Аристипп - Школа киренаиков

К числу последователей Сократа, разделявших толь­ко отчасти его убеждения, следует также отнести Аристиппа, основателя школы киренаиков, которая полу­чила такое наименование от города Кирены (в Афри­ке), места рождения ее основателя.

Аристипп родился около 435 г. до Р.Х. в богатой и знатной семье. Поэтому нет ничего удивительного в том, что с юношеских лет он оказался в водовороте праздного разгула, которым отличалась в то время жизнь колоний на побережье Африки. Он часто при­езжал в Грецию, на Олимпийские игры, и здесь, при­влеченный славой Сократа, решил обязательно послу­шать его увлекательные речи. Аристипп предложил за свое обучение Сократу большую сумму денег. Тот, по обыкновению, отказался от денег, но охотно принял Аристиппа в число своих учеников. Обыкновенно полагают, что Аристипп не вполне ладил со своим учителем, и при этом указывают на то, что Сократу не нравилась страсть Аристиппа к удовольствиям. Одна­ко, надежных свидетельств в подтверждение этого не имеется. Аристипп не покидал Сократа до самого дня его казни, но известно, что ничто не помешало бы им расстаться, если бы между ними возникли серьез­ные разногласия. Поводом же к подобным предполо­жениям послужил, по-видимому, рассказ Ксенофонта о споре, бывшем между Сократом и Аристиппом, во время которого Аристипп заявил о своей политичес­кой беспринципности, между тем как Сократ путем логических натяжек пытался продемонстрировать не­лепость таких взглядов. В этом споре, однако, вырази­лось всего лишь расхождение во взглядах, которое было нередким между Сократом и многими его последова­телями. Из этого спора можно вывести лишь только то, что Аристипп мыслил вполне самостоятельно. От­ношение Сократа к таким "горячим" натурам, как Аристипп и Алкивиад, было довольно снисходитель­ным и терпимым; присущие ему мудрость и ирония позволяли спокойно воспринимать различные увлече­ния его друзей и учеников.

Аристипп был одним из тех "детей солнца, в кро­ви которых - огонь", но в нем с чувственностью со­единялся спокойный ум. Склонный к роскоши, он тем не менее избегал излишеств. Сговорчивый и безза­ботный в обыкновенных делах, он мог, однако, неогра­ниченно управлять своими желаниями. Наслаждение было для него главной целью жизни, но он умел уме­рять его. Он был вообще податливого и уступчивого нрава; это был "бесконечно веселый малый", философ, "на челе которого никогда не было видно болезненно-бледной печати мысли". Ему чужда была та сдержан­ная важность, которая воспринимается иными как доб­родетель; суровость была не в его натуре. Веселый, блестящий, беззаботный, любящий наслаждения, он умел применяться ко всякому месту, времени или че­ловеку, всегда отлично осваиваясь с обстоятельства­ми. Поэтому Аристипп оказался украшением двора тирана Сиракуз Дионисия, двора при котором в то же время находились Платон и Диоген. Серьезная важность Платона и первобытно-грубая добродетель Дио­гена менее нравились тирану, чем непринужденная веселость Аристиппа, самые пороки которого были изящны. Ему часто представлялись случаи высказы­вать свою находчивость и остроумие. Стоит привести лишь некоторые, самые характерные из них.

Однажды Дионисий предложил ему выбрать ка­кую-либо из трех гетер, но он взял всех трех, заметив, что даже для Париса выбор имел роковые последствия.

Проходя как-то раз мимо Диогена, чистящего себе овощи, Аристипп в ответ на язвительное замечание последнего, что если бы Аристипп умел кормиться такой пищей, то ему не пришлось бы прислуживать при дворах тиранов, заметил: "А если бы ты умел обращаться с людьми, то тебе не пришлось бы чис­тить здесь овощи".

