Глава пятая. Расширение кругозора

В столкновении юных умов чудесно то, что никогда нельзя предвидеть,блеснет ли искра или засверкает молния. Что возникнет спустя мгновенье?Никто не знает. Трогательное может вызвать взрыв смеха, смешное - заставитьсерьезно задуматься. Первое попавшееся слово служит толчком. В таких беседахвсе капризы законны. Простая шутка открывает неожиданный простор мысли.Стремительный переход от темы к теме, внезапно меняющий перспективу,составляет отличительную черту подобных разговоров. Их двигатель -случайность. Глубокая мысль, непонятно как родившаяся среди словесной трескотни,вдруг прорвалась сквозь толщу беспорядочных речей споривших между собоюГрантера, Баореля, Прувера, Боссюэ, Комбефера и Курфейрака. Как появляется иная фраза в диалоге? Почему вдруг, без всякого внешнегоповода останавливает она на себе внимание слушателей? Мы уже сказали, чтоэтого никто не знает и среди шума и гама Боссюэ неожиданно заключилвозражение Комбеферу датой: - Восемнадцатого июня тысяча восемьсот пятнадцатого года, Ватерлоо. Мариус сидел за стаканом воды, облокотившись на стол; при слове"Ватерлоо" он отнял руку от подбородка и принялся внимательно следить заприсутствующими. - Меня всегда поражало, что это за странная цифра восемнадцать, бог еезнает! (Выражение "черт знает" в ту пору начинало выходить из употребления.)- воскликнул Курфейрак. - Восемнадцать - роковое число для Бонапарта.Поставьте перед цифрой восемнадцать Людовик, а после нее - Брюмер, и вот вамсудьба великого человека с одной только существенной черточкой: в данномслучае конец наступает на пятки началу. Тут Анжольрас, еще не проронивший ни звука, нарушил молчание и,обращаясь к Курфейраку, заметил: - Ты хочешь сказать, что кара опережает преступление? "Преступление!" - это слово переполнило чашу терпения Мариуса, и безтого взволнованного упоминанием о Ватерлоо. Он встал, неторопливо подошел к висевшей на стене карте Франции, накоторой внизу, в отдельной клетке, был нарисован остров, и, коснувшисьпальцем карты, сказал: - Это Корсика. Островок, сделавший Францию великой. По комнате словно пронесся порыв ледяного ветра. Все смолкло.Чувствовалось, что сейчас что-то начнется. Баорель собирался пустить в ход один из своих излюбленных ораторскихприемов для стремительного контрудара Боссюэ. Теперь он отказался от этого иприготовился слушать. Анжольрас, голубые глаза которого, казалось, никого не замечая, былиустремлены в пустоту, ответил, не глядя на Мариуса: - Чтобы быть великой, Франция не нуждается ни в какой Корсике. Франциявелика потому, что она - Франция. Quia nominor leo {Ибо ношу имя льва(лат.).}. Однако Мариус не имел ни малейшего желания отступать. Он обернулся кАнжольрасу и заговорил громким, дрожащим от волнения голосом: - Боже меня упаси умалять величие Франции! Но сливать воедино Францию иНаполеона вовсе не означает умалять ее. Поговорим откровенно. Я новичоксреди вас, но, должен признаться, вы меня удивляете. Объяснимся, приведем вясность, с кем мы и кто мы. Кто вы, кто я? Выскажемся чистосердечно обимператоре. Вы зовете его не иначе, как Буонапарт с ударением на у, словнороялисты. Надо сказать, что мой дед в этом отношении вас превзошел: онпроизносит - Буонапарте. Я считал вас людьми молодыми. Так где же и в чемон, ваш молодой энтузиазм? Уж если император не заслуживает вашеговосхищения, то кто же заслуживает? Чего еще ищете вы? Уж если этот великийчеловек вам не угодил, то какие еще великие люди нужны вам? Ему было дановсе. Он являл собою совершенство. В его мозгу все человеческие способностибыли представлены возведенными в куб. Подобно Юстиниану, он составлял сводызаконов; подобно Цезарю, предписывал их; в речах его, как у Паскаля,сверкали молнии и, как у Тацита, слышались громы; он и творил и писалисторию, его бюллетени-песни Илиады; он владел искусством сочетать языкчисел Ньютона с языком метафор Магомета; на Востоке он оставлял на своемпути слова, великие, как пирамиды; в Тильзите учил императоровцарственности; в Академии наук с успехом возражал Лапласу; в Государственномсовете выходил победителем, споря с Мерленом; он умел вдохнуть живую душу вмертвую геометрию одних и в мелочную формалистику других; с юристами онпревращался в законника, со звездочетами - в астронома; подобно Кромвелю.