Особенности произведений Достоевского 2 страница

Таковы основные особенности «сократического диалога». Они позволяют нам считать этот жанр одним из начал той ли-

нии развития европейской художественной прозы и романа, ко­торая ведет к творчеству Достоевского.

«Сократический диалог» как определенный жанр просуще­ствовал недолго, но в процессе его распада сложились другие диалогические жанры, в том числе и «Мениппова сатира». Но ее нельзя, конечно, рассматривать как чистый продукт раз­ложения «сократического диалога» (как это иногда делают), так как ее корни непосредственно уходят в карнавальный фоль­клор, определяющее влияние которого здесь еще более значи­тельно, чем в «сократическом диалоге».

Прежде чем анализировать жанр «Менипповой сатиры» по существу, дадим о нем краткую справку чисто осведомительного характера.

Свое название этот жанр получил от имени философа III века до н. э. Мениппа из Гадары, придавшего ему класси­ческую форму,' причем самый термин как обозначение опре­деленного жанра был впервые введен римским ученым I века до н. э. Варроном, который назвал свои сатиры «saturae menip-реае». Но самый жанр возник гораздо раньше: первым пред­ставителем его был, может быть, еще Антисфен, ученик Сократа и один из авторов «сократических диалогов». Писал «Мениппо-вы сатиры» и современник Аристотеля Гераклид Понтик, кото­рый, по Цицерону, был также создателем родственного жанра logistoricus (сочетание «сократического диалога» с фантасти­ческими историями). Но уже безусловным представителем «Ме­нипповой" сатиры» был Бион Борисфенит, то есть с берегов Днепра (III век до н. э.). Дальше идет Менипп, придавший жанру большую определенность, затем Варрон, от сатир кото­рого до нас дошли многочисленные фрагменты. Классической «Менипповой сатирой» является «Апоколокинтозис», то есть «Отыквление», Сенеки. Не чем иным, как развернутой до пре­делов романа «Менипповой сатирой», является «Сатирикон» Петрония. Наиболее полное представление о жанре дают нам, конечно, хорошо дошедшие до нас «Менипповы сатиры» Лукиа-на (хотя и не о всех разновидностях этого жанра). Развернутой «Менипповой сатирой» являются «Метаморфозы» («Золотой осел») Апулея (равно как и его греческий источник, известный нам по краткому изложению Лукиана). Очень интересным об­разцом «Менипповой сатиры» является и так называемый «Гип­пократов роман» (первый европейский роман в письмах). За-

¹ Сатиры его до нас не дошли, но названия их сообщает Диоген Лаэрций.

21 Заказ № 43

вершает развитие «Менипповой сатиры» на античном этапе «Утешение философии» Боэция. Элементы «Менипповой сати­ры» мы находим в некоторых разновидностях «греческого ро­мана», в античном утопическом романе, в римской сатире (у Луцилия и Горация). В орбите «Менипповой сатиры» разви­вались некоторые родственные жанры, генетически связанные с «сократическим диалогом»: диатриба, уже названный нами жанр логисторикус, солилоквиум, ареталогические жанры и др.

«Мениппова сатира» оказала очень большое влияние на древнехристианскую литературу (античного периода) и на ви­зантийскую литературу (а через нее и на древнюю русскую письменность). В разных вариантах и под разными жанровыми названиями она продолжала свое развитие и в послеантичные эпохи: в средние века, в эпоху Возрождения и Реформации и в новое время; продолжает она, по существу, развиваться и сейчас (как с отчетливым жанровым осознанием, так и без не­го). Этот карнавализованный жанр, необыкновенно гибкий и изменчивый, как Протей, способный проникать и в другие жан­ры, имел огромное, до сих пор еще недостаточно оцененное значение в развитии европейских литератур. «Мениппова са­тира» стала одним из главных носителей и проводников карна­вального мироощущения в литературе вплоть до наших дней. Но к этому значению ее мы еще вернемся в дальнейшем.

