Глава двадцать третья. Голодный орест и пьяный пилад

Наконец при помощи остатков лестницы, влезая друг другу на плечи,карабкаясь по стенам, цепляясь за перекрытия, рубя саблями у самого краялюка последних, кто еще сопротивлялся, десятка два атакующих - солдаты,вперемешку с национальными и муниципальными гвардейцами, почти всеизуродованные при этом опасном штурме ранами в лицо, ослепленные кровью,разъяренные, озверелые, - пробились в залу второго этажа. Лишь один человекеще стоял на ногах - Анжольрас. У него уже не было ни патронов, ни сабли, вруках он держал только ствол от карабина, - приклад он разбил о головысолдат. Загородясь от нападающих бильярдным столом, он отступил в угол залы.И даже теперь гордый его взгляд, высоко поднятая голова и рука, сжимавшаяобломок оружия, внушали такой страх, что вокруг него образовалась пустота.Послышались крики: - Вот их вожак! Он-то и убил артиллериста! Он сам забрался туда, темлучше для нас! Пусть там и остается. Расстреляем его на месте. - Стреляйте, - сказал Анжольрас. Отбросив обломок карабина, скрестив руки, он подставил грудь пулям. Отвага перед лицом смерти всегда покоряет людей. Как только Анжольрасскрестил руки на груди, готовый принять смерть, в зале стих оглушительныйгул схватки, и хаос внезапно сменился торжественной мертвой тишиной.Казалось, грозное величие безоружного и неподвижного Анжольраса укротилошум, казалось, этот юноша, единственный, кто не был ни разу ранен,надменный, прекрасный, залитый кровью, невозмутимый, словно он был уверен всвоей неуязвимости, одним лишь властным, спокойным взглядом внушал уважениеэтой свирепой толпе, готовой убить его. Гордая осанка придавала его красотев эту минуту особый, ослепительный блеск; по истечении страшных суток оноставался все таким же румяным и свежим, как будто его не брала ни пуля, ниусталость. Вероятно, именно про него говорил впоследствии кто-то изсвидетелей, выступая перед военным судом: "Там был один бунтовщик, которого,я слыхал, называли Аполлоном". Один из национальных гвардейцев, целившихся вАнжольраса, опустил ружье и сказал: - Мне кажется, будто я стреляю в цветок. Двенадцать солдат построились взводом в другом углу залы противАнжольраса, и молча вскинули ружья. Послышалась команда сержанта: - На прицел! Вдруг вмешался офицер: - Погодите. И обратился к Анжольрасу: - Завязать вам глаза? - Нет. - Это вы убили сержанта артиллерии? - Да. В это время проснулся Грантер. Мы помним, что Грантер со вчерашнего вечера спал, сидя в верхней залекабачка и уронив голову на стол. Он в полном смысле олицетворял собой старинное выражение: мертвецкипьяный. Чудовищная смесь полынной настойки, портера и спирта погрузила его влетаргический сон. Его стол был так мал, что не годился для баррикады, и егоне трогали. Он сидел все в той же позе, навалившись на стол, положив головуна руки, среди стаканов, кружек и бутылок. Он спал беспробудным сном, точномедведь в спячке или насосавшаяся пиявка. Ничто на него не действовало - нистрельба, ни ядра, ни картечь, залетавшая в окна залы, ни оглушительныйгрохот штурма. Лишь время от времени его храп вторил пушечной пальбе.Казалось, он ждал, что шальная пуля избавит его от необходимостипросыпаться. Вокруг него лежало много трупов, и он ничем не отличался напервый взгляд от тех, кто уснул навеки. Шум не пробуждает пьяницу; его будит тишина. На эту странность не разобращали внимание. Все рушилось кругом, а он еще глубже погружался воцепенение; грохот убаюкивал его. Но неожиданное безмолвие, воцарившеесявокруг Анжольраса, послужило толчком, который пробудил Грантера от тяжелогосна. Так бывает, когда кони вдруг остановятся на всем скаку. Уснувшие вколяске тотчас же просыпаются. Грантер вскочил, как встрепанный, потянулся,протер глаза, зевнул, огляделся и все понял. Внезапное отрезвление напоминает разорвавшуюся завесу. Вы видите сразу,с первого взгляда, все, что за нею скрывалось. Все тут же воскресает впамяти, и пьяница, не знавший, что произошло за минувшие сутки, не успееточнуться, как уже во всем разобрался. Мысли его приобретают необычайнуюясность, пьяное забытье рассеивается, как туман, затемнявший рассудок, иуступает место ясному и четкому восприятию действительности. Солдаты, устремив все внимание на Анжольраса, даже не заметилиГрантера, забравшегося в угол за бильярд, и сержант уже готовился повторитьприказ: "На прицел", как вдруг рядом чей-то могучий голос воскликнул: - Да здравствует Республика! Я с ними заодно! Грантер встал. Яркое зарево битвы, которую он пропустил и в которой не участвовал,горело в сверкающем взгляде пьяницы; он как будто преобразился. - Да здравствует Республика! - крикнул он снова, прошел по залеуверенным шагом и стал рядом с Анжольрасом, прямо против ружейных стволов. - Прикончите нас обоих разом, - сказал он и, обернувшись к Анжольрасу,тихо спросил: - Ты позволишь? Анжольрас с улыбкой пожал ему руку. Улыбка еще не сбежала с его губ, как грянул залп. Пронзенный навылет восемью пулями, Анжольрас продолжал стоять,прислонясь к стене, словно пригвожденный к ней пулями. Только голова егопоникла на грудь. Грантер, убитый наповал, рухнул к его ногам. Несколько минут спустя солдаты уже выбивали из верхнего этажа последнихукрывшихся там повстанцев. Они перестреливались сквозь деревянные решетчатыедвери чердака. Бой шел под самой крышей. Из окон выкидывали тела прямо намостовую, в некоторых еще теплилась жизнь. Двух пехотинцев, которые пыталисьподнять сломанный омнибус, подстрелили с чердака из карабина. А оттудасбросили какого-то блузника, проколотого штыком в живот, и он хрипел,корчась на мостовой. Солдат и повстанец, вцепившись один в другого, вместескользили по скату черепичной крыши, упрямо не выпуская друг друга, и вместекатились вниз, не размыкая свирепого объятия. Такая же борьба велась вподвалах. Выстрелы, топот, дикие вопли. Потом наступила тишина. Баррикадабыла взята. Солдаты принялись обыскивать окрестные дома и вылавливать беглецов.