Казначей Дионисия, человек низкого характера и чрезвычайно богатый, пригласил Аристиппа осмотреть свой дом. Подробно описывая великолепие своего жилища, останавливаясь на каждой мелочи, хозяин обращал внимание даже на мозаичные полы, но вдруг Аристипп сплюнул ему в лицо. Казначей задохнулся от бешенства, а философ лишь заметил: "Извини, но я не нашел другого места, куда бы было приличнее плю­нуть".

Случилось так, что Аристиппу пришлось просить у тирана денег. Дионисий же не давал, доказывая что философам деньги совершенно ни к чему. "Дай, дай!"-требовал Аристипп,- "и мы сразу же разрешим этот вопрос". И когда заинтригованный Дионисий выдал требуемую сумму, философ спокойно заметил: "А те­перь я не нуждаюсь в деньгах".

Кто-то привел к Аристиппу для обучения своего сына, но удивленный высокой платой за обучения, за­метил, что за такую сумму он может купить раба.

одном направлении с Сократом, но в силу своей ярко выраженной индивидуальности, он постоянно избирал при движении такие окольные пути, по которым ни­когда бы не пошел его учитель.

Аристипп не был склонен к строго научному мыш­лению: логические дедукции, которых строго придер­живался Сократ, не соответствовали ни его взглядам, ни его натуре. Он не любил отвлеченных умопостро­ений и больше тяготел к миру конкретного. И тогда как Сократ развивал учение о благе вообще, Арис­типп желал точно определить, в чем именно состоит это благо. Его вывод был таков: для человека благом является удовольствие. Этическая система Сократа основана на том положении, что счастье есть цель, а желания людей служат побудительной причиной всех их действий для достижения цели, однако люди очень часто заблуждаются вследствие ошибочности их пред­ставления о счастье. По мнению Сократа, только лишь мудрец способен понять, что перенести оскорбление лучше, чем нанести его, и только он осознает, что не­умеренное чувственное наслаждение не есть счастье, но, напротив, приносит с собой несчастье, ибо за ним всегда следует страдание. Аристипп же считал это учение слишком неопределенным, и потому он не толь­ко свел общую идею о счастье к более частной идее удовольствия, но и попытался показать, что единствен­ным критерием истины служит чувство удовольствия или страдания. Он полагал, что человек не может иметь достоверных сведений о том, что находится вне его: ведь окружающее познается только с помощью чувств, а они вводят человека в обман относительно предме­тов. Однако чувства, учил Аристипп, не обманывают людей относительно действительности их ощущений. Можно воспринимать предмет неправильно, но сам факт его восприятия неоспорим. Сомнения возможны относительно внешних предметов, но невозможны по отношению к собственным ощущениям. Людям свой­ственно желать повторения тех ощущений, которые приятны, и избегать тех, что причиняют страдание.

Поэтому Аристипп пришел к выводу, что удоволь­ствие и составляет цель жизни, как единственное по­ложительное благо и единственно положительный критерий того, что именно считать благом. Но так как Аристипп при этом полагал, что для того, чтобы удо­вольствие было продолжительным, душа должна вла­ствовать над желаниями, то, очевидно, что такое удо­вольствие представляет собой лишь одну из форм умеренности Сократа; разница только в том, что оно носит положительный характер, а не сводится, как у Сократа, только к отсутствию страдания. В "Федоне" Сократ, освободившись от оков, размышляет о внут­ренней связи между удовольствием и страданием и называет удовольствием отсутствие страдания. Арис­типп, напротив, считал, что удовольствие не есть про­стое отсутствие страдания: и удовольствие, и страда­ние суть положительные ощущения, отсутствие же того и другого вовсе не ощущение, а как бы сон души.

