общения с Бо­жеством является экстаз, во время которого душа от­решается от своей личности и поглощается бесконеч­ным разумом.

Философия эта служит поучительным примером того, в какой безвыходный круг заводят все подобные рассуждения философов. "Бедное конечное существо беспокойно суетится в пропасти бесконечного бытия". Это конечное существо силится обнять то, что охваты­вает его со всех сторон, и в этих невозможных усили­ях изощряет свое остроумие в надежде на успех. Александрийская школа, понимая, что конечное, как таковое, не может постигнуть бесконечное, была пос­ледовательна, выдвинув гипотезу о том, что конечное ^становится на некоторый момент, бесконечным; но

основа этой гипотезы довольно нелепа. Ведь известна аксиома: конечное не может понять бесконечное. Д между тем, решалась следующая задача: как может конечное постигнуть бесконечное, и решение ее было найдено в том, что конечное должно стать бесконеч­ным.

Как ни неуклюже подобное решение, но оно выве­дено сильным умом как заключение из посылок, счи­тавшихся неоспоримыми. И это не более, чем одна из тех нелепостей, к которым неизбежно приводит по­пытка решения неразрешимых задач.

§3 Александрийское учение

Сущность александрийского учения можно выра­зить такой формулой: Бог един, но в то же время он существует в трех лицах. Эти три отдельные ипоста­си, соединяющиеся в одном существе таковы: первая - Единство (не Единое существо, вообще не Существо, а просто Единство); вторая - Разум, который тожде­ствен с бытием; третья - всемирная душа, причина вся­кой деятельности и жизни.

Такова формула этого учения. Посмотрим, как мог­ла диалектика привести к нему александрийскую шко­лу. Наблюдая за окружающим миром и замечая по­стоянно происходящие в нем изменения, человек не может не задаваться вопросом, что прежде всего явля­ется причиной всех этих изменений? Первый ответ, который приходит на ум, что это жизнь. Та жизнь, ко­торой, видимо, также как и человек, живет весь осталь­ной мир. Вникая глубже в дело, приходится предполо­жить, что эта жизнь порождена какой-то высшей при­чиной, которая и должна быть той отыскиваемой все­общностью. Логика, в свою очередь, подсказывает, что эта причина есть деятельность, движение. Однако од­ним только принципом движения невозможно объяснить всего. Внимательное рассмотрение бесчисленных явлений природы заставляет признать, что все происходящее носит разумный характер. Не случай управляет этим миром, но присутствующий повсюду разум. Таким образом, искомая причина найдена; это - разумная деятельность. Но спрашивается, что же она такое, как не та таинственная, заключающаяся в каж­дом человеке сила, которая руководит и побуждает его ко всему? Что такое эта разумная деятельность, как не душа? Душа же, побуждающая человека к дея­тельности и управляющая им, есть лишь образ той души, которая является возбуждающей и правящей силой мира. Бог, поэтому, есть предвечная душа. Это, по по­нятию александрийской школы, есть первая ипостась Божества. Однако это понятие вряд ли можно при­знать удовлетворительным. Диалектическому искус­ству, основанному на учениях Платона и Аристотеля, заключающемуся в проведении группировки и под­разделения для нахождения полного единства и заня­тому распутыванием сложной ткани идей для того, чтобы выделить из многого чистое и беспримесное Единое, трудно смириться с таким сложным принци­пом, как разумная деятельность. В понятие этой ра­зумной деятельности включаются, по меньшей мере, Две идеи, совершенно отличные одна от другой: идея разума и идея движения. Для этих идей может быть найдена какая-либо одна идея, общая им и возвышаю­щаяся над каждой из них, но тогда ни та, ни другая Уже не будет считаться последним результатом ана­лиза. Если подвергнуть анализу идею разума, то ока­жется, что он сам есть деятельность некоторого ра­зумного начала, ума.

Поэтому, Бог есть Ум, абсолютный, вечный и неизменный; и это - вторая ипостась Божества. Этот божественный ум выше божественной души, которая выступает как причина всякой деятельности и управляет чувственным миром. Человек может составить себе лишь слабое понятие о величии этого божествен­ного ума, созерцая все великолепие чувственного мира с его богами, людьми и растениями; великолепие, ко­торое есть лишь несовершенное подобие несравнен­ного блеска вечной истины. Божественный ум обни­мает все постигаемые разумом Идеи, в которых нет несовершенств и которые недвижимы. В мире этих идей - золотой век, Богом которого является Сатурн, ибо Сатурн, столь воспетый поэтами, и есть божествен­ный Разум. Это тот совершенный мир, где, по словам Овидия, "на полях и лугах красовались никем непоса­женые цветы, и, благодаря западным ветрам, была веч­ная весна; каждый год из земли вырастали хлебные колосья, но почва не обрабатывалась и не обновля­лась. Реки долины текли млеком и нектаром, а из дуба сочился мед".

