Сочинения Платона: их характер, цель и подлинность

Прежде чем перейти к изложению философских взглядов Платона, представляется целесообразным остановиться на характере и подлинности его диалогов. Дотошная современная философская критика, которая ничего не щадит, не оставила и их в покое. Диалоги, в подлинности которых не сомневался ник­то в древности, теперь, по совершенно произволь­ным соображениям, уже не признаются сочинения­ми Платона.

Здесь не место вдаваться в подробности - объем этой книги не позволяет подобных вольностей, но даже при желании разобраться, исходя из каких со­ображений те или иные сочинения Платона призна­ются подлинными или нет, было бы извинительно просто не принимать во внимание чьи-то чисто лич­ные соображения. Внутреннее убеждение вообще обманчиво, но то внутреннее убеждение, которое опирается на сравнительную оценку способа выпол­нения чего-либо, всегда особенно подозрительно. Некоторые из диалогов Платона оказались не соот­ветствующими тому высокому понятию, которое сло­жилось у отдельных лиц об этих великих произве­дениях, и этого для них было достаточно, чтобы усом­ниться в авторстве Платона. Но, спрашивается, кто из писателей мог все время творить только на са­мом высоком уровне. Есть ли вообще тот писатель, который ничего не производит, кроме шедевров? Даже один и тот же предмет не всегда вызывает к себе одинаково правильнее отношение; насколько же нелепо, следовательно, требовать, чтобы различные предметы трактовались одинаково! "Федр" едва ли равен по своим достоинствам "Теэтету"; "Евтидем", несомненно, ниже "Горгия". Никто ведь не думает оспаривать у Шекспира авторское право на "Винд­зорских насмешниц" на том основании, что это про­изведение неизмеримо ниже "Зимней сказки", усту­пающей в свою очередь "Отелло".

Кроме диалогов, отвергаемых научной критикой вследствие их сравнительных несовершенств, есть еще и другие диалоги, подлинность которых пред­ставляется сомнительной потому, что в них выска­заны незрелые или противоречивые взгляды. Но подобный критерий также не менее неоснователен. До сих пор еще никто не мог четко определить, в чем заключается философия Платона, тем не менее находятся люди, утверждающие, что какие-то места в его сочинениях ниже этой неразъясненной фило­софии. Укоренившееся мнение, что Платон - не бо­лее чем последователь Сократа, позволило утверж­дать, что все, противоречащее в его сочинениях взглядам Сократа, ему не принадлежит. Но имеется, однако, множество доказательств того, что Платон вовсе не ограничивался простым изложением идей Сократа. Кроме того, человеку, живущему достаточ­но долго, приходится со временем пересматривать кое-какие свои взгляды, и Платон не составил ис­ключение. В сочинениях его, подлинность которых никто и не думает оспаривать, обнаруживаются по­стоянные противоречия, и нет ничего удивительно­го, что они встречаются и в других сочинениях Пла­тона.

Довольно забавна самоуверенность современных филологов, обсуждающих этот вопрос. Некоторые, ис­ходя из совершенно ошибочных предположений, отрицают подлинность таких диалогов, о которых еще Аристотель говорил, как о сочинениях своего учите­ля Платона. Предполагать, что Аристотель мог в этом случае ошибаться, значит слишком широко пользоваться правом высказывать предположения; ^и уж совершенно нелепо обосновывать подобное предположение лишь внутренним убеждением в относительном несовершенстве данных произведе­нии или существованием в них некоторых разно­гласий.

Что же касается "Миноса", "Эриксия" и "Алкивиада II", то и античные авторы считали эти диалоги со­мнительными. Точно также и "Письма" в настоящее, время никем не приписываются Платону. Но эти исключения не дают никаких оснований сомневаться в подлинности какого-либо из остальных диалогов."Федр" и Типпий Больший", несомненно, также в духе; Платона, как "Мера за меру" в духе Шекспира; Типпий", вообще представляет собой замечательно удач­ный образец драматического таланта Платона.

Но вне зависимости от того, принадлежат ли все¹ диалоги Платону, или нет, они все в равной степени могут служить предметом исследования, ибо никто не отрицает их платоновского характера. Поэтому мож­но оставить этот вопрос и перейти к вопросам друго­го рода.