Вот так, в своих этических воззрениях Аристипп предстает перед нами и софистом, и вместе с тем пос­ледователем Сократа. Наряду с софистами он пола­гал удовольствие и страдание реальным критерием человеческих действий, считая при этом, что всякое действие само по себе не является дурным либо хоро­шим, но признается таковым условно. Вместе же с Сократом он находил выгоды, получаемые с помощью неправды, ничтожными, а наступающие затем непри­ятные последствия и страх наказания - весьма значи­тельными. Равно как и Сократ, Аристипп видел в удо­вольствии результат не только личного благополучия, но также и благосостояния всего государства Итак, обозревая философию Аристиппа в целом, нельзя не отметить следов явного влияния на него Сократа. Правда, метода Сократа как такового у него нет, но в учении его, как и у Сократа, преобладает этическое направление. И в то время как представи­тели Мегарской школы выводили отвлеченную идею добра Сократа из элейского принципа Единого, Аристипп и его последователи свели эту абстрактную идею добра к конкретной идее удовольствия, которая и ста­ла для них единственным критерием достоверности, а мораль, следовательно, единственной наукой.

§3 Циники. Антисфен и Диоген

Цинизм, действовавший внушительно на умы древ­них и поражающий до сих пор воображение многих людей нашего времени своей энергией самоотрече­ния, всегда отличавшей представителей этого учения от других философских течений, выражается в пре­зрительном отношении к существующим нормам нрав­ственности и морали. Цинизм всегда был и останется грубым и наглым богохульством, бесстыжим попра­нием "божественной красоты жизни", осквернением божественной природы человека. Вести жизнь соба­ки не может быть предназначением человека.

Однако, в характере ^ учении основателей этой школы было нечто такое, что способно возбуждать к ним справедливое удивление человечества. Современ­ники их относились к ним с чувством некоторого благоговения; в наше время следует, по крайней мере, отдать справедливость их нравственной энергии.

Антисфен родился приблизительно в 444 году до Р.Х. в Афинах от фракийской рабыни. В молодости он отличился в битве при Танагре, философией же занялся уже на склоне лет. Пройдя выучку у софиста Горгия, Антисфен затем основал свою школу, но, увлекшись практической мудростью Сократа, он прекра­тил учить и не только сам стал слушателем Сократа, но и убедил всех своих учеников отправиться к Со­крату и у него учиться истинной мудрости. Это, ко­нечно, замечательная скромность, которая редко обна­руживается среди философов.

Будучи уже не молод, Антисфен имел вполне сло­жившиеся взгляды, от которых ему было довольно труд­но отказаться, но этическая тенденция философии Сократа и вообще сам характер ее, как учения, уста­новившего целью нравственное совершенствование человека, по-видимому, всецело овладели им. Филосо­фия же Сократа, не являющаяся сама по себе строгой философской системой, предоставляла каждому серь­езному мыслителю возможность самому вырабатывать на ее основе свое собственное учение. Она лишь со­общала умам толчок в определенном направлении, а также предоставляла им для руководства известный метод. Одни ученики Сократа усвоили его метод, дру­гие же восприняли данный им толчок. Антисфен ока­зался в числе последних. Философское учение, выра­ботанное им, носило по преимуществу личностный характер. Оно отличалось суровостью, в его презри­тельном отношении к людям сквозило высокомерие, свойственное самому Антисфену. Холодное равноду­шие, присущее философу, сказалось в его учении присутствием каких-либо симпатий, а также полной изо­лированностью человека. Антисфен презирал изне­женность людей, проводивших жизнь в роскоши, рав­но как и низость придворных и льстецов. Он обогот­ворял одну лишь добродетель, но добродетель эта была подчас дикая и суровая.

Антисфен открыто, даже в присутствии Сократа, выражал свое презрение к господствующим обычаям и гордился тем, что он непохож на других людей. Обык­новенно он и ходил в поношенном плаще, выставляя напоказ свою нищету. На что Сократ, видевший на­сквозь своего ученика, однажды ему заметил: "Твое тщеславие, Антисфен, выглядывает из дыр твоего пла­ща!" Какая все же разница была в этом отношении между Антисфеном и Сократом, приучавшим себя к нищете, к холоду и зною для того, чтобы легче перено­сить превратности судьбы! Однако. Сократ не видел добродетели в том, чтобы ходить в лохмотьях, голо­дать и терпеть холод. Антисфен же полагал, что для сохранения добродетели нужно превратиться в дика­ря. Вся его одежда заключалась в грубом плаще, бо­роды он никогда не брил, ходил с сумой и посохом, и употреблял лишь самую простую пищу. Привычки его соответствовали его внешности. Речь его, отличавша­яся простотой и грубостью, оскорбляла тех, к кому была обращена. В своих манерах Антисфен был бесцере­монен и неприличен. Желая выразить свое презрение ко всякому чувственному наслаждению, он часто го­ворил: "Я предпочел бы безумие наслаждению".