Этот золотой век и есть Идейный Мир, вечная Мысль вечного Разума.

Поясним еще немного смысл, вкладывавшийся фи­лософами александрийской школы в идею божествен­ного ума. Это ум, отвлеченный от всего мыслящего; он не размышляет, потому что размышлять значит при­обретать знания о чем-либо. Человек, размышляющий или рассуждающий, путем напряженного обдумыва­ния выводит из своих посылок заключение, но Бог ус­матривает заключение одновременно с посылками. Его знание совершенно не похоже на знание людей. Бог сразу обнимает мыслью то, к чему люди приходят лишь путем рассуждения.

В то же время этот Божественный ум есть вечное бытие, так как в нем соединены все Идеи. Это - "мысль как мышление мысли" Аристотеля, или, говоря слова­ми Платона, видение видения, тождество акта зрения и видимого объекта. Понятие это станет более понятно, если припомнить то, что уже было ранее сказано о тождестве знания и бытия.

Можно было бы предположить эту степень отвле­чения вполне удовлетворительной. Казалось бы, что анализ, зашедший так далеко, приблизившийся к чис­той мысли и к чистому бытию (мысли, отвлеченной от всего мыслящего, и бытии, отвлеченного от всяких форм) достиг крайнего предела человеческого остро­умия, последней ступени возможной абстракции. Но нет; была усмотрена возможность дальнейшего отвле­чения, получения еще более простого принципа, кото­рый получил наименование Единства. Бог, как бытие и мысль, есть Бог, представление о котором выработа­но человеческим разумом, и подняться до высшего понятия о Боге человек не может. Однако уже то, что человеческий разум сознает в этом отношении свое бессилие и уверен, что Бог есть нечто невыразимое и непостижимое, приводит его к убеждению, что, в кон­це концов, Бог не есть Бытие и Мысль. Что же такое мысль? Каков ее тип? Очевидно, ее типом служит че­ловеческий разум. Но о чем свидетельствует иссле­дование человеческого разума? Оно позволяет сделать вывод, что мыслить значит сознавать какой-либо объект, от которого мыслящий отличает себя. Мыслить зна­чит сознавать себя, отделять свою личность от всех Других объектов, определять отношение своего "я" к 'не я". Но вне Бога ничего нет, следовательно, в этом случае не может быть и речи об установлении разли­чий, о самоопределении и взаимных отношениях. Та­ким образом, Бог, в своей высшей форме, не может Думать, он не может быть мыслью, но должен быть выше ее. Отсюда проистекает необходимость третьей Ипостаси Бога, которая является третьей лишь в порядке обнаружения ее логическим анализом, но долж-^на быть первой в порядке бытия; эта ипостась - един­ство.

Единство не есть ни бытие, ни разум, но выше того и другого, выше всякого действия, выше всякого само­определения и всякого познания. Как сложное содер­жится в простом, а многое в едином, точно так же простое содержится в Единстве. Пока человек не при­знает этого абсолютного Единства, ему не овладеть сущностью предмета, ибо как возможно составить себе понятие о ней вне этого принципа Единства? Что та­кое индивид, животное, растение, как не Единство, гла­венствующее над множеством? Что такое само мно­жество - армия, собрание, стадо - если оно не приведе­но к Единству? Единство вездесуще, это - связь, соеди­няющая части самых сложных предметов. Единство безусловно, неизменно, бесконечно и в самом себе находит удовлетворение, это не единица в арифмети­ческом смысле и не делимая точка. Единство есть абсолютное, всемирное Единое в его совершеннейшей простоте. Это - высшая ступень совершенства, идеаль­ная Красота, высшее Добро.