Можно ли считать взгляды, высказанные в диало­гах, принадлежащими самому Платону? Вопрос этот возникает по трем причинам. Во-первых, Платон ниг­де не говорил сам о себе, за исключением, наверное, "Законов", где, вероятно, он выставил в лице афиняни­на самого себя. Во-вторых, некоторые замечания в "Федре" и "Письмах" позволяют заключить, что Пла­тон пренебрегал письменным изложением своих взгля­дов, находя это непригодным для обучения других. В-третьих, исходя из одной фразы у Аристотеля, выведе­но предположение, что у Платона, как и у Пифагора, философия имела два уровня: один предназначался для массы, другой скрывался от нее и, следовательно, фило­софские взгляды только первого уровня могли найти отражение в его диалогах.

Попытаемся рассмотреть эти причины. Первая из них не имеет существенного значения, вторая более значима, а последняя чрезвычайно важна. Справедли­во замечено, что Платон в своих диалогах использовал драматическую форму и не отступал от нее; но эта форма, которая способна скрыть взгляды Шекспи­ра, не позволяет никаких заблуждений по поводу взгля­дов других писателей. Легко угадать, каких взглядов придерживаются Аристофан, Мольер или Шиллер. Еще легче судить о том, каковы воззрения Платона, так как, в отличии от драматургов, он прибегает к диалогам лишь с целью пояснения своих взглядов. Кроме того, есть основание думать, что во многих диалогах Пла­тон устами Сократа высказывал свои собственные взгляды, но только так сказать "под углом зрения" Сократа. Вообще, каковы бы ни были разногласия относительно различных несущественных вопросов, встречающихся в диалогах, следует все же отметить, что все эти диалоги характеризуются одним методом, одним взглядом на науку, одной определенной тен­денцией, которую можно назвать платоновской.

Относительно же мнения Платона о непригоднос­ти книг для обучения, укажем прежде всего на мысли, которые высказаны по этому поводу Сократом в ди­алоге "Федр":

Сократ. "В этом, Федр, дурная особенность пись­менности, поистине сходной с живописью: ее порож­дения стоят, как живые, а спроси их - они величаво и гордо молчат. То же самое и с сочинениями: думаешь, будто они говорят, как разумные существа, но если кто спросит о чем-нибудь из того, что они говорят, желая это усвоить, они отвечают всегда одно и то же. Всякое сочинение, однажды записанное, находится в обраще­нии везде - и у людей понимающих, и, равным образом, У тех, кому вовсе не подобает его читать, и оно не знает, с кем оно должно говорить, а с кем нет. Если им пренебрегают или несправедливо его ругают, оно нуждается в помощи своего отца, само же не способ­но ни защититься, ни себе помочь.

Федр. И это ты говоришь очень верно.

Сократ. Что же, не взглянуть ли нам, как возника­ет другое сочинение, родной брат первого, и насколько оно, по своей природе, лучше того и могущественнее?

Федр. Что же это за сочинение и как оно, по-твое­му, возникает?

Сократ. Это то сочинение, которое по мере приоб­ретения знаний пишется в душе обучающегося; оно способно себя защитить и при этом умеет говорить с кем следует, умеет и промолчать.

Федр. Ты говоришь о живой и одушевленной речи знающего человека, отображением которой справед­ливо можно назвать письменную речь?

Сократ. Совершенно верно. Скажи мне вот что: разве станет разумный земледелец, радеющий о посе­ве и желающий получить урожай, всерьез возделы­вать летом сады Адониса' ради удовольствия восемь дней любоваться хорошими всходами? Если он и дела­ет это иной раз, то только для забавы, ради праздника. А всерьез он сеет, где надлежит, применяя земледель­ческое искусство, и бывает доволен, когда на восьмой месяц созревает его посев.

Федр. Конечно, Сократ, одно он будет делать все­рьез, а другое - только ^так как ты говоришь.

Сократ. А человек, обладающий знанием справед­ливого, прекрасного, благого, - что же он, по-нашему, меньше земледельца заботится о своем посеве?

Федр. Ни в коем случае.

Сократ. Значит он не станет всерьез писать по воде чернилами, сея при помощи тростниковой палочки сочинения, неспособные помочь себе словом и дол­жным образом научить истине.

Федр. Это было бы невероятно.