который всегда задувал одну из двух горящих свечей, он, чтобы подешевлекупить кисти для занавеси, самолично отправлялся в Тампль; он все замечал,все знал, что, однако, не мешало ему добродушно улыбаться над колыбельюсвоего малютки. Но вот испуганная Европа слышит: армии выступают в поход, сгрохотом катятся артиллерийские парки, плавучие мосты протягиваются черезреки, тучи конницы несутся вихрем, крики, трубные звуки, всюду колеблютсятроны, границы государств меняются на карте, доносится свист выхваченного изножен меча сверхчеловеческой тяжести, и, наконец, он, император, появляетсяна горизонте, с огнем в руках и пламенем в очах, раскинув среди громов имолний два своих крыла: великую армию и старую гвардию, - воистину этоархангел войны! Все молчали, Анжольрас потупил голову. Молчание всегда может быть донекоторой степени принято за знак согласия или за свидетельство того, чтопротивник прижат к стенке. Мариус, почти не переводя дыхания, продолжал сеще большим воодушевлением: - Будем же справедливы, друзья! Империя такого императора! Какаяблестящая судьба для народа, если это народ Франции и если он приобщает свойгений к гению этого человека! Воцаряться всюду, где бы ни появился,торжествовать всюду, куда бы ни пришел, делать местом привала столицы всехгосударств, сажать королями своих гренадеров, росчерком пера упразднятьдинастии, штыками перекраивать Европу, - пусть чувствуют, что когда онугрожает, рука его на эфесе божьего меча! Какой блестящий жребий - следоватьза человеком, совмещающим в лице своем Ганнибала, Цезаря и Карла Великого,быть народом того, кто, что ни день, дарует вам благую весть успехов вратном деле, пробуждает вас залпами пушки Дома инвалидов, бросает в пучинувечности чудесные, неугасимым пламенем горящие слова: Маренго, Арколь,Аустерлиц, Иена, Ваграм! Кто поминутно зажигает в зените веков созвездияновых побед, уподобляет Французскую империю Римской! Какой блестящий жребий- быть великой нацией, создавшей великую армию и, подобно горе, посылающейорлов своих во все концы вселенной, дать разлететься по всей земле своимлегионам, покорять, властвовать, повергать ниц, представлять собою какой-тонеобыкновенный народ в Европе, сверкающий золотом славы, оглашать историюфанфарами титанических труб, побеждать мир дважды: силой оружия иослепительным светом! Это ли не прекрасно? И есть ли что-либо прекраснееэтого? - Быть свободным, - промолвил Комбефер. Теперь Мариус, в свою очередь, потупил голову. Эти простые и сдержанныеслова словно стальным клинком врезались в поток его эпических излияний, и онпочувствовал, что поток этот иссякает. Когда он поднял глаза, Комбефера ужене было. Удовлетворившись, по-видимому, своей репликой на тирады Мариуса, онушел, и все, за исключением Анжольраса, последовали за ним. Комнатаопустела. Анжольрас остался наедине с Мариусом и не сводил с него строгоговзгляда. Между тем, собравшись с мыслями, Мариус не признал себяпобежденным; все внутри у него еще кипело, и это кипение, наверное, вылилосьбы в ряд длиннейших силлогизмов, направленных против Анжольраса, если бывнезапно не послышался чей-то голос. Кто-то пел, спускаясь по лестнице. Этобыл Комбефер, а пел он следующее: Когда бы Цезарь дал мне славу, И трон, и скипетр, и державу, И мне велел за то предать Мою возлюбленную мать, Я Цезарю сказал бы прямо: "Мне твоего не надо хлама, Я мать свою люблю, слепец! Я мать свою люблю!" Нежное и вместе с тем суровое выражение, с каким Комбефер пел этислова, придавали им какой-то особый, высокий смысл. Мариус задумчиво поднялглаза и почти машинально повторил: Я мать свою люблю.. В ту же минуту он почувствовал на своем плече руку Анжольраса. - Гражданин! - сказал, обращаясь к нему Анжольрас. - Мать - этоРеспублика.