Поэтому, Божество в его абсолютном состоянии, в его первой и высшей форме, не бытие и не мысль. Недвижимое и неизменное, Божество есть простое Единство или, как сказал бы Гегель, абсолютное ничто, имманентное отрицание. Возможно, изложение всех этих диалектических ухищерений выглядит излишним, но необходимо иметь в виду, что зачастую даже заб­луждения гения более поучительны, чем истины обык­новенных людей. Нелепости и диалектические изво­роты александрийской школы принадлежат именно к числу поучительных. Если мощная логика выдающих­ся умов приводит к выводам нелепым и бесплодным, то это, конечно, должно внушить только благотворное недоверие к способности логики разрешать касающи­еся ее проблемы. Отсюда же можно извлечь урок, име­ющий значение и для нашего времени. Нынешнее ув­лечение немецкой литературой и философией, конечно, обратит внимание многих молодых людей на те философские идеи, которыми так плодовита Германия. Поэтому-то такой мыслитель, как Плотин, который за­нимался теми же вопросами и давал на них те же ответы, что и современная немецкая философия, дол­жен вызывать особенный интерес. Вообще, немецким метафизикам Плотин гораздо ближе, чем Платон и Аристотель, и не трудно понять, почему это так. Пло­тин, вступивший на философское поприще уже после того, как великие мыслители перебрали почти все ме­тафизические вопросы и перепробовали всевозмож­ные ответы на них, должен был или обратиться к скеп­тицизму, или не останавливаться ни перед какими, даже самыми крайними, выводами диалектики. Философии предстояло или отречься от самой себя, или же обра­титься к тирании. Философия выбрала последнее. Поэтому Плотин не останавливался ни перед какими нелепостями; там, где разум оказывался бессильным, он призывал на помощь веру. Что же касается нынеш­них немецких мыслителей, то и они, вследствие убеди­тельных успехов естественных наук, нашли филосо­фию почти в таком же затруднительном положении, и философии также должна была или признать себя несостоятельной, или провозгласить свою непогреши­мость и объявить безусловно истинным все, доказан­ное логикой.

Эта вера в логику замечательна; она может быть сопоставлена только с верой александрийской школы в экстаз. Немецким философам даже и в голову не приходит, что человеческая логика может оказаться несостоятельной в деле установления истины; им совершенно чужд скептицизм древних греков отно­сительно критерия достоверности. Спокойным, не до­пускающим возражений тоном объясняют они, что Божество есть то-то и то-то, и поучают, как ничто об­ратилось в существующий мир и как вообще нужно понимать многое такое, что совершенно непостижи­мо. Если прервать их и поинтересоваться, как они уз­нали все это и на чем основывается их уверенность в своей правоте, они улыбнутся в ответ и, добродушно сославшись на разум, продолжат свое изложение.

Плотин был умнее, хотя и не настолько последова­телен. Он утверждал, что, несмотря на то, что диалек­тика отчасти убеждает человека в существовании Бога, о его природе все же можно говорить только отрица­тельно. По словам Плотина, "мы вынуждены допус­тить существование Бога, хотя собственно неправиль­но говорить об этом существовании. Сказать, что он выше бытия и мысли, еще не значит определить его сущность, так как мы этим только отличаем его от того, что он не есть. Но что он есть, этого мы не мо­жем знать, и было бы смешно пытаться постигнуть его". За исключением этого пункта, философские взгля­ды александрийской школы представляют замечатель­ное сходство с новейшей немецкой философией, сход­ство, которое должно быть признано каждым, кто только способен открывать тождество идей, несмотря на раз­личную форму их выражения.

Итак, учение александрийской школы предполага­ло совершенный принцип, Единое, от которого все бе­рет начало, но которое само никем и ничем не порож­дено. Начало, происшедшее из этого совершенного принципа, есть наиболее совершенное из всего, что только порождается; поэтому это начало - Разум. По­добно тому, как Разум есть Слово Единого и проявле­ние его силы, точно так же душа есть слово и проявле­ние разума. Следовательно, Божество представляется в трех ипостасях, из которых первая есть Совершен­ный Принцип, Абсолютное Единство, вторая - Первый Разум, и третья - Душа мира.

Это сильно напоминает тройственную природу Бога в системе Спинозы, который утверждал, что Бог есть бесконечное бытие, имеющее два бесконечных атри­бута - протяжение и мысль. Бытие это, обладающее протяжением и мыслью только как атрибутами, отли­чается лишь по форме выражения от принципа абсо­лютного или Единого, предложенного Плотиной, но в сущности совершенно сходно с ним. Бесконечное бытие Спинозы есть такая же наивысшая ступень абстракции, до которой только может подняться логи­ка. Логические деления и подразделения, как бы дале­ко они ни простирались, должны быть оставлены здесь, перед этим безусловным, неограниченным "Нечем", - перед тем, что Прокл называл не-бытием, но что нельзя называть "ничто".