После смерти Сократа, Антисфен основал свою соб­ственную школу, и выбрал сборным местом для нее площадь в той части Афин, которая называлась Циносаргами. Некоторые считают, что отсюда и произошло название циников, но другие утверждают, что оно обя­зано своим происхождением злобной ворчливости ос­нователя этой школы, которого часто называли "соба­кой". По мере того как о» старел, он делался все бо­лее и более мрачным и угрюмым, и, наконец, стал не­выносим до такой степени, что все его ученики оста­вили его, за исключением Диогена Синопского, не по­кидавшего его до самой смерти. Когда он находился в предсмертной агонии, Диоген спросил его, не нуждает­ся ли он в помощи друга. "Избавит ли меня друг от этой муки?"— спросил в свою очередь Антисфен. Диоген подал ему кинжал со словами: "Вот твой избавитель". - "Но я желал бы освободиться от страда­ний, а не от жизни",- сказал Антисфен.

Доказательством презрения, которое питал Анти­сфен ко всем людям, могут служить два его изрече­ния. Так на вопрос, что дала ему философия, он отве­тил: "Умение беседовать с самим собой". В другой раз, когда ему сказали, что многие восхваляют его, он спросил: "Разве я сделал что-либо дурное, что меня хвалят?"

Диоген Синопский, родившийся около 412 г. до Р.Х., считается представителем цинизма, вероятно, потому, что о нем более всего сохранилось анекдотов. Его отец, возглавлявший казенную меняльную лавку, был осужден за подделку монеты, а сам Диоген, заподоз­ренный в пособничестве отцу, был вынужден бежать в Афины. Прежний блеск и роскошь сменились для него грязной нищетой. Учение Антисфена, превозно­сившего бедность, привлекло к себе Диогена. Став нищим, он оказался готов усвоить и философию ни­щеты: всеми отвергнутый, он сам пожелал удалиться от общества; заклейменный позором, он поспешил най­ти себе приют в философии, в свою очередь прези­равшей все общество. На собственной судьбе познал Диоген, насколько мало богатство и роскошь способ­ствуют счастью человека, и тогда он решился осуще­ствить опыт в противоположном направлении. Знал, что богатство ведет к порокам и что одно желание порождает другое, он задумал испробовать, к чему же приведет нищета и добродетель. Он отправился к Антисфену, но тот, по своему обыкновению никого не принимать, прогнал было его. Однако, Диоген упор­ством добился своего. Он постоянно следовал за Ан­тисфеном и однажды, когда тот, чтобы прогнать Дио­гена, схватился за сучковатую палку, Диоген, подста­вив голову, заметил: "Бей, но ты не найдешь такой крепкой палки, которая превозмогла бы мое упорство". Как утверждает предание, после этого Антисфену при­шлось смириться и признать Диогена своим учени­ком.

Феофраст рассказывает, что Диоген понял как надо жить в его положении, когда заметил пробегавшую мышь, которая не нуждалась в подстилке, не боялась темноты и не искала никаких мнимых наслаждений. С этих пор Диоген поставил себе единственную цель

- вести добродетельную жизнь, или, другими словами, отдаться цинизму, требовавшему от своих последова­телей, чтобы они совершенно отказались от роскоши и подавили в себе всякие чувственные желания. Та­ким образом, цинизм - это также и борьба духа про­тив тела. Подобно аскетизму позднейшего времени, цинизм учил, что нравственная жизнь должна быть основана на совершенном подавлении плоти и что, чем более человек приближается к такому самоубийству, тем более соответствует он идеалу добродетели. Ведь плоть, по мнению циников, грязна и низменна, она раз­вращена и сама влияет развращающим образом; плоть

- это проклятие человека, бремя, стесняющее свобод­ное развитие духа, а значит с ней следует бороться, ненавидеть и презирать ее. Вот так, эта прекрасная плоть, столь щедро одаренная всем, что только могло служить для наслаждения, представлялась циникам -"средоточием всех зол".