Теперь, после нашего краткого (и, конечно, далеко не пол­ного) обзора античных «Менипповых сатир», мы должны рас­крыть основные особенности этого жанра, как они определились в античную эпоху. В дальнейшем мы будем называть «Менип-пову сатиру» просто мениппеей.

1. По сравнению с «сократическим диалогом» в мениппее
в общем увеличивается удельный вес смехового элемента, хотя
он значительно колеблется по разным разновидностям этого
гибкого жанра: смеховой элемент очень велик, например, у Вар-
рона и исчезает, точнее, редуцируется ⁱ у Боэция. На особом
карнавальном (в широком смысле этого слова) характере сме­
хового элемента мы в дальнейшем остановимся подробнее.

2. Мениппея полностью освобождается от тех мемуарно-ис-
торических ограничений, которые были еще свойственны «со-

¹ Явление редуцированного смеха имеет довольно важное значение в ми­ровой литературе. Редуцированный смех лишен непосредственного выраже­ния, так сказать, «не звучит», но его след остается в структуре образа и слова, угадывается в ней. Перефразируя Гоголя, можно говорить про «неви­димый миру смех». Мы встретимся с ним в произведениях Достоевского.

кратическому диалогу» (хотя внешне мемуарная форма иногда сохраняется); она свободна от предания и не скована никаки­ми требованиями внешнего жизненного правдоподобия. Менип­пея характеризуется исключительной свободой сюжетного и фи­лософского вымысла. Этому нисколько не мешает то, что ве­дущими героями мениппеи являются исторические и легендар-вые фигуры (Диоген, Менипп и другие). Пожалуй, во всей ми­ровой литературе мы не найдем более свободного по вымыслу и фантастике жанра, чем мениппея.

3. Важнейшая особенность жанра мениппеи состоит в том,
что самая смелая и необузданная фантастика и авантюра внут­
ренне мотивируются, оправдываются, освящаются здесь чисто
идейно-философской целью — создавать исключительные ситуа­
ции для провоцирования и испытания философской идеи — сло­
ва, правды, воплощенной в образе мудреца, искателя этой прав­
ды. Подчеркиваем, что фантастика служит здесь не для
положительного воплощения правды, а для ее искания, прово­
цирования и, главное, для ее испытания. Для этой цели герои
«Менипповой сатиры» поднимаются на небеса, спускаются
в преисподнюю, странствуют ко неведомым фантастическим
странам, ставятся в исключительные жизненные ситуации (Дио­
ген, например, продает себя самого в рабство на базарной пло­
щади, Перегрин торжественно сжигает себя на олимпийских
играх, в исключительных ситуациях оказывается все время Лю-
ций — осел и т. п.). Очень часто фантастика приобретает аван­
тюрно-приключенческий характер, иногда — символический или
даже мистико-религиозный (у Апулея). Но во всех случаях она
подчинена чисто идейной функции провоцирования и испытания
правды. Необузданнейшая авантюрная фантастика и философ­
ская идея оказываются здесь в органическом и нерасторжимом
художественном единстве. Необходимо еще подчеркнуть, что
дело идет именно об испытании идеи, правды, а не об испыта­
нии определенного человеческого характера, индивидуального
или социально-типического. Испытание мудреца есть испытание
его философской позиции в мире, а не тех или иных, независи­
мых от этой позиции, черт его характера. В этом смысле можно
сказать, что содержанием мениппеи являются приключения
идеи или правды в мире: и на земле, и в преисподней, и на
Олимпе.