Невозможно изложить это учение так, чтобы не были заметны свойственные ему грубые противоре­чия. Оно есть плод сильной логики, опирающейся на ложные посылки. Философы, предшествовавшие алек­сандрийской школе, стремясь открыть великую тайну бытия, первопричину всего сущего, последовательно исключали, одно за другим, все, что не представлялось им самосущим, самоудовлетворяющимся, что не могло быть принято за необходимое первоначало всего. С помощью этого подхода и были установлены такие основные начала, как Вода, Воздух, Душа, Число, Сила. Но в эпоху александрийской школы, уже требовалось нечто более тонкое. Философы-неоплатоники продол­жали ставить те же вопросы, но при этом они помни­ли о неудачах своих предшественников. Мысль, как основное начало, не удовлетворяла их, равно как и от­влеченное бытие. Они говорили, что есть нечто выше мысли, нечто выше бытия, это то, что мыслит, то, что существует. Это нечто, неопределимое и невыразимое, и есть основное начало. Оно есть нечто самоудовлетворяющееся, самосущее; и нет ничего, что можно было

бы вообразить себе выше. Согласно древнему индий­скому сказанию; мир поддерживается слоном, стоящим на спине черепахи, которая не имеет под собой ника­кой опоры. В этом сказании можно усмотреть гру­бую попытку решения той же проблемы. При ее ре­шении ум вынужден на чем-нибудь остановиться, но на чем бы он ни остановился, ему затем приходится - признать, прямо или косвенно, что конечным резуль­татом его поисков должно быть ничто, ибо как толь­ко он припишет какое-либо свойство тому, на чем он остановился, он тотчас же будет вынужден допустить вслед за этим дальнейшее нечто. То есть, если пред­положить, что черепаха стоит на спине какого-либо другого животного, то неизбежно возникает вопрос, а на чем стоит это другое животное? Логика, решающая этот вопрос, обязана в конце концов признать ничто, Абсолютное Отрицание. Мысль эту можно выразить по-разному, но от этого ее сущность не изменится, и в этом случае Плотин и Гегель могут подать друг другу руки.

Если окинуть взглядом историю античной филосо­фии, от "воды" Фалеса и до "Абсолютного Отрица­ния" Плотина, то невозможно отделаться от мысли о бесплодности метафизики. Столько лет упорной ра­боты, столько блестящих умов, посвятивших себя ей, и все-таки по прошествии целого ряда веков остаются те же вопросы, и только в нелепостях ответов стано­вится больше изощеренности. Но можно ли, однако, считать весь этот труд совершенно напрасным? Да­ром ли потрачены эти многолетние усилия? Все ли эти блестящие умы трудились зазря? Нет, серьезные попытки редко остаются безрезультатными. Эти веко­вые усилия мысли не были тщетны; они воспитывали человечество, они, по крайней мере, убедили его в том, что бесконечное не может быть постигнуто конечным, и что человеку, как существу конечному, доступно только знание явлений. Вообще, эти усилия, столь безуспешные по непосредственным их результатам, были для человечества важным уроком. Философия древней Греции столь же значима, как и великие произве­дения ее искусства и литературы, ведь она послужила образцом для последующих философов и была исполь­зована ими. История новейшей метафизической фи­лософии проникнута теми же стремлениями, которы­ми воодушевлены были древние греки, те же вопросы поднимает она и те же ответы предлагает на них.

§4 Учение об Эманации

Метафизики обычно задаются тремя вопросами.

1) Может ли человеческое знание быть абсолютно истинным?

2) Какова природа Бога?

3) Как возник мир?

Какие же ответы давали на эти вопросы филосо­фы александрийской школы? Как известно они пола­гали, что:

1) Человеческое знание необходимо лишено досто­верности, но возможность приобретения абсолютно ис­тинного знания существует в состоянии экстаза, во время которого душа отождествляется с бесконечным;

2) Природа Бога выражается в тройственном Един­стве, в трех ипостасях Единого Существа;

3) Мир образовался путем Эманации.

Третий, из приведенных ответов, уже содержится во втором. Бог, как Единство, не есть бытие, но он становится бытием в силу Эманации от его Единства (Разум), а также в силу другой Эманации от его Разу­ма (Душа), и образовавшаяся таким путем Душа, в ее проявлениях и есть Мир.

Обыкновенно дуализм, как убеждение, свойственен тем, кто допускает какое-либо различие между миром и его создателем. Юпитер, организующий Хаос; бог Анаксагора, тратящий свою силу на создание; деми­ург Платона, побеждающий материю и управляющий ею и движением; недвижимая мысль Аристотеля, все это - дуалистические верования.

Дуализм становится неизбежным при противопос­тавлении Бога и мира. Ведь если Бог отличен от мира, то он должен отличаться от него своей сущностью. Но в таком случае, на вопрос - как возник мир - нет ответа, ибо при условии противопоставления Бога и мира они должны существовать одновременно.

