Глава третья. Мариус вырос

В ту пору Мариусу исполнилось двадцать лет. Прошло три года, как онрасстался с дедом. Отношения между ними оставались прежними, - ни с той, нис другой стороны не делалось никаких попыток к сближению, ни одна сторона неискала встречи. Да и к чему было искать ее? Чтобы опять началисьстолкновения? Кто из них согласился бы пойти на уступки? Мариус был тверд,как бронза, Жильнорман крепок, как железо. Нужно сказать, что Мариус не знал, какое сердце у деда. Он вообразил,что Жильнорман никогда его не любил и что этот грубый, резкий, насмешливыйстарик, который вечно бранился, кричал, бушевал и замахивался тростью, влучшем случае питал к нему не глубокую, но требовательную привязанностькомедийных жеронтов. Мариус заблуждался. Есть отцы, которые не любят своихдетей, но не бывает деда, который не боготворил бы своего внука. И, как мыуже сказали, в глубине души Жильнорман обожал Мариуса. Обожал, конечно,по-своему, сопровождая обожание тумаками и затрещинами; но когда мальчикушел из его дома, он почувствовал в своем сердце мрачную пустоту. Онпотребовал, чтобы ему не напоминали о Мариусе, втайне сожалея, чтоприказание его строго исполняется. Первое время он надеялся, что этотбуонапартист, этот якобинец, этот террорист, этот сентябрист вернется. Нопроходили недели, проходили месяцы, проходили годы, а кровопийца, квеличайшему огорчению Жильнормана, не показывался. "Но ведь ничего другого,как выгнать его, мне не оставалось", - убеждал себя дед. И тут же задавалсебе вопрос: "А случись это сейчас, поступил бы я так же?" Его гордость, незадумываясь, отвечала: "Да", а старая голова безмолвным покачиваниемпечально отвечала: "Нет". Временами он совсем падал духом: ему недоставалоМариуса. Привязанность нужна старикам, как солнце; это тоже источник тепла.Несмотря на всю его стойкость, в его душе с уходом Мариуса что-топеременилось. Ни за что на свете не согласился бы он сделать шаг кпримирению "с этим дрянным мальчишкой", но он страдал. Он никогда несправлялся о нем, но думал о нем постоянно. Образ жизни, который он вел вМаре, становился все более и более замкнутым. Он был по-прежнему весел ивспыльчив, но веселость его проявлялась теперь резко и судорожно, словнопересиливая горе и гнев, а вспышки всегда заканчивались тихим и сумрачнымунынием. "Эх, и здоровенную же оплеуху я бы ему отвесил, только бы онвернулся!" - иногда говорил он себе. Что же касается тетки, то она неспособна была мыслить, а значит, ипо-настоящему любить; Мариус превратился для нее в неясную тень, и в концеконцов она стала интересоваться им гораздо меньше, нежели своей кошкой ипопугаем, которые, конечно, у нее были. Тайные муки старика Жильнормана усиливались еще и оттого, что оннаглухо замкнулся и ничем их не обнаруживал. Его горе походило на печьновейшего изобретения, поглощающую свой дым. Случалось, что инойнезадачливый собеседник, желая угодить ему, заводил с ним разговор о Мариусеи спрашивал: "Как поживает и что поделывает ваш милый внук?" Старый буржуа,вздыхая, если бывал в грустном расположении духа, или пощелкивая себя поманжетке, если хотел казаться веселым, отвечал: "Барон Понмерси изволитсутяжничать в какой-то дыре". Но между тем как старик терзался сожалениями, Мариус был доволен собой.Как это всегда происходит с добрыми людьми, несчастье заставило забытьгоречь обиды. Он вспоминал теперь о Жильнормане с теплым чувством, однакотвердо решил ничего не принимать от человека, "дурно относившегося" к егоотцу. Вот какую умеренную форму приняло теперь его былое возмущение. К томуже он был счастлив, что ему пришлось пострадать и что страдания его непрекращались. Ведь он страдал за отца. Жизнь, исполненная суровой нужды,удовлетворяла его и нравилась ему. С какой-то радостью он твердил себе, что"все это еще слишком хорошо"; что это искупление; что, не будь этого, он былбы позднее еще не так наказан за свое кощунственное равнодушие к отцу, ктакому отцу! Ведь было бы несправедливо, если бы на долю отца выпали всестрадания, а на его долю ничего. Да и что значат его труды и лишения посравнению с героической жизнью полковника? И он приходил к выводу, чтоединственный способ стать близким отцу и походить на него это так жемужественно бороться с нищетой, как доблестно тот боролся с врагом, и чтоименно это, наверное, и означали слова полковника: "Он будет его достоин".Слова эти Мариус по-прежнему хранил правда, теперь уже не на груди, потомучто записка полковника пропала, но в сердце. Напомним, что в тот день, когда дед его выгнал, Мариус был ещеребенком, теперь он стал взрослым мужчиной. Он сознавал это. Нищета,повторяем, пошла ему на пользу. Бедность в дни юности, если искус еепроходит благополучно, хороша тем, что направляет нашу волю к действию, адушу к высоким целям. Бедность обнажает материальную изнанку жизни во всейее неприглядности и внушает к ней отвращение; следствием этого являетсянеодолимая тяга к жизни духовной. У богатого юноши сотни столь же блестящих,сколь и грубых, развлечений: скачки, охота, собаки, табак, карты, яства иеще многое другое; все это удовлетворяет низменные стороны человеческойдуши, в ущерб возвышенным и благородным ее сторонам. Бедный юноша трудомдобывает хлеб насущный, он должен утолить голод, а когда утолит его, томожет предаться мечтаниям. Ему