4. Очень важной особенностью мениппеи является органиче­
ское сочетание в ней свободной фантастики, символики и —
иногда — мистико-религиозного элемента с крайним и грубым
{с нашей точки зрения) трущобным натурализмом. Приключе-

21*

ния правды на земле происходят на больших дорогах, в лупа-нариях, в воровских притонах, в тавернах, на базарных площа­дях, в тюрьмах, на эротических оргиях тайных культов и т. п. Идея здесь не боится никаких трущоб и никакой жизненной грязи. Человек идеи — мудрец — сталкивается с предельным вы­ражением мирового зла, разврата, низости и пошлости. Этот трущобный натурализм появляется, по-видимому, уже в ранних мениппеях. Уже про Биона Борисфенита древние говорили, что он «первый обрядил философию в пестрое одеяние гетеры». Очень много трущобного натурализма у Варрона и у Лукиана. Но наиболее широкое и полное развитие трущобный натурализм мог получить только в развернутых до романа мениппеях Пет-рония и Апулея. Органическое сочетание философского диалога, высокой символики, авантюрной фантастики и трущобного на­турализма— замечательная особенность мениппеи, сохраняю­щаяся и на всех последующих этапах развития диалогической линии романной прозы вплоть до Достоевского.

5. Смелость вымысла и фантастики сочетается в мениппее
с исключительным философским универсализмом и предельной
миросозерцательностью. Мениппея — это жанр «последних во­
просов». В ней испытываются последние философские позиции.
Мениппея стремится давать как бы последние, решающие слова
и поступки человка, в каждом из которых — весь человек и вся
его жизнь в ее целом. Эта черта жанра, по-видимому, особенно
резко проявилась в ранних мениппеях (у Гераклида Понтика,
Биона, Телеса, Мениппа), но сохранилась, хотя иногда и в ос­
лабленном виде, во всех разновидностях этого жанра как его
характерная особенность. В условиях мениппеи самый характер
философской проблематики, по сравнению с «сократическим
диалогом», должен был резко измениться: отпали все сколько-
нибудь «академические» проблемы (гносеологические и эстети­
ческие), отпала сложная и развернутая аргументация, остались,
в сущности, голые «последние вопросы» с этико-практическим
уклоном. Для мениппеи характерна синкриза (то есть сопо­
ставление) именно таких обнаженных «последних позиций в ми­
ре». Например, карнавально-сатирическое изображение «Про­
дажи жизней», то есть последних жизненных позиций, у Лу­
киана, фантастические плавания по идеологическим морям
у Варрона («Sesculixes»), прохождение через все философские
школы (по-видимому, уже у Биона) и т. п. Повсюду здесь
обнаженные pro et contra в последних вопросах жизни.

6. В связи с философским универсализмом мениппеи в ней
появляется трехпланное построение: действие и диалогические

синкризы переносятся с Земли на Олимп и в преисподнюю. ■С большой внешней наглядностью это трехпланное построение дано, например, в «Отыквлении» Сенеки; здесь, также с боль­шой внешней четкостью, даны и «диалоги на пороге»: в пред­дверии Олимпа (куда Клавдия не пустили) и на пороге преис­подней. Трехпланное построение мениппеи оказало определяю­щее влияние на соответствующее построение средневековой мис­терии и мистерийной сцены. Жанр «диалога на пороге» также получил очень широкое распространение в средние века, как в серьезных, так и в смеховых жанрах (например, известное ■фабльо о спорах крестьянина у райских врат), и особенно ши­роко представлен в литературе Реформации — так называемая «литература небесных врат» («Himmelspforten-Literatur»). •Очень важное значение в мениппее получило изображение пре­исподней: здесь зародился особый жанр «разговоры мертвых», широко распространенный в европейской литературе Возрожде­ния, XVII и XVIII веков.

7. В мениппее появляется особый тип экспериментирующей
■фантастики, совершенно чуждый античному эпосу-и трагедии:
наблюдение с какой-нибудь необычной точки зрения, например
-с высоты, при котором резко меняются масштабы наблюдаемых
явлений жизни; например, «Икароменипп» у Лукиана или «Эн-
димион» у Варрона (наблюдение над жизнью города с высоты).
Линия этой экспериментирующей фантастики продолжается
под определяющим влиянием мениппеи и в последующие эпо­
хи— у Рабле, Свифта, Вольтера («Микромегас») и других.