Все затруднение здесь заключается в следующем: Бог или сотворил мир, или нет. Если он сотворил его, то спрашивается из чего? Логика говорит, что он не мог создать его из ничего, ибо из ничего может полу­читься только ничто; поэтому Бог должен был создать мир из своей субстанции. Но тогда мир тождествен Богу и должен был уже ранее содержаться в нем, иначе Бог не смог бы создать его из себя. Подобное отождествление Бога с миром есть пантеизм. В та­ком случае вопрос о создании мира уже не решается, поскольку изменяется сама его постановка. Если же Бог создал мир не из своей субстанции, то он мог создать его лишь из какой-либо уже существовавшей субстанции, и тогда вопрос опять остается без ответа.

Христиане и последователи александрийской шко­лы разрешили этот вопрос одинаковым по сути и толь­ко на первый взгляд различным образом. По мнению христиан, Бог создал мир из ничего, силой своей все­могущей воли, ибо для всемогущества все возможно, и одно дело столь же легко, как и всякое другое. После­дователи же александрийской школы полагали, что мир отличен от Бога больше по действию, чем по сущности, так как мир есть проявление его воли или его разума.

Таким образом, по учению этой школы, мир есть Бог, но Бог не есть мир. Следовательно, отказываясь признать необходимость двух основных начал, алек­сандрийская школа усматривала различие между со­здателем и созданием. Бог, согласно этому учению, не смешивается с материей, и»э результате исчезает по­требность непростого объяснения присутствия двух вечно существующих и вечно различных основных начал.

Плотин, используя свой диалектический метод, при­шел к необходимости признать Единство основой бы­тия; тем же путем он пришел к заключению, что Един­ство не может быть единичным, ибо тогда не могло бы существовать Многое. Если Многое предполагает Еди­ное, то и Единое предполагает Многое. Всякое начало порождает последующее начало присущей ему неизъ­яснимой силой, которая не уменьшается в результате такого порождения. Эта неизъяснимая и неисчерпае­мая сила действует непрерывно, из поколения в поко­ление, пока она не достигнет пределов возможного.

Закон этот управляет миром и его влияния не мо­жет избежать и само Божество. В силу этого закона все существа, образующие, согласно диалектике, одну иерархию, начинающуюся Богом и заканчивающуюся чувствующей материей, составляют одну нерасторжи­мую цепь, так как каждое существо в этой цепи есть необходимый продукт предшествующего существа и производитель последующего.

На вопрос, что заставляет Единство обращаться во Множество и отчего Бог проявляется в мире, Плотин отвечал так: "Принцип Единого, как он понимался элейцами, уже давно признан недостаточным, так как Бо­жество, не имеющее разума, не может быть совершен-

Обыкновенно дуализм, как убеждение, свойственен тем, кто допускает какое-либо различие между миром и его создателем. Юпитер, организующий Хаос; бог Анаксагора, тратящий свою силу на создание; деми­ург Платона, побеждающий материю и управляющий ею и движением; недвижимая мысль Аристотеля, все это - дуалистические верования.

Дуализм становится неизбежным при противопос­тавлении Бога и мира. Ведь если Бог отличен от мира, то он должен отличаться от него своей сущностью. Но в таком случае, на вопрос - как возник мир - нет ответа, ибо при условии противопоставления Бога и мира они должны существовать одновременно.

Все затруднение здесь заключается в следующем: Бог или сотворил мир, или нет. Если он сотворил его, то спрашивается из чего? Логика говорит, что он не мог создать его из ничего, ибо из ничего может полу­читься только ничто; поэтому Бог должен был создать мир из своей субстанции. Но тогда мир тождествен Богу и должен был уже ранее содержаться в нем, иначе Бог не смог бы создать его из себя. Подобное отождествление Бога с миром есть пантеизм. В та­ком случае вопрос о создании мира уже не решается, поскольку изменяется сама его постановка. Если же Бог создал мир не из своей субстанции, то он мог создать его лишь из какой-либо уже существовавшей субстанции, и тогда вопрос опять остается без ответа.

Христиане и последователи александрийской шко­лы разрешили этот вопрос одинаковым по сути и толь­ко на первый взгляд различным образом. По мнению христиан, Бог создал мир из ничего, силой своей все­могущей воли, ибо для всемогущества все возможно, и одно дело столь же легко, как и всякое другое. После­дователи же александрийской школы полагали, что мир отличен от Бога больше по действию, чем по сущности, так как мир есть проявление его воли или его разума.

Таким образом, по учению этой школы, мир есть Бог, но Бог не есть мир. Следовательно, отказываясь признать необходимость двух основных начал, алек­сандрийская школа усматривала различие между со­здателем и созданием. Бог, согласно этому учению, не смешивается с материей, и»э результате исчезает по­требность непростого объяснения присутствия двух вечно существующих и вечно различных основных начал.