Глава шестая. RES ANGUSTA {x}

{* Тяготы жизни (лат.)} Этот вечер оставил в душе Мариуса глубокий след и погрузил его в печальи тьму. Он испытывал то же, что, возможно, испытывает земля, когда еевскрывают, врезаясь в нее железом, чтобы бросить семя; она чувствует в этотмиг только боль от раны; трепет зарождающейся жизни и радостное ощущениезреющего плода приходят позднее. Мариус был в мрачном настроении. Он так недавно обрел веру! Неужелинужно отрекаться от нее? Он убеждал себя, что не нужно. Твердил себе, что неподдастся сомнениям, и тем не менее невольно поддавался им. Стоять нараспутье между двумя религиями, еще не расставшись с одной и еще не примкнувк другой, невыносимо тяжко; и лишь человеку-нетопырю милы такие потемки.Мариус принадлежал к людям со здоровым зрением, и ему нужен был неподдельныйдневной свет. Полутьма сомнений угнетала его. Вопреки желанию оставаться настарых позициях и не трогаться с места, его неудержимо тянуло и влекловперед, побуждало исследовать, раздумывать, двигаться дальше. "Куда же этоприведет меня?" - задавал он себе вопрос. Проделав длинный путь, чтобыприблизиться к отцу, он боялся, как бы снова не отдалиться от него. И чембольше он размышлял, тем тяжелее становилось у него на сердце. Всюду емувиделись крутые обрывы. Ни с дедом, ни с друзьями не достиг он единомыслия:для одного он был слишком вольнодумным, для других - слишком отсталым; ончувствовал себя вдвойне одиноким, отвергнутым и старостью и молодостью. Онперестал ходить в кафе "Мюзен". Охваченный душевной тревогой, Мариус не думал о насущных сторонахжизни. Но действительность не дает себя забыть. Она не преминула напомнить осебе пинком. Однажды утром хозяин гостиницы, войдя в комнату Мариуса, заявил: - Господин Курфейрак поручился за вас. - Да. - Но я хотел бы получить деньги. - Попросите Курфейрака зайти ко мне. Мне надо с ним переговорить, -ответил Мариус. Когда Курфейрак пришел и хозяин удалился, Мариус рассказал Курфейракуто, что до сих пор не удосужился рассказать, а именно, что теперь он одиноки что родных у него больше нет. - Как же вы будете жить? - спросил Курфейрак. - Не знаю, - ответил Мариус. - Что вы намерены делать? - Не знаю. - Деньги у вас есть? - Пятнадцать франков. - Не хотите ли занять у меня? - Ни в коем случае. - Есть ли у вас платье? - Да вот же оно! - А ценные вещи? - Часы. - Серебряные? - Нет, золотые. Вот они. - У меня есть знакомый торговец платьем, который купит у вас редингот ипанталоны. - Превосходно. - Значит, у вас останется только одна пара панталон, жилет, шляпа исюртук. - И сапоги. - В самом деле? Вам не придется ходить босиком? Какая роскошь! - Большей мне и не требуется. - У меня есть знакомый часовщик, который купит у вас часы. - Очень хорошо. - Ничего хорошего тут нет. А что вы будете делать потом? - Я согласен на любой труд, но только на честный. - Вы знаете английский язык? - Нет. - А немецкий? - Тоже нет. - Жаль. - Почему? - Да потому, что один мой приятель-книготорговец издает нечто вродеэнциклопедии, для которой вы могли бы переводить статьи с немецкого или санглийского. Платят, правда, маловато, но жить на это все-таки можно. - Я выучу и английский и немецкий язык. - А до тех пор? - До тех пор буду проедать платье и часы. Позвали торговца платьем. Он купил вещи Мариуса за двадцать франков.Сходили к часовщику. Он купил часы за сорок пять франков. - Ну что же, это неплохо, - сказал Мариус Курфейраку, возвращаясь вгостиницу, - с моими пятнадцатью это составит восемьдесят франков. - А счет за гостиницу? - напомнил Курфейрак. - Верно. Я и забыл, - сказал Мариус. Хозяин представил счет, который необходимо было немедленно оплатить. Ондостигал семидесяти франков. - У меня остается десять франков, - заметил Мариус. - Черт возьми! - воскликнул Курфейрак. - Вам придется питаться на пятьфранков, пока вы будете изучать английский язык, и на пять, пока будетеизучать немецкий! Нужно либо очень быстро поглощать языки, либо оченьмедленно - монеты в сто су. Между тем тетушка Жильнорман, женщина в сущности добрая, что особенносказывалось в трудные минуты жизни, докопалась в конце концов, где живетМариус. Как-то утром, вернувшись с занятий, Мариус нашел письмо от нее изапечатанную шкатулку с "шестьюдесятью пистолями", то есть с шестьюстамифранками золотом. Мариус отослал тетушке деньги обратно с приложением почтительногописьма, в котором сообщал, что имеет средства к существованию и может самсебя содержать. К тому времени у него осталось всего три франка. Тетушка не передала деду отказ Мариуса, - она боялась окончательнорассердить старика. Ведь он же приказал при нем "никогда не упоминать" обэтом кровопийце! Не желая залезать в долги, Мариус покинул гостиницу Порт-Сен-Жак.

*Книга пятая. ПРЕИМУЩЕСТВО НЕСЧАСТЬЯ*