¹ Сады Адониса • зелень, специально высаживавшаяся в горш­ки к весеннему празднику бога Адониса и быстро увядавшая; символ кратковременности земной жизни.

Сократ. Конечно. Но, вероятно, ради забавы он за­сеет сады письмен и станет писать; ведь когда он пишет, он накапливает запас воспоминаний для себя самого на то время, когда наступит старость - возраст забвенья, да и для всякого, кто пойдет по его следам; и он порадуется при виде нежных всходов. Между тем как другие люди предаются иным развлечениям, упи­ваясь пиршествами и тому подобными забавами, он вместо этого будет, вероятно, проводить время в тех развлечениях, о которых я говорю".

Эти замечательные слова имеют большое личное значение - в них заключено оправдание философской деятельности Сократа, к самому же Платону их нельзя отнести буквально: этому противоречат его многочис­ленные сочинения, которые, видимо, не предназнача­лись только для забавы или для того, чтобы служить памятными записками для учеников. Между тем, едва ли кто-нибудь станет оспаривать справедливость глав­ной мысли, выраженной в приведенных словах Со­крата. Всем известно, что книге присущи весьма серь­езные недостатки и что она не может заменить устно­го изложения. Столь частые искажения мысли автор? не были бы возможными, если бы сам сочинитель находился среди читателей и ему можно было бы за­давать вопросы. Устное изложение обладает еще и той выгодой, что оно не позволяет уму читателя пре­бывать в том пассивном состоянии, в каком он нахо­дится при чтении книги: учитель своими вопросами постоянно возбуждает умственную деятельность уче­ника. Подобные соображения можно приписать и 1латону, отнюдь не лишая этим его сочинений их се­рьезного значения. Считая, что беседа назидательнее чтения, Платон в то же время полагал, что и чтение приносит определенную пользу: именно поэтому он и писал. А для того, чтобы, по возможности, устранить все неудобства, присущие сочинениям, он придал всем своим произведениям форму диалогов. Этим же об­стоятельством можно объяснить и постоянно встре­чающиеся в его сочинениях повторения, подразделе­ния и пояснения таких положений, которые сами по' себе очевидны. Все это утомляет читателя, однако, хотя это и скучно, но этим должна достигаться определен­ная цель, а именно - подобно устной беседе, не оста­вить ни одного положения без подробного разъясне­ния. Вообще, в своих сочинениях Платон стремился предусмотреть ответы на все вопросы, которые только могут возникнуть у читателя. Отсюда утомительные подробности, в которые он намеренно вдавался, тща­тельно обдумывая всякую мелочь, что, впрочем, свиде­тельствует о том, что он писал свои сочинения вовсе не ради одного развлечения. Платон был слишком великим художником, чтобы жертвовать своим ис­кусством ради чего-либо иного, кроме собственных убеждений. Несомненно то, что он действительно при­носил в жертву художественные достоинства собствен­ных сочинений своей добросовестной диалектике, и, по всей видимости, Платон поступал так для того, что' бы дать читателю возможность глубже почувствовать истинную силу своего метода. Если бы кое-кто из¹ ученых понял это действительное намерение Плато­на, то, вероятно, не было бы многих поверхностных суждений, равно как и сомнений в подлинности неко­торых диалогов Платона.

В связи с замечанием Платона о несовершенстве сочинений обычно указывают одно место у Аристоте­ля, где говорится о незаписанных мнениях, под кото­рыми принято понимать такие взгляды, которые не выс­казывались философами публично. Если слова Аристотеля на самом деле имели такой смысл, то тогда действительно с полным правом можно считать все дошедшие до нас сочинения Платона, то есть его диа­логи, плодом одной лишь забавы. Но посмотрим, так ли это.

Аристотель указывал, что утверждая в диалоге "Тимей" тождественность пространства и материи, Пла­тон тем не менее в устных беседах выражал мысль о тождестве пространства и места. Из этого, конечно, не следует заключать, что у Платона были такие взгляды, которые он считал необходимым скрывать. Словами "незаписанные мнения", скорее всего, названы его лекции или, возможно, составлявшиеся учениками за­метки об этих лекциях. Во всяком случае нет никако­го основания полагать, что в этих лекциях излагались те взгляды, которые не были предназначены для ши­рокого круга лиц, тем более, что Аристотель, наиболее известный из учеников Платона, никогда не говорил о чем-либо подобном, и, излагая взгляды учителя, заим­ствовал их из находившихся в обращении сочинений.