Плотин, используя свой диалектический метод, при­шел к необходимости признать Единство основой бы­тия; тем же путем он пришел к заключению, что Един­ство не может быть единичным, ибо тогда не могло бы существовать Многое. Если Многое предполагает Еди­ное, то и Единое предполагает Многое. Всякое начало порождает последующее начало присущей ему неизъ­яснимой силой, которая не уменьшается в результате такого порождения. Эта неизъяснимая и неисчерпае­мая сила действует непрерывно, из поколения в поко­ление, пока она не достигнет пределов возможного.

Закон этот управляет миром и его влияния не мо­жет избежать и само Божество. В силу этого закона все существа, образующие, согласно диалектике, одну иерархию, начинающуюся Богом и заканчивающуюся чувствующей материей, составляют одну нерасторжи­мую цепь, так как каждое существо в этой цепи есть необходимый продукт предшествующего существа и производитель последующего.

На вопрос, что заставляет Единство обращаться во Множество и отчего Бог проявляется в мире, Плотин отвечал так: "Принцип Единого, как он понимался элейцами, уже давно признан недостаточным, так как Бо­жество, не имеющее разума, не может быть совершенен.

ГЛАВА 3: ПРОКЛ

Плотин предпринял попытку связать философию с религией и привлечь веру к решению вопросов, нераз­решимых с помощью разума. Неизбежным результа­том его усилий стал мистицизм. Однако, хотя мисти­ческий элемент и играл важную роль в учении Пло­тина, философ все же не допускал каких-либо край­них нелепостей. Этого уже нельзя сказать о его пре­емниках и в особенности об Ямвлихе, который тво­рил чудеса и объявил себя верховным жрецом Вселенной.

В лице Прокла александрийская школа предприня­ла свое последнее усилие и в его же лице потерпела окончательное поражение. Прокл родился в Констан­тинополе в 412 году после Р. X. в семье богатого адвоката. Еще подростком он был отправлен для обу­чения в Александрию, где стал учеником философа-неоплатоника Олимпиодора Старшего. Известно, что в Александрии Прокл пробыл недолго и занимался там главным образом изучением логических тракта­тов Аристотеля. Из Александрии в возрасте двадца­ти лет он отправился в Афины и здесь, благодаря Плутарху Афинскому и Сириану, ознакомился с уче­ниями Платона и Аристотеля. Впоследствии, посвя­щенный в теургическия таинства¹, он был избран вер­ховным жрецом Вселенной.

Теологическая тенденция у Прокла еще более за­метна, чем у Плотина. Прокл считал орфические² поэмы и халдейские изречения³ божественными откро­вениями и находил, что, при надлежащем их истолко­вании, они могут служить истинным источником фи­лософии. В таком истолковании и заключалось все его учение.

¹ Теургические таинства - коллективное культовое действо, в ходе которого человек приобщается к самой природе боже­ства.

² Орфические поэмы - философско-ритуальные стихотворные произведения, содержавшие прямое обращение к богам и носив­шие характер магического заклятия; появление первых произве­дений подобного рода относится к 6 веку до н.э.

³ Халдейские изречения - произведения, получившие в начале нашей эры большое распространение и носившие практически-мистическую направленность, создание которых приписывалось вавилонским жрецам.

Подобное умонастроение очень хорошо передано итальянским гуманистом Пикколомини: "Ясные со­здания древних поэтов, прекрасные человеческие об­разы древней религии, сила, красота и величие, все, что, обитает в долинах, на вершинах, покрытых соснами, в лесах, где медленно течет река или струится кремнис­тый ручей, в оврагах, или в глубине вод, - все это исчезло и уже не находит в нас веры. Но в душе сохранилась еще потребность выразить свои прежние чувства, и старый инстинкт приводит на память пре­жние имена. Теперь же, вы переселились в звездный мир, духи и боги, населявшие эту землю вместе с че­ловеком, как со своим другом".

Вдохнуть жизнь в эти отжившие божества и вос­кресить прекрасные языческие верования, придав им новый смысл, - было постоянной целью философов александрийской школы.

Прокл поставил веру выше науки. Вера, по его мне­нию, была единственной способностью, которая позво­ляла познать Бога, то есть Единое. Он полагал, что "философ есть жрец не одной, но всех религий, други­ми словами, он должен своими разъяснениями прими­рить все верования. Разум - вот выразитель веры". Впрочем, была религия, для которой Прокл сделал ис­ключение; эту религию он не мог терпеть и не хотел разъяснять.