В соответствии с подобными воззрениями, Диоген ограничил свои желания до последней степени. Он ел мало и употреблял притом лишь самую грубую пищу. Сначала Диоген попробовал было питаться сырым мя­сом и сырыми овощами, но привыкнуть к такой пище он, однако, не смог. Вся его одежда заключалась в од­ном плаще; когда же он просил у Антисфена рубашку, то тот посоветовал ему сложить вдвое свой плащ, что Диоген и исполнил. Сума и огромная палка дополня­ли его наряд. Увидав однажды, как мальчик пил воду горстями, Диоген отбросил свою чашу, признав ее из­лишней. Спал он под мраморными портиками домов, или в своей знаменитой бочке, служившей обычным его местопребыванием. Ел Диоген при всех, и точно также при всех совершал все те отправления, которые, по требованию приличий, скрываются от посторонних взоров. Вообще он старательно нарушал всякого рода приличия, что впрочем вполне согласовывалось с его учением. Он утверждал, что все, что само по себе не может считаться дурным, должно делаться открыто. Кроме того, Диоген имел обыкновение совершать на виду у всех непристойные телодвижения; была ли у него и на этот счет какая-либо философская теория?

Что же касается его бочки, то некоторые полагают, что он только лишь изредка находился в ней, из жела­ния выразить свое презрение к роскоши. Однако, то, что известно об этом человеке, более согласуется с преданием, согласно которому Диоген устроил себе жилье в глиняной бочке.

Нетрудно догадаться, какое сложилось отношение к циникам в таком веселом, блиставшем роскошью городе, как Афины, где и климат, и господствующие нравы располагали к удовольствиям. Между тем ци­ники убеждали всех, что предаваться удовольствиям недостойно человека: у человека должны быть выс­шие и более чистые стремления. Изяществу афинских манер они противопоставили самую скотскую грубость, какую только возможно представить. Рассу­дительность и дружелюбие в обычной разговорной речи было заменено у них язвительностью и злобной откровенностью. Они презирали всех и не стеснялись говорить об этом.

Цинизм, конечно, представляет собой весьма нера­зумное учение; это всего лишь слабая и притом не самая привлекательная попытка решения великой проблемы нравственности. Тем не менее необходимо признать, что цинизм требовал от своих последовате­лей проявления некоторых необыкновенных качеств. Циники должны были обладать огромным запасом непреклонной энергии, строгой выдержки, умения, хотя бы одностороннего, управлять собой. Эти качества в человеческом сообществе встречаются не часто и к ним нельзя относиться без уважения. Для того, чтобы свернуть с уже проторенной стези нужна известная решимость; постоянное же и сознательное следова­ние своим путем невозможно без проявления силы характера. Испокон веку везде с уважением относи­лись к такой силе. Умение подчинить живущие в каж­дом человеке обыденные желания какой-либо отда­ленной, но заранее установленной цели, всегда счита­лось признаком нравственной мощи. Но лишь немно­гие понимают, что управлять своими желаниями во много крат труднее, чем подавлять их, ибо это требует значительно больше нравственных усилий, больше воли и твердости. Между тем любому, имеющему хоть ка­кой-либо житейский опыт, известно, что полный отказ дается легче проявления умеренности, и именно по­этому проще быть циником, чем благоразумным и добродетельным эпикурейцем.