Не стоит сомневаться в том, что в диалогах Плато­на высказаны действительно принадлежащие ему взгляды с той степенью откровенности, какая только была возможна. Оговорку эту необходимо сделать потому, что в сократовской философии суть заключа­лась не столько в личных взглядах, сколько в самом методе. Поэтому лучше было бы сказать, что в диало­гах нашли свое выражение метод и тенденция Плато­на. Но метод и тенденция, конечно, могут быть пра­вильно оценены лишь после анализа всех диалогов. Секст Эмпирик утверждал, что и древние авторы рас­ходились во мнении относительно того, был ли Пла­тон скептиком или догматиком. Спор этот был не лишен основания, ибо одни диалоги посвящены лишь изложению тех или других взглядов и носят догма­тический характер, а другие являются только диалектическими упражнениями или состязаниями, которые не приводят к каким-либо конкретным решениям. Понятно, что и мнение о том, был ли Платон скепти­ком или догматиком, формировалось в соответствии с тем какие из диалогов изучались: первого или вто­рого рода. Цицерон, например, будучи горячим поклон­ником Платона, полагал, что: "Платон ничего не ут­верждает, но, представив множество доводов, и иссле­довав вопрос со всех сторон, оставляет его нерешен­ным". Здесь Цицерон прав только относительно та­ких диалогов, как "Федр" или "Гиппий Больший", но не относительно "Федона", "Тимея", "Законов" и про­чих.

Такая постановка вопроса делает неизбежным рас­смотрение различных попыток классификации диало­гов. Потребность в такой классификации осознается всеми, но до сих пор еще нет согласия относительно того, на чем она должна быть основана. Любые попыт­ки классифицировать диалоги в хронологическом порядке неизбежно должны закончиться неудачей. О некоторых диалогах можно сказать, что они были на-] писаны позже других, но установить при этом какую-либо определенную последовательность совершенно; невозможно. Можно только определенно утверждать, что "Федр" - один из ранних или один из самых ран­них диалогов, а "Законы" - диалог, написанный много лет спустя. Можно также с большой степенью досто­верности предположить, что "Государство" было на­писано ранее "Законов", так как в последнем диалоге высказаны более зрелые политические взгляды. Но, когда именно было написано "Государство" устано­вить трудно. Принято относить написание этого сочи­нения к тому же времени, когда были написаны "Тимей", "Законы", то есть позднейшие произведения Платона. Но, исходя из некоторых соображений, с этим можно и не согласиться. Разница в стиле и несходство идей в "Государстве" и "Законах" заставляют думать, что эти два диалога разделены значительным промежутком времени. Кроме того тот, кого обстоя­тельства не принуждают писать ради куска хлеба, не принимается вновь за тот же предмет, который только что был обстоятельно им рассмотрен. Платон, выска­завший свои взгляды в "Государстве", должен был выработать новые идеи, прежде чем снова приняться писать о том же предмете: ведь и тот, и другой диалог посвящены изложению взглядов философа и носят догматический характер, а не являются простыми диа­лектическими упражнениями.

Представляется, что естъ только один надежный принцип, которым можно руководствоваться в подоб­ном случае, а именно: если в двух произведениях од­ного автора имеется расхождение во взглядах, то не­обходимо определить, в чем оно состоит и какое из этих двух суждений сложилось позже и какое ранее.

Поясним это на примере. Так, в 3-ей книге "Госу­дарства", Платон старался доказать, что никто не мо­жет достигнуть совершенства в каких-либо двух ис­кусствах: поэта-комика, полагал он, нельзя отождеств­лять с поэтом-трагиком, то есть один и тот же актер не может играть с успехом в комедии и трагедии. А в "Пире" Платон совершенно изменил свой взгляд: здесь он заставил Сократа доказывать Агафону, что сущность таланта трагического и комического одна и та же. Нетрудно установить, какой из этих двух взгля­дов сложился ранее. В "Государстве" суждение Пла­тона является логическим следствием из каких-то исходных предположений, но в "Пире" оно уже изме­нено сообразно тому, что имело место в действитель­ности - ведь поэты во времена Платона писали и тра­гедии, и комедии; а по тому, что Сократ пытается убе­дить Агафона, можно заключить, что первое суждение 'высказанное Платоном в "Государстве") было общераспространенным и поверхностным. Различие между комедией и трагедией таково, что оно, по-види­мому, в самом деле требует разных качеств для того, чтобы достигнуть совершенства в каждом из этих родов поэзии. Но Эврипид, Шекспир, Расин, Серван­тес, Кальдерой и многие другие опровергли эту види­мость своими произведениями.

