Глава вторая. Тетушка Плутарх без труда объясняет некое явление

Как-то вечером маленькому Гаврошу нечего было есть; он вспомнил, что необедал и накануне; это становилось скучным. Он решил попытаться поужинать иотправился побродить в пустынных местах за Сальпетриер; именно там и можнобыло рассчитывать на удачу. Где нет никого, что-нибудь да найдется. Ондобрался до какого-то поселка; ему показалось, что это деревня Аустерлиц. Однажды, разгуливая там, он заметил старый сад, где появлялись старик истаруха, а в этом саду - довольно сносную яблоню. Возле яблони находилосьнечто вроде неплотно прикрытого ларя для хранения плодов, откуда можно былостащить яблоко. Яблоко - это ужин; яблоко - это жизнь. Яблоко погубилоАдама, но могло спасти Гавроша. За садом была пустынная немощеная улочка, заотсутствием домов окаймленная кустарником; сад от улицы отделяла изгородь. Гаврош направился к этому саду, нашел улочку, узнал яблоню, убедился,что ларь для плодов на месте, и внимательно обследовал изгородь; а что такоеизгородь? - раз-два, и перескочил. Вечерело, на улице не было ни души, времяказалось подходящим. Гаврош собрался уже идти на приступ, но вдругостановился. В саду разговаривали. Гаврош посмотрел сквозь щель в изгороди. В двух шагах от него, по ту сторону изгороди, как раз против места,которое он наметил, чтобы проникнуть внутрь, лежал камень, служившийскамьей; на этой скамье сидел старик, хозяин сада, а перед ним стояластаруха. Старуха брюзжала. Гаврош, не отличавшийся скромностью, прислушался. - Господин Мабеф! - сказала старуха. "Мабеф! - подумал Гаврош. - Вот потеха!" Старик не шевельнулся. Старуха повторила: - Господин Мабеф! Старик, не поднимая глаз, наконец отозвался: - Что скажете, тетушка Плутарх? "Тетушка Плутарх! - подумал Гаврош. - Да это прямо умора!" Тетушка Плутарх заговорила, и старик вынужден был вступить с ней вбеседу. - Хозяин недоволен. - Почему? - Мы должны за девять месяцев. - Через три месяца мы ему будем должны за двенадцать. - Он говорит, что выставит нас. - Что ж, я пойду. - Зеленщица просит денег. И нет больше ни одной охапки поленьев. Чем выбудете отапливаться зимой? У нас нет дров. - Зато есть солнце. - Мясник больше не дает в долг и не хочет отпускать говядину. - Это очень кстати. Я плохо переношу мясо. Это для меня слишком тяжелаяпища. - Что же подавать на обед? - Хлеб. - Булочник требует по счету и говорит, что раз нет денег, не будет ихлеба. - Хорошо! - Что же вы будете есть? - У нас есть яблоки. - Но, сударь, ведь нельзя жить просто так, без денег. - У меня их нет. Старуха ушла, старик остался один. Он погрузился в размышления. Гавроштоже размышлял. Почти совсем стемнело. Вместо того чтобы перебраться через изгородь, Гаврош уселся под ней -таково было первое следствие его размышлений. Внизу ветки кустарника былинемного реже. "Смотри-ка, - воскликнул про себя Гаврош, - да тут настоящая спальня!"Забравшись поглубже, он свернулся в комочек. Спиной он почти касался скамьидедушки Мабефа. Он слышал дыхание старика. Вместо того чтобы пообедать, он попытался заснуть. Сон кошки - сон вполглаза. Гаврош и сквозь дремоту караулил. Бледное сумеречное небо отбрасывало белый отсвет на землю, и улицаобозначалась сизой полосой между двумя рядами темных кустов. Внезапно на этой белесоватой ленте возникли два силуэта. Один шелвпереди, другой - на некотором расстоянии сзади. - А вон и еще двое, - пробормотал Гаврош. Первый силуэт напоминал старого, согбенного, задумчивого буржуа,одетого более чем просто, вышедшего побродить вечерком под звездным небом иступавшего медленно, по-стариковски. Другой был тонкий, стройный, подтянутый. Он соразмерял свои шаги сшагом первого, но в преднамеренной