Намеренное и ничем немотивированное оскорбле­ние нравственности и человечности, чем особенно от­личался Диоген, не позволяет отнестись к циникам с тем чувством уважения, которое питали к ним древ­ние и которое, действительно, могло бы быть оправда­но некоторыми сторонами их учения. Согласно свиде­тельствам современников, Диоген обладал ворчливым и злобным нравом; он боготворил добродетель только потому, что она оказалась противоположностью поро­ков его соотечественников; он гордился и простым образом своей жизни лишь вследствие того, что дру­гие жаждали богатства и роскоши. Безусловно, любой серьезный протест против порочности окружающих заслуживает уважения, но вместе с тем оказывается, что можно легко дискредитировать и саму доброде­тель формой такого протеста. Афинян, без сомнения, следовало порицать и побуждать к исправлению соб­ственным примером, и здесь были бы вполне извини­тельны некоторые резкости и преувеличения со сто­роны желающих изменить господствующие нравы. Однако Диоген, будучи слишком груб в общении с окружающими, оказался слишком слаб в области от­влеченного мышления. Трудно сказать, что было дос­тойнее порицания: распущенность ли какого-либо раз­вратника в этом развратном городе, или же непомер­ная спесь этого циника. Лучше всего характер Диогена раскрывает вот такой анекдот о нем. Однажды, ког­да Платон позвал к себе своих друзей на великолеп­ный пир в их честь, Диоген явившийся на пир без приглашения, принялся при всех топтать лежащий на полу ковер со словами: "Вот так попираю я Платонову спесь". - "Но еще большей спесью, Диоген",- пре­красно возразил Платон.

Несомненно, Диоген все же отличался замечатель­ной воздержанностью. Он сделал из своей нужды доб­родетель; будучи бедным, он, нисколько не стесняясь, выставил свою бедность на показ. Этой демонстрации, вследствие ее новизны, было придано больше значения, чем она того стоила: просто она шла в разрез со всеми наклонностями современников и потому она была приписана каким-то высшим побуждениям. Есть люди, которые примиряются со своей нищетой, из про­стой покорности судьбе; другие смотрят на богатство без зависти, в убеждении, что оно не дает счастья; третьи, наконец, настолько увлечены высокими стрем­лениями, что совершенно равнодушны ко всякой рос­коши и внешнему блеску. Но все эти люди не прези­рают богатства, но лишь игнорируют его: они не выставляют на показ своих чувств, но довольствуются тем, что поступают согласно им. Добродетель кричащая, шумная, хвастливая, сама себя рекламирующая, по сути дела недалека от нахального эгоизма. Таковой и была добродетель циников. Желая изменить человечество, они начали с осмеяния всякой человечности; взявшись отучать людей от изнеженности, они принялись ста­рательно оскорблять житейские приличия; обходя дей­ствительную трудность задачи, они думали разрешить ее с помощью беззастенчивой наглости.

Все анекдоты, заполняющие биографии Диогена, представляют собой примеры сочетания этой беззас­тенчивой наглости и остроумия. Так, будучи уже в преклонном возрасте, Диоген оказался в плену у пи­ратов. Когда же те вывели его на площадь для прода­жи, то в ответ на вопрос, что он умеет делать, Диоген заявил: "Управлять людьми" - и попросил глашатая-"Объяви не хочет ли кто купить себе хозяина?" Заин­тригованный подобным объявлением, его купил Ксениад, богач из Коринфа, который по возвращении в Коринф даровал Диогену свободу и даже поручил ему воспитание своих детей. Диоген стал воспитывать ребятишек в духе цинизма, что, впрочем, их очень за­нимало. Сообщают, что Диоген прожил в семье Ксениада до глубокой старости и был похоронен его сы­новьями. О смерти Диогена имеется несколько раз­ных рассказов: согласно одному из них он завершил свою жизнь самоубийством, задержав на время дыха­ние, что физиологически совершенно невозможно; по другому, который более согласуется с его Наклоннос­тями, Диоген якобы умер вследствие того, что съел сырую бычачью ногу. Достоверно известно лишь то, что он был найден мертвым около портика, где обыч­но спал, пришедшими к нему друзьями.