Возможно, еще более убедительным примером мо­жет служить высказанное Платоном в "Государстве" суждение об "образовании идей", которое совершен­но противоречит его же положению о "вечности и несозданной природе идеи", имеющемуся в "Тимее". Такая несовместимость суждений, касающихся одного из основных положений его философии, позволяет предположить, что эти два диалога написаны Плато­ном в разное время. К этому еще добавляется и раз­личие между "Государством" и "Тимеем" в художе­ственном отношении. Первое произведение, хотя и посвящено простому изложению взглядов, отличается живостью и драматической силой ранних диалогов. В "Тимее" и "Законах" едва ли найдутся какие-либо признаки художественности. Справедливо замечено, что "достоинства платоновских диалогов, как художе­ственных произведений, двоякого рода - редкая подра­жательная способность и меткость диалектического анализа философских вопросов. Понятно, что эти два качества имеют только внешнюю связь, и потому не могут совершенствоваться с течением времени в рав­ной степени. Последнее качество для философа, ко­нечно, важнее, первое же имеет только второстепенное значение. Поэтому большее или меньшее совершенство какого-либо диалога, как такового, весьма не надежное мерило для определения времени, когда написан; наибольший вес должна иметь при этом с ч пень диалектического искусства". Естественно пред­положить, что по мере того, как совершенствовалось диалектическое искусство Платона, драматическое отступало у него на задний план. Чем более Платон укреплялся в своих убеждениях, тем более он забо­тился о ясности их изложения. В молодости он чув­ствовал склонность к поэзии, но затем пренебрег ею ради философии.

Все эти рассуждения могут показаться излишними, но несомненно, однако, то, что до тех пор пока сочине­ния Платона не будут приведены в какой-либо поря­док, взгляды его всегда могут быть искажены. И со­вершенно неразумно для подтверждения какого-либо предположения цитировать слова Платона, не устано­вив предварительно, когда было написано то произве­дение, из которого они заимствуются. Тем не менее ученые мужи именно таким путем составляют свои фантастические очерки платоновской философии и затем препираются между собой о том, кто из них прав. При утверждении, что Платон разделял такое-то мнение, необходимо указывать, в какой именно пери­од жизни он придерживался этого мнения. Точность в данном отношении необходима в виду продолжи­тельности его жизни и многих происходивших в те­чение ее перемен во взглядах философа. Трудно ука­зать хотя бы одно суждение Платона, которому бы он оставался верен в течение всей своей жизни. Даже идея Сократа о том, что добродетель и знание тожде­ственны и что, следовательно, порок есть невежество и потому не зависит от воли; даже эта идея была от­вергнута им в старости, что следует из того места 5-ои книги "Законов", где Платон отмечает, что причи­ной порока может служить сколь невоздержанность, столь и невежество. В другом месте (в 4-ой книге Законов"), указав на то, что гнев и удовольствие за­ставляют людей совершать ошибки, Платон замечает, что: "есть и третья причина наших заблуждений, это -невежество". Таким образом, в ряду других причин

невежеству он отводит лишь третье место, чем совер­шенно разрушает учение Сократа о тождестве добро­детели и знания.

Из всего этого можно заключить, что любые попыт­ки создавать какие-либо логические построения на ос­новании рассеянных то там, то здесь замечаний Пла­тона всегда обречены на неудачу. Составить таким искусственным путем цельную и логичную концеп­цию попросту невозможно. Притом сомнительно, были ли у самого Платона какие-либо четко сформулированные концепции. Как и Сократ, Платон больше внимания обращал на метод, чем на его результаты; как Сократ, сомневался в истинности человеческих зна­ний о высших предметах мышления и, наконец, точно также искал истину, никогда не объявляя, что нашел ее.