При таком понимании своей миссии, Прокл мог быть только эклектиком. Ведь в его глазах философия была лишь выразительницей религии, и, следовательно, не­зачем создавать свою собственную систему, вполне достаточно тех учений, которые были созданы его пред­шественниками. Так лучшей подготовкой к изучению философии Прокл считал чтение сочинений Аристо­теля, которого он называл "философом рассудка". По его словам, сочинения Аристотеля "учат нас пользо­ваться своим умом, а также знакомят нас с формами мысли". После подобной подготовки, по его мнению, должно следовать изучение Платона, которому Прокл отводил место единственного руководителя в облас­ти идей (то есть вечных истин) и называл "филосо­фом разума". Стоит обратить внимание на это разли­чие между рассудком и разумом, которое много ве­ков спустя было вновь введено Кантом и на необхо­димости которого так сильно настаивали Кольридж и его последователи. Платон был кумиром Прокла. Каж­дое слово учителя в глазах благоговевшего перед ним ученика было равносильно изречению оракула. По­всюду в сочинениях Платона Прокл находил какой-то сокровенный и загадочный смысл и даже простей­шие его рассказы принимал за возвышенные аллего­рии. Любовь Сократа к Алкивиаду, например, послу­жила Проклу темой для целого тома мистических тол­кований.

Любопытно проследить, как изменялся взгляд раз­личных школ на философию. Надпись на Дельфийс­ком храме "познай самого себя" Сократ понимал как совет обратиться к изучению психологии и этики. Он занялся самопознанием и установил несколько истин, которые смогли противостоять разъедающему воздей­ствию скептицизма. Именно поэтому Сократ мог рас­суждать о справедливости и неправде, о святости и нечестии.

Платон также искал в самом себе основу филосо­фии, но изречению "познай самого себя" он придавал совершенно иное значение. Человек, по его мнению, должен изучать самого себя для того, чтобы, ознакомившись вполне со своим умом, он мог бы познавать вечные идеи, воспоминания о которых пробуждаются [ чувством. Самопознание Платона имело скорее диалектический, чем этический характер, оно было на­правлено на созерцание вечного бытия, а не на регули­рование земных поступков человека.

Александрийская школа, также принявшая участие в объяснении надписи на Дельфийском храме, полно­стью отвергла толкование Сократа, а соображения Платона довела до крайности. Так комментарий Проклом диалога Платона "Алкивиад I" выдержан вот в таком духе: "познай самого себя, чтобы узнать ту сущ­ность, из которой ты произошел. Познай заключенное в себе Божество, чтобы познать то Божественное Единое, лучом которого является твоя душа. Познай свой собственный разум для того, чтобы иметь доступ ко всем знаниям". Это не буквальное воспроизведе­ние слов Прокла, но таков смысл многих страниц, написанных им под влиянием наполнявшей его энту­зиазмом диалектики.

В сочинениях Прокла поражает та откровенность и решительность, с которыми он объявил метафизику единственно возможной наукой. Основная ошибка ме­тафизического мышления наивно выставлена им на показ, как абсолютная истина. Ни в одной из фило­софских систем античности эта ошибка не проявля­лась в таком неподкрашенном виде. Вообще, при желании убедиться в бесплодности метафизики, луч­ше всего обратиться к сочинениям Прокла, который всего лишь довел до логического завершения то, что было сделано другими.

По учению Прокла иерархия идей, представляющая собой взаимосвязанную последовательность от самой абстрактной до самой конкретной идеи, в точности соответствует иерархии реальных сущностей, которая точно также является взаимосвязанной последователь­ностью от самого абстрактного (Единства) до самого конкретного (явления). Поэтому взаимные отношения идей (законы), в силу которых идеи оказываются под­чинены друг другу, словом, всевозможные группировки человеческих понятий, суть выражения реальных причин, их действий, их комбинаций и вообще всего строя Вселенной (почти как у Гегеля).

Это достаточно откровенно. Метафизиков всегда упрекали в том, что они в самих себе ищут того, что лежит вне их, рассчитывая тем самым обрести иско­мое в своих собственных понятиях о нем. Филосо­фия, опирающаяся на разум, признает лишь то, что ана­лиз души может дать только объяснение ее природы, но не более того. Прокл же смело утверждал, что по­знать природу души означает познать и всю Вселен­ную. С его точки зрения это вполне последовательно. Но с полным правом можно спросить, как доходит человек до такого познания? Конечно, не путем про­стого самонаблюдения, ибо в таком случае все фило­софы дошли бы до этого познания, и даже не путем размышления. Но как? Вот что думал по этому поводу Прокл: "Меркурий, вестник Юпитера, объявляет нам его отеческую волю и таким образом обучает нас наукам; как инициатор всяких исследований, он сооб­щает нам, его ученикам, дух изобретательности. Наука, нисходящая в душу с высоты, совершеннее всякой науки, добытой исследованиями; знание же, заимство­ванное нами у других людей, наименее совершенно. Открытие есть проявление энергии души. Нисходя­щая с высоты наука наполняет душу влияниями выс­ших причин. Боги раскрывают перед нами эту науку самим своим присутствием и своим светом, а также и показывают нам весь строй Вселенной".