медлительности его походки чувствовалисьгибкость и проворство. В нем было что-то хищное и внушавшее беспокойство;вместе с тем весь его облик выдавал "модника", по выражению того времени. Унего была отличная шляпа, черный сюртук в талию, хорошо сшитый и, вероятно,из прекрасного сукна. В том, как он держал голову, сквозила сила иизящество, а под шляпой, в сумерках, можно было различить бледный юношескийпрофиль и розу во рту. Этот второй силуэт был хорошо знаком Гаврошу: то былМонпарнас. Что же касается первого, то о нем нельзя было ничего сказать, крометого, что это добродушный на вид старик. Гаврош уставился на них. Один из этих двух прохожих, по-видимому, имел какие-то виды на другого.Гаврош мог наблюдать, что произойдет дальше. Его спальня очень кстатиоказалась удобным укрытием. Монпарнас на охоте, в такой час, в таком месте - это не обещало ничегохорошего. Гаврош почувствовал, как его мальчишеская душа прониклась жалостьюк старику. Что делать? Вмешаться? Это будет помощью одного слабосильного другому!Монпарнас бы только посмеялся. Гаврош был уверен, что этот страшныйвосемнадцатилетний бандит справится со стариком и ребенком в два счета. Пока Гаврош раздумывал, нападение было совершено, внезапное иотвратительное. Нападение тигра на оленя, паука на муху. Монпарнас,неожиданно бросив розу, прыгнул на старика, схватил его за ворот, стиснулруками и повис на нем. Гаврош едва удержался от крика. Мгновение спустя одиниз прохожих лежал под другим, придавленный, хрипящий, бьющийся; каменноеколено упиралось ему в грудь. Но только произошло не совсем то, чего ожидалГаврош. Лежавший на земле был Монпарнас; победителем был старик. Все этопроизошло в нескольких шагах от Гавроша. Старик устоял на ногах и на удар ответил ударом такой страшной силы,что нападающий и его жертва мгновенно поменялись ролями. "Ай да старик!" - подумал Гаврош и, не удержавшись, захлопал в ладоши.Но его рукоплескания не были услышаны. Они не донеслись до слуха занятыхборьбой и прерывисто дышавших противников, оглушенных друг другом. Воцарилась тишина. Монпарнас перестал отбиваться. Гаврош подумал: "Ужне прикончил ли он его?" Старик не произнес ни слова, ни разу не крикнул. Потом он выпрямился, иГаврош услышал, как он сказал Монпарнасу: - Вставай. Монпарнас поднялся, но старик все еще держал его. У Монпарнаса былуниженный и разъяренный вид волка, пойманного овцой. Гаврош смотрел во все глаза и слушал во все уши. Он забавлялся от души. Он был вознагражден за свое добросовестное беспокойство зрителя. Донего долетел разговор, приобретавший в ночной тьме трагический оттенок.Старик спрашивал, Монпарнас отвечал: - Сколько тебе лет? - Девятнадцать. - Ты силен и здоров. Почему ты не работаешь? - Ну, это скучно. - Чем же ты занимаешься? - Бездельничаю. - Говори серьезно. Можно ли сделать что-нибудь для тебя? Кем бы тыхотел быть? - Вором. Воцарилось молчание. Казалось, старик глубоко задумался. Он стоялнеподвижно, не выпуская, однако, Монпарнаса. Время от времени молодой бандит, сильный и ловкий, делал внезапныедвижения животного, пойманного в капкан. Он вырывался, пытался датьподножку, бешено извивался всем телом, стараясь ускользнуть. Старик,казалось, этого не замечал, держа обе его руки в одной своей с властнымспокойствием беспредельной силы. Задумчивость старика длилась несколько минут, потом, пристальновзглянув на Монпарнаса, он слегка повысил голос и среди обступившей их тьмыобратился к нему с чем-то вроде торжественной речи, которую Гаврош выслушал,не проронив ни звука. - Дитя мое, из-за своей лени ты начинаешь влачить самое тяжкоесуществование. Ты объявляешь себя бездельником? Так готовься же работать! Тывидел одну страшную машину? Она называется прокатным станом. Следует ееостерегаться - она кровожадна и коварна; стоит ей только схватить человеказа полу, как он весь будет втянут в нее. Праздность подобна этой машине.