доступны бесплатные зрелища, даруемые богом:он созерцает небо, просторы, звезды, цветы, детей, человечество, средикоторого страждет, мир творений, в котором он является светочем. И,созерцая, он познает через человечество душу людей, а через мир творенийбога. Он мечтает и чувствует себя великим, мечты уносят его все дальше идальше, и в нем пробуждается нежность. От эгоизма, который присущстрадающему человеку, он переходит к сочувствию, которое присуще человекумыслящему. В нем проявляется чудесная способность забывать о себе исострадать другим. При мысли о бесчисленных радостях, которыми природа щедронаграждает души, открытые ей, и в которых отказывает душам, для неезакрытым, он, обладатель миллионов духовных благ, испытывает жалость кобладателям миллионного состояния. И чем больше просвещается его ум, темменьше ненависти остается у него в сердце. Да и бывает ли он несчастен? Нет.Молодого человека нищета не делает нищим. Любой мальчишка, как бы беден онни был, своим здоровьем, силой, быстрой походкой, блеском глаз, горячейкровью, переливающейся в жилах, темным цветом волос, румянцем щек, алостьюгуб, белизною зубов, чистотою дыханья всегда составит предмет зависти длястарика, будь то сам император. И потом, каждое утро юноша берется заработу, чтобы добыть себе пропитание; и пока руки его добывают этопропитание, спина гордо выпрямляется, а ум обогащается мыслями. Закончивдневной урок, он снова весь отдается созерцанию, неизреченным восторгам ирадостям. Жизненный путь его скорбен, полон препятствий и терний, под ногамиу него камни, а иной раз и грязь, но голова всегда озарена светом. Он тверд,кроток, спокоен, тих, вдумчив, серьезен, невзыскателен, снисходителен, и онблагословляет бога за то, что тот даровал ему два сокровища, недоступныемногим богачам: труд, с которым он обрел свободу, и мысль, с которой онобрел достоинство. Это именно и произошло с Мариусом. По правде говоря, он, пожалуй, былчересчур склонен к созерцанию. Добившись более или менее верного заработка,он на этом и успокоился, решив, что бедным быть лучше, и урезал времяработы, чтобы иметь больше досуга для размышления. Случалось, что онпроводил целые дни в раздумье, словно зачарованный, погрузившись в немоесладострастие внутренних восторгов и озарений. Жизненную задачу он разрешалдля себя так: как можно меньше отдаваться труду ради материальных благ и какможно больше ради духовной пользы. Иначе говоря - жертвовать повседневнымнуждам лишь несколькими часами, а все остальное время отдавать вечному. Онполагал, что ни в чем не нуждается, но не замечал, что понятая таким образомсозерцательная жизнь превращается в итоге в одну из форм лени;удовольствовавшись самым необходимым, он слишком рано вздумал отдыхать. Совершенно ясно, что для деятельной и благородной натуры Мариуса такоесостояние могло быть лишь переходным и что при первом же столкновении снеизбежными для всякой человеческой судьбы трудностями он сбросит с себядремоту. Несмотря на свое адвокатское звание и вопреки тому, что думал на этотсчет старик Жильнорман, он не только не "сутяжничал", но вовсе не занималсяадвокатурой. Мечтательность внушила ему отвращение к юриспруденции. Водитьсясо стряпчими, торчать в судах, гоняться за практикой - какая тоска! Да и кчему это? Он не видел никаких оснований менять род занятий. Работа вскромной книготорговле обеспечивала ему без большой затраты труда надежныйзаработок, и его вполне хватало Мариусу. Один из книготорговцев, на которых он работал, если не ошибаюсь, этобыл Мажимель, предложил ему поселиться у него, обещая предоставить хорошуюквартиру и постоянную работу с жалованьем полторы тысячи франков в год.Хорошая квартира! Полторы тысячи франков! Это, конечно, недурно. Но лишитьсясвободы! Превратиться в наемника! В своего рода литературного приказчика! Помнению Мариуса, принять предложение означало бы одновременно улучшить иухудшить свое положение: выиграть с точки зрения материального благополучияи проиграть с точки зрения человеческого достоинства. Это означало быпроменять неприкрашенную, но прекрасную бедность на уродливую и смешнуюзависимость. Из слепого превратиться в кривого. Он отказался. Мариус жил уединенно. В силу природной склонности держаться особняком,а также и потому, что его отпугнули, он так и не вошел в кружок,возглавляемый Анжольрасом. Они остались приятелями, были готовы, если быпонадобилось, оказать один другому любую услугу, но и только. У Мариуса былодва друга: Курфейрак и Мабеф; один был молод, другой - стар. Он больше льнулк старику. Во-первых, ему он был обязан своим душевным переворотом,во-вторых благодаря ему он узнал и полюбил своего отца. "Он снял с моих глазкатаракту", говорил Мариус. И действительно, церковный староста сыграл в судьбе Мариуса решающуюроль. Правда, Мабеф явился лишь покорным и бесстрастным орудием провидения.Он осветил Мариусу истинное положение дел случайно и сам того не подозревая,как освещает комнату свеча, кем-нибудь туда внесенная. И он был именносвечой, а не тем, кто ее вносит. Что же касается перемены, происшедшей в политических воззренияхМариуса, то Мабеф был совершенно неспособен ни понять, ни приветствовать ее,ни руководить ею. Так как впоследствии нам предстоит еще встретиться с Мабефом, то мысчитаем нелишним сказать о нем несколько слов.