Глава первая. Старинный салон

Когда Жильнорман жил на улице Сервандони, он был частым гостем самыхизбранных аристократических салонов. Несмотря на его буржуазноепроисхождение, Жильнормана принимали всюду. А поскольку он был вдвойне умен,во-первых, своим собственным умом, а во-вторых - умом, который емуприписывали, общества его даже искали, а его самого окружали почетом. Но онбывал только там, где мог задавать тон. Есть люди, готовые любой ценойдобиваться влияния, желающие во что бы то ни стало возбуждать к себеинтерес; если им не удается играть роль оракулов, они переходят на ролизабавников. Жильнорман не принадлежал к их числу. Он умел пользоваться весомв роялистских салонах, нисколько не в ущерб собственному достоинству. Онвсюду слыл за оракула. Ему случалось выходить победителем из споров нетолько с г-ном Бональдом, но и самим г-ном Бенжи-Пюи-Валле. Около 1817 года он неизменно проводил два вечера в неделю у жившей пососедству, на улице Феру, баронессы де Т., особы достойной и уважаемой, мужкоторой занимал в царствование Людовика XVI пост французского посла вБерлине. Барон де Т., увлекавшийся животным магнетизмом, экстатическимисостояниями и ясновиденьем, умер разоренным в эмиграции, оставив взамен всехбогатств переплетенную в красный сафьян золотообрезную десятитомную рукописьпрелюбопытных воспоминаний о Месмере и его чане. Г-жа де Т. из гордости неопубликовала этих воспоминаний и существовала на маленькую ренту, каким-точудом уцелевшую. Г-жа де Т. держалась вдали от двора, представлявшего собою,по ее словам, чересчур "смешанное общество", и жила в бедности, вблагородном и высокомерном уединении. Два раза в неделю у ее вдовьегокамелька собирались друзья, - это был роялистский салон самой чистой воды.Здесь пили чай и, в зависимости от того, откуда дул ветер и настраивал ли онна элегический лад или на дифирамбы, то сокрушенно вздыхали, то громковозмущались современными порядками, хартией, бонапартистами, осквернениемголубой орденской ленты, жалуемой буржуазии, и "якобинством" Людовика XVIII.Здесь вполголоса делились надеждами, которые подавал брат короля, будущийКарл X. Здесь восторгались уличными песенками, в которых Наполеон называлсяПростофилей. Герцогини, изящные и очаровательные светские женщины,восхищались куплетами по адресу "федератов": Эй ты, засунь в штаны рубаху! Ведь скажут про тебя, дурак, Что санкюлоты все со страху Уж поднимают белый флаг! Здесь забавлялись каламбурами, невинной игрой слов, казавшейся всемнеобыкновенно меткой и язвительной. Сочиняли четверостишия или дажедвустишия. Так, на умеренный кабинет министра Десоля, в который входилиДеказ и Десер, были сочинены стихи: Чтоб мигом укрепить сей шаткий трон, Деказ, Десоль, Десер, вас надо выгнать вон. Или переделывали списки членов палаты пэров, этой "мерзостнойякобинской палаты", комбинируя и переставляя фамилии в таком порядке, чтополучалось смешно. В этом мирке пытались пародировать революцию. Во что бы то ни сталохотели обратить слова ее гнева против нее самой. Распевали, с позволениясказать, собственную Ca ira: Ax, дела пойдут на лад! Буонапартистов на фонарь! Песни напоминают гильотину. Они равнодушно рубят голову сегодня одному,завтра другому. Для них это только новый вариант. Во время происходившего как раз в ту пору, в 1816 году, процессаФюальдеса, здесь симпатизировали Бастиду и Жозиону, потому что Фюальдес был"буонапартистом". Либералов именовали здесь "братьями и друзьями", - этозвучало как наивысшее оскорбление. Как на иных церковных колокольнях, так и в салоне баронессы де Т. былодва флюгера. Одним из них являлся г-н Жильнорман, другим - граф деЛамот-Валуа, о котором не без уважения говорили друг другу на ушко: "Вызнаете? Это тот самый Ламот, что был причастен к делу об ожерелье".Политические партии идут на подобного рода странные амнистии. Добавим к этому, что в буржуазной среде человек теряет в глазахобщества, если он слишком легко сходится с людьми. Здесь требуютосторожности в выборе знакомств; совершенно так же, как от соседства сзябнущими происходит убыль тепла, от близости к лицам, заслуживающимпрезрение, происходит убыль уважения. В старину высший свет ставил cебя надэтим законом, как и вообще над всеми законами. Мариньи, брат Помпадур, былвхож к принцу де Субиз. Несмотря на... Нет, именно поэтому. Дюбарри,выведший в люди небезызвестную Вобернье, был желанным гостем у маршалаРишелье. Высший свет - тот же Олимп. Меркурий и принц де Гемене чувствуютсебя там как дома. Туда примут и вора, лишь бы он был богом. Старый граф де Ламот, которому в 1815 году исполнилось уже семьдесятпять лет, ничем особым не отличался, если не считать молчаливости, привычкиговорить нравоучительным тоном, угловатого холодного лица, изысканно учтивыхманер, наглухо, до самого шейного платка, застегнутого сюртука и длинныхскрещенных ног в обвисших панталонах цвета жженой глины. Одного цвета спанталонами было и его лицо. С графом де Ламотом "считались" в салоне по причине его "известности" и- как ни странно, но это факт - потому, что он носил имя Валуа. Что касается г-на Жильнормана, то он пользовался самым искреннимуважением. Слово его было законом. Несмотря на легкомыслие, он обладал,нисколько не в ущерб своей веселости, какой-то особой манерой держать себя:внушительной, благородной, добропорядочной и не лишенной некоторой примесибуржуазной спеси. К этому надо добавить его преклонный возраст. Иметь заплечами целый век чего-нибудь да стоит. Годы образуют в конце концов вокругголовы ореол. К тому же старик славился шуточками, напоминавшими блестки старогодворянского остроумия. Вот одна из них. Когда прусский король, восстановивна престоле Людовика XVIII, посетил его под именем графа Рюпена, потомокЛюдовика XIV оказал ему прием, приличествовавший разве только какому-нибудьмаркграфу Бранденбургскому, и проявил по отношению к нему самую утонченнуюпренебрежительность. Жильнорману это очень понравилось. "Все короли, кромефранцузского, - сказал он, - захолустные короли". Однажды кто-то спросил принем: "К чему приговорили редактора газеты Французский курьер?" - "Кпресеченью", - последовал ответ. "Пре в данном случае излишне", - заметилЖильнорман. Так создается репутация. В другой раз, во время Те deum в день годовщины реставрации Бурбонов,увидев проходившего мимо Талейрана, он обронил: "А вот и егопревосходительство Зло". Жильнорман появлялся обыкновенно в сопровождении дочери, долговязойдевицы, которой было тогда лишь немного за сорок, а на вид все пятьдесят, ихорошенького мальчика лет семи, белокурого, розового, свежего, с веселым,доверчивым взглядом. При появлении в салоне мальчик неизменно слышал вокругсебя шепот: "Какой хорошенький! Какая жалость! Бедное дитя!" Это был тотсамый ребенок, о котором мы только что сказали несколько слов. Его называли"бедным" потому, что отцом его был "луарский разбойник". А луарский разбойник был тем самым вышеупомянутым зятем Жильнормана,которого Жильнорман именовал "позором своей семьи".