Диогену также невозможно отказать и в ориги­нальности. Оригинальность, равно как и наглость, была его неотъемлемой чертой. Лучше всего об этом сви­детельствует рассказ о том, как однажды Диоген за­жег днем фонарь и ходил с ним по улицам, как будто что-то отыскивая. На расспросы окружающих, что он ищет, Диоген отвечал: "Человека". Смысл этого рас­сказа искажается в той его версии, согласно которой Диоген искал "честного человека". Диоген имел в виду не одну лишь честность, он не находил человека, в котором бы честность соединялась с другими дос­тойными качествами. Он постоянно упрекал своих современников в отсутствии мужества и твердил, что он еще не видал людей - в Спарте, по его словам, были только дети, в Афинах же - одни женщины. Однажды на площади Диоген принялся кричать: "Эй, люди!" -но, когда на его крики сбежались окружающие, он при­нялся дубасить их палкой, приговаривая, что он звал людей, а не подонков. Такова же и его знаменитая бе­седа с Александром Македонским. Случилось так, что когда Диоген грелся на солнце мимо него проезжал Александр со свитой. Пораженный отсутствием дол­жного почтения, царь остановился рядом с Диогеном и глядя на него изрек: "Я - Александр Великий!" На что Диоген, не вставая, заметил: "А я - Диоген циник". Еще более удивленный Александр предложил: "Ты можешь попросить у меня все, чего хочешь". - "Посто­ронись и не заслоняй мне солнца" - сказал Диоген и отвернулся от царя. Ошеломленный таким равноду­шием к царским милостям, Александр воскликнул: "Если бы я. не был Александром, я желал бы быть Диогеном!"

Вот так и прожил Диоген до девяносто лет, сохра­нив неизменными свою резкость и грубость, свою страсть выставлять на показ себя и свою воздержан­ность. Даже прозвище "собаки" считал он для себя слишком почетным (ибо собака может быть ласковой и склонной проявлять привязанность, благодарность и дружелюбие), полагая, что уподобляется ей лишь тем, что всегда зол и не дает никому спуску. Носясь со своей незавидной добродетелью, Диоген всегда ворчал, как ворчит цепной пес, обгладывающий голую кость, постоянно негодуя и набрасываясь на всех без какого-либо существенного повода. Тем не менее, он был предметом всеобщего внимания, причем многие отно­сились к нему с непритворным уважением.

Итак, изложим вкратце суть учения циников. Антисфен, будучи учеником софиста Горгия, воспринял на науку взгляд софистов и не изменил его даже пос­ле своего сближения с Сократом. По мнению Антисфена, наука как таковая попросту невозможна. Он также отвергал и понятие об определениях Сократа, утверждая, что определения - это не что иное, как про­сто ряд слов, за что Аристотель и назвал его неучем. Взгляду Сократа на определение, как на обнимающее сущность предмета, он противопоставил точку зрения софистов, согласно которой определение выражает лишь субъективное состояние определяющего. Опре­деления, по Антисфену, касаются только свойств, но не раскрывают сущности: можно назвать какой-то пред­мет, но невозможно сказать из чего он состоит. Сле­довательно, определения - не более, как слова, и пер­вый шаг в воспитании заключается в изучении слов.

К чему же привел скептицизм подобного рода? К тому, что циники стремились отвечать на аргументы фактами. Когда кто-либо, согласно Зенону Элейскому, пытался доказать невозможность движения, Диоген вставал с места и начинал ходить. Можно было дока­зывать путем определений, что движение не существу­ет, но определения все же не более чем слова, и им трудно соперничать с фактами.

Это обращение к здравому смыслу, как к оружию против выходок логики, дало возможность циникам создать нравственное учение, не лишенное некоторых твердых основ. Противопоставляя аргументам факты, они также требовали, чтобы и слова заменялись по­ступками. Вместо того, чтобы рассуждать о доброде­тели, они попытались стать добродетельными. Сократ низвел философию с заоблачных, высот на землю; циники же решились применить ее к обыденной жизни. Личные качества этих философов придали их учению особую окраску, подобно тому, как и Аристипп наложил печать своей индивидуальности на док­трины школы киренаиков.