8. В мениппее впервые появляется и то, что можно назвать
морально-психологическим экспериментированием: изображение
необычных, ненормальных морально-психических состояний че­
ловека— безумий всякого рода («маниакальная тематика»),
раздвоения личности, необузданной мечтательности, необычных
снов, страстей, граничащих с безумием *, самоубийств и т. п.
Все эти явления имеют в мениппее не узкотематический, а
формально-жанровый характер. Сновидения, мечты, безумие
разрушают эпическую и трагическую целостность человека и
■его судьбы: в нем раскрываются возможности иного человека
и иной жизни, он утрачивает свою завершенность и однознач­
ность, он перестает совпадать с самим собой. Сновидения обыч­
ны и в эпосе, но там они — пророческие, побуждающие или пре­
достерегающие— не выводят человека за пределы его судьбы

¹ Варрон в «Эвменидах» (фрагменты) изображает как безумие такие страсти, как честолюбие, стяжательство и др.

1.

и его характера, не разрушают его целостности. Конечно, эта незавершимость человека и его несовпадение с самим собою-в мениппее носят еще довольно элементарный и зачаточный ха­рактер, но они уже открыты и позволяют по-новому увидеть человека. Разрушению целостности и завершенности человека способствует и появляющееся в мениппее диалогическое отно­шение к себе самому (чреватое раздвоением личности). В этом отношении очень интересна мениппея Варрона «Бимаркус», то есть «двойной Марк». Как и во всех мениппеях Варрона, смехо-вой элемент здесь очень силен. Марк обещал написать работу о тропах и фигурах, но не выполняет своего обещания. Второй Марк, то есть его совесть, его двойник, постоянно напоминает ему об этом, не дает ему успокоиться. Первый Марк пытает­ся выполнить обещание, но не может сосредоточиться: увлека­ется чтением Гомера, сам начинает писать стихи и т. д. Этот диалог между двумя Марками, то есть между человеком и его совестью, носит у Варрона комический характер, но тем не ме­нее он, как своего рода художественное открытие, оказал суще­ственное влияние на «Soiiioquia» Августина. Отметим попутно,, что и Достоевский при изображении двойничества всегда сохра­няет наряду с трагическим и элемент комического (и в «Двой­нике» и в беседе Ивана Карамазова с чертом).

9. Для мениппеи очень характерны сцены скандалов, эксцен­трического поведения, неуместных речей и выступлений, то есть всяческие нарушения общепринятого и обычного хода событий, установленных норм поведения и этикета, в том числе и рече­вого. Эти скандалы по своей художественной структуре резко отличны от эпических событий и трагических катастроф. Суще­ственно отличаются они и от комедийных потасовок и разобла­чений. Можно сказать, что в мениппее появляются новые худо­жественные категории скандального и эксцентрического, совер­шенно чуждые классическому эпосу и драматическим жанрам (о карнавальном характере этих категорий мы особо будем го­ворить в дальнейшем). Скандалы и эксцентричности разруша­ют эпическую и трагическую целостность мира, пробивают брешь в незыблемом, нормальном («благообразном») ходе че­ловеческих дел и событий и освобождают человеческое пове­дение от предрешающих его норм и мотивировок. Скандалами и эксцентрическими выступлениями полны совещания богов на Олимпе (у Лукиана, у Сенеки, у Юлиана Отступника и других), и сцены в преисподней, и сцены на земле (например, у Петро-ния скандалы на площади, в гостинице, в бане). «Неуместное слово» — неуместное или по своей цинической откровенности,

лли по профанирующему разоблачению священного, или по рез­кому нарушению этикета — также весьма характерно для ме­ниппеи.

10. Мениппея наполнена резкими контрастами и оксюморны-
ми сочетаниями: добродетельная гетера, истинная свобода муд­
реца и его рабское положение, император, становящийся рабом,
моральные падения и очищения, роскошь и нищета, благород­
ный разбойник и т. п. Мениппея любит играть резкими пере­
ходами и сменами, верхом и низом, подъемами и.падениями,
неожиданными сближениями далекого и разъединенного, ме­
зальянсами всякого рода.