Остановись, пока еще есть время, и спасайся! Иначе конец; не успеешьоглянуться, как попадешь в шестерню. И раз ты пойман, не надейся больше нина что. За работу, лентяй! Отдых кончился. Железная рука неумолимого трудасхватила тебя. Зарабатывать на жизнь, делать свое дело, выполнять свой долг- ты этого не хочешь? Жить как другие тебе скучно? Ну так вот! Ты будешьжить иначе. Работа - закон; кто отказывается от нее, видя в ней скуку,узнает ее как мучительное наказание. Раз ты не хочешь быть тружеником, тостанешь рабом. Труд если и отпускает нас, то только для того, чтобы сновасхватить, но уже по-иному; раз ты не хочешь быть его другом, то будешь егоневольником. Ты не хотел честной человеческой усталости? Ты будешьобливаться потом грешника в преисподней! Когда другие будут петь, ты будешьхрипеть. Ты увидишь издали, снизу, как другие работают, и тебе покажется,что они отдыхают. Пахарь, жнец, матрос, кузнец явятся тебе, залитые светом,подобно блаженным в раю. Что за свет излучает наковальня! Вести плуг, вязатьснопы - какое наслаждение! Варка на свободе под ветром, - ведь это праздник!А ты, лентяй, работай киркой, таскай, ворочай, двигайся! Плетись в своемярме, ты уже стал вьючным животным в адской запряжке! Ничего не делать - этотвоя цель? Ну так вот! Ни одной недели, ни одного дня, ни одного часа безизнеможения. Поднять что-нибудь станет для тебя мукой. Каждая минутазаставит трещать твои мускулы. Что для других будет легким, как перышко, тодля тебя будет каменной глыбой. Вещи, самые простые, покажутся тебенепреодолимой крутизной. Жизнь станет чудовищной для тебя. Ходить,двигаться, дышать - какая тяжелая работа! Твои легкие будут казаться тебестофунтовой тяжестью. Здесь пройти или там - станет для тебя трудноразрешимой задачей. Любой человек, желающий выйти из дому, отворяет дверь, иготово - он на улице. Для тебя же выйти из дому - значит пробуравить стену.Чтобы очутиться на улице, что обычно делают? Спускаются по лестнице; ты жеразорвешь простыни, совьешь веревку, потом вылезешь в окно и на этой нитиповиснешь над пропастью, - и это будет ночью, в дождь, в бурю, в ураган;если же веревка окажется слишком короткой, у тебя останется только одинспособ спуститься - упасть. Упасть, как придется. Или же тебе придетсякарабкаться в дымоходе, рискуя сгореть, или ползти по стокам отхожих мест,рискуя утонуть. Я уж не говорю о дырах, которые нужно прикрывать, о камнях,которые нужно вынимать и снова вставлять двадцать раз в день, о штукатурке,которую нужно прятать в тифяке. Допустим, перед тобой замок; у горожанина вкармане есть ключ, изготовленный слесарем. А ты, если захочешь обойтись безключа, будешь обречен на изготовление страшной, диковинной вещи. Ты возьмешьмонету в два су и разрежешь ее на две пластинки. При помощи какихинструментов? Ты их изобретешь. Это уж твоя забота. Потом ты выскоблишьвнутри эти две пластинки, стараясь не попортить их поверхности, и нарежешьих винтом так, чтобы они плотно скреплялись друг с другом, как дно и крышка.Свинченные таким образом, они ничем себя не выдадут. Для надзирателей, -ведь за тобой будут следить, - это просто монета в два су, для тебя -ящичек. Что же ты спрячешь в него? Маленький кусочек стали. Часовуюпружинку, на которой ты сделаешь зубцы и которая превратится в пилочку. Этойпилочкой, длиной с булавку, спрятанной в твою монету, ты должен будешьперепилить замочный язычок и задвижку, дужку висячего замка, перекладину втвоем окне и железное кольцо на твоей ноге. Изготовив этот изумительный,дивный инструмент, свершив все эти чудеса искусства, ловкости, сноровки,терпенья, что ты получишь в награду, если обнаружат твое изобретение?