Так как оказалось невозможным классифицировать диалоги в хронологическом порядке, то нередко пред­принимались попытки сгруппировать их на основании того или иного философского принципа. Наиболее из­вестный опыт подобной классификации принадлежал Шлейермахеру, который разделил все диалоги Плато­на на три категории:

1) Элементарные диалоги, в которых содержатся в зародыше все последующие диалоги и рассматри­ваются в общих чертах логика, как орудие философии, и идеи, как истинныи'предмет ее исследований; в дан-¹ ном случае речь идет об условиях возможности зна­ния. К этой категории были отнесены следующие диалоги: "Федр", "Лисид", "Протагор", "Лахет", "Хар-мид", "Евтифрон" и "Парменид"; сюда же в виде при­ложения Шлейермахер отнес "Апологию Сократа" и диалоги "Критон", "Ион", "Гиппий меньший", "Гиппарх", "Минос" и "Алкивиад II";

2) Прогрессивные диалоги, разъясняющие разли­чие между философским и обыденным знанием в их отношении к предполагаемой и существующей науке (то есть к этике и физике). К ним причислены такие диалоги как "Горгий", "Теэтет", "Менон", "Евтидем", "Кратил", "Софист", "Политик", "Пир", "Федон" и "Фи-леб"; в приложении к этой категории указаны диало­ги "Феаг", "Алкивиад I", "Менексен", "Гиппий Боль­ший" и "Клитофонт";

3) Конструктивные диалоги, в которых практи­ческий элемент тесно связан с философским. В эту категорию были включены "Государство", "Тимей", "Критий", а в приложении помещены "Законы" и "Письма".

Эта довольно остроумная классификация, приобрет­шая широкую известность, была, однако, довольно про­хладно встречена ученым сообществом, как впрочем и всякая попытка в этом роде. Предлагалась также и другая классификация, согласно которой все диалоги также делятся на три группы: первая включает в себя диалоги, трактующие о Прекрасном; вторая - диалоги, посвященные Истине; а третья - диалоги, касающиеся вопросов практического свойства. В частности в ди­алогах первой группы содержатся рассуждения о люб­ви, красоте и душе, в диалогах второй группы - о диа­лектике, идее и методе, при чем конечной целью здесь является истина и изыскание средств для ее дости­жения. Диалоги третьей группы трактуют о справед­ливости, то есть о морали и политике. Именно этим трем группам соответствуют три фазы развития фи­лософского ума: жажда истины, оценка истины и осу­ществление ее или применение к человеческой жиз­ни.

Главным возражением против данной классифи­кации служит само разделение диалогов Платона по

их содержанию, носящее довольно грубый и искусст­венный характер. Можно, конечно, считать, что диалог "Федр" является трактатом о любви и красоте, но между тем хорошо известно, что основное содержа­ние этого диалога составляет диалектика. То же са­мое можно сказать и об остальных диалогах: в каж­дом из ни затрагиваются самые разнообразные темы. Представляется, что вполне возможно разделить ди­алоги Платона на две категории, названные Секстой Эмпириком догматической (или пояснительной) и по­лемической. Очевидные преимущества такого разде­ления - ясность и практичность. Ведь достаточно лег­ко решить какие диалоги у Платона носят полемичес­кий, а какие пояснительный характер, в то время как классификация диалогов по их содержанию всегда будет более или менее произвольна, так как каждый из них трактует о нескольких предметах. Так, "Госу­дарство", конечно, следовало бы отнести к группе диа­логов, посвященных этике, но в "Государстве" же встре­чаются весьма важные рассуждения о сущности чело­веческого знания и о теории идеи, рассуждения, кото­рые должны быть отнесены к области метафизики. Точно также "Федр" более чем наполовину занят беседами о любви, но основная его тема - диалектика.

Затем, можно подразделить полемические диалоги на чисто полемические и на такие, в которых полеми­ка служит средством заставить читателя воспринять ту или иную идею. Иногда, правда, Платон только раз­рушает, но в некоторых случаях такое разрушение представляет собой расчистку почвы, предназначен­ную для того, чтобы продемонстрировать истину в перспективе - таков, например, диалог "Теэтет".

Несомненно, однако, только то, что все диалоги Пла­тона, как бы они не различались по характеру изло­жения или по содержащимся в них взглядам, проникнуты одной целью, великой и плодотворной, которой определяется истинное содержание философии Пла­тона и которую теперь следует попытаться выяснить.