11. Мениппея часто включает в себя элементы социальной
утопии, которые вводятся в форме сновидений или путешествий
в неведомые страны; иногда мениппея прямо перерастает в уто­
пический роман («Абарис» Гераклида Понтика). Утопический
элемент органически сочетается со всеми другими элементами
этого жанра.

12. Для мениппеи характерно широкое использование встав­
ных жанров: новелл, писем, ораторских речей, симпоСионов
и др., характерно смешение прозаической и стихотворной речи.
Вставные жанры даются на разных дистанциях от последней
авторской позиции, то есть с разной степенью пародийности и
объектности. Стихотворные партии почти всегда даются с ка­
кой-то степенью пародийности.

13. Наличие вставных жанров усиливает многостильность и
многотонность мениппеи; здесь складывается новое отношение
к слову как материалу литературы, характерное для всей диа­
логической линии развития художественной прозы.

14. Наконец, последняя особенность мениппеи — ее злобо-
девная публицистичность. Это своего рода «журналистский»
жанр древности, остро откликающийся на идеологическую зло­
бу дня. Сатиры Лукиана в своей совокупности — это целая эн­
циклопедия его современности: они полны открытой и скрытой
полемики с различными философскими, религиозными, идеоло­
гическими, научными школами, направлениями и течениями со­
временности, полны образов современных или недавно умерших
Деятелей, «властителей дум» во всех сферах общественной и
идеологической жизни (под своими именами или зашифрован-
но), полны аллюзий на большие и маленькие события эпохи,
нащупывают новые тенденции в развитии бытовой жизни, по­
казывают нарождающиеся социальные типы во всех слоях об­
щества и т. п. Это своего рода «Дневник писателя», стремя­
щийся разгадать и оценить общий дух и тенденцию становящей-

ся современности. Таким «дневником писателя» (но с резким преобладанием карнавально-смехового элемента) являются и сатиры Варрона, взятые в их совокупности. Ту же особенность мы найдем и у Петрония, у Апулея и др. Журнальность, публи­цистичность, фельетонность, острая злободневность характери­зуют в большей или меньшей степени всех представителей ме-ниппеи. Указанная нами последняя особенность органически со­четается со всеми остальными признаками данного жанра.

Таковы основные жанровые особенности мениппеи. Необхо­димо еще раз подчеркнуть органическое единство всех этих,, казалось бы, очень разнородных признаков, глубокую внутрен­нюю целостность этого жанра. Он формировался в эпоху раз­ложения национального предания, разрушения тех этических норм, которые составляли античный идеал «благообразия» («красоты — благородства»), в эпоху напряженной борьбы мно­гочисленных и разнородных религиозных и философских школ и направлений, когда споры по «последним вопросам» мировоз­зрения стали массовым бытовым явлением во всех слоях насе­ления и происходили всюду, где только собирались люди, — на базарных площадях, на улицах, больших дорогах, в тавер­нах, в банях, на палубах кораблей и т. п., когда фигура фило­софа, мудреца (киника, стоика, эпикурейца) или пророка, чу­дотворца стала типичной и встречалась чаще, чем фигура мона­хов в средние века в эпоху наивысшего расцвета монашеских орденов. Это была эпоха подготовки и формирования новой ми­ровой религии —христианства.

Другая сторона этой эпохи — обесценивание всех внешних положений человека в жизни, превращение их в роли, разыгры­ваемые на подмостках мирового театра по воле слепой судьбы (глубокое философское осознание этого у Эпиктета и Марка Аврелия, в литературном плане — у Лукиана и Апулея). Это приводило к разрушению эпической и трагической целостности человека и его судьбы.

Поэтому жанр мениппеи является, может быть, наиболее адекватным выражением особенностей данной эпохи. Жизнен­ное содержание здесь отлилось в устойчивую жанровую форму, которая обладает внутренней логикой, определяющей неразрыв­ное сцепление всех ее элементов. Благодаря этому жанр менип­пеи и мог получить огромное, до сих пор почти вовсе еще не оцененное в науке значение в истории развития европейской романной прозы.