Вот так, прибегая к откровениям свыше, мистики освобождают себя от необходимости руководствоваться обычными методами исследования. Последователь­ность* и в этом отношении на стороне Прокла, но, к сожалению, это та последовательность, которая приво­дит к абсурду.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ ОБ АНТИЧНОЙ ФИЛОСОФИИ

Со смертью Прокла александрийская школа, а вме­сте с ней и античная философия, прекратили свое су­ществование. Казалось, что только религия была в состоянии удовлетворительно разрешить смущавшие человечество вопросы. Философия стала играть ту подчиненную роль, которую последователи александрийской школы предназначили логике Аристотеля. Утратив всякую самостоятельность, философия стала прислужницей религии.

Так завершился круг философских исследований. Со времени Фалеса разум отделился от веры; но он снова соединился с ней при александрийской школе. Века, наполняющие промежуток между этими эпоха­ми, прошли в беспомощной борьбе с неодолимыми препятствиями.

Существует огромная разница между детским воп­росом ионийского мыслителя и наивной нелепостью александрийского мистика, но и тот, и другой тем не менее стоят на одной и той же почве: они смотрят на одно и то же волнующееся море, стараясь разглядеть берега и не предчувствуя, что философия "есть тот свод, через который виднеется неизведанный мир с границами, постоянно бледнеющими, по мере того, как мы приближаемся к нему".

Несмотря на многовековые усилия, философы ан­тичности оказались прикованы к одному и тому же месту; взоры метафизика александрийской школы и ионийского мыслителя были жадно устремлены на один и тот же предмет, которым ни тот, ни другой не могут овладеть. Все это было бы невыразимо грустно, не будь утешительного осознания того, что эти фило­софы не смогли продвинуться вперед лишь потому, что им не удалось встать на тот единственно верный путь, который надежно вел к цели последующих мыс­лителей. Тем не менее, это зрелище полной неудачи оставляет тяжелое чувство. Нельзя без горечи вспо­минать о всех этих несбывшихся надеждах, о заблуж­дениях столь многих замечательных умов. Но из этого можно извлечь урок о бесплодности философии; урок, почти равносильный доказательству невозмож­ности для человеческого ума справиться с теми вопросами, к решению которых подстрекает человека его спекулятивная пытливость. Это подтверждает спра­ведливость глубокомысленного замечания Огюста Конта, что во всякого рода исследованиях существует по­стоянное и необходимое соответствие между размерами наших действительных умственных потребнос­тей и размером наших настоящих или будущих зна­ний.

Но все эти великие мыслители, о заблуждениях ко­торых шла речь, жили не напрасно. Действительно, они оставили великие проблемы философии в том виде, в каком и нашли их, но нельзя сказать, чтобы и человечество они оставили таким же, каким оно было до них. Метафизика, конечно, до сих пор остается еще такой областью, где возможно только сомнение, но ум человеческий, исследуя эту область, до некоторой сте­пени познал свою слабость и свою силу. Философия античности была ошибкой, но исследования античных мыслителей имели огромное значение. Ведь испыты­вались и отвергались всевозможные методы, а это слу­жило важной подготовкой к установлению истинного метода.

Кроме того, античная философия возвела этику в степень науки. Согласно языческой религии, вся нрав­ственность заключалась в повиновении воле богов; снискать их благосклонность - это все, что требова­лось от человека. Античная философия открыла лю­дям глаза на важность человеческого поведения и тех нравственных принципов, которые должны занять ме­сто умилостивления богов. Заслуги Сократа в этом отношении громадны. Он отвергал умилостивление богов, как дело нечестивое, и учил, что только нрав­ственное поведение может доставить человеку счас­тье в этой и будущей жизни. Но этика античности, в лучшем случае, была узкой и эгоистической. Нрав­ственность, как бы ни была она возвышенна и глубока, касалась только личности и в незначительной мере распространялась на семью, но о том, что принято на­зывать социальными отношениями, во времена антич­ности едва ли имелось какое-либо представление. Древний грек не шел дальше того, чтобы сообразо­ваться в своем личном поведение с принципами спра­ведливости. И только благодаря христианству, этика стала не только индивидуальной, но и социальной.