Глава четвертая. Смерть разбойника

Мариус закончил среднее образование как раз к тому времени, когдаЖильнорман, покинув общество, удалился на покой. Старик, распростившись сСен-Жерменским предместьем и салоном г-жи де Т., переселился в собственныйдом на улице Сестер страстей Христовых в квартале Маре. Он держалпривратника, ту самую горничную Николетту, которая сменила Маньон, и тогосамого страдающего одышкой, задыхающегося Баска, о котором говорилось выше. В 1827 году Мариусу исполнилось семнадцать лет. Вернувшись однаждывечером домой, он заметил, что дед держит в руках письмо. - Мариус! - сказал Жильнорман - Тебе надо завтра ехать в Вернон. - Зачем? - спросил Мариус. - Повидать отца. Мариус вздрогнул. Ему в голову не приходило, что может наступить день,когда он встретится с отцом. Трудно представить себе что-нибудь более длянего неожиданное, более потрясающее и, надо признаться, более неприятное.Отец был так ему далек, что он и не желал сближения с ним. Предстоящеесвидание не столько огорчало его, сколько представлялось тяжкой повинностью. Неприязнь Мариуса к отцу основывалась не только на мотивахполитического характера. Он был убежден, что отец, этот рубака, как вхорошие минуты называл его Жильнорман, не любит сына. В этом не могло бытьсомнений, иначе отец не бросил бы его, не отдал бы на чужое попечение.Чувствуя, что он нелюбим, Мариус и сам не хотел любить. Так надо, - уверялон себя. Он был так ошеломлен, что не задал Жильнорману ни одного вопроса. А дедпродолжал: - Он, кажется, болен. Вызывает тебя. И, помолчав, добавил: - Поезжай завтра утром. Мне помнится, что с постоялого двора Фонтенкарета в Вернон отходит в шесть часов и приходит туда вечером. Поезжай сэтой каретой. Он пишет, что мешкать нельзя. Старик скомкал письмо и положил его в карман. Мариус мог бы выехать втот же вечер и быть у отца утром. В то время с улицы Блуа в Руан ходилночной дилижанс, заезжавший в Вернон. Однако ни Жильнорман, ни Мариус и неподумали справиться об этом. На другой день, в сумерки, Мариус приехал в Вернон. В городе ужезажигались огни. Он спросил у первого встречного, где живет "господинПонмерси". В душе он разделял точку зрения Реставрации и не признавал отцани бароном, ни полковником. Ему указали дом. Он позвонил. Женщина с лампочкой в руке отворила ему. - Дома господин Понмерси? - спросил Мариус. Женщина не отвечала. - Здесь живет господин Понмерси? - повторил свой вопрос Мариус. Женщина утвердительно кивнула. - Можно поговорить с ним? Женщина отрицательно покачала головой. - Но я его сын! - настаивал Мариус. - Он ждет меня. - Он уже не ждет вас, - сказала женщина. Тут только Мариус заметил, что она плачет. Она указала ему пальцем на дверь в низкую залу, Он вошел. В зале, освещенной горевшей на камине сальной свечой, находились троемужчин. Один стоял, выпрямившись во весь рост, другой стоял на коленях,третий, в одной рубашке, лежал на полу. Лежавший на полу и был полковник. Двое других были доктор и священник, читавший молитву. Три дня назад полковник заболел горячкой. В начале болезни,предчувствуя недоброе, он написал Жильнорману, прося прислать сына. Болезньприняла серьезный оборот. Вечером, в день приезда Мариуса, полковник началбредить. Несмотря на попытки служанки удержать его, он с криком: "Мой сынвсе не едет. Пойду его встречать!" - вскочил с постели. Затем вышел изкомнаты, упал в прихожей на каменный пол и тут же скончался. Послали за доктором и священником. Доктор пришел слишком поздно.Священник пришел слишком поздно. Сын тоже приехал слишком поздно. При тусклом огоньке свечи на бледной щеке неподвижно лежавшегополковника можно было различить крупную слезу, выкатившуюся из его мертвогоглаза. Глаз потух, но слеза не высохла. Слеза означала, что сын опоздал. Мариус смотрел на этого человека, которого видел в первый и в последнийраз, на его благородное мужественное лицо, на его открытые, но ничего невидящие глаза, на его седые волосы, на его сильное тело на котором то тут,то там выступали темные полосы - следы сабельных ударов и звездообразныекрасные пятна - следы пулевых ранений. Он смотрел на огромный шрам, знакгероизма на этом лице, которое бог отметил печатью доброты. Он подумал отом, что человек этот - его отец, что человек этот умер, но остался холоден. Печаль, овладевшая им, ничем не отличалась от печали, которую он ощутилбы при виде всякого другого покойника. А между тем горе, щемящее душу горе царило в комнате. В углу горькимислезами обливалась служанка; священник молился, прерывая молитвы рыданиями;доктор утирал глаза; даже труп и тот плакал. Несмотря на свою скорбь, и доктор, и священник, и служанка молчапосматривали на Мариуса, - он был здесь чужим. Мариус, не опечаленныйсмертью отца, испытывал чувство неловкости и не знал, как себя вести. Вруках у него была шляпа. Он уронил ее на пол, чтобы подумали, будто скорбьлишила его сил держать ее. И тут же он почувствовал нечто вроде угрызения совести и презрения ксебе за этот поступок. Но был ли он виноват? Ведь он не любил отца! Полковник не оставил никаких средств. Денег, вырученных от продажи егодвижимости, едва хватило на похороны. Служанка отдала Мариусу найденный еюклочок бумаги. Он был исписан рукой полковника: "Моему сыну. Император пожаловал меня бароном на поле битвы подВатерлоо. Реставрация не признает за мной этого титула, который я оплатилсвоей кровью, поэтому его примет и будет носить мой сын. Само собойразумеется, что он будет достоин его". На обороте полковник приписал: "В этом же сражении под Ватерлоо один сержант спас мне жизнь. Его зовутТенардье. В последнее время, насколько мне известно, он держал трактиргде-то в окрестностях Парижа, в Шеле или в Монфермейле. Если моему сынуслучится встретить Тенардье, пусть он сделает для него все, что может". Отнюдь не из благоговения к памяти отца, а лишь из смутного чувствапочтения к смерти, всегда столь властного над сердцем человека, Мариус взяли спрятал записку. Из имущества полковника ничего не сохранилось. Жильнорман распорядилсяпродать старьевщику его шпагу и мундир. Соседи разграбили сад и растащилиредкие цветы. Остальные растения одичали, заглохли и погибли. Мариус провел в Верноне двое суток. После похорон он вернулся в Париж изасел за учебники, не вспоминая об отце, словно отец и не жил на свете.Через два дня полковника похоронили, а через три забыли. Мариус носил на шляпе креп. Вот и все.