Обладая внутренней целостностью, жанр мениппеи одновре­менно обладает и большой внешней пластичностью и замеча-

-тельной способностью вбирать в себя родственные малые жан­ры и проникать в качестве составного элемента в другие боль­шие жанры.

Так, мениппея вбирает в себя такие родственные жанры, как диатриба, солилоквиум, симпосион. Родство этих жанров опре­деляется их внешней и внутренней диалогичностью в подходе к человеческой жизни и человеческой мысли.

Диатриба — это внутренне диалогизованный риторический.жанр, построенный обычно в форме беседы с отсутствующим со­беседником, что приводило к диалогизации самого процесса речи и мышления. Основоположником диатрибы древние счи­тали того же Биона Борисфенита, который считался также ос­новоположником мениппеи. Нужно отметить, что именно диа­триба, а не классическая риторика оказала определяющее влия­ние на жанровые особенности древнехристианской проповеди.

Диалогическое отношение к себе самому определяет жанр «солилоквиума. Это беседа с самим собою. Уже Антисфен (уче­ник Сократа и, может быть, писавший уже мениппеи) считал высшим достижением своей философии «способность диалоги­чески общаться с самим собою». Замечательными мастерами этого жанра были Эпиктет, Марк Аврелий и Августин. В основе жанра лежит открытие внутреннего человека —«себя самого», доступного не пассивному самонаблюдению, а только активному •диалогическому подходу к себе самому, разрушающему наив­ную целостность представлений о себе, лежавшую в основе ли­рического, эпического и трагического образа человека. Диало­гический подход к себе самому разбивает внешние оболочки образа себя самого, существующие для других людей, опре­деляющие внешнюю оценку человека (в глазах других) и за-мутняющие чистоту самосознания.

Оба жанра —и диатриба и солилоквиум — развивались в ор­бите мениппеи, переплетались с ней и проникали в нее (особен­но на римской и раннехристианской почве).

Симпосион — пиршественный диалог, существовавший уже в эпоху «сократического диалога» (образцы его у Платона и Ксенофонта), но получивший широкое и довольно разнообраз­ное развитие в последующие эпохи. Диалогическое пиршествен­ное слово обладало особыми привилегиями (первоначально культового характера): правом на особую вольность, непри-здужденность и фамильярность, на особую откровенность, на экс­центричность, на амбивалентность, то есть сочетание в слове хвалы и брани, серьезного и смешного. Симпосион по своей атрироде чисто карнавальный жанр. Мениппея иногда прямо

оформлялась как симпосион (по-видимому, уже у Мениппа, у Варрона три сатиры оформлены как симпосионы, элементы сим­посион а были и у Лукиана и у Петрония).

Мениппея, как мы сказали, обладала способностью внедрять­ся в большие жанры, подвергая их известному преобразованию. Так, элементы мениппеи прощупываются в «греческих рома­нах». Например, от отдельных образов и эпизодов «Эфесской повести» Ксенофонта Эфесского явственно веет мениппеей. В духе трущобного натурализма дано изображение низов об­щества: тюрьмы, рабов, разбойников, рыбаков и др. Для дру­гих романов характерна внутренняя диалогичность, элементы-пародии и редуцированного смеха. Проникают элементы менип­пеи и в утопические произведения античности и в произведения ареталогического жанра (например, в «Жизнь Аполлония Ти-анского» Филострата). Большое значение имеет и преобразую­щее проникновение мениппеи в повествовательные жанры древ­нехристианской литературы.