Карцер. Вот твое будущее. Лень, праздность - да ведь это омут! Ничего неделать - печальное решение, знаешь ли ты это? Жить за счет общества? Бытьбесполезным, то есть вредным! Это ведет прямо в глубь нищеты. Горе тому, ктохочет быть тунеядцем! Он станет отвратительным червем. А, тебе не нравитсяработать? У тебя только одна мысль - хорошо попить, хорошо поесть, хорошопоспать? Так ты будешь пить воду, ты будешь есть черный хлеб, ты будешьспать на досках, в железных цепях, сковывающих твое тело, и ночью будешьощущать их холод. Ты разобьешь эти цепи, ты убежишь? Отлично. Ты поползешьна животе в кусты, и ты будешь есть траву, как зверь. И тебя поймают. И тыпроведешь целые годы в подземной тюрьме, прикованный к стене, нащупываякружку, чтобы напиться, будешь грызть ужасный тюремный хлеб, от которогоотказались бы собаки, будешь есть бобы, изъеденные до тебя червями. Тыстанешь мокрицей, живущей в погребе. Пожалей же себя, невластное дитя, ведьты еще так молод, не прошло и двадцати лет с тех пор, как ты лежал у грудикормилицы; наверно, и мать у тебя еще жива! Заклинаю тебя, послушайся меня.Ты хочешь платья из тонкого черного сукна, лакированных туфель, завитыхволос, ты хочешь умащать свои кудри душистым маслом, нравиться женщинам,быть красивым? Ты будешь обрит наголо, одет в красную куртку и деревянныебашмаки. Ты хочешь носить перстни - на тебя наденут ошейник. Если тывзглянешь на женщину - получишь удар палкой. Ты войдешь в тюрьмудвадцатилетним юношей, а выйдешь пятидесятилетним стариком! Ты войдешь тудамолодой, румяный, свежий, у тебя сверкающие глаза, прекрасные зубы,великолепные волосы, а выйдешь согнувшийся, разбитый, морщинистый, беззубый,страшный, седой! О бедное мое дитя, ты на ложном пути, безделье подает тебедурной совет! Воровство - самая тяжелая работа! Поверь мне, не бери на себяэтот мучительный труд - лень. Быть мошенником не легко. Гораздо легче бытьчестным человеком. А теперь иди и подумай о том, что я тебе сказал. Кстати,чего ты хотел от меня? Тебе нужен мой кошелек? На, бери. Отпустив Монпарнаса, старик положил ему в руку кошелек. Монпарнасвзвесил его на руке и, с привычной осторожностью, как если бы он украл его,тихонько опустил в задний карман сюртука. Затем старик повернулся и спокойно продолжал прогулку. - Дуралей! - пробормотал Монпарнас. Кто был этот добрый старик? Читатель, без сомнения, догадался. Озадаченный Монпарнас смотрел, как он исчезает в сумерках. Эти минутысозерцания были для него розовыми. В то время как старик удалялся, Гаврош приближался. Бросив искоса взгляд на изгородь, Гаврош убедился, что папаша Мабеф,по-видимому, задремавший, все еще сидит на скамье. Мальчишка вылез из кустови тихонько пополз к Монпарнасу, который стоял к нему спиной. Невидимый вотьме, он неслышно подкрался к нему, осторожно засунул руку в задний карманего черного изящного сюртука, схватил кошелек, вытащил руку и поползобратно, как уж, ускользающий в темноте. Монпарнас, не имевший никакихоснований остерегаться и задумавшийся первый раз в жизни, ничего не заметил.Гаврош, вернувшись к тому месту, где сидел папаша Мабеф, перекинул кошелекчерез изгородь и пустился бежать со всех ног. Кошелек упал на ногу папаши Мабефа. Это его разбудило. Он наклонился иподнял кошелек. Ничего не понимая, он открыл его. То был кошелек с двумяотделениями; в одном лежало немного мелочи, в другом - шесть золотых монет. Господин Мабеф в полной растерянности отнес находку своейдомоправительнице. - Это упало с неба, - сказала тетушка Плутарх.

* Книга пятая, КОНЕЦ КОТОРОЙ НЕ ПОХОЖ НА НАЧАЛО *