Наша описательная характеристика жанровых особенностей мениппеи и связанных с ней родственных жанров чрезвычайно близка к той характеристике, которую можно было бы дать жанровым особенностям творчества Достоевского (см., напри­мер, характеристику Л. П. Гроссмана, приведенную нами на с. 25—27 нашей работы). В сущности, все особенности менип­пеи (конечно, с соответствующими видоизменениями и услож­нениями) мы найдем и у Достоевского. И действительно, это один и тот же жанровый мир, но в мениппее он дан в начале своего развития, а у Достоевского на самой своей вершине. Но мы уже знаем, что начало, то есть жанровая архаика, в об­новленном виде сохраняется и на высших стадиях развития жанра. Более того, чем выше и сложнее развился жанр, тем он~ лучше и полнее помнит свое прошлое.

Значит ли это, что Достоевский непосредственно и осознан­но шел от античной мениппеи? Конечно, нет! Он вовсе не был стилизатором древних жанров. Достоевский подключился к це­пи данной жанровой традиции там, где она проходила через его современность, хотя и прошлые звенья этой цепи, в том чис­ле и античное звено, были ему в большей или меньшей сте­пени хорошо знакомы и близки (к вопросу о жанровых источ­никах Достоевского мы еще вернемся). Говоря несколько пара­доксально, можно сказать, что не субъективная память Досто­евского, а объективная память самого жанра, в котором он ра­ботал, сохраняла особенности античной мениппеи.

Эти жанровые особенности мениппеи не просто возродились.

яо и обновились в творчестве Достоевского. По творческому использованию этих жанровых возможностей Достоевский очень далеко ушел от авторов античных мениппеи. По своей философ­ской и социальной проблематике и по своим художественным качествам античные мениппеи по сравнению с Достоевским кажутся и примитивными и бледными. Самое же главное отли­чие в том, что античная мениппея еще не знает полифонии. Мениппея, как и «сократический диалог», могла только подгото­вить некоторые жанровые условия для ее возникновения.

Теперь мы должны перейти к проблеме карнавала и карна-вализации литературы, уже намеченной нами ранее.

Проблема карнавала (в смысле совокупности всех разно­образных празднеств, обрядов и форм карнавального типа), его сущности, его глубоких корней в первобытном строе и пер­вобытном мышлении человека, его развития в условиях классо­вого общества, его исключительной жизненной силы и неуми­рающего обаяния — это одна из сложнейших и интереснейших проблем истории культуры. Касаться ее по существу мы здесь, конечно, не можем. Нас интересует здесь, в сущности, только проблема карнавализации, то есть определяющего влияния кар­навала на литературу, притом именно на ее жанровую сто­рону.

Сам карнавал (повторяем: в смысле совокупности всех раз­нообразных празднеств карнавального типа)—это, конечно, не литературное явление. Это синкретическая зрелищная форма обрядового характера. Форма эта очень сложная, многообраз­ная, имеющая, при общей карнавальной основе, различные ва­риации и оттенки в зависимости от различия эпох, народов и отдельных празднеств. Карнавал выработал целый язык симво­лических конкретно-чувственных форм — от больших и слож­ных массовых действ до отдельных карнавальных жестов. Язык этот дифференцированно, можно сказать, членораздельно (как всякий язык) выражал единое (но сложное) карнавальное ми­роощущение, проникающее все его формы. Язык этот нельзя пе­ревести сколько-нибудь полно и адекватно на словесный язык, тем более на язык отвлеченных понятий, но он поддается из­вестной транспонировке на родственный ему по конкретно-чув­ственному характеру язык художественных образов, то есть на -язык литературы. Эту транспонировку карнавала на язык лите­ратуры мы и называем карнавализацией ее. Под углом зрения

этой транспонировки мы и будем выделять и рассматривать от­дельные моменты и особенности карнавала.

Карнавал — это зрелище без рампы и без разделения на ис­полнителей и зрителей. В карнавале все активные участники, все причащаются карнавальному действу. Карнавал не созерца­ют и, строго говоря, даже и не разыгрывают, а живут в нем, живут по его законам, пока эти законы действуют, то есть жи­вут карнавальной жизнью. Карнавальная же жизнь — это жизнь, выведенная из своей обычной колеи, в какой-то мере «жизнь наизнанку», «мир наоборот